355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Элиза Ожешко » Последняя любовь » Текст книги (страница 7)
Последняя любовь
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 03:51

Текст книги "Последняя любовь"


Автор книги: Элиза Ожешко



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

А что уж говорить, если в это торжественное, чудное мгновение в груди звучит волшебная песнь зарождающейся или расцветшей любви? Тогда чувства, воля, желания достигают апогея, гордый и сильный человек выпрямляется и, с глубоким вздохом, протягивает руки, словно хочет заключить в объятия весь мир, свое огромное счастье.

Равицкий стоял на носу лодки с высоко поднятой головой, опираясь рукой на весло. Лицо его было в тени, и только лоб, словно ореолом, озарял серебряный свет луны.

Рядом с его сильной, стройной фигурой на фоне светлой ночи вырисовывался женский силуэт. На низенькой скамеечке, обратив к нему лицо, сидела Регина, тоже вся залитая серебряным светом.

Равицкий окидывал взором блестящую, широкую реку, лес, тихо шелестевший листвою, светлой в лучах месяца. Глаза Регины то устремлялись вверх на белые, медленно плывущие по небу облака, то на лицо стоящего рядом мужчины.

– Какая чудная ночь! – прошептала она.

– Да, ночь чудная, – прошептал Стефан, словно боясь нарушить торжественную тишину. – Природа величественна, и человек по сравнению с нею кажется ничтожным. Беспредельный мир и совершенная красота, эти дышащие безграничным покоем дали словно кричат ему: ты ничтожен!

– Но в то же время они говорят ему: ты велик! – тихо промолвила молодая женщина. – Ты способен познать величие и красоту мира.

От серебряных лесов и широкого водного простора Стефан перевел взгляд на просветлевшее лицо Регины.

– Да, – ответил он. – Человек мал и вместе с тем велик. По сравнению с мирозданием, с бесконечностью неба и земли удары судьбы и горести – пустяк, комариные укусы, а человек покорно склоняет голову, говоря: я мал! Но, заглянув в свою душу и ощутив мощь своей мысли и воли, он гордо бросает вызов земле и небу, говоря: я велик!..

– Ты велик! – дрожащим голосом повторила молодая женщина. И, словно желая быть достойной человека, к которому относились ее слова, встала рядом с ним, скрестив на груди руки.

А лодка плыла по зеркальной поверхности Немана, рассекая воду, сияющую мириадами искр.

«Ты велик!» К кому относились эти слова, произнесенные так тихо, что их не услышал даже стоящий рядом Равицкий? Что видела Регина перед мысленным взором, что исторгло из ее сердца слова обожания?

Не всегда величие является нам в пурпурном наряде, в сияющем золотом венце. Истинное величие не бросается в глаза, оно скромно, и ему несвойственна гордыня, оно не возносится дерзким челом к небесам и не взывает к людям: смотрите и дивитесь!

Иной человек, устремив взгляд в далекое прошлое, развертывает свиток пожелтевшего пергамента и говорит: «Я потомок многих поколений, мой род берет начало в доисторическую эпоху, мои прадеды были великими людьми, значит, я велик!» Находятся люди, которые склоняются перед пергаментом, украшенным гербами, и повторяют вслед за его владельцем: «Да, ты велик!»

Богач, утопая в мягком бархате золоченых кресел, точно Юпитер на Олимпе, подносит к губам чару со сладкой амброзией и, указывая на полные золота шкатулки, говорит: «Я владелец этих блестящих и звонких монет! Я могу ослепить вас их блеском, точно солнце; забренчу ими, и вы сбежитесь к стопам моим! За один слиток куплю прислужника, за другой льстеца, за третий – толпу друзей. Кто посмеет усомниться в моем величии?» И найдутся люди, которые, склонив выю перед золотым тельцом, воскликнут: «Да, ты велик!»

Иной раз капризная природа вылепит человека не из обычной глины, а создаст его из твердого, холодного мрамора и придаст ему такие формы, которыми залюбовался бы сам Фидий. Вместо крови вольет ему в жилы мутную тепловатую водичку, вместо сердца вложит кремень, – из него можно высечь искры, которые поджигают окружающие его предметы, но сам он никогда не загорится. Такой красавец с каменным сердцем и разбавленной водой кровью живет с мыслью лишь о себе и любит лишь себя. Жизнь для него – математический расчет. Все идеи он – с мелом в одной руке, с циркулем и весами в другой – сводит к сумме годового дохода; чувства он мерит на дюймы, впечатления взвешивает унциями. Ему все удается, ибо он заранее все рассчитал. Он никогда не споткнется, ибо идет прямо, четким, размеренным шагом, глядя под ноги, и никогда глаза его не поднимутся к небу, не прельстятся блестящей звездой. Никого не любя, он никогда не страдает, и боль не надрывает ему сердца, не портит кровь. Он всегда здоров, покоен, доволен своими доходами и собой, глаза у него блестят, щеки румяны, аппетит и сон – отменные, и он высокомерно взирает на тех, кто истекает кровью в битвах, вступает в единоборство со смертью и жизнью, гибнет, захлестнутый бурей страстей. И, ослепленный гордыней, он говорит: «Смотрите! Мне во всем везет: я добился богатства, славы, высокого положения в обществе, ни разу не упал, не дал увлечь себя вашими бредовыми идеями. Я тверд, как сталь, неумолим, как цифры, и логичен, как математическая формула!» И находятся люди, которые склоняются перед самовлюбленностью и эгоизмом и кричат: «Да, ты велик!»

Но есть люди, которые не падают ниц ни перед одним из этих трех идолов. Глядя на истлевший пергамент, на золотые побрякушки, на этих ползающих по земле улиток, они видят не могущество, а ничтожность. В чем же они видят величие? Где, у кого?

Приложите ухо туда, где сильнее всего бьется пульс нашего века, века, в который мы живем, и спросите, что такое величие? И голоса, доносящиеся из глубинных пластов общества, веяния, могущественные, но для многих еще загадочные, которые отражают стремления и желания человечества, – ответят вам: честность, разум, труд. Там, где воплотились эти три понятия, вы найдете истинное величие. В другом месте не ищите его, ибо обнаружите не свет и не правду, а видимость, блуждающие огоньки.

Если человек с рождения точно жалкая козявка копошится на земле в нищете и невежестве и если он кровавым потом и неустанной борьбой добудет искру божественного огня, зажжет ею факел, который освещает путь человечеству, если, родившийся никем, он благодаря труду станет всем, чем только может стать человек, – вот тогда он поистине велик.

Итак, прежде чем судить о человеке, загляните ему в душу, узнайте, какой путь он прошел. Когда вы увидите, что он честен и умен, а позади у него труд и деяния, вы скажете: «Да, ты велик!»

Регине было известно прошлое Равицкого, она знала: его колыбель не украшали ни гербы, ни золото и свое теперешнее положение он купил не ценой эгоизма; каждую пядь пройденного пути он поливал кровавым потом своим и, благодаря упорному неустанному труду, из ничего стал всем.

Она преклонялась перед его прошлым и настоящим, и, глядя на этого мужчину, на чьем облике годы не оставили разрушительного следа, мужчину, прекрасного душевной красотой, обаятельного, как все сильные натуры, она от всего сердца тихо произнесла: «Ты велик!»

Слова эти услышали лунные лучи, падавшие ей на лицо, воды Немана, с тихим плеском текущие у ее ног, но человек, которому этот тихий шепот предназначался, их не услышал.

– Регина, спой нам что-нибудь, – попросил Генрик, – как ты, бывало, пела на озере.

– Я тоже присоединяюсь к просьбе вашего брата, – проговорил Равицкий.

– Хорошо, – ответила Регина, – пусть шум воды вторит мне, а весла отбивают ритм. Не моя вина, если я разбужу прибрежных птиц.

– Наши пернатые братья, которые так недавно оглашали берега щебетом, будут вам только благодарны за сладостные звуки.

Регина подняла голову и запела песенку, что поют на ее родной стороне, и голос ее заглушил шум воды. Генрик и Стефан подняли весла – все стихло, с жадностью внимая звукам, полным любви и тоски.

Стефан не смотрел больше вокруг, взгляд его не отрывался от Регины – от ее вдохновенного лица и исполненной величия позы. Он смотрел на нее, и прошлое изгладилось из памяти, окружающий мир исчез. Ему казалось, он нашел то, чем никогда не обладал, и теперь наконец заполнится до сих пор чистая страница его жизни.

Он услышал в себе голос, который долгие годы подавлял сильной волей и тяжким трудом, властный голос, который рано или поздно звучит в каждом: люби!

На другом конце лодки сидели рядышком Генрик и Ванда; склонив друг к другу головы, они тихо перешептывались, но песня заглушала их слова. Волшебный ли вечер или тайные девичьи грезы, а может, пение повлияли на девушку, она закрыла руками лицо и глубоко задумалась. Вдруг Генрик заметил, что по ее пальцам текут слезы.

– Ванда, отчего вы плачете?

– Посмотрите, – шепотом ответила девушка, – как быстро бегут по воде серебряные искорки, бегут и исчезают. Так и жизнь убегает – и вот-вот исчезнет. По небу плывут белые облака, плывут и исчезают; так же быстро течет и исчезает жизнь. Мир так прекрасен, жизнь так хороша, смерть же отвратительна – и так близка!..

Она подняла к небу полные слез глаза и опустила руки на платье, посеребренное светом месяца.

Молодой человек сжал ее руки и с нежностью заглянул в лицо.

– Не плачьте, милая Ванда, – едва слышно произнес он. – Я вас люблю.

Какой художник сумеет воспроизвести невыразимо счастливое лицо женщины, когда она впервые слышит от любимого это чудесное слово.

Но луч счастья ненадолго осветил бледное личико девушки.

– Разве можно любить ту, которой осталось так недолго жить?

– Долго или недолго, – прошептал Генрик, – но я твой навеки. С этой минуты я твой нареченный.

Лодка тихо плыла по воде, озаренная светом луны, плыла по зеркальной глади, навевая мечты.

Стефан, не отрываясь, глядел на Регину, они стояли точно спаянные одним лучом.

Когда она допела песню, Стефан протянул ей руку, и она вложила в нее свою.

Он хотел что-то сказать, но слова замерли у него на устах, взгляд остановился, как прикованный, на обручальном кольце, надетом Региной утром.

Он без слов выпустил ее руку, постоял неподвижно, потом схватился за весло и стал энергично грести.

В лодке воцарилось молчание.

– Знаете ли вы, в жизни бывают минуты, – бесстрастным голосом сказал Стефан, обращаясь к Регине, – когда вода властно притягивает к себе и манит покоем?

– Да, далеко отсюда у стен великолепного дома плещется широкое озеро, и волны его не раз манили меня.

– Человек мужественный не внемлет этому зову, – медленно проговорил Стефан, – но в такие мгновения вокруг него и в нем самом все рушится и рассыпается в прах.

Они подплыли к берегу, и короткая прогулка закончилась. На губах у Стефана блуждала горькая улыбка, а глаза неотрывно глядели в одну точку.

Регина не поняла причины столь удивительной в нем перемены, она не заметила, что взор его был прикован к ее обручальному кольцу.

По тихим, спокойным водам плывут не только лодки, но и чувства и страсти, иногда в форме цветов.

Так, белая, душистая ветка жасмина, которую Генрик швырнул в воду, тихо плыла, покачиваясь на воде. Когда лодка с веселой компанией на борту повернула обратно, ветку жасмина прибило к ней, и глаза прежней владелицы увидели ее.

Шумно и весело было многочисленное общество. Изабелла, оправившись от неприятного впечатления, какое произвел на нее вид Генрика рядом с Вандой, также оживилась и, сидя на борту лодки, разговаривала и смеялась. Вдруг она заметила на воде ветку жасмина, которая, подставив ветру зеленые листочки и белые цветы, чтобы быстрее двигаться к неведомой цели, тихо подплыла к красавице, оторвавшей ее от родимого куста и сделавшей посланницей своей страсти. При виде веточки Изабелле стал ясен ответ на ее послание.

«Он не захотел оставить у себя мой цветок, – это оскорбительно», – стучало у нее в висках, а лицо покраснело от унижения.

– Messieurs, кто будет так любезен и выловит для меня этот жасмин? – обратилась она к присутствующим мужчинам.

Лодку направили к цветку, и начались акробатические упражнения. Толстяк Фрычо оказался проворней остальных. Подцепив тросточкой цветок, он вытащил его из воды, отряхнул и с присущей ему грацией подал Изабелле.

Изабелла сквозь зубы процедила «мерси», взяла цветок и молча села. Напрасно все старались развлечь ее, – она не проронила ни слова и, не отрываясь, глядела на орошенный водой цветок.

Час спустя Изабелла входила в свои изысканно обставленные покои. Нетерпеливо позвонила она служанке, сняла с ее помощью нарядное платье и закуталась легким, как облако, муслином. А белая ветка лежала перед ней с блестящими каплями, напоминавшими слезы. Красавица со вздохом опустилась в мягкое кресло и, словно не желая видеть ветку, закрыла глаза.

И тогда, невидимые, встали по обе стороны от нее два духа, добрый и злой.

«Видишь, до чего ты дошла, – шептал светлый дух, – человек, чье сердце ты хотела завоевать, пренебрег тобою!»

«Не горюй, – говорил в другое ухо дух тьмы, – полюбит другой!»

«Зачем мне другие, – думала женщина, – когда мое сердце тоскует по нему».

«Сердце? Quel animal est са? [95]95
  Что это за шутка? (фр.).


[Закрыть]
– захихикал дух тьмы. – Давно ли ты стала идеалисткой?»

«С тех пор, как познала глубокое, благородное чувство», – ответил за нее светлый дух.

«К чему все это, – думала женщина, – если мне отвечают презрением?»

«Это расплата за прошлое», – с грустью промолвил светлый дух.

«А что же я сделала дурного?» – недоумевала женщина: она не привыкла оценивать свои поступки.

«Превратила жизнь в пустую забаву, прощебетала и прококетничала лучшие годы. Где совершенные тобой добрые дела? Где твои заслуги? Оглянись на пройденное!»

Как в зеркале, увидела Изабелла свое прошлое, словно по волшебству представшее перед ней в ряде картин. Вот она, чистая, невинная девушка, тянется к свету. Но постепенно туманная завеса заволакивает истину и добро, и жизнь начинает казаться игрушкой, забавой. Потом, как в калейдоскопе, закружились перед ней бесчисленные балы, шумные толпы, музыка, танцы, и всюду она царит, всюду она первая. Дома – пусто, и ее все больше и больше затягивает в омут безумств. Вот у ее кровати стоит колыбель, а в ней улыбается ребенок, но в груди ее не шевельнулась материнская любовь, это очищающее чувство. Все неистовей кидается она в вихрь пустых и шумных забав, все больше запутывается в тайных и бессмысленных любовных похождениях. Сейчас она в расцвете красоты. Люди в восхищении прощают ей грехи – и все-таки она несчастлива! Пустота в душе и пустота вокруг. Впервые встретила она человека, который пробудил в ней чистые и глубокие чувства, и он презирает ее, не желает даже взять от нее цветок.

Она открыла глаза, посмотрела на ветку – свидетельницу ее унижения, и тяжко вздохнула.

«Почему он меня не любит? – подумала она. – Чем завоевать его сердце?»

«Красотой тела!» – шепнул дух тьмы.

«Красотой души!» – молвил светлый дух.

«Разве я недостаточно красива?» – мысленно спросила женщина.

«Красива, очень красива! – воскликнул дух тьмы. – Иди и убедись сама».

Она подошла к зеркалу. Лицо ее покрывал румянец, глаза пылали, бурно вздымалась грудь по тонким муслином. Она вынула из волос золотой гребень, и густые светлые кудри волной рассыпались по плечам и спине. Бриллиантовая шпилька, не вынутая из волос, звездочкой мерцала надо лбом.

Долго стояла она так и, глядя на свое отражение, думала: «Да, я очень красива!»

«Очень!» – вскричал дух тьмы.

«Чего же мне недостает?»

«Души», – ответил светлый дух.

Изабелла со вздохом опустилась в кресло и задумалась.

«Мне плохо, я страдаю, как быть?»

«Познай другую, прекрасную сторону жизни, – говорил светлый дух. – Пойми, жизнь не игрушка. Очистись от грязи низменных страстей, сними побрякушки и раскрой свою душу страданию и труду».

«Он бредит! Не слушай его! – захихикал дух тьмы. – Не хватает только, чтобы ты стала монашкой, надела власяницу и перепоясалась четками. А может, ты и бичевать себя станешь? Ха, ха, ха!»

«Нет, – возразил светлый дух, – монашеская одежда и четки – не спасение; нужен труд и дело… Смотри, вот твоя дорога…»

И, будто по мановению волшебной палочки, женщина увидела тихий сельский дом. Снаружи и внутри суетились слуги – она была богата. В дальней комнате, закрытая белоснежным пологом, стояла колыбель ее сына, и чужие оберегали ее.

«Что же я буду тут делать?» – удивилась Изабелла.

«Ты будешь матерью и достойной женщиной», – ответил светлый дух.

«Чепуха все это! – закричал потерявший терпение дух тьмы. – Как это так? Красавица, окруженная поклонниками, должна затвориться в доме, точно уродина, точно простая баба? Отказаться от поклонения, нарядов, блеска и учить азбуке сына, а может, посвятить свою жизнь одному мужчине, прислушиваться к нуждам людей низшего сословия и, больше того, – как сестра милосердия, помогать бедным, ухаживать за больными и дряхлыми стариками? И это ты – красавица, богачка, молодая и такая желанная для всех? Ха, ха, ха», – смеялся дух тьмы, заглушая громким смехом шепот светлого духа.

Смолкла битва двух духов – двух внутренних голосов. Изабелла полулежала в мягком кресле – она задумалась, и из глаз ее тихо скатилась крупная, жгучая слеза. Прощалась ли она с ангелом или гневалась на него по наущению дьявола?

Слеза быстро высохла на жарких ланитах, женщина уснула, и дьявол снова стал владыкой ее души.

Долго сидел этой ночью Стефан, погруженный в раздумье, закрыв ладонями лицо; наконец взял перо и начал писать.

«Даже немолодые, очень трезвые люди порой грезят, им снятся сладостные сны. Я, мой друг, грезил целых две недели. Никогда в жизни не видел я до сих пор такого сна… Ну что ж, видно, каждый рано или поздно должен пройти через это. Сегодня я проснулся. Мы катались на лодке по Неману, был чудесный вечер, Ружинская пела, как только она одна умеет. Я взял ее руку и при свете луны увидел… обручальное кольцо.

Словно колдовским блеском сверкнуло оно предо мной! Какая злая ирония судьбы! Для одних это предел желанного счастья, для других точно укус змеи в сердце.

Она не вдова, я заключил это из ее слов, и не разведенная – тогда у нее не было бы обручального кольца, значит, она замужем. Где-то живет человек, который зовется ее мужем и имеет на нее права. Может, она его любит?

Ты знаешь, Зыгмунт, что я отношусь к жизни серьезно и чувства поражают меня точно гром. Я человек бурных страстей, потому-то я такой сильный и мужественный.

Когда я увидел желтую змейку на ее пальце, речные глубины стали манить меня, и я испытывал на себе закон притяжения жидких и твердых тел: между мной и Неманом в эту минуту был сильный магнитный ток.

Это продолжалось лишь одно мгновение, и сейчас я совершенно спокоен, хотя на душе у меня очень тяжело. Желанный образ стоит передо мной и, как в древние времена умирающий гладиатор, говорит: «Caesar, morituri te salutant» [96]96
  Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя (лат.).


[Закрыть]
.

Усни на дне моей памяти, пленительный образ, и не мешай мне жить дальше мужественно и с пользой. Будь солнцем и согрей остаток дней моих!

Как прежде, пойду я один вперед, неутомимо и упорно. А она пусть будет благословенна за дарованные мне волшебные минуты, за возвышенное чувство, которое помимо воли возбудила во мне! Если бы не она, я бы никогда его не испытал…

Я не могу больше ее видеть, – не хочу, чтобы поколебалось мое решение, которое далось мне нелегко. Я уеду отсюда и вернусь ли до ее отъезда – не знаю. Надо считаться со своими силами: как они ни велики, но все же я всего-навсего человек.

Итак, мой друг, жизнь – это борьба. И где ее предел? Нам, бедным земным скитальцам, это знать не дано. Проторенные, гладкие дорожки – для глупцов и слизняков, а чем щедрее природа оделила человека, тем трудней и тяжелей идти ему по жизненной стезе. Он борется, истекает кровью, пока над его головой не зазвучит «Requiescat in расе» [97]97
  Покойся с миром (лат.).


[Закрыть]
– эта последняя песня земных странников».

Кончив писать, Стефан снова закрыл руками лицо. Ночные часы уходили, а он все думал.

Если бы кто-нибудь увидел, как он сидит, слегка нахмурив лоб, устремив ясный взгляд в пространство, решительный и спокойный, то сказал бы, что это не убитый горем человек, а ученый, решающий сложную проблему.

Кто умеет читать в душе человека, тот знает, что истинное страдание не изливается в слезах и стенаниях.

Сильный человек страдает глубоко, но молча и незаметно для посторонних глаз. Боль разрывает ему грудь, железным обручем сжимает сердце, но лицо его ясно, глаза сухи, на губах горькая, но спокойная улыбка.

Так страдал этой ночью Стефан, оставшись наедине со своими мыслями. Он не заметил, как померк свет лампы, не слышал, как за открытым окном почти над самой его головой шумели кусты, словно благословляя этого мужественного человека на труд и борьбу.

День был холодный и пасмурный. Регина, закутавшись в шаль, в задумчивости сидела перед горящим камином и смотрела на красноватое пламя. Лицо ее было спокойно, на губах блуждала счастливая улыбка. Может быть, глядя на огонь, она видела чудные картины, которые рисовались в ее воображении.

Когда дрожащие языки пламени сближались, она, быть может, видела двух людей, которые повстречались по воле случая, и вот они уже идут друг к другу, сначала медленно, потом все быстрей, и, наконец, дороги их сходятся.

А когда огонь ярко вспыхивал, ей чудилось, будто души этих людей воспламеняются любовью, единой мыслью.

Прикрыв рукой глаза, Регина слушала, как в камине потрескивает огонь, и ей казалось, будто она слышит уверения в вечной дружбе. Она словно ждала, жаждала услышать слово, которое звучало в ее сердце.

Регина мечтательно улыбалась своим надеждам.

Отворилась дверь, и в гостиную вошел хмурый, промокший Генрик.

– Ты попал под дождь, Генрик? – ласково спросила Регина.

Брат молча снял шляпу и прошелся несколько раз большими шагами по комнате.

– Представь себе, – наконец сказал он, останавливаясь перед сестрой, – Стефан уехал.

Регина подняла голову и непонимающим взором посмотрела на брата.

– Что ты сказал, Генрик?

– Я только что был у Стефана, – огорченно говорил Генрик, – и вместо него нашел письмо, вернее, коротенькую записку, в которой он просит меня упаковать бумаги, которые в спешке не успел уложить сам, и прощается с нами на тот случай, если до нашего отъезда не вернется.

Регина побледнела и остановившимся взглядом смотрела на брата.

– Он не написал, когда вернется? – с трудом выговаривая слова, спросила она.

– Нет. Пишет только, что уехал по важным делам и, может, надолго.

– Вот как! – прошептала Регина, но так тихо, что даже брат не услышал, и снова уставилась на огонь.

Но, видно, ей представились иные картины; она вздрогнула, отвела глаза и подошла к Генрику.

– Генрик, что такое надежда? – спросила она глухим голосом, кладя ему руку на плечо.

Брат удивленно посмотрел на нее, а она вынула из букета увядший цветок и дунула. Белый пушок мельчайшими перышками разлетелся во все стороны.

– Вот что такое надежда, – чуть слышно сказала Регина.

И не успел Генрик ответить, как за ней закрылась дверь.

Долго смотрел ей вслед любящий брат, потом провел рукой по лбу и прошептал:

– Неужели дело зашло дальше, чем мне казалось? Почему он уехал? Бедная Регина!

А Регина стояла у окна и смотрела на бушевавшую бурю. Шум ветра сливался с рокотом вспененной Родничанки; деревья клонились к земле, словно сгибаемые невидимой силой; крупные капли дождя барабанили по стеклу. Может, Регина сравнивала бурю за окном с бурей в своей душе, или в этот хмурый, холодный, тоскливый день вспоминала солнечное утро, когда впервые увидела Стефана, или думала, что у любви есть майские, ясные дни, мрачные бури и темные тоскливые ночи. И она видела, как к ней после короткого ясного утра приближается эта страшная ночь.

Долго стояла она так, но вот серая пелена разорвалась, и на фоне белых, гонимых ветром туч блеснул в вышине крест костела, освещенный заблудившимся в небе солнечным лучом.

– Везде и всегда меня ждет только крест! – прошептала Регина, впиваясь глазами в эту светлую точку, и заломила руки.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю