Текст книги "Бремя прошлого"
Автор книги: Элизабет Адлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)
33
Было прелестное свежее утро с небольшим ветерком, и поскольку я должна была ехать в Толей за покупками, я решила предложить Шэннон и Эдди поехать со мной. Они, разумеется, согласились.
– Я поведу машину, – добавил Эдди, но я отклонила это предложение.
– Вести машину – это мое дело, – твердо сказала я.
Шэннон была в кремовом свитере от Эйрана, купленном в местном магазине, в развевавшейся на ветру удлиненной летней цветастой юбке и в ковбойских башмаках – странная, на мой взгляд, комбинация, но ей она почему-то очень шла. Эдди, разумеется, был в своем обычном хлопчатобумажном костюме. Вот такими мы и сидели на наших красных кожаных сиденьях в сверкавшем черным лаком автомобиле с медными фарами, подобными паре глаз дикого зверя, катившемся по коннемейрским дорогам, то и дело выезжая на запретную сторону, чтобы обогнуть глубокие выбоины, и, как обычно, говорили о Лилли.
В походке Джона Адамса, спешившего домой, чувствовалось дыхание какой-то новой весны. И все вокруг выглядело для него по-новому. Было покончено с какой попало одеждой и с поношенными ботинками. Теперь костюм ему каждое утро готовила его новая экономка, и он выглядел в нем весьма солидно, как и подобает рассеянному эрудиту-профессору, специалисту по французской литературе семнадцатого века.
Он не мог точно сказать, когда начал замечать свою экономку, как не мог и точно назвать причину этого. Лилли управляла его домом уже больше года, и он полагал, что это, очевидно, произошло постепенно. Она была скромнейшей, державшейся в тени женщиной, и, тем не менее, он всегда чувствовал ее присутствие. Возможно, причиной этого был слабый, но специфический запах французского одеколона, или, может быть, свежие пармские фиалки, приколотые у ее плеча, или же, с ощущением вины думал он, шуршание ее нижней юбки из тафты, надетой под платье, достигавшее его ушей, когда она ходила по дому. И он, никогда раньше не обращавший внимания на дамские туалеты, теперь мог подробно описать ее одежду.
Разумеется, платья ее были вполне скромными, с воротничками, доходившими до шеи, с длинными облегающими рукавами, но мужчина не мог не замечать, как сама их простота восхитительно подчеркивает ее стройную фигуру и как богатая расцветка тканей оттеняет кремовый тон ее кожи и румянец щек, сравнимый с цветом лепестков дикой розы. И он не мог отрицать, что она была очаровательна с блестящими черными волосами, собранными на затылке в пучок, подчеркивающий чистоту ее профиля и классическую линию длинной шеи.
– Она прелестна! – громко воскликнул он, поднимаясь вверх по улице и не замечая улыбок оглянувшихся на него прохожих.
Лилли была образцом для всех служанок: тихая и скромная, она отлично делала свое дело, и его захламленный старый дом, казалось, вернулся к жизни в ее тонких белых руках. Он знал, что теперь в доме служит меньше прислуги, что содержание его стало обходиться дешевле, чем когда-либо, и видел, что весь он при этом светился, блестел, сиял чистотой. Ему подавали именно ту еду, которую он больше всего любил – простую, но вкусную. Каждый вечер его домашние бархатная куртка и туфли с вышитыми на них монограммами в полной готовности ждали его возвращения из университета, а горничная спешила наверх, чтобы приготовить для него ванну. На столике в библиотеке всегда стоял графин его любимой сухой мамзанильи, а лучше всего было то, что Лилли всегда встречала его, когда он возвращался домой.
Джон Адамс резво взбежал на холм. Он гордился тем, что всегда смотрел правде в лицо, и теперь был вынужден признать, что причиной того, что он сейчас спешит, было именно то, что она ожидает его возвращения.
Лилли, должно быть, слышала его шаги, так как открыла дверь прежде, чем он ступил на верхнюю ступеньку крыльца.
– Добрый вечер, сэр, – встретила она его скромной улыбкой.
– Как восхитительно выглядит сегодня дом! – порывисто воскликнул он. – И все благодаря вам, Лилли.
– Благодарю вас, господин Адамс, – ответила она, скромно опуская глаза. – Вы очень добры.
Молоденькая горничная, присев перед хозяином в реверансе, быстро поднялась по лестнице, чтобы приготовить ему ванну, и, прежде чем Джон Адамс успел подумать, у него стремительно вырвалось:
– Не угодно ли вам вечером присоединиться ко мне за стаканом шерри, Лилли? Я… мне нужно кое о чем с вами поговорить.
Лилли колебалась. В какой-то мучительный момент она была готова отказаться от приглашения. Но потом ответила:
– Разумеется, сэр. Для меня это большая честь.
– Тогда через полчаса, – быстро сказал он – в библиотеке.
Он поднялся по лестнице, как мальчишка, шагая через две ступеньки, а на площадке обернулся, чтобы взглянуть на Лилли. Она, улыбаясь, смотрела на него, и, улыбнувшись в ответ, он взлетел по верхнему пролету лестницы. Зрелый пятидесятилетний профессор, он чувствовал себя в тот вечер почти мальчишкой.
Спустя двадцать минут Адамс, приняв ванну, сменил одежду и теперь уже шагал взад и вперед по библиотеке.
– Вот и вы! – облегченно воскликнул он, когда одновременно с боем часов, возвестивших половину очередного часа, в дверь постучала Лилли. Она подошла к нему, шурша голубой шелковой юбкой, и у него вырвался счастливый вздох.
– Мне не случалось говорить вам о том, что я рад, что вы никогда не одеваетесь в серое? – спросил он, протягивая ей бокал из резного хрусталя, полный его лучшего шерри. – Голубые и лиловые тона ваших платьев наполняют мой дом радостью.
Он кивнул, соглашаясь с самим собой.
– Да, да. Вы наполняете радостью мою жизнь, Лилли.
– Благодарю вас, сэр. Мне всегда нравились смелые цвета, даже когда я была еще ребенком. Мы жили в Коннемейре, сэр. – Лилли улыбнулась. – Возможно, именно поэтому я люблю яркие цвета. Ландшафт там унылый и однообразный, на всем словно серый налет серебра от туч и туманной дымки.
– И никогда не светит солнце? – удивленно спросил профессор.
Лилли рассмеялась, и он про себя подумал, что никогда не слышал в своем огромном старом доме более приятного звука.
– О, разумеется, солнце иногда выглядывает, сэр. Бывают дни, когда небо становится таким же ярким, как мое голубое платье, и море тогда отливает бирюзой. Мы ездили верхом на пони вдоль самой воды, и нам всегда хотелось, чтобы такой день не кончался.
Она помолчала, потом продолжила:
– Но все изменилось.
Лилли подошла к открытому окну и смотрела на сад, а он стоял рядом и слушал ее рассказ об ее младшей сестре Сил, учившейся в школе в Париже.
– Сил! – воскликнул Адамс. – Какие очаровательные имена выбрала ваша мать для своих детей!
Лилли не отрывала глаз от бокала с шерри.
– Моя мать умерла, сэр, – проговорила она.
– О, да, да, конечно… Теперь я вспоминаю. Вы говорили мне, что потеряли семью во время кораблекрушения. Они все утонули, да? Простите меня, Лилли, с моей стороны было бестактно напоминать вам об этом.
– Вовсе нет, сэр.
Она встала и, чуть повысив голос, сказала:
– Я думаю, что обед уже готов, господин Адамс. Благодарю вас за шерри. С вашей стороны было так мило пригласить меня.
Он откинул голову и рассмеялся. И, помолчав, сказал:
– За всю долгую жизнь никто никогда не называл Джона Адамса «милым».
Лилли ответила на эти слова улыбкой.
– Наверное, потому, что вам не случалось оказаться в подходящем для этого обществе, – возразила она с оттенком своего былого кокетства.
Адамс смотрел, как Лилли шла по комнате, думая о том, насколько она была грациозна – такая простая, такая стройная, такая женственная…
– Лилли! – окликнул он ее, когда она была уже у двери.
– Да, господин Адамс?
– Не могли бы вы прийти ко мне выпить шерри и завтра вечером? Мне был так приятен наш недолгий разговор.
На этот раз осветившая ее лицо улыбка исходила, казалось, из самого сердца.
– Разумеется, сэр, – отвечала Лилли. – Я буду рада.
Скоро бокал шерри, выпитый вместе перед обедом, превратился в ритуал. Обед постоянно откладывался на полчаса, и эти полчаса стали самыми светлыми в повседневной жизни Джона Адамса. Весна катилась в лето, и он впервые не планировал поездки в Европу.
– Я должен очень много работать над книгой, которую пишу, – объяснил он Лилли. – У меня уже ушло на это два года, я боюсь не успеть ее закончить, и тогда мои коллеги будут считать меня дилетантом.
– Я уверена, сэр, что никто не может вас так назвать, – с негодованием возразила Лилли. – Вы преданы своему делу, это видно всем.
У нее, казалось, было то тонкое женское чутье, которое позволяет точно выбрать нужные слова, и он добавил это качество ко все разраставшемуся списку ее достоинств.
– Почему бы вам не выпить со мной кофе в библиотеке после обеда, Лилли? – предложил Адамс. – По вечерам порой так одиноко, и я так высоко ценю ваше общество…
Она посмотрела на своего нанимателя, «человека изысканной внешности», как для себя определила его, с серебряными волосами, заостренной бородкой и мягкими карими глазами, прятавшимися за очками в роговой оправе. Она никогда не разговаривала ни с кем, кроме своего хозяина, сохраняя дистанцию между собой и кухаркой, и обеими молодыми горничными. Но даже, несмотря на то, что она была перегружена тысячей и одним делом по управлению таким большим домом, как этот, Лилли по-прежнему чувствовала себя такой же одинокой, как и в первые дни после приезда в Бостон. Она слышала, что Джонс Адамс был гением в своей области, и понимала, что этот разговор должен иметь решающее значение.
– О, с удовольствием, сэр, – ответила она, имея это в виду.
На письменном столе лежала его небрежно брошенная рукопись, и там же была стопка новых, недавно купленных и еще не прочитанных книг. Этот послеобеденный разговор в библиотеке стал важным событием для них обоих. Лилли немного рассказала о доме и о своем детстве, а потом попросила его рассказать о его путешествиях, об искусстве, и книгах, и о его работе.
– Это три любви моей жизни, – заметил он, – и еще наивысшее наслаждение для каждого мужчины.
Он пристально посмотрел на нее.
– Не можете ли вы сделать мне одолжение, Лилли: не называйте меня сэром, когда мы одни. Я рад редкому обществу очаровательной, образованной молодой женщины, и у вас нет никаких причин обращаться ко мне как к сэру.
Лето сменилось осенью, наступила и зима, а господин Адамс так ни разу и не собрал, как бывало раньше, у себя в доме своих коллег. Он предпочитал общество своей экономки.
– Вы, должно быть, познакомились с какой-нибудь женщиной, Джон, – как-то в шутку заметили его друзья. И удивленно уставились на него, когда он, пожав плечами, рассмеялся.
– Возможно ли это? – казалось, спрашивали они друг друга. Неужели какая-то женщина, наконец, заманила в свою ловушку старого Портера Адамса? И если да – то кто же она? Никто из них не мог припомнить, чтобы когда-нибудь видел его с леди.
В первый день весны следующего года, когда приближался двадцать первый день рождения Лилли, господин Адамс, нервничая, ждал ее в библиотеке. И, услышав ее стук в дверь, облегченно улыбнулся. Он отметил, как хорошо Лилли выглядит, пока она шла к нему по комнате, и одновременно с грустью думал о том, увидит ли ее когда-нибудь снова входящей в библиотеку. Потому что после того, что он собирался ей сказать, вполне могло случиться так, что этого больше не будет.
– Я ждал вас, Лилли, – проговорил Адамс, и она подошла к нему ближе. Он заговорил, глядя ей прямо в глаза – За эти последние месяцы вы стали значить для меня очень много. Я понимаю, что я на много лет старше вас, но ведь мы по-прежнему рады друг другу, не правда ли? Я подумал, Лилли, что было бы вовсе не плохо, если бы вы согласились выйти за меня замуж.
Лилли смотрела на него растерянно, и он быстро добавил:
– Я могу понять, что мое предложение явилось для вас неожиданностью, но я не из тех мужчин, которые умеют демонстрировать свои эмоции. Я прошу вас стать моей женой, Лилли. Я не жду вашего немедленного ответа, но, прошу вас, подумайте об этом, я не ограничиваю вас каким-то временем…
Лилли ничего не сказала. Она лишь с изумлением тряхнула головой и пошла к двери. Адамс в отчаянии смотрел ей вслед.
– По крайней мере, подумайте над этим, – прозвучал за ее спиной его голос. – Все, о чем я прошу, это чтобы вы подумали. Неделю, месяц – всю жизнь, если это вам нужно.
Лилли обернулась и взглянула на него.
– Я очень благодарна вам, господин Адамс. Я подумаю об этом, – проговорила она, тихо закрывая за собой дверь.
Совершенно спокойно, как будто ничего не произошло, Лилли прошла через холл в заднюю часть дома. Она оглядела небольшую, но прекрасно обставленную, комфортабельную гостиную и маленькую спальню, которые вот уже больше двух лет называла своим домом!
Она опустилась в обитое голубой парчой кресло у камина, поставила ноги на обтянутую расшитой тканью скамеечку и взглянула на стоявший рядом стол с небольшой стопкой книг, входивших в список «обязательной литературы» по собственному курсу литературы господина Адамса, и на свое сокровище – фотографию родного дома в серебряной рамке.
– Господи! – воскликнула она, вскочив на ноги, и нервно зашагала по маленькой комнате. Ну зачем он все испортил, предлагая ей выйти за него замуж. Все было так хорошо, так благопристойно и приятно. Так безопасно. Она тяжело работала, чтобы, в конце концов; добиться такого места, она так пыталась оставить прошлое за своей спиной. Большую часть заработанных денег она отсылала Шериданам на ребенка, хотя никогда не сообщала им, где находится. Лилли не хотела никакого контакта ни с ними, ни со своим прошлым.
Она снова стала думать о предложении господина Адамса. Она могла стать госпожой Джон Портер.
Адаме, красивой, молодой женой одного из богатейших и известнейших людей Бостона. Лилли представила себе на минуту, как будет выглядеть в роли его жены, и ей захотелось плакать. Он годится ей в отцы. А она так молода, так молода, несмотря на то, что с нею произошло, в ее сердце всегда жила надежда, что когда-нибудь появится кто-то, кто ее спасет.
Лилли бросилась на кровать и расплакалась, чего давно не бывало. Она не плакала, даже получив письмо Сил с ужасным известием о том, что умерла ее мамми. Потом Лилли вытерла слезы и сказала себе, что не должна быть такой слабой. Может быть – да, только «может быть», – если бы она стала госпожой Джон Портер Адамс, па простил бы свою блудную дочь, и она смогла бы снова поехать домой, в Арднаварнху.
Лилли избегала господина Адамса целую неделю и посылала к нему маленькую горничную, боясь его страстных глаз, ожидавших ответа. Она проводила без сна одну ночь за другой, думая о том, как сложится ее жизнь, если она станет его женой. Она будет хозяйкой этого дома, а не простой экономкой у его хозяина, сможет распоряжаться деньгами и обретет соответствующее положение в свете, сможет делать все, что ей захочется, в этом мрачном, старом доме: развлекаться, устраивать приемы… Все будет почти так же, как в былые времена.
Однажды вечером Лилли направилась в библиотеку. Постучала в дверь и дождалась его ответа:
– Войдите.
Джон Адамс сидел за своим письменным столом у дальнего окна, выходившего в сад. Он в волнении вскочил на ноги, когда она прошла уже полкомнаты и остановилась перед ним с прямой спиной и гордо поднятой головой.
– Итак, Лилли? – произнес он.
– Я принимаю ваше предложение, господин Адамс, – спокойно проговорила она. – Я буду очень счастлива стать вашей женой.
Двумя неделями позже в простой, но очаровательной церкви на Парк-стрит состоялась негромкая свадьба. На невесте был плотно облегавший жакет из голубого рубчатого шелка поверх расклешенной кремовой шелковой юбки. У шеи сверкала большая брошь с сапфиром и бриллиантом – свадебный подарок мужа. Гостей не приглашали, а свидетелями были два посторонних человека, которых позвали с улицы. Рука Лилли дрожала, когда она ставила свою подпись в метрической книге. Она была так бледна и так нервничала, что ее новоявленный муж обнял ее за талию, стараясь успокоить.
– Вы сделали меня счастливейшим человеком на свете, – сказал он ей, когда они отправились в двухнедельное свадебное путешествие в Вермонт.
Старая гостиница «Колониел инн» была скромной и очень уютной. Если хозяева гостиницы и были удивлены разницей в возрасте невесты и жениха, то не показали виду, провожая их в заранее заказанный профессором номер с двумя спальнями.
Джон Адамс оставил Лилли одну в ее комнате, чтобы она могла переодеться к обеду. Лилли уселась на покрытую белым покрывалом кровать, с ужасом думая о своей брачной ночи. Ее охватила паника, она дрожала от страха, вспоминая жестокого Роберта Хатауэя. Лилли знала, чего ожидают от нее этой ночью, и знала также, что не сможет переступить через это. Все это было ужасной ошибкой. Ей не следовало выходить за него замуж. Она в очередной раз как следует, не подумала, но теперь уже слишком поздно.
Она думала о том, насколько ей было бы легче, если бы он был молодым человеком, и вспоминала Финна, такого смуглого и полного жизни, смотревшего на нее такими жадными глазами. Но Джон был стар. Волосы его были седыми, руки бескровными, а тело… она содрогнулась, не в силах продолжать думать об этом. «Он джентльмен, – напоминала она себе, – и все будет хорошо». Потом она вспомнила другую Лилли, семнадцатилетнюю звезду в день ее первого бала, которой предсказывали счастливое замужество. Она могла выйти замуж за любого из дюжины красивых молодых людей, и вот – посмотрите, до чего она дошла.
Голова у Лилли болела, и она, подбежав к окну, распахнула его настежь. Холодный вечерний воздух наполнил ее легкие. Она говорила себе, что только что вышла замуж за одного из самых выдающихся мужчин Бостона, что он умен, культурен и богат. Напоминала себе, что станет одной из знатных бостонских леди, столпом общества, наконец-то навсегда расставшись со своим предосудительным прошлым. Говорила себе о том, что будет давать званые обеды для друзей мужа и приглашать на вечерний чай знатных леди, а может быть, и даст большой бал. Ее муж любит путешествовать, и она будет его сопровождать. Она будет заказывать роскошные платья у парижских кутюрье: у Уортса, Панкина и Дусэ. И молодая госпожа Адамеспотрясет весь Бостон своей красотой, вкусом и утонченностью. И может быть, ее, наконец, простит па.
Прочно зафиксировав в сознании эту картину блестящего будущего, она надела к обеду мягкое зеленое платье из облегающего шелкового муслина с широким вырезом, открывавшим плечи, повязала лиловый атласный пояс и приколола у талии букетик фиалок. Волосы собрала наверху, заколола их небольшими жемчужными булавками и, когда в дверь постучал муж, высоко подняла подбородок, глубоко вздохнула и объявила, что готова.
Они были одни в обитой белыми панелями столовой; Лилли ничего не ела. Она молча смотрела в окно на темневшие за ним деревья и газоны, прислушиваясь к журчанию быстрой реки и к вечерним трелям птиц, а ее муж разливал шампанское, к которому она не притронулась.
Джон не был глупцом. Он видел, что она нервничает, и считал, что понимает ее. Но он был совершенно неопытен, не разбирался в таинственных сложностях женского характера и не знал, что ему делать.
– Почему бы вам не попробовать мороженого, дорогая? – желая ей помочь, предложил он. – Мне сказали, что оно домашнее.
Лилли взглянула на него своими сапфировыми глазами, в которых мелькнула злобная ярость.
– Ради Бога, не обращайтесь со мной, как с ребенком! – почти огрызнулась она.
Адамс смотрел на нее, ошеломленный.
– Простите меня. Я просто подумал, что, может быть, вам понравится мороженое.
– Да нет же.
Лилли отвернулась и снова угрюмо уставилась на шелестевшую в саду листву деревьев.
– Вы, должно быть, очень устали, Лилли, – мягко проговорил он.
Она повернула голову и снова посмотрела на мужа.
Тот улыбнулся и протестующе поднял ладонь.
– Нет, я не обращаюсь с вами, как с ребенком. Я просто веду себя так, как, по-моему, человек, только что ставший мужем, должен себя вести в подобных обстоятельствах.
Он взял над столом ее руку и мягко сказал:
– Лилли, мне кажется, я понимаю, через что вы сейчас проходите – все ваши опасения, сомнения в том, правильно ли вы поступили, выйдя замуж за человека, который намного старше вас. Понимаю все ваши страхи в отношении нашего медового месяца. Я хочу, чтобы вы знали, я не буду навязывать вам себя. У вас своя комната, и она будет оставаться только вашей до тех пор, пока вы не захотите пригласить меня разделить ее с вами.
Лилли увидела выражение искренности на его лице и, пристыженная, проговорила:
– Вы самый внимательный и тактичный мужчина из всех, которых мне доводилось встречать. У меня едва хватило времени начать называть вас Джоном, а не господином Адамсом. Все произошло так быстро.
Почувствовав облегчение, он улыбнулся.
– Но чтобы перейти от «сэра» к «господину Адамсу», вам понадобилось не слишком много времени. Примерно неделя, как мне помнится. И поэтому я буду жить надеждой, в………
Лилли понимала, что он говорил правду, что он действительно самый внимательный мужчина и что она счастлива быть его женой. Стыдясь своей вспышки, она подняла его руку к своему лицу и прижала к щеке.
– Вы не обидитесь, если я теперь уйду к себе? – тихо спросила она. – Вы правы, я очень устала.
Он проводил ее до лестницы и, едва прикоснувшись, поцеловал в щеку.
– Спите хорошо, дорогая, – проговорил он, глядя на то, как устало поднималась она по широким ступенькам, и думая при этом, что его жена выглядит в своем ниспадавшем складками платье прекрасной и хрупкой, как наяда. Потом Адамс вышел на террасу, чтобы выкурить сигару, прислушиваясь к крику филина в дальнем лесу и думая о том, каким он был действительно счастливым человеком.
Лилли расстегнула дюжину маленьких пуговиц, и ее мягкое платье соскользнуло на пол. Она подошла к окну и, облокотившись на подоконник, стала с тоской смотреть в дышавшую теплом тьму.
Эта ночь могла бы быть самой прекрасной ночью в ее жизни: она должна была венчаться в семейной церкви, свадьбу сыграли бы в Большом Доме, который, как и все дома в округе, был бы до отказа заполнен гуляющими на свадьбе гостями. Па повел бы ее к алтарю, гордый своею юной красавицей дочерью в ее девственно-белом кружевном платье. У алтаря ее ждал бы красивый юноша, в ее мечтах всегда являвшийся в образе Финна О'Киффи. К своду церкви летели бы звуки органной музыки, и было бы много цветов. Единственной подружкой невесты была бы Сил, а ее мать утирала бы слезы радости. Потом был бы пышный бал, а затем наступила бы ночь, они с юным мужем сплели бы руки, заговорщицки посмотрели бы друг на друга и, смеясь, незаметно удрали бы в свою комнату, чтобы долго, долго быть вместе.
В окно прокрался знакомый аромат сигары Джона, и Лилли подумала о том, что сказала бы мать о ее брачной ночи. «Ты всегда должна помнить о своей обязанности». И Лилли понимала, что она была бы права. Она постелила себе постель и теперь могла бы лечь в нее вместе с мужем.
Лилли надела новую белую атласную ночную рубашку и принялась бесконечно расчесывать свои длинные черные волосы, вспоминая о давно заложенных ею серебряных щетках. «Теперь, – говорила она себе, – если бы захотела, могла бы купить их сколько угодно». Но ей этого не хотелось. Ей не хотелось ничего, лишь бы поскорее кончилась эта ночь. Лилли прошла через очаровательную гостиную в спальню мужа. Там она увернула лампу, легла на большую бронзовую кровать под балдахином на четырех стойках и, натянув до подбородка одеяло, стала ждать.
Джон докурил сигару. Он немного задержался, наслаждаясь холодным ночным воздухом, а затем, удовлетворенно вздохнув, снова сказал себе, что он очень счастлив. Адамс подумал, что если до сих пор жизнь его отнюдь не была пустой, то теперь, когда рядом с ним Лилли, она стала совершенно полной. Он пожелал спокойной ночи хозяевам и зашагал вверх по ступенькам лестницы к себе. В полумраке разделся, думая, какие приятные запахи проникают в комнату из сада через открытые окна. Но потом уловил и какой-то другой аромат: знакомый специфический запах одеколона Лилли.
Он повернулся, увидел её лежащей в его постели и, улыбаясь, покачал головой.
– Не снится ли мне это? – прошептал он, усаживаясь рядом с нею.
Джон повернул кверху ее ладонь и запечатлел на ней несколько нежных поцелуев.
– Вы уверены, Лилли? – вновь прошептал он. – Я хотел, чтобы у вас было достаточно времени…
– Я уверена, – храбро ответила она.
Он улегся в постель рядом с нею, и она сама потянулась к нему и обвила его руками. Задрожав, он с глухим стоном прижал ее к себе, и они некоторое время тихо лежали в объятиях друг друга. Он гладил ее волосы и целовал лицо. Потом провел рукой по нежной, гладкой коже ее рук и по обнаженной спине, и Лилли плотнее прильнула к нему, боясь, что если этого не сделает, то передумает и убежит в свою комнату.
Когда Джон взял ее, мягко и нежно, это было совсем иначе, чем с Робертом Хатауэем, и она удивилась, почему так боялась этого. Он был мягок и внимателен, и она понимала, что это значило для него очень много, хотя для нее – меньше чем ничего. Это ее обязанность, не переставала говорить она себе. Часть сделки, в результате которой она стала госпожой Джон Портер Адамс, потому что, видит Бог, она, грешная изгнанница, мало что могла предложить ему, кроме своего тела.
Медовый месяц прошел приятно. Они совершали длинные прогулки по округе или часами сидели у реки. Читали и вкусно обедали, всегда одни в столовой – единственные постояльцы хозяев. Вечером, накануне отъезда домой, Джон сказал Лилли, что хотел устроить прием, чтобы представить ее бостонскому свету.
– В конце концов, теперь вы связаны известными обязательствами с большинством из них, – добавил он, – и я не могу дождаться того момента, когда покажу вас всем этим старухам, целых тридцать лет пытавшимся женить меня на своих внучках и племянницах.
Были отпечатаны и вручены приглашения, и Лилли энергично взялась за приготовления. Перед свадьбой она уволила кухарку и горничных и наняла новых слуг, так как не хотела видеть в доме никого, кто напоминал бы ей о том времени, когда она была здесь всего лишь экономкой.
Она составила меню, которое должно было понравиться гостям. Разумеется, должно было быть и шампанское, и не меньше дюжины различных холодных блюд, так как вечер обещал быть очень сердечным. Она достала фамильное серебро Адамсов, велела начистить массивные подносы и канделябры и расставить в большой столовой столы для приема а-ля фуршет, наняла струнный квартет, для которого приготовила место в углу музыкального салона, и пригласила флориста, чтобы тот превратил весь дом в цветочную беседку. Поначалу она хотела выкроить время, чтобы съездить в Париж за новыми платьями – лучшее из того, что у нее было. А потом Джон открыл большой сейф в задней части одного из библиотечных шкафов и показал ей фамильные ценности – бриллианты и изумруды, рубины и сапфиры – и объявил, что все они теперь принадлежат ей.
Сказать, что бостонские леди были ошеломлены браком Джона Портера Адамса, было бы слишком мало.
– Но кто же она? – спрашивали они друг друга за чашкой чая. – Говорят, что она иностранка. Он, должно быть, встретил ее во время своих путешествий, потому что в городе ее никогда никто не видел.
И все они обратной почтой прислали подтверждения в ответ на разосланные приглашения, с трудом сдерживая любопытство в ожидании приема.
Ликовавшая Лилли справедливо думала, что дом выглядит, как самая смелая мечта, когда обходила все комнаты, чтобы не допустить никаких просчетов. Когда все было готово, Джон налил в бокалы шампанского.
– За мою жену, красивейшую женщину в Бостоне, – торжественно провозгласил он.
– За самого безупречного мужчину в Бостоне, – ответила Лилли, улыбаясь мужу; она действительно так думала.
С улицы донесся стук колес экипажа, и Лилли взволнованно взглянула на мужа.
– О! Они уже здесь! – воскликнула она.
Джон рассмеялся, увидев, как она заспешила на верхнюю площадку лестницы встречать гостей. Она выглядела такой юной и очаровательной в плотно облегавшем ее голубом шелке и в пышной кремовой юбке! В волосах у нее были цветы, а в ушах сверкали бриллиантами и сапфирами серьги, которых он не видел с той поры, когда еще была жива его мать.
Нанятый лакей открыл дверь, и озадаченная Лилли увидела, как он поднимается по лестнице с серебряным подносом для писем, на котором лежит визитная карточка.
– Госпожа Браттл Уайт свидетельствует свое почтение, мэм, – сказал лакей.
Лилли схватила с подноса карточку и прочла. С ее лица исчезло выражение радостного возбуждения, и она молча передала ее мужу.
– «Госпожа Браттл Уайт сожалеет, что из-за непредвиденных обстоятельств не может присутствовать сегодня на приеме», – прочел вслух Джон. – Не расстраивайся, Лилли, – утешая жену, проговорил он. – Старуха, вероятно, подхватила летнюю простуду. В конце концов, ей, как ты знаешь, уже за семьдесят.
Тут же подъехал еще один экипаж, и лакей снова принес им карточку. На ней было написано то же самое.
– «Госпожа Джеймс Адамс сожалеет…» – читал озадаченный Джон. – Но это же моя тетка! – воскликнул он. – Она многие годы ждала моей свадьбы. Ничто не могло бы помешать ей увидеть мою жену. Что происходит? Уж не охватила ли Бостон какая-нибудь эпидемия!
Одна за другой перед подъездом дома останавливались кареты, но ни одного гостя не было, а были одни лишь визитные карточки приглашенных с написанным от руки одним и тем же словом: «сожалеет».
Лакеи бесстрастно продолжали ждать гостей на лестнице, а швейцар расхаживал по вестибюлю. Играла музыка, а шампанское и закуска во всем своем дорого стоившем великолепии томились в столовой.
Лилли выпрямила спину и стала словно бы выше. Подняв подбородок и призвав на помощь все свое достоинство, она поднялась по лестнице в свою комнату. Там она постояла у окна, глядя на вереницу шикарных карет, двигавшихся вверх по Маунт-Вернон-стрит. С каждой из них сходил кучер, который поднимался на крыльцо, чтобы положить на серебряный поднос очередную карточку. «Ох уж эти «сожалеющие леди», – горько думала Лилли, догадываясь об истинной причине. Она через свой брак породнилась с каждой приличной бостонской семьей – и не была принята ни одной из них. Она понимала, что отныне в ее доме больше не будет приемов. Ни одного и никогда.
Джон узнал правду от своей тетки позднее, тем же вечером. Причиной всему была бывшая кухарка, теперь нанявшаяся к госпоже Браттл Уайт и выпустившая кота из мешка в тот самый день, на который был назначен прием.
– Она ирландка, такая же, как и я, – сказала она своей новой хозяйке. – И была у него экономкой. Она уволила всех нас, когда решила выйти за него замуж, чтобы занять соответствующее положение в свете. Она всегда корчила из себя аристократку. Никому не пришло бы в голову даже подумать, что она настоящая леди, а не такая же, как все мы, ирландская служанка.
