Текст книги "Бремя прошлого"
Автор книги: Элизабет Адлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)
46
Лилли обожала своего сына, почти подавляя его своей преданностью и материнской заботой. Он был милым мальчиком, правда, чуть больше, чем надо, замкнутым и как-то утонченно красивым. Но невольно возникал вопрос, действительно ли он был таким утонченным, или же Лилли только хотелось видеть его таким. Она посвящала ему все свое время, никогда не забывая о будущем, следила за его обучением, и, разумеется, у нее не было сомнений в том, что он будет учиться в Гарварде. Но даже при всем этом мальчик не мог заполнить всю жизнь женщины, в особенности долгими ночами, и Лилли мучило одиночество и чувство вины.
Пытаясь искупить свою вину в собственных глазах и перед лицом Господа, она снова занялась благотворительностью. Вы помните о тех десяти тысячах в год, которые Адамс передавал в помощь бедным ирландским женщинам Норт-Энда? Лилли увеличила размеры этой помощи. Теперь, вспоминая о том, как ее мать носила корзины с едой больным и нуждавшимся крестьянам, она надевала простое платье и отправлялась в больницы, школы и бесплатные столовые, чтобы решить, как следует распределять ее благотворительные пожертвования. Ирландцы ее любили. Лилли была знатной леди, и они это понимали, но она не важничала и вникала в их дела. Ее главной заботой было образование, так как она знала, что без него дети этого нищего гетто будут обречены так же, как их родители. Она приводила к ним учителей, платила за обучение и считала своим личным достижением каждый случай поступления кого-нибудь из «ее детей» после школы в колледж.
Задыхаясь от летней жары в Бостоне, она купила загородное имение на северном берегу Лонг-Айленда, в районе, прилегавшем к Манхэттену, известном под названием «Ирландский канал»; там находились имения многих богатых ирландцев. Она назвала его «Фермой Адамс», переехала туда с Лайэмом и прислугой и стала принимать у себя в доме соседей.
Разумеется, это не была ферма в полном смысле слова. Где-то на краю участка в пятьдесят акров был курятник, чтобы в доме всегда были свежие яйца, на огороженном участке жил осел, составивший компанию принадлежавшему Лайэму пони, и, к ее радости, она наконец-то обзавелась конюшней, заполнив ее отличными лошадьми, каких только можно было купить на деньги Адамса. Она разъезжала верхом по своим пятидесяти акрам вместе с шестилетним Лайэмом, правившим своим пони, и снова чувствовала себя счастливой и свободной. Но никогда не позволяла себе забыть об угрозе Финна.
Лилли было немного за тридцать, и ее все еще называли красавицей. Она всегда превосходно одевалась, будь то поездка верхом по лесам или званый обед, а когда принимала гостей, то была первоклассной хозяйкой.
Она прочитала в «Бостон геральд» о том, что Дэн продал свой дом в Бэк-Бэй и построил особняк под Вашингтоном, в Мэриленде.
Говорили, что, то был миниатюрный Белый дом и что Дэниель баллотировался в сенат. Говорили также, что он в то время часто оставался в своей инвалидной коляске из-за старой травмы спины, и глаза ей застилали слезы при воспоминании о том роковом вечере, и ей, как всегда, хотелось повернуть время вспять. Она вспоминала, как ее раздраженная мать повторяла ей снова и снова: «Если бы только, если бы только», Лилли, – твердила она. – Эти слова история твоей жизни. И когда ты только поймешь, что такой вещи, как «если бы только», не существует. Ты сделала то, что сделала, и это твоя собственная ошибка». И Лилли с грустью подумала, что, когда она умрет, слова «Если бы только…» следовало бы вырезать на ее надгробном камне.
Они вернулись в Бостон, и однажды вечером ее удивил звонок в дверь. Лилли сидела в малой гостиной на втором этаже, пытаясь убить время вышиванием по канве цветной шерстью. Лайэм готовился ко сну. Вошла горничная и сказала, что ее хочет видеть какой-то молодой человек.
– У него такой неопрятный вид, – виновато сказала она, – что я оставила его у входа. Говорит, что его зовут Джон Уэсли Шеридан, мэм, – добавила она.
– Шеридан! – повторила потрясенная Лилли.
– Он крупный парень, мэм, лет шестнадцати, как мне показалось.
Лилли поняла, что ее самый ужасный кошмар претворялся в реальность. К ней явился ее сын. Она подбежала к окну и устремила взгляд на улицу, но там никого не было видно.
В испуге Лилли уверяла себя, что у нее нет ничего общего с этим мальчиком. Для него не было места в ее жизни. Он был в прошлом. Перед ее глазами всплыло безжалостное лицо Роберта Хатауэя, и она вспомнила его тело на своем, его жесткие руки, а потом боль и унижение. Ей хотелось завыть! Она снова повторяла себе, что плод такого союза не имеет права на мать.
– Передай этому мальчику, что я не знаю, кто он такой, и не хочу его видеть, – приказала она горничной.
Голос ее дрожал, и горничная посмотрела на нее с тревогой.
– Передай ему то, что я сказала, – прошипела она, – и проследи за тем, чтобы он ушел, иначе я позову полицию, и его арестуют.
Перепуганная девушка выбежала из комнаты на лестничную площадку.
Там, перегнувшись через перила, стоял Лайэм и смотрел в вестибюль.
– Что там за мальчик? – с любопытством спросил он.
На него пристально смотрел мальчик Шеридан. Он сам вошел в вестибюль, хотя горничная и просила его подождать на улице; она быстро побежала вниз, боясь, как бы он чего не стянул. Лайэм последовал за нею. Мальчик ждал с какой-то странной слабой улыбкой на губах.
Он посмотрел на Лайэма.
– Ты кто такой? – грубо спросил он.
– Я Лайэм Портер Адамс. А ты кто?
– Э, Портер Адамс?
Мальчик небрежно прошелся по вестибюлю, заглянул в библиотеку, отмечая про себя богатую меблировку.
– Так значит, это все твое?
Озадаченный, Лайэм кивнул.
– Наверное, да.
– Мадам говорит, что не знает вас и что вам следует сразу же уйти, иначе она вызовет полицию, – испуганно выпалила горничная. Он был рослый парень, и в его глазах было что-то, пугавшее девушку, – Вам нельзя здесь оставаться, – нервно добавила она – Я пойду к мадам и скажу, чтобы она, вызвала полицию.
Он безразлично пожал плечами, продолжая смотреть на Лайэма, мальчика, имевшего все, в то время как сам он не имел ничего.
– Однако скажите ей, что она меня прекрасно знает и что я еще вернусь, – проговорил он, направляясь к двери. Там обернулся и улыбнулся Лайэму:
– До свиданья, брат, – сказал он, закрывая за собой дверь.
Лайэм ринулся вверх по лестнице к матери. Она стояла у окна, провожая взглядом мальчика Шеридана, уходившего по улице от дома. Лайэм рассказал ей о том, какую странную вещь сказал в вестибюле этот парень, и она приказала ему немедленно отправляться спать. Потом, полубольная от ужаса, Лилли позвонила Нэду.
Она рассказала ему о том, что произошло и что она решила уехать из Бостона, если он придет снова.
– Увезу Лайэма в Нью-Йорк, – сказала она. – Поселюсь в обычной гостинице.
Нэд позвонил по телефону в Нантакет, чтобы выяснить, в чем дело. Мать сказала ему, что у них были кое-какие неприятности: Мальчика обвинили в том, что он избил другого парня, и притом так сильно, что того пришлось положить в больницу. Он все время не находил себе покоя, злился и хотел уехать с острова. Потом исчез, забрав с собой пятьдесят долларов семейных денег, и они не знают, где он находится, но почему-то поняли, что назад он не вернется.
– Они заботились о нем все эти годы, – грустно сказал Нэд, – и вот как он им платит за это.
– Мы делали для него все, что могли, – гневно проговорила Лилли. – Каким бы он ни был, ни у них, ни у меня нет с ним ничего общего.
Лилли купила небольшой особняк на Сэттон-Плейс с видом на Манхэттен и на Ист-Ривер и записала Лайэма в хорошую частную дневную школу, поскольку он был еще мал для школы святого Павла. До нее вдруг дошло, что она поселилась в той же части города, где жил Финн, и в душу ее закрался подспудный страх. Но она подумала, что, поскольку новые друзья, с которыми у нее завязались отношения через Нэда, относятся к миру театра и оперы, покровителем которой она намеревалась стать, было маловероятно, чтобы их пути пересеклись. Но Лилли не могла заставить себя не думать о нем: каким он теперь стал, не женился ли и не забыл ли ее.
47
Друзья Сил Молино знали, что у нее не было кавалера, и строили догадки о причине этого. В конце концов, она была привлекательна и полна жизни, остроумна, очаровательна и весела, и, несмотря на то, что па перед смертью проиграл целое состояние, по-прежнему богата.
Но годы шли, и хотя она бывала на всех приемах и вечерах и поддерживала широкие знакомства, Сил все еще не была замужем.
«Причина в ней самой», – говорили сплетники, зная, что ее обожали все друзья, в том числе мужчины, находившие ее не столь вызывающей и гораздо более веселой, чем иные из записных красавиц.
Да, годы шли. Сил было уже двадцать восемь. Она тратила свое состояние на тряпки, любила охоту и рыбалку, обожала театр и вечеринки, но все еще не встретила человека, который мог бы занять место вероломного Финна в ее сердце. Она пыталась не думать о нем, отодвинуть на задворки сознания вместе с воспоминаниями о своей порочной сестре. «Они стоят друг друга», – говорила она себе, и ей хотелось, чтобы был жив Уильям, который разделил бы с нею одиночество старой Арднаварнхи.
Сил была в Дублине и шла по Моулсворт-стрит, направляясь выпить чаю в «Басвеллз-отель» после утомительной послеполуденной беготни по магазинам, когда буквально наткнулась на Джека Оллердайса. Несколько лет назад они познакомились в Лондоне, но с тех пор пути их перекрещивались лишь случайно. Поддавшись какому-то импульсу, она попросила его разделить с нею чаепитие.
Джеком звали майора Джона Говарда Оллердайса, помощника командира дивизиона в Дублинском замке – резиденции вице-короля. Это был англичанин лет тридцати пяти со спокойными карими глазами, коротко подстриженными, зачесанными назад каштановыми волосами и лихими усами. Он не был таким красивым мужчиной, как Финн, но военная выправка и приятные черты делали его привлекательным. Сидя с ним за столом с поданными к чаю горячими булочками с маслом и ячменными лепешками в «Басвеллз-отеле», Сил думала о том, что у него был свой собственный стиль, кроме того, он заставлял ее смеяться, и она была рада услышать о том, что он также будет сегодня на званом вечере с танцами и ужином у их общих друзей.
Сил пришла с преднамеренным опозданием, напряженно искала его взглядом в массе гостей и наконец, с радостью нашла. Он был очень изящен в своей форме – коротком алом мундире с эполетами и золотыми пуговицами и черных брюках с красными шелковыми лампасами.
Раздвигая плечами толпу, он проложил дорогу к Сил.
– Я ангажирую вас на все танцы, – не допускавшим возражений тоном объявил он.
– Что подумают люди? – весело спросила она.
– Мне все равно. Я пришел сюда только из-за вас.
Он размашисто написал свое имя через всю карточку танцев Сил и сказал:
– Я не думал, что вы можете выглядеть лучше, чем днем, в той шляпке с вуалью, но это, оказывается, возможно. Вам так к лицу розовый цвет.
– Даже при моих морковных волосах?
– Благодаря вашим морковным волосам, – твердо сказал он, и Сил поняла, что он ей действительно нравится.
Они танцевали все танцы, потом вместе пошли к столу, и она понимала, что все это заметили и обсуждали, но ей было все равно. Она прекрасно проводила время. Однако, всегда опасаясь скандала, не позволила ему проводить себя до дому.
Его внимательные карие глаза, его смех были последним, о чем она думала, засыпая в тот вечер, и первым, когда утром открыла глаза. Она подумала о Финне, и вся ее боль вдруг отступила. Она говорила себе, что Джек Оллердайс был симпатичным, привлекательным мужчиной, начитанным, культурным, происходил из хорошей семьи, и вдруг рассмеялась привычному возмущению, когда подумала, что это в точности такой человек, за которого отец согласился бы ее выдать. Но когда к завтраку подоспел его первый букет цветов, она вскочила с кровати, упаковала чемоданы и, охваченная паникой, сбежала в Арднаварнху.
Джек позвонил ей в тот же вечер.
– Почему вы сбежали? – спросил он таким огорченным и смущенным голосом, что она тут же начала таять.
– Дело не в вас, – отвечала она. – Дело во мне. Я не знаю… не могу объяснить. Может быть, потому, что вы слишком привлекательны.
– Не обращайте это против меня, – смеясь, проговорил он. – Что бы там ни было, я далеко не так привлекателен, как вы. Я ведь всего лишь второй сын в семье, без права на наследование, да к тому же моя военная карьера…
– Слава Богу.
Сил становилась все мягче и, в конце концов, пригласила его на тот же уик-энд в Арднаварнху.
Джек приехал нагруженный цветами, шампанским, шоколадом и книгами, как какой-то летний Дед Мороз. Его внимание снова зажгло давно потухшие искры в ее глазах и новый свет в ее сердце. Он был так не похож на Финна, что Сил быстро перестала мысленно их сравнивать.
Роман был коротким, и Сил через несколько месяцев вышла замуж за Джека, ограничившись скромной церемонией в Дублине. Одним из условий, поставленных когда-то ее отцом, было то, чтобы ее муж согласился принять фамилию Молино. Таким образом, Джек стал Джоном Говардом Оллердайсом Молино. Он увез ее в долгое свадебное путешествие по Франции, а когда они вернулись, в доме на Фицуильям-сквер был устроен огромный прием для всех их друзей. Друзья довольно улыбались, видя, что они очень подходят друг другу. «Прекрасная пара», – говорили они.
Они обосновались в Арднаварнхе, но Джек был военным, и Сил с удовольствием ездила с ним всюду, куда он получал назначения, – в Индию, на остров Борнео, в Гонконг… Она быстро осваивалась в любом новом обществе в новых местах, заводила друзей и радовалась жизни. Она говорила Джеку, что была бы одинаково счастлива с ним и в джунглях, и в пустыне, и в любом другом месте между этими крайностями.
Сил играючи договаривалась со слугами, говорившими только на хинди или урду, на кантонском диалекте китайского или на малайском языке. Она прихлопывала москитов размером со стрекозу, смахивала тараканов величиной с мышь, стреляла крыс, крупных, как зайцы, и кричала от ужаса, наткнувшись на паука с ладонь собственной руки. И молила Бога о том, чтобы не встретиться лицом к лицу со змеей, потому что единственное, с чем она не смогла бы справиться, были змеи.
– Я просто разорвалась бы на куски, – говорила она Джеку, и он купил ей пару мангустов, которые прониклись такой преданностью к Сил, что не отходили от нее ни па шаг, и их приходилось силой не пускать в ее постель ночью.
– Вы видите, как все вас любят, – смеясь, говорил Джек, пока она выпроваживала своих мангустов на отведенную для них веранду.
Единственной бедой было то, что шли годы, а у них все не было детей.
– Может быть, это из-за жары, – заметил Джек, понимая, что это тревожит Сил. И он, возможно, был прав, потому что едва они снова оказались в Англии, где Джека назначили на службу в военном министерстве, как Сил забеременела.
Они были женаты уже восемь лет когда родилась Моди.
– Еще одна пламенная рыжая головка! – с улыбкой заметил Джек в восторге от того, что это маленькое существо добавило радости в его доме. Глядя на свою маленькую дочку, Сил с тоской думала о Лилли. Она вспоминала, как преданно следовала всюду за старшей сестрой, и отчаянно хотела, чтобы была сестра и у Моди, но как они ни старались, этого было, как видно, не суждено.
Сил увезла Моди на летние месяцы в Арднаварнху, и Джек приезжал к ним при малейшей возможности, но когда на свою родину вернулся Финн, Сил была одна.
Она заметила, что служанки возбужденно перешептывались, склонив друг к другу головы, и подумала, не случилась ли какая-нибудь неприятность, поэтому потребовала объяснения.
– Это Финн О'Киффи, сын Пэдрейга О'Киффи, – добавили они, словно это имя не было навсегда запечатлено в уме каждого из Молино. – Он приехал повидать свою родину. И говорят, с миллионом долларов в кармане. Да и выглядит не меньше чем на миллион.
Сердце у Сил упало до самых пяток. Она выкинула Финна из головы и из своей жизни, и все было так хорошо, пока она его не видела. И вот теперь он здесь… Сил говорила себе, что, как бы там ни было, он никогда не осмелится показаться ей на глаза. Но Сил ошибалась.
Взбудораженные служанки впустили его в дом, и к нему тут же с лаем бросились далматские доги, размахивая хвостами так, будто он был их старым другом. Медленно спускаясь к нему по широкой парадной лестнице, Сил думала о том, что если бы собаки были наделены человеческим умом, они отгрызли бы ему голову.
Она прошла мимо Финна в небольшую комнату рядом с вестибюлем. Он последовал за нею. Сил села на небольшой жесткий стул с прямой спинкой, не доверяя своим подкашивавшимся коленям. Ему она сесть не предложила. Финн заложил руки за спину, и они пристально посмотрели друг на друга. Он выглядел совсем как прежде – красивый, хорошо одетый и богатый. Правда, постарел. Теперь его нос был как-то странно деформирован, словно был разбит, и на лице у него появились новые морщины.
– Мне сказали, что вы в деревне и сорите деньгами, – холодно сказала Сил.
Финн пожал плечами.
– Я хотел что-нибудь сделать для своих старых друзей. Разве в этом есть что-то плохое?
– Почему вы здесь? Кто дал вам право явиться в мой дом? – раздраженно спросила Сил.
– Поверите ли вы мне, если я скажу, что пришел просить прощения?
– Я не хочу об этом слышать. Я теперь замужняя женщина.
– Мне говорили. Я рад, что вы счастливы, Сил. Но есть и другая причина тому, что я пришел поговорить с вами. Я хочу купить Арднаварнху.
Сил позвонила в колокольчик и сказала горничной, чтобы та показала Финну дорогу к выходу, заметив при этом:
– Ардиаварнха не продается. И даже если бы продавалась, я никогда не продала бы ее вам.
Она прошла мимо него в вестибюль, и Финн последовал за нею. Ему было нужно только одно – видеть, как Молино уезжают из Ардиаварнхи и как их место занимают О'Киффи. И он сказал:
– Я заплачу столько, сколько скажете. Лишь назовите цифру.
Сил, не глядя на него, поднялась по лестнице.
– Возвращайтесь в Нью-Йорк, Финни, там ваше место. Большой Дом никогда вам не принадлежал и никогда не будет вашим.
Она пошла в детскую, велела няне упаковать вещи Моди, и они вернулись в Лондон, чтобы провести там остаток лета. Она думала, что долгое путешествие в поезде, потом на пароме и снова в вагоне никогда не кончится, так лихорадочно ей хотелось увидеть Джека. Когда, наконец, она увидела его шагающим по перрону, заложив руки за спину и всматриваясь в ряд вагонов в поисках жены, ее сердце переполнилось любовью к нему, и она глубоко и облегченно вздохнула. Она только что доказала себе, что Финн для нее больше ничего не значит. Она любила Джека и полностью выкинула Финна из головы и из своей жизни.
48
Мы с Бриджид, две старухи, отправились на долгую прогулку. Карабкались по склонам холмов в своих веллингтоновских башмаках, закутавшись в темно-зеленые охотничьи куртки с дюжиной различных карманов для всевозможных вещей, от пары фазанов до трубки и табака. Эти куртки еще в тридцатые годы принадлежали моему па и до сих пор не пропускают ни мелкого ирландского дождя, ни ветра. На Бриджид была одна из старых твидовых шляп в стиле Шерлока Холмса, с небольшими наушниками, а на мне – моя старая белая фетровая. Одна из нас была крупная и круглая, а другая маленькая и тощая, как американский заяц.
Бриджид знала, что я была расстроена своим рассказом о несчастьях своей мамми.
– Не надо ворошить прошлое, – говорила она мне. – Вы же понимаете, что расстраиваться не из-за чего. Все это давно прошло и поросло быльем, осталась лишь одна небольшая ценность, о которой стоит теперь беспокоиться.
– Знаю, знаю, – вздыхала я. – Это то, что я могу простить Лилли все, потому что в конечном счете в том, что случилось, не было ее вины. Дело в том, что она так и не поняла своей первой ужасной ошибки. Но, видите ли, Бриджид, я думаю, что Финн действительно любил мою мамми.
– Она не была такой сексуальной, как Лилли, – заметила Бриджид, шагая впереди, и ее тонкие ноги с такой скоростью замелькали в упругой траве, что мне пришлось почти бежать, чтобы не отстать от нее.
Бриджид права. Даже когда ей было всего семнадцать лет, и она была слишком молода и неопытна, чтобы понимать, что это такое, Лилли соблазняла мужчин. И именно это принесло ей горькие плоды, прежде всего с Робертом Хатауэем, а потом прошло через всю ее жизнь с Финном, Дэниелом и Нэдом. И проявилось даже в связи с ее собственным сыном, хотя о том, что я имею в виду, я расскажу немного позднее.
* * *
Но вернемся к нашей истории. Лайэму было уже семнадцать лет. Он был сложен, как отец, – высокий, худощавый и стройный, но по темпераменту скорее походил на брата Лилли – мечтателя, предпочитавшего всем видам спорта музыку и живопись. Черты лица были, как у Лилли, но словно отточенные чутким скульптором, а светло-серые глаза и черные волосы были отцовскими. Зная, что его отцом был Финн, можно было с уверенностью сказать, что он его точная копия. Но в равной мере он был похож и на Лилли. Лайэм взял все самое лучшее от их внешности и от их темперамента. Он был спокоен и покладист, проявлял в школе достаточный ум, но, к огорчению Лилли, не имел склонности к науке, отличавшей Джона Портера Адамса, которого он считал своим отцом.
Лайэм не хотел учиться в Гарварде. Он мечтал уехать во Флоренцию, чтобы учиться живописи, но был достаточно мудр, чтобы не рассказывать матери об этих планах.
В школе Лайэм был замкнут, но не потому, что не пользовался симпатией товарищей, а потому, что предпочитал одиночество; поскольку он проявлял успехи по всем обычным предметам, учителя были о нем хорошего мнения. От него ожидали, что он последует по стопам отца, и Лилли в надежде на это передала в Гарвард много редких книг из библиотеки Джона Портера Адамса, не говоря уже о крупной сумме денег.
Шли годы. Финн теперь был очень богатым человеком, гораздо более богатым, чем когда получил наследство Кориелиуса Джеймса, и, вероятно, даже богаче своего брата Дэниела, чьи магазины теперь были повсюду, от одного побережья страны до другого. Братья не встречались ни разу после того злополучного вечера, но Финн следил за успехами Дэна по финансовым газетным обзорам, а также по посвященным политике газетным статьям.
По фотографиям в газетах Финн знал, что брат сильно похудел, но оставался все тем же пожилым красавцем сенатором Дэном, в неизменном котелке и красных подтяжках, с буйной шапкой волос и бодрой улыбкой. «Честный Дэн» – назвали его газеты, и эта кличка закрепилась за ним, потому что, как часто говорил сам Дэн, это была правда.
Финн тоже жил один в большой четырнадцатикомнатной квартире на Пятой авеню. Им двигало горячее желание окончательно освободиться от клейма бедности, став богаче всех других, и от невежества, для чего нужно было стать образованным человеком. Он мало выходил в свет – появлялся в офисе с раннего утра, до начала операций на всех мировых биржах, и работал до позднего вечера. Все редкое свободное время проводил как за книгами, оставленными ему Корнелиусом в его библиотеке, так и за рекомендованными Портером Адамсом. Финн также повидался с одним профессором литературы из Колумбийского университета, попросил составить для него список литературы и упорно прочитывал каждую неделю по одной книге из этого списка.
Финн не упускал из виду Лилли. Он знал, где она живет, с кем встречается и какой теперь стала. Он долго ждал, и теперь ему захотелось быть с сыном.
Лайэму было семнадцать лет, когда Финн О'Киффи пришел в его частную школу якобы для того, чтобы поместить сюда сына, на самом же деле он знал, что Лайэм здесь учится.
В школе он сказал, что Джон Адамс был его соседом в Бостоне и он слышал, что сын Адамса ходит в эту школу.
– Я подумал, что могу навестить его, – сказал он, но отклонил предложение вызвать Лайэма и устроить им чай в кабинете директора школы.
– Нет-нет, не нужно такой официальности. Просто скажите мне, где можно его найти, и я сам пойду к нему, – непринужденно попросил он.
Лайэм сидел на берегу реки и что-то рисовал. Финн некоторое время молча смотрел на него, стараясь подавить слезы при виде сына, которого едва знал. Впервые в жизни он ощутил волнующее чувство отцовской любви, овладевшее его сердцем, и спрашивал себя, почему провел все эти годы вдали от него.
– Очень неплохой набросок, – восхищенно проговорил Финн, обретя, наконец, дар речи. Лайэм уважительно вскочил на ноги.
– Благодарю вас, сэр, – сказал он, смущенный тем, что за ним наблюдали.
Финн протянул ему руку.
– Я Финн О'Киффи Джеймс, – сказал он. – Я знал вашего отца. Он был моим соседом и был настолько любезен, что помог мне составить библиотеку.
Лайэм удивился – он редко встречался с кем-либо из знакомых отца – и энергично пожал Финну руку.
– Рад вас видеть, сэр. Вы счастливее меня, ведь я не знал отца.
– Он был хорошим человеком. И великим ученым.
Финна удивил глубокий вздох Лайэма, когда тот проговорил:
– Да, я знаю. Это очень трудно – добиться таких высот в жизни.
– Пройдемся по берегу, и вы расскажете мне, что имеете в виду, – предложил Финн.
Это было странно, но Лайэм чувствовал себя с этим незнакомцем гораздо проще, чем с матерью, и изложил ему свою проблему. Сказал, что больше всего на свете хочет стать художником. И виновато добавил:
– Моя мать будет сердиться, если узнает, что я вам сказал, даже, несмотря на то, что вы друг отца. Видите ли, я не говорил ей об этом. Пока не говорил.
Финн кивнул.
– Я понимаю, – тихо сказал он.
– Мать предана мне, – внезапно заметил Лайэм. – Она рассчитала всю мою жизнь с момента рождения – может быть, потому, что отец умер через несколько дней после этого, и она просто перенесла на меня всю свою любовь и заботу.
Он с надеждой взглянул на Финна.
– Простите меня, господин Джеймс, если я отклонился от темы. Однако это иногда меня подавляет. Она выхолащивает мою жизнь своей сверх заботой. С самого рождения каждый кусок пищи, которую мне давали, был строго рассчитан, только в школе я впервые попробовал простые конфеты, Все, чему меня учили, – верховая езда, танцы, фехтование, коньки, – было для меня не удовольствием, а какой-то рассчитанной функцией, социальной ли, физической – уж и не знаю. А с того времени, как я достаточно подрос, чтобы научиться читать, меня, как гуся на откорм, пичкали книгами и уроками.
– И сколько же вам тогда было лет?
– Четыре, сэр, – ухмыльнулся Лайэм.
Финн рассмеялся.
– Хорошо читать я стал лет в четырнадцать, и теперь я один из тех, кто заваливает себя книгами, овладевая знаниями, чтобы восполнить упущенное.
Он задумчиво посмотрел на сына.
– Как бы там ни было, теперь вы хотите стать художником. Позвольте мне спросить вас кое о чем, Лайэм. Задавались ли вы вопросом о том, наделены ли талантом? Спросили ли себя серьезно о том, правильно ли вы все понимаете? Или живопись для вас просто приятное времяпрепровождение? Или средство уйти от ученья и от экзаменов?
– Не знаю, как вам это объяснить, сэр, – горячо заговорил Лайэм, – но дело в том, что я как бы думаю кончиками пальцев. В моем мозгу возникает идея, форма, цвет, освещение, – и все это каким-то образом воплощается посредством кисти на полотне. Я не знаю, насколько я хорош или плох, и уверен, что мне следует многому научиться. Но знаю, что готов отказаться ради этого от всего.
Брови Финна вопросительно поднялись.
– От всего? От вашего дома? От положения в обществе? От денег? – Он помолчал и многозначительно добавил: – От вашей матери?
– От всего, сэр, кроме последнего.
– Подумайте над этим, Лайэм, – сказал Финн, когда они шли обратно к школе. – Мне кажется, что если бы вы так поступили, ваша мать стала бы первой вашей потерей. Спросите себя, действительно ли искусство значит для вас так много, чтобы пойти на это.
– Вы еще придете в школу, господин Джеймс? – пылко спросил Лайэм, когда они, прощаясь, пожали друг другу руки. – Мне было очень приятно поговорить с вами.
Финн улыбнулся и ласково похлопал его по плечу.
– Тогда мы поговорим еще не раз. Например, для начала устроим ленч. Как насчет субботы? Только не говорите ничего матери. Судя по вашим словам, она, вероятно, не одобрила бы этого.
Лайэм вздохнул, провожая Финна глазами. Он понимал, что тот был прав, и, разумеется, он ничего не скажет матери. Впервые в его жизнь вошел человек, с которым он мог говорить обо всем, что было близко его сердцу. «Почти как с отцом», – с тоской подумал он.
