Текст книги "Хорошая жена (ЛП)"

Автор книги: Элизабет Бушан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Так или иначе, я должна была держать Мэг на плаву, потому что она плохо перенесла смерть моего отца.

– Я тоже любила его, – сказала она.

– Если ты подведешь меня теперь, – сказала я, глядя в ее пустые глаза, – то… – я не закончила фразы, но в этом не было нужды. Мэг все хорошо поняла.

* * *

Похоронные агенты приходили и уходили. Отец оставил письменные инструкции. Бок о бок с Уиллом я пела гимны, слушала слова из «Пророка» Джебрана: «Загляни в свое сердце, и ты увидишь, что только то, что приносило тебе печаль, дает тебе и радость», и пожимала руки многим и многим людям.

– Такая трагедия, – бормотали одни.

– Так жаль, – говорили другие.

Но я не могла уделить им внимания. Гроб поставили на катафалк, тело было кремировано. В своем письме отец указал, что захоронить его прах я могу, где сочту нужным.

Я не знала, чего он действительно хотел бы.

Позже Уилл вернулся обратно в Лондон, а Мэг попыталась мне помочь.

– Фанни, – сказала она мягче, чем обычно, – тебе придется подумать о доме. Я так понимаю, ты продашь его?

– Ты говорила с Уиллом?

Она закрывала пленкой тарелку с оставшимися бутербродами.

– Может быть.

– Это не вам решать, – резко сказала я.

– Конечно, решать будешь ты, дорогая. – она убрала чашки и блюдца в шкаф. – Кстати, так как ты была занята, я купила носки для Уилла.

– Какие носки?

– Он сказал, что ему нужно несколько пар. Я положила их на вашу кровать. Просто хотела помочь.

Я смотрела на нее.

– Ты не должна была беспокоиться, – я едва подбирала слова.

– Нет, – она улыбнулась. – Но все же.

Я молча собрала тарелки.

– Вижу, я была непослушной девочкой. Покупка носков оказалась грехом, – сказала Мэг и грустно добавила: – Знаешь, Фанни, что твоя спина умеет выражать крайнюю степень неодобрения?

– Может, хватит? – я резко повернулась к ней тарелкой в руках, Мэг отшатнулась. – Разве ты не видишь, что получила больше, чем нужно? Тебе недостаточно?

Она протянула руку.

– Я не это имела ввиду…

– Да, ты делаешь все, Мэг, – услышала я свой голос, – все, чтобы привязать его к себе. – Я мимолетно удивилась, что это за женщина, в которую я превращаюсь?

Мэг задохнулась.

– Неправда, Фанни, это неправда. Просто я хочу чувствовать себя полезной. Я хочу чувствовать, что у меня есть место.

Тарелка выскользнула у меня из пальцев. Звонкий хлопок, осколки разлетелись по кафельному полу. Я присела на корточки, чтобы собрать их… и Мэг тоже. Наши лица были так близки, наши пальцы соприкасались, когда мы хватались за один и тот же кусок фарфора.

– Ты расстроена, – сказала она.

– Ради Бога, оставь меня в покое, – прошептала я.

Мэг выпрямилась. Последовала тяжелая, страшная пауза.

– Думаю, мне нужно выпить, – сказала она. – Пару глотов на сон грядущий. Хочешь?

– Дома спиртного нет.

– Разве?

Я посмотрела на нее.

– Я не хочу пить. И тебе не надо, Мэг. Пожалуйста.

Снова гнетущая тишина.

– Не волнуйся. Все под контролем. Я могу справиться одна, снова и снова. Мне повезло с печенью, так врач сказал.

Острый край тарелки врезался в руку, терзая плоть.

– Мэг, подумай. Ты так долго держалась.

– Вот именно. – Мэг направилась на поиски своей контрабандной бутылки виски, своего друга, брата, сына, любовника, и я ничего не сделала, чтобы остановить ее.

Я поднялась наверх позвонить Уиллу. Я с испугом осознала, что с уходом отца из моей жизни исчезло чувство защищенности. Он оставил меня охранять границу между смертью и нашим ребенком, и меня пугала моя новая роль.

Так или иначе, я должна была взять себя в руки и выполнить свои семейные обязанности. Это было мое дело, и оно было важным. Я должна была… поддерживать семью. А также бороться с угрозами.

Я заставила себя спуститься, пройти через кухню и подняться в спальню Мэг. Она сидела на кровати, глядя на фотографию Саши. Стакан в ее руке был полон.

Она не стала сопротивляться.

– Где ты его прятала и сколько успела выпить? – я забрала стакан.

Она посмотрела на меня.

– Один глоток. У меня была бутылка в платяном шкафу. Это был мой ремень безопасности.

– Не надо, Мэг. Я помогу тебе. Я обещаю.

Она опустила голову.

– Почему это всегда должна делать ты?

Я поставила стакан на тумбочку и присела рядом с ней.

– Отец однажды сказал мне одну вещь. Он сказал, что есть очень много причин, чтобы принимать жизнь всерьез.

– Хм, – сказала Мэг, и слезы потекли по ее щекам.

– Он был прав. Жизнь серьезная штука. Можно над ней смеяться, но относиться к ней надо всерьез.

Рука Мэг подползла к моей и отчаянно ухватилась за нее.

– Ох, Фанни, – сказала она, – я всегда думала, что жизнь просто ужасная шутка.

* * *

Уиллу удалось изменить свой министерский график, и через два дня мы поехали в Эмбер-хаус. Я остановилась на пороге и поняла, что не могу заставить себя войти в парадную дверь.

– Уилл, я не могу войти в дом. Пока нет.

Он обнял меня за плечи и прижал к себе.

– Давай пройдемся по саду.

Трава была сырой после недавнего дождя, и сад казался насквозь пропитанным влагой. Я остановилась, чтобы закрепить побег клематиса, [12]12
  Клематис – лиановидное вьющееся растение высотой в основном от 1 до 3 метров. Цветки разнообразной расцветки – от белых до пурпурных, диаметром от 2 до 20 см. Клематисы великолепно смотрятся в саду на фоне построек и кустарников, причем могут расти и цвести на одном месте до 30 и более лет.


[Закрыть]и на меня излился поток холодных капель. Уилл смахнул их, продолжая одной рукой обнимать меня.

Вскоре дождь усилился, и он сказал:

– Мы не можем это дольше откладывать, – нежно повел меня к двери и ввел внутрь. – Дай мне руку, – приказал он и крепко сжал ее.

Это было странно, но за несколько дней дом стал совсем другим.

Уилл сварил кофе, а я нарезала бутерброды. Уилл ел с жадностью, а я отламывала кусочки сыра. Я думала о доме, о том, что не могу расстаться с ним.

– Уилл, что ты думаешь о жизни здесь?

Он был поражен.

– Жить здесь? Это мне и в голову не приходило. – он взял бутерброд с яйцом. – Фанни, ты серьезно?

Я знала, что это сумасшедшая и совершенно нелогичная идея, но прошептала:

– Это мой дом.

Уилл положил бутерброд. Я слишком поздно поняла подтекст своих слов.

– Но не мой, – ответил он. – И я всегда думал, что наш дом был для тебя нашим домом.

– Я не хочу продавать Эмбер-хаус.

Он держал меня за плечи и заглядывал в лицо. Он казался озадаченным своим открытием, и это раздражало меня. Было ли вызвано это недоумение моей скорбью об отце?

– Если ты хочешь, чтобы я подумал об этом, я, конечно, буду думать. Просто это не то, что мы планировали.

– Ох уж эти планы, – я пожала плечами и выплеснула кофе из кружки в раковину.

– Фанни, что с тобой?

Я смотрела в окно, прижав к губам кулак.

– Я не могу смириться с тем, что меня не было рядом с папой, когда он умирал. Это не дает мне покоя, и я никогда не прощу себе.

Уилл подошел сзади и обнял меня.

– Тише, Фанни, тише.

Его мобильный зазвонил в холле. Он инстинктивно дернулся на звонок. Я вскочила на ноги и закрыла ему путь.

– Нет, только не сейчас, Уилл. Никаких телефонов. Ничего.

Телефон умолк. Уилл обнял меня.

– Ты думаешь, я не понимаю, Фанни, но я… – он улыбался своей прежней любящей и нежной улыбкой, и боль моего сердца немного стихла.

Теперь, когда я получила свою долю заботы, я почувствовала в Уилле подавленное волнение и скрытую напряженность.

– О чем ты думаешь?

– Ни о чем.

– Лучше расскажи мне.

– О'кей. – он отошел и снова сел. – Вчера в коридоре меня остановил Роберт. Он сказал, что следующая перестановка в Казначействе даст нам определенную возможность. Но, Фанни, я должен провести автомобильный налог. – как это вовремя, я прижала руку ко рту, чтобы не рассмеяться. Я заметила, что моя рука дрожит. – И я должен буду поддержать правительство по вопросу о Национальном билле здравоохранения, хотя…

– Но, как министр, ты и должен поддержать правительство. В данном случае не имеет значения, что ты думаешь.

– Поддержка и лояльность – это разные вещи, – сказал он.

Раз или два мы с Элейн обсуждали власть. Что это такое? В чем она выражается? Как семья может сосуществовать с властью? Страшная сила, согласились мы. Бьет в череп, как ликер двойной крепости. Почти непреодолимым обольщением является придворная лесть, водитель с машиной, соблазн обмена идеалов на более питательные земные ценности. Идеалы не позволяют удобно разместиться на заднем сиденье в теплом салоне лимузина.

– Ну? – его голос звучал не так уверенно. – Что ты думаешь?

Я изо всех сил попыталась собраться с мыслями.

– Не могли бы мы поговорить об этом позже?

Я оставила Уилла на кухне и прошла в кабинет. Отцовская перьевая ручка лежала на столе, где он в последний раз писал ею. Автоответчик мигал красной лампочкой. Я взяла книгу из стопки на подоконнике: «Рассуждение о величайших винах Бордо», и бросила ее обратно.

Я с такой силой сжала край портьеры, что пальцы онемели. Несколько лет назад я бы не поверила себе. Горе не было похоже на лезвие, пронзающее плоть. Нет, горе было тяжелым и скучным: оно сдавливало грудь, обессиливало, вызывало головную боль. Я боялась, что схожу с ума, потому что готова была поклясться: мой отец был сейчас в этой комнате. Я слышала его голос.

«После 1963-го, – говорил он, конечно, мы разговаривали о Бордо, – с его непрерывными дождями и эпидемией гнили никому не удалось произвести стоящее вино. Но затем пришел 1964-й, недостаточно оцененный после прошлогодних бедствий. Природа, забрав один год жизни винограда, теперь наградила нас прекрасными, богатыми и элегантными винами…».

Тихий шорох предупредил меня о появлении Уилла за спиной. Не оборачиваясь, я сказала:

– У нас слишком мало людей, к которым мы прирастаем клетка за клеткой, полностью их принимая. Слишком мало, чтобы терять или предавать их.

– Фанни, дорогая, мы должны проверить документы, – сказал он тихо.

Мы отложили большую часть, чтобы забрать с собой. Вместе мы отсортировали наиболее срочные счета и письма в одну стопку, а менее актуальные в другую. Наконец, мы добрались до конверта с надписью «Франческа».

– Я посмотрю это позже, – я положила на него руку.

Уилл приподнял бровь.

– Понимаю.

Уилл не был глуп. Он разделял со мной свои заботы и амбиции, но я не хотела делить с ним содержимое конверта, принадлежавшего моему отцу.

* * *

Я закрыла дверь, прежде чем распечатать конверт в уединении нашей спальни. Не знаю, чего я ожидала – может быть, юридических или финансовых инструкций – но, конечно, не детского рисунка домика с черепичной крышей, с большой дверью и ведущей к нему дорогой. Перед домом стояли три фигурки: мужчина в шляпе с палками вместо рук и ног, женщина в красной юбке, а между ними ребенок с поднятыми вверх руками-палочками.

Я нарисовала это в детском саду. Эссе, написанное на разлинованной бумаге. «Анализ влияния Американской позиции изоляционизма 1930-х годов на европейскую внешнюю политику; не менее двух примеров». Оценка «С». Стихотворение, нацарапанное от руки на бледно-розовой бумаге:

 
Потоком огненных рубинов
стекает боль моя из жил
Они наполнят углубленья
следов, когда ты уходил.
 

Я прижала пальцы к пылающим щекам. Стихотворение, пережиток неудачной любви, излеченной романом с Раулем, было невыразимо плохо, но мой отец сохранил его. Листая остальное содержимое папки, я обнаружила нашу с Уиллом свадебную фотографию, наше с отцом приглашение на обед для Chevalier du Tastevin, бывшее когда-то пределом моих мечтаний, и фото лохматого младенца – шестимесячной Хлои. Глазами, полными слез, я пересматривала эти кусочки мозаики, осколки моего прошлого, тщательно собранные моим любящим отцом. Убирая их обратно в конверт, я заметила еще один сложенный лист бумаги. Это был эскиз, сделанный карандашом, явно непрофессиональный. Художник был решителен и нетерпелив, линии карандаша глубоко промяли бумагу. Но замысел был достаточно ясен. Это был план дома со внутренним двориком и лоджией в торце. Под эскизом стояли слова: «Il Fattoria. Val del Fiertino». [13]13
  Ферма. Долина Фиертино. (итал.)


[Закрыть]

Уилл смотрел новости по телевизору.

– Уилл… – я села на диван рядом с ним. – Уилл, я решила отвезти пепел моего отца в Фиертино, как только смогу получить билет. Я знаю, где он хотел остаться. Я бы не хотела ждать сентября.

Диктор продолжал говорить.

– Без меня?

– Без тебя.

– И?

– Я хотела бы остаться там на некоторое время.

– Конечно, ты должна ехать, Фанни. – он не смотрел на меня. – Если ты действительно этого хочешь.

Глава 15

Рано утром в понедельник я была почти готова.

Я попрощалась с Уиллом. Водопроводчик чинил капающую трубу в нашей ванной. Моющие средства Малики валялись по всему коридору. Радио на кухне было включено на полную мощность. Автомобиль Уилла стоял у крыльца, и водитель не заглушал мотор. Уилл потерял свой бумажник и бушевал наверху. Короче говоря, все было как обычно – за исключением того, что завтра я отправлюсь в аэропорт, чтобы сесть на самолет до Рима – и воздух свободы уже кружил мне голову.

Уилл с грохотом слетел вниз, его портфель был наполовину открыт.

– Нашел. Сколько тебе лететь?

Я сунула ему в портфель копию моего расписания и закрыла молнию. Рот моего мужа был сжат в тонкую линию, но он не сердился. Это чувство было более глубоким и тревожным. Уилл пытался бодриться. Я поцеловала его нежно, но с заметным чувством облегчения, он поцеловал меня почти сердито.

– Береги себя, – сказал он. – Ты позвонишь?

– Обещаю. – я подняла два пальца. – Делай все возможное.

– Зачем? – сказал он с долей сомнения. – Стоит ли?

Я легко положила руки ему на плечи.

– Ты знаешь, для чего. – как я просила покоя и утешения у моего отца, мой муж просил меня поддержать его уверенность и оптимизм. Это было меньшее, что я могла сделать.

Его рот смягчился, и Уилл улыбнулся мне.

– Я сожалею о твоем отце. Я тоже буду по нему скучать. Я уверен, что ты найдешь лучшее… самое правильное место, чтобы похоронить его.

Я смотрела, как он идет к ожидающему его автомобилю, бросает свой портфель на заднее сиденье и забирается в салон.

Почти сразу же зазвонил телефон.

– Рауль, я скучала по тебе.

– Фанни, мне очень жаль, что я пропустил похороны, но ты знаешь, почему.

– Ты был в Австралии. Дела идут хорошо?

– У меня вырисовывается хорошее предложение, я потом тебе расскажу.

– Как семья?

– Растет и дорожает. Тереза говорит, что она чувствует себя на все сто лет, но выглядит гораздо моложе. – его смех был полон энергии и выражал глубокое восхищение. – Моя жена все еще красавица.

– Если я буду очень мила с ней, как ты думаешь, она поделится со мной своим секретом?

– Это от жизни со мной, конечно. Мы собираемся в Рим на пару лет. Разве я тебе не говорил? – словно старомодные Ротшильды, Вильневы часто отправляли членов своих семей к друзьям из винного мира, чтобы укрепить деловые контакты.

– Замечательно.

Он откашлялся.

– Мне не нужно спрашивать, как ты чувствуешь себя после смерти отца. Я хочу тебе сказать, что мне очень будет его не хватать. Он был хорошим другом, и я вдвое ценил его, потому что он был человеком старшего поколения. Такие друзья редкость, и я благодарен за ту заботу, с которой он в свое время принял меня.

– На самом деле, завтра я везу его прах в Фиертино. Думаю, он бы хотел лежать именно там.

К моему удивлению Рауль не одобрил план. Конечно, Рауль, за его дружбу с отцом, имел право высказать вое мнение.

– Ты уверена? Альфредо был великим романтиком во многих отношениях, Фанни, но его жизнь прошла в Лондоне. Но, может быть… ты права. Это даст тебе время. Займись исследованием вина. Я хотел бы услышать твое мнение о супер-тосканских. – он сделал паузу. – И я хотел бы поговорить с тобой о бизнесе. Ты сможешь связаться со мной, когда почувствуешь себя лучше.

Я пообещала.

Водопроводчик позвал меня, и я поднялась наверх, заранее готовясь к самому худшему, но ничего непоправимого он не нашел, за что и взял с меня царскую плату. Я выписала чек и проводила его из дома.

Я искала в ящике комода мой паспорт и наткнулась на пачку старых документов под стопкой шарфов, которые никто никогда не носил. Я имела особую слабость к старым паспортам Хлои из-за ее фотографий в них. В первом она была очаровательной малюткой с косами. Потом наполовину сформировавшимся подростком, который сердито дулся в камеру. В действующем паспорте Хлоя выглядела настоящей красавицей, но она его забрала, конечно.

* * *

– Если ты настоящий друг, – попросила я Элейн, которая несколько дней назад приехала, чтобы утешить меня (Элейн с первого слова поняла меня, когда я сказала, что в один миг я из тыла перенеслась на первую линию фронта), – помоги мне убрать комнату Хлои. Пожалуйста, я не могу заходить туда одна после ее отъезда.

После ланча мы прошли наверх. Под дверью была свалена куча обуви, которая препятствовала полному доступу, и мне пришлось приложить усилие, чтобы проникнуть в комнату. Элейн обвела взглядом творческий беспорядок.

– Уже видела нечто подобное, – сказала она. – Здесь, похоже, взорвали атомную бомбу. Малика не может этим заняться?

– Может, но она растянет это занятие по крайней мере на год.

Элейн взяла одну из Барби, которая возглавляла батальон таких же Барби на заставленной игрушками полке. Хлоя отказывалась с ними расставаться. У нее были длинные светлые волосы, конусообразная грудь, осиная талия и никакой одежды. Элейн повернула одну ногу вертикально верх.

– Когда-то я тоже могла так делать, – задумчиво сказала она.

Я засмеялась.

– Хлоя возлагала большие надежды на эту Барби, но была разочарована. Хотя, ей не приходило в голову заниматься с ней балетом.

Элейн прислонилась к оконной раме и посмотрела на залитый солнцем газон, по краю которого несколько непокорных дельфиниумов уже подняли перья.

– Мне почти сорок два, – пробормотала она, – а я все еще продолжаю спрашивать себя: что там дальше? Неужели это все… всегда будет в моей жизни?

«Все это» для меня означало и весь мир и одну его малую часть. После эпизода с Лиз, я стала бережливее и осторожнее. Чего Элейн, я или Уилл могла ожидать от «всего этого»? Я не знала. «Все» могло означать милые, смешные и глупые воспоминания, яркие камешки, складывающиеся в чудесную картину. Они были драгоценны для меня. Хлоя поет в своей кроватке. Хлоя выигрывает в школе гонку с яйцом и ложкой. Мой отец поднимает бокал вина к свету и спрашивает: «Что ты думаешь, Франческа?». Голова Уилла у меня на коленях, спокойная и сонная…

* * *

Я поцеловала смешную девочку в первом паспорте, спрятала ее под темно-синим шарфом с узором из красных вишен и вытащила мой собственный паспорт.

Шорох заставил меня обернуться с паспортом в руках. Это была Мэг.

– Фанни? Фанни, я подумала… Могу ли я поехать с тобой? Мне нужен отдых. Я была бы не против посмотреть то место, о котором так часто говорили вы с отцом. Это, наверное, особенное место.

Я пролистала странички паспорта, не особенно прислушиваясь к ней.

– Если не возражаешь, Мэг, нет. Я бы не хотела.

– Я не доставлю беспокойства.

– Нет, – сказала я с легким оттенком паники.

– Я думала, это будет хорошая идея.

Я сунула паспорт в карман.

– Нет, – повторила я. – Я должна ехать одна.

– Понятно. – она тянула себя за палец, пока сустав не щелкнул. Ее глаза сузились и потемнели.

* * *

К моему удивлению Уилл появился в аэропорту.

– Я подумал, что мы не попрощались, как следует.

С чувством облегчения я прижалась к нему.

– Я тебе рада.

– Я сбежал из школы, не предупредив секретаря.

Он был теплым, твердым и, ни смотря ни на что, надежным. Сомнения исчезли, и он был уверен в себе. Передо мной стоял успешный политик, приехавший в аэропорт проводить жену; хорошо сшитый костюм символизировал баланс амбиций и достижений. Это был один из наиболее привлекательных образов Уилла, перед которым невозможно было устоять.

– Будешь бороться за автомобильный налог? Не теряй терпения и не усложняй, – сказала я, а затем добавила: – Если ты действительно этого хочешь. Если ты в это веришь.

– Я так и сделаю. – он сосредоточенно смотрел на витрину газетного киоска за моей спиной. – Фанни, почему ты уезжаешь? На самом деле?

– Ради отца… И я хотела бы немного отдохнуть. Я хочу уехать.

Он нахмурился.

– Ну, что ж.

Семейная пара, толкающая две тележки с обернутыми пленкой чемоданами, проскочила мимо нас. Уилл отступил. Я видела, как он мысленно отделяется от меня, и испытывала то же чувство. Он возвращался к своим делам. В кармане пронзительно тренькнул мобильный телефон, и он с чувством облегчения потянулся за ним.

– Извини, дорогая.

Я подняла свой ручной багаж. Внутри, завернутая в пузырчатую пленку и закрепленная скотчем, находилась урна с прахом моего отца.

– Пока, – одними губами сказала я и направилась в зону вылета.

– Фанни, – резко крикнул он. – Фанни. – он выключил свой телефон и схватил меня за руку. – Не уезжай. Не уезжай без меня. Подожди, пока я не смогу поехать с тобой.

– Нет, – быстро сказала я в панике от мысли, что он может уговорить меня остаться. Я чувствовала себя виноватой за то, что не хотела этого. – Пожалуйста… отпусти меня.

Я стряхнула его руку и быстро пошла прочь, зная, что испугала его.

* * *

Я слишком устала, чтобы читать в самолете, и продремала первую половину пути. Я отошла ото сна, все еще видя перед собой мокрую траву и сырую грязь, налипшую на мои туфли. Я пробиралась через реку, засыпанную опавшими листьями, боролась за глоток воздуха, вода заливала мои ноздри. Чуть позже я обнаружила, что стою посреди молочно-белого тумана, и его холод просачивается в меня до самых костей. Я кричала, призывая солнце.

Я проснулась над странами Средиземноморья, ярких пятен с белой каймой среди ярко-синего моря, и вздохнула с облегчением. Стюардесса поставила передо мной поднос с едой.

– Приятного аппетита, – сказала она.

Я осмотрела пластмассовый лоток с сомнительного вида холодным мясом, коробочку апельсинового сока и поймала себя на мысли о Каро. Ее последние слова мне – ее свадебный подарок, который тогда казался таким грубым и оскорбительным – теперь приобрел иное значение. Корчась от боли, Каро пыталась вырвать из своей жизни корни старой привязанности, чтобы начать снова.

Я могла бы объяснить свои чувства к Уиллу. Я могла бы сказать: «Когда я выходила за тебя, я была оглушена бурными эмоциями стремительной страсти, наша любовь не делала различий для пола, возраста и положения. Это было слияние душ и умов. Но как только мы заключили брак, обязанности были распределены, и моя жизнь была определена тем, к какому полу я принадлежала».

А потом Уилл привел в нашу постель Лиз и научил меня, что жизнь жены совершенно независима и отдельна от жизни женщины.

Я смотрела вниз на зеленый в коричневых пятнах итальянский полуостров. Я хотела отдохнуть от моей семейной жизни.

Когда самолет начал снижение, я тихо произнесла слова благодарности моему отцу.

* * *

– Фанни… Фанни! – чтобы компенсировать свое отсутствие на похоронах, Бенедетта приехала из Фиертино на поезде, чтобы встретить меня.

Она пробилась через плотную толпу встречающих в зоне прибытия и приняла меня в свои объятия. Мягкость ее рук, тепло тела, легкий запах чеснока и пота снова заставили меня почувствовать себя девочкой с косами в теплом белье от «Chill Proof».

Пришлось достаточно долго простоять в очереди в бюро проката автомобилей.

– Дай-ка посмотреть на тебя, – потребовала она и, медленно и тяжело положив руку мне на плечо, сжала его и погладила пальцами щеку. Ее движения были бережными, осторожными и, как лучшее лекарство от кашля, сладкими и успокаивающими.

Ее английский заметно ухудшился. С моим итальянским случилось то же самое, но самые важные факты мы сообщили друг другу без препятствий. Ее артрит по-прежнему мучил ее, ее сын жил в Милане и ничего не писал ей, большая часть склона над Фиертино – когда-то открытая и свободная – была поделена на участки для дачников, и никогда не было известно, на кого наткнешься в долине. Но я не должна волноваться – она схватила меня за руку: дом, в котором я буду жить, это настоящий старый дом, выбранный в соответствии с предпочтениями моего отца. Сама же она была вполне счастлива в современном бунгало. Всю дорогу из Рима, пока мы ехали мимо пыльных олеандров между засаженных помидорами и кабачками полей, Бенедетта болтала. Casa Rosa [14]14
  Розовый дом (итал.)


[Закрыть]был куплен английской парой, которая, не найдя средств для ремонта дома, отбыла обратно в Англию. Теперь дом пустовал, хотя его раз или два за лето сдавали на небольшой срок. Похоже, агент оказался на редкость бестолковым. «Санта Патата, он родился без мозгов!». Поглощенная вождением на незнакомой дороге, я слушала вполуха.

Два часа спустя Бенедетта велела мне свернуть направо в долину, пролегающую строго с севера на юг, и мы поехали между кукурузными полями и виноградниками. Они были маленькими, но безупречными. Было заметно, что здесь используют дорогую и сложную технику.

Оливковые деревья мерцали серебристо-серой листвой. Дорога вилась по долине, иногда поднимаясь на склоны, гребни холмов были пыльно-коричневыми – «хорошо обработанная земля имеет цвет загорелой кожи», – говорил мой отец – и так же извивалась между больших камней гладкая лента реки.

Рычаг переключения передач был скользким под моей рукой. Я кашлянула, и Бенедетта вздохнула.

– Ты заболела после смерти Альфредо. Этого следовало ожидать.

Я повернулась и улыбнулась ей.

– Это было большим потрясением.

– Так было лучше для него, – сказала она и хлопнула себя по бедрам. – Медленнее, Фанни. Мы подъезжаем к Фиертино.

Желудок сжался, я испугалась, что Фиертино не будет похож на тот город, который я воображала себе все эти годы; я притормозила.

И…да. Здесь была базарная площадь и церковь за ней, ряды пыльных платанов и лабиринт узких улочек, разбегающихся из центра.

И… нет. В Фиертино моего отца наверняка не было автомобильных пробок, рекламных щитов, современных кварталов, расползшихся вокруг старинного сердца города.

И все-таки…

Мы проехали мимо центра, обогнули площадь, а Бенедетта все не унималась. Строители обманули англичан – им это любой здесь мог сказать – новая стена, которую они построили, пошла трещинами и обрушилась, так что большинство растений в саду погибло во время жаркого лета. Они были достойны худшего презрения за свою гордыню и нежелание обратиться за помощью к местным жителям.

– Они сбежали домой, бросив свой дом в беде.

Casa Rosa стоял в стороне от дороги примерно в четверти мили севернее Фиертино. Пыльная дорога вела круто вверх, я настолько сконцентрировалась на управлении машиной, что не сразу заметила дом. Я вышла из автомобиля, подошла ко входной двери и в ту же минуту пожалела, что не увидела его на пять секунд раньше.

Окрашенный в оранжево-розовый цвет, выветренный до тонких кварцевых прожилок, Casa Rosa был двухэтажным домом с плоским фасадом. Никаких украшений, ничего особенного, но он заговорил со мной так, что заставил меня задохнуться от неожиданности. Я должен стать твоим, сказал он.

О'кей, подумала я. Все ясно. Это немного неудобно, потому что я живу далеко отсюда, но, по крайней мере, все понятно.

Высокие узкие окна на первом этаже, закрытые длинными ставнями, и окна поменьше наверху. Черепичная крыша, такая же источенная ветрами, как штукатурка, такая же старая и негодная. Уродливые щели в каменной кладке, шрамы от обвалившейся плитки, тонкое деревце, растущее из дымохода. Даже самый непритязательный глаз не мог не заметить его отчаянного состояния и заброшенности.

Бенедетта пожала плечами.

– Нужна настоящая la Passione, [15]15
  Страсть (итал.)


[Закрыть]чтобы вернуть его к жизни.

Я прищурилась и сосчитала окна. Казалось, дом ждал решения своей участи.

Входная дверь уступила с трудом.

Наше появление в холле вызвало шорох насекомых, наши ноги подняли облачко пыли. Бенедетта щелкнула языком.

– Очень плохо. Но не беспокойся. Я приду и уберусь.

– Нет, не надо. – я обняла ее рукой за плечи. В моем голосе звучала собственническая нотка. – Я сама.

– Ничего хорошего, – категорически заявила Бенедетта, когда мы осматривали кухню.

– Но не безнадежно, – возразила я.

Плита была хотя и древняя, но чистая и в рабочем состоянии; хотя краны и заросли немного плесенью, но раковина не протекала. Посуда была сложена на полке, а коробок спичек лежал на блюдце рядом с плитой. Свечи были вставлены в бутылки из-под Кьянти, и воск расползся по деревянной столешнице кухонного стола.

Наверху находились три спальни и ванная комната размером с тазик со стоком в полу. Главная спальня была во вполне приличном состоянии, а кровать была расположена так, чтобы сидящий в ней мог иметь полное представление обо всем происходящем в Фиертино.

Перед моим взором открылось пылающее голубым огнем небо, пурпурно-коричневая гряда округлых, как груди, холмов, серо-зеленые оливковые рощи у их подножия и виноградные лозы, ровными рядами взбирающиеся вверх по западному склону. У меня перехватило дыхание.

Бенедетта восприняла беспорядок в доме, как личное оскорбление, и извинялась со слезами на глазах.

Я втащила мой чемодан в спальню и поставила сумку на кровать.

– Бенедетта, – я достала урну и развернула ее. – Ты должна помочь найти мне правильное место для моего отца.

– Ах, – она коснулась пальцами крышки. – Альфредо. Мы должны хорошо подумать. Это важно. – ее пальцы лежали на урне. – Может быть, священник… Я думаю, что Альфредо хотел бы быть над городом на склоне холма.

– Может быть, – сказала я, – но я должна осмотреться. Я найду самое красивое место.

Бенедетта тихо рассмеялась.

– Твой отец был замечательным человеком.