Текст книги "Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг."

Автор книги: Элиас Лённрот

Когда мы проехали две мили, хозяйка осведомилась, доволен ли я тем, как они гребут. Я не имел ничего против, и тогда она попросила разрешения грести и оставшиеся две мили до Вуоккиниеми. Конечно, я доехал бы до места быстрей, если бы сменил гребцов, но я не мог лишить своих проводников столь желанного для них заработка. Всегда отрадно видеть, когда здесь люди стараются что-то сделать и заработать честным трудом, тогда как в Финляндии, напротив, зачастую приходится умолять и упрашивать, обещать двойную плату за перевоз, прежде чем уговоришь кого-либо грести те же две мили. Но до Вуоккиниеми нам так и не удалось дойти тем же ходом – возле маленькой деревушки Пирттилахти мы встретили лодку, в которой везли инвентарь для мельницы в Кёупяскоски. Я попросился к ним в лодку и отпустил своих гребцов. Был уже вечер, а до Вуоккиниеми оставалось еще с полмили, и мы решили переночевать в одном из домов в Пирттилахти. У хозяйки дома была манера ругаться через каждые три слова. По характеру она была добродушной, но, видимо, ругань стала у нее привычкой. Порою она крестилась и вслед за этим тут же ругалась, иногда ругалась даже крестясь. Вечером она крестилась по крайней мере четверть, а может, и целых полчаса. Вероятно, замаливала какие-то грехи. Рассказывали, что хозяин дома отменный певец, но петь мне он отказался.

На следующий день рано утром с людьми, едущими на мельницу, я добрался до села Вуоккиниеми. Я пошел в дом Лауринена, потому что встреченная мною на берегу Кёунясъярви в плачущей толпе провожающих молодая хозяйка этого дома просила меня во что бы то ни стало остановиться только у них. Тотчас же сюда пригласили двух женщин, чтобы они спели мне свадебные песни. У меня было ранее записано немало вариантов этих песен, но далеко не таких полных, как эти. Пять имеющихся у меня более полных свадебных песен называются:

1. Песня-зачин (Alkuvirsi); 2. Песня зятя (Vävyn virsi); 3. Величальная, или песня-приглашение (Kutsuvirsi); 4. Провожальная (Lähtövirsi) и 5. Песня прибытия (Tulovirsi).

В качестве примера я здесь приведу отрывки из этих песен. Песня-зачин звучит следующим образом[67]67
  Эти образцы свадебных песен соответствуют текстам, вошедшим в рукописи Лённрота «Свадебные песни» и «Собрание рун о Вяйнямёйнене», и отчасти скомпонованы Лённротом.


[Закрыть]:

 
Вот летит орел с востока
над землей под небесами,
крыльями касаясь неба,
море бороздя когтями:
озирается, кружится,
в воздухе парит, летает,
на мужской садится замок,
по стрехе колотит клювом.
Замок был с железной крышей —
он не смог туда проникнуть.
Вот летит орел с востока
над землей под небесами,
крыльями касаясь неба,
море бороздя когтями:
озирается, кружится,
в воздухе парит, летает,
сел орел на женский замок,
по стрехе колотит клювом.
Женский замок с медной крышей —
он не смог туда проникнуть.
Вот летит орел с востока
над землей под небесами,
крыльями касаясь неба,
море бороздя когтями:
озирается, кружится,
в воздухе парит, летает,
на девичий замок сел он,
по стрехе колотит клювом,
в замок с крышей полотняной —
он сумел туда проникнуть.
На окошко опустился,
светлоперый сел на стену,
на угол слетел стоперый.
Лучшую нашел из стаи,
присмотрел с косой погуще
среди тех, кто носит косы,
среди тех, кто носит перстни,
у кого и пух нежнее,
у кого помягче перья,
вот кого орел хватает,
забирает длинный коготь,
кто лицом был покрасивей,
кто и станом был прекрасней.
«Осенью уже сказал я,
говорил весною этой,
строя тайную избушку,
косяки окошек тайных,
где бы мог девицу прятать,
длиннокосую лелеять.
Нелегко девицу прятать,
укрывать с косою длинной».
«Как же ты узнал, счастливчик,
яблочко ты золотое,
о рожденье этой девы,
повзрослении девицы?»
«Так вот я узнал, счастливчик,
яблочко я золотое:
сажа густо поднималась,
черный дым валил из дома,
дома славного девицы.
Так рожденная весною
вдруг заблеяла овечка:
«Время дать мне веток свежих».
 

Это песня-зачин. Под орлом подразумевается либо сват, либо жених, высматривающий себе длинноперую пташку (невесту) и хватающий ее. Последние строки произносит сват или жених.

В песне зятя сначала изображается приход жениха и его провожатых. Приход их сопровождается таким грохотом, будто надвигается ураган или падает высокая поленница дров:

 
Что за шум на горке слышен,
что за гром в конце проулка?
Думал: ветер расшумелся,
повалил костер поленьев,
может, камни покатились.
То не ветер расшумелся,
не костер поленьев рухнул
и не камни покатились.
Женихи к нам подъезжают,
приближаются толпою,
сотни две подходят к дому.
 

Затем следует ряд наставлений присутствующим: чтобы они позаботились о черном скакуне зятя, достоинства которого описываются очень подробно и которого сравнивают, в частности, с летящим вороном и танцующим ягненком. Жеребца следует вести за шелковую уздечку, дать вываляться на золотом покрывале, а потом отвести на молочный родник. Когда же он в лучшем стойле будет привязан к дубовому столбу, то его надо накрыть медоносными травами и накормить пропаренным ячменем и овсом. Если так заботливо предлагают ухаживать за лошадью, то ясно, что и зятя [жениха] не забывают. Обычно его изображают таким большим и высоким, что он едва проходит в двери. Тут свекровь начинает осматривать его поближе и говорит:

 
Дайте, женщины-голубки,
огонька мне из бересты,
света-пламени из воска,
из лучины из смолистой.
Пламя бересты трескуче,
дым смолистый очень черен,
вычернит глаза у зятя.
Дайте, женщины-голубки,
дайте огонька свечного,
света-пламени из воска,
чтоб глаза увидеть зятя:
иль темны они, иль сини,
иль белее полотна —
белые, как пена моря,
светлые, как травы моря,
как морской тростник, прекрасны,
 

Чтобы не утомить читателя, пропущу на этот раз песню для гостей и весь обряд оказываемого им гостеприимства. Приведу лишь строки из провожальной песни. Сначала свекровь обращается к зятю:

 
Что сидишь ты, сын отцовский,
что ты ждешь, из братьев старший?
Не из-за отца сидишь ты,
не из-за хозяйки ждешь ты,
не из-за избы уютной.
Ты сидишь из-за девицы,
из-за красоты девичьей,
из-за белизны желанной.
Женишок мой, долго ждал ты,
подожди еще немного,
не наряжена невеста,
избранная не готова,
суженая не одета.
 

Когда терпение жениха подобным образом испытано и невеста наконец-то готова, свекровь говорит:

 
Заплели одну лишь косу,
а другую заплетают.
Женишок наш, долго ждал ты,
подожди еще немного:
ей один рукав надели,
а другой лишь надевают.
Женишок наш, долго ждал ты,
подожди еще немного:
лишь одна нога обута,
а другую обувают.
Женишок наш, долго ждал ты,
подожди еще немного:
варежка одна надета,
а другую надевают.
Женишок, наш милый братец!
Суженую нарядили,
нареченную собрали,
в путь любезная готова.
 

И затем она обращается к своей дочери-невесте:

 
Вместе с ним иди, девица,
купленная, отправляйся,
раз была жадна до денег,
отдала охотно руку,
согласилась взять подарки.
Слишком ты юна, девица,
ты недолго размышляла,
не раскаешься ли после:
не на месяц уезжаешь,
даже не на половину,
не на день ты обещалась,
отправляешься надолго,
разлучаешься навечно,
навсегда идешь из дома.
Долго тосковать придется,
целый год придется плакать:
дом покинула отцовский,
материнское жилище,
двор родительницы милой.
Думаешь: уйдешь на месяц,
на полмесяца уедешь,
на один денек всего лишь —
на век жизни материнской.
Станет двор на шаг длиннее,
на бревно порог повыше,
шире пол на половицу,
как домой ты возвратишься.
 

Естественно, что слова эти действуют на невесту, она вдруг осознает, что, покидая родной дом, так много теряет, а впереди ее ждет неопределенное будущее. Тогда она сама начинает говорить:

 
Так я знала, так считала,
так всю жизнь предполагала,
так, несчастная, твердила:
«Дева вовсе и не дева
под отеческой опекой,
материнскою подмышкой.
Станешь девушкой, девица,
мать родную покидая,
в избу мужа отправляясь:
на порог – одной ногою,
в санки жениха – другою.
На голову станешь выше,
на полголовы длиннее».
Вот уже отъезд мой близок,
вот сбылось мое желанье,
на порог – одной ногою,
в санки жениха – другою.
Не со смехом уезжаю,
разлучаюсь не в веселье
я с родительским жилищем,
с жизнью молодой, беспечной.
Слабая, иду в заботах,
разлучаюсь я в печали,
в ночь осеннюю иду я,
так что путь на льду не виден,
след ноги на гололеде,
след от юбки на сугробе.
Зов мой матушка не слышит,
батюшка – моих стенаний.
Думы женщины, о чем вы.
Помыслы невесток прочих?
Таковы заботы юных,
как восход весною солнца.
У меня ж, у бедной, думы,
как на торге у кобылки,
как на ярмарке у сивки,
как у жеребца, что куплен.
Таковы мои заботы,
словно мрак осенней ночи,
словно зимний день кромешный.
 

Матери становится жаль ее, и она утешает дочь словами[68]68
  ...она утешает дочь словами... – Эту свадебную песню, восхваляющую достоинства и достояние жениха, пела не мать невесты, а сестра жениха или группа женщин, его родственниц, при встрече новобрачных в доме жениха.


[Закрыть]:

 
Матушка сказала дочке,
своему дитю, седая:
«Не печалься ты, девица,
дочка матери, не сетуй,
муж тебе достался лучший,
самый видный из героев.
У тебя жених охотник,
муж, ходящий по чащобам.
Псы его не дремлют дома,
в закутах не отдыхают.
Трижды этою весною
от костра он поднимался,
он вставал с постели хвойной,
хвоя чуб его чесала,
стан его хлестали ветки.
Не горюй-ка ты, девица,
дочка матери, не сетуй.
Для тебя у жениха сотня
есть рогатых в стаде,
тысяча носящих вымя,
для тебя у жениха —
закром у ручья любого,
по скирде на всех полянках
все ольховники под рожью,
все лесочки под пшеницей,
у него и камни – деньги,
даже камешки – копенки,
бочками амбары полны,
бочки полны добрым пивом.
Не горюй-ка ты, девица,
дочка матери, не сетуй.
Для тебя у жениха
рябчики поют на санках,
на резной дуге резвятся,
шесть кукушек золотых
вертятся на хомутах,
на гужах поют красиво.
Далее мать говорит дочери:
Дам еще советы дочке,
поучу я сиротинку:
ты, невестушка-сестричка,
мной взлелеянный листочек,
слушай, что тебе скажу я,
что я, старая, промолвлю.
Нынче в дом другой уходишь,
ты идешь в семью чужую,
в дом под власть другой хозяйки.
Все иначе в доме этом,
в доме у другой хозяйки,
у других все по-другому,
не как в доме материнском,
под отцовскою опекой.
Коль в дому другие нравы,
этим нравам подчиняйся.
Если муж плохого нрава,
покоряйся воле мужа.
Слушай, что тебе скажу я,
что я, старая, промолвлю.
Если свекр как волк в углу,
как медведь свекровь в закуте,
честь оказывай все так же,
кланяйся еще пониже,
чем отцу ты поклонялась,
матери своей любимой.
Коль гадюкой деверь в доме,
коль гвоздем в дверях золовка,
честь оказывай все так же,
кланяйся еще пониже,
чем в избушке материнской
брату старшему родному,
дорогой своей сестрице.
Слушай, что тебе скажу я,
что я, старая, промолвлю:
голову свою склоняй ты,
чисто вымытую шею,
как черемуха вершнику,
словно ветки можжевельник.
Слушай, что еще скажу я,
что я, старая, промолвлю:
не сиди без сарафана,
без рубахи не работай
и без обуви не бегай.
Утром, вечером мой скамьи,
мой столы и днем вдобавок,
мой полы под каждый праздник.
Пересчитывай все ложки,
счет веди своей посуде,
чтоб не растаскали кошки,
птицы лишних не украли.
На дворе рябины святы,
святы ветви на рябинах,
ягодки еще святее.
 

Песня прибытия начинается такими словами:

 
Как село ждет новолунья —
миром ждет село невесту;
как причал ждет челн смоленый —
ожидаю я сыночка,
жду я сына, жду невестку.
 

Эти две руны не требуют особых пояснений. Я всегда с большим удовольствием записываю их и полагаю, что они проливают свет на жизнь и быт, а также на многие обычаи наших предков, о которых теперь трудно узнать. Не буду касаться их художественной ценности. С помощью стихов и тех данных, что предоставляет язык, можно выяснить целый ряд вопросов. Например, язык свидетельствует о том, что когда финны составляли единое племя, у них было представление об общем боге Юмала[69]69
  Юмала – в прибалтийско-финских языках означало обожествляемое существо (бог, божество, святой) или предмет (идол, икона). Лённрот при составлении «Калевалы» устранил из народных рун все христианские черты, считая их поздними наслоениями. Юмала (бог), Луоя (творец) и Херра (господь), по мнению Лённрота, – обозначения дохристианского верховного божества Укко, создавшего небо и землю.


[Закрыть], и поэтому у всех разбросанных ныне финноязычных племен он обозначается одним словом. Многобожие, вероятно, зародилось позднее, иначе у разных племен сохранились бы одинаковые названия богов. Но я считаю, что у финнов многобожие [политеизм] не было развито вообще, и, думается, не следует составлять длинные списки богов, якобы почитаемых ими. По моим сведениям, те боги, которым они поклонялись, не более как мифологические существа, их можно сравнивать с греческими полубогами или христианскими ангелами и святыми. [...]

Изучая язык, узнаем также, что финны до распада на отдельные племена занимались скотоводством, рыбной ловлей и обработкой железа, а отчасти и земледелием. Слова, обозначающие эти понятия, большей частью одинаковы для разных племен, во всяком случае, живущих в Финляндии и в граничащих с ней областях. Названия же трудовых процессов и орудий труда, связанных с прядением и ткачеством, в разных местах разные, из чего следует, что это искусство финские племена освоили, по-видимому, уже после разделения. [...]

Обращаясь к языку, можно отчасти выяснить и то, какую одежду носили финны прежде и какую стали носить в ходе самостоятельного развития отдельных племен. Можно узнать, какие птицы, животные, рыбы, растения и прочее были на их прародине; можно даже предположить, что эти наименования сохранились у них и на новом месте расселения, а для ранее неизвестных предметов и понятий придуманы были новые названия. Деревья, которые не встречаются в северных районах Финляндии, тем не менее имеют общие названия, как например: omenapuu (яблоня), tammi (дуб), pähkinäpuu (ореховое дерево), так и животные, которых нет во всей нашей стране, например: tarvas (тур) и другие, указывают непосредственно на прародину финнов, где они знали эти предметы, по откуда получили в наследство только одни названия. По всей вероятности, многие из цветов, например horsma (кипрей), были известны финнам до разделения. Цветы, имеющие разные названия, вероятно, были встречены ими позднее, на новых местах обитания.

Ранее я уже высказывал свое убеждение, что если изучить диалекты разных финских племен, то можно выяснить многие неизвестные еще факты. Исследование это наверняка продвинулось бы вперед, если бы выделить из каждого племени двух-трех молодых людей и дать им научное образование в одном из наших учебных заведений. Перед приезжим исследователем открывается слишком широкое поле деятельности, чтобы он мог быть точным в своих выводах. А специально подготовленные люди могли бы выяснить множество интересных данных.

Но оставим пока мои прожекты, или как их там лучше назвать, а заодно и здешних рунопевцев. Из Вуоккиниеми я снова направился в Ченаниеми. Чуть раньше меня сюда приехал на лошади один крестьянин из Кивиярви за товаром. Узнав, что нужный ему человек прибудет только завтра вечером, он услужливо предложил мне свою лошадь. Я принял его предложение. Вместо седла набили полмешка сеном и привязали на спину лошади. Чтобы мешок держался, его туго стянули веревкой, и мне даже жалко стало бедное животное. Казалось, что седло это неудобно для лошади, но, вероятно, так только казалось, потому как известно, что крестьяне очень любят своих лошадей и прекрасно знают, что им полезно и что вредно, и, наверное, не стали бы привязывать седло, которое причиняло бы лошади страдания. Наступил вечер, стемнело, и мы зашли на ночлег в дом, стоящий в полумиле от Ченаниеми. Хозяин дома был родом из Финляндии, он переселился сюда и взял этот надел под новое жилье. Убранство дома и порядки были обычными для финнов этого края. Дочери его были одеты по обычаям страны. Мы выехали отсюда на следующий день рано утром, при свете луны, а когда взошло солнце, были уже в Кивиярви, следовательно, мы проехали две с лишним мили. Крестьянин, который привез меня сюда из Вуоккиниеми, предложил подвезти еше до Салмиярви, куда мы и добрались к полудню. Я сначала намеревался сходить в деревню Латваярви, совсем в другую сторону, но не пошел, узнав, что рунопевца Архиппы[70]70
  Рунопевец Архиппа – первое упоминание об Архиппе Перттунене


[Закрыть] нет дома. В Салмиярви я раздавал лекарства, а также навестил одного больного. Меня удивило, что здесь мне предложили очень вкусное масло, тогда как в других местах оно даже не походило на свежее. Мне объяснили, что все зависит от соли: когда она грязная, и масло получается грязного цвета. [...]

Отсюда я направился в Аконлахти, где бывал уже ранее, осенью 1832 года. Моей проводницей, правда, не без колебаний, согласилась быть девушка, приехавшая в Салмиярви по личным делам; оказывается, она сомневалась, не пострадает ли ее доброе имя, если она отправится с незнакомым мужчиной в путь длиною в полторы мили. Мы поладили, и в конце пути она не удержалась, чтобы не похвалить меня за умение хорошо вести себя. Начиная от Вуоккиниеми все дороги были в хорошем состоянии и везде можно было проехать верхом на лошади, а при необходимости даже на повозке. Через болота и рямники[71]71
  Болота, поросшие чахлым сосновым лесом (фин. räme).


[Закрыть] были проложены гати, сохранившиеся еще с войны 1788 года[72]72
  Война 1788 года – имеется в виду русско-шведская война 1788 – 1790 гг., возникшая вследствие стремления Швеции вернуть утраченные территории. Война не встретила поддержки в народе, финские части шведской армии отказывались участвовать в боевых действиях.


[Закрыть]. И хотя их с тех пор не чинили, они были все же в довольно сносном состоянии, что свидетельствует о том, сколь долго дерево сохраняется в воде. В Аконлахти я зашел в дом Трохкимы[73]73
  В Аконлахти я зашел в дом Трохкимы... – Здесь Лённрот во время третьей поездки в 1832 г. записывал руны от рунопевца Соавы Трохкимайни (Саввы Никутьева), всего 17 рун.


[Закрыть], где меня, как старого знакомого, встретили радушно. Несмотря на весьма позднее время, затопили баню – ведь я отмахал в тот день пять миль, две верхом и три пешком. В этот год у Трохкимы на подсеке уродилось много ржи, поэтому хозяйство его, столь бедное в прошлый мой приезд, теперь производило впечатление более крепкого и благополучного. На следующее утро я отправился в Юортана, что на финской стороне. Старый хозяин Трохкима пошел проводить меня и по дороге показал родник под названием Култакаллио[74]74
  Култакаллио (фин. Kultakallio) – Золотая скала.


[Закрыть]. Он находился недалеко от дороги на краю болота, из которого, по словам старика, вода вытекает в разные стороны. Родник этот уже почти зарос мхом и не представлял собой ничего особенного, кроме, пожалуй, названия, которое Ганандер, видимо, посчитал примечательным, поскольку включил его в свое произведение «Mythologia Fennica». Единственное, что смог рассказать мой проводник, это то, что родник никогда не замерзает и снег вокруг него всегда тает.

В Юортана я намерен закончить описание своего путешествия: к этому меня побудила довольно веская причина – сапоги мои пришли в полную негодность.

Э. Л.

ПРИЛОЖЕНИЕ

МАГИСТРУ ВИРЦЕНУ [75]75
  Вирцен Ю. Э. – ботаник, был стипендиатом Казанского университета в 1833 – 1835 гг.


[Закрыть] В КАЗАНЬ (Черновик письма)

11 октября 1833 г.

[...] 8 сентября я отправился из Каяни, затем шел вместе с фохтом Вихманном (порядочный человек для этих мест) до Кианта, где расстался с ним 14 числа, чтобы продолжить путь в Кухмо по безлюдью около пятнадцати миль. Мне пришла в голову идея пойти из Кианта в Кухмо через Архангельскую губернию и волость Вуоккиниеми, что я и осуществил. Я пробыл там до 24 сентября, собрал за это время большое количество рун о старом Вяйнямёйнене, Лемминкяйнене и других. Православное финское население, живущее в этих краях, по-моему, очень выгодно отличается от людей уезда Каяни. Будучи на редкость гостеприимными и услужливыми, они к тому же поддерживают в своих жилых помещениях большую чистоту, чем на упомянутой финской стороне. Полы в доме моют каждую субботу, скамьи, столы и стулья – почти каждый день. К тому же эти люди отличаются такой живостью в движениях и разговорах, что можно подумать, что они относятся к совершенно отличной от финнов нации. Одежда их резко отличается от финской. У мужчин поверх рубахи надето что-то вроде блузы или короткой рубахи, сшитой из ткани синего цвета, а сверх того еще суконный кафтан, который, однако, надевают только в дорогу. Своеобразием отличается и женский костюм, состоящий из исподней сорочки и сарафана, который застегивается спереди на часто пришитые по всей его длине пуговицы. На улицу они надевают кофту, которая состоит почти из одних рукавов. На голове у них красная повязка шириной с ладонь, в верхней части которой нашита полоска, тканная золотом. Эта повязка завязывается вокруг головы и стягивается сзади шнурками. Головной убор замужних женщин отличается тем, что темя у них всегда закрыто, а у девушек, наоборот, открыто. [...] Девушек здесь обычно выдают замуж очень рано, зачастую в возрасте тринадцати-четырнадцати лет, вследствие чего они стареют раньше времени. [...]

РЕКТОРУ АППЕЛЬГРЕНУ (Отрывок из черновика письма)

За письмо ему спасибо, за его стихотворенье, что меня в пути застало, в путешествии далеком, в странствиях моих по Кухмо, в Кианте, селе церковном, с пребываньем еще дальше за границей у карелов, в том приходе Вуоккиннеми, в лучшем песенном местечке, на земле большой России, где набил я до отказа песнями мешок дорожный, теми, что собрал в селеньях, что услышал я в избушках,

что мне были петы в лодках, что исполнены певцами, чтоб остались на бумаге песни о деяньях мудрых Вяйнямёйнена седого, также о коварных кознях Еукахайнена младого, о заботах неизменных раскрасавца Каукомиели, Лемминкяйнена-героя, и о том, как Илмаринен, тот кователь вековечный, в копоти кует осенней, как он трудится зимою, как он жарится у горна.

ДОКТОРУ КАЯНДЕРУ (Черновик письма)

3 декабря 1833 г.

[...] Одних только рун о Вяйнямёйнене у меня около пяти-шести тысяч строк, из чего можешь заключить, что получится изрядное собрание. Зимой думаю снова заглянуть в Архангельскую губернию и продолжить сбор рун до тех пор, пока не получится собрание, соответствующее половине Гомера. Все имеющиеся у меня руны по содержанию относятся к одному циклу о Вяйнямёйнене, и я поместил их в том порядке, в каком мне их отчасти спел, отчасти рассказал один старец[76]76
  Имеется в виду Ваассила Киелевяйнен.


[Закрыть]. Таких рун у меня шестнадцать. [...]

ПРОФЕССОРУ ЛИНСЁНУ [77]77
  Линсен Ю. Г. – председатель Финского литературного общества в 1833-1841 гг.


[Закрыть] (Черновик письма)

6 февраля 1834 г.

Господин профессор, Ваше письмо от 10 января и приложенное к нему письмо Копенгагенского королевского общества древней литературы получил 28 числа прошлого месяца. Я с удовольствием передам имеющиеся у меня руны в Финское литературное общество; собирался сделать это уже раньше, но медлил пока, надеясь получить новые дополнения к старым стихам. Отчасти мне удалось это осуществить прошлой осенью в Архангельской губернии, где я собрал порядочную коллекцию еще не издававшихся мифологических рун. Сравнив их с ранее известными, мне захотелось объединить эти руны в единый цикл, чтобы на основе финской мифологии создать нечто соответствующее исландской Эдде. Я сразу же приступил к делу, работал в течение нескольких недель или даже месяцев, до самого рождества, и подготовил большое собрание рун о Вяйнямёйнене, в том порядке, в каком и задумал. Особое внимание я уделял последовательности героических деяний, о которых говорится в рунах. Поначалу это казалось трудным, но в процессе работы все стало проясняться. Я опирался при этом и на прозаические рассказы, слышанные мною от старых людей в Архангельской губернии в виде сказок, в которых рассказывалось о тех же героических деяниях. Я думаю, господин Профессор не сочтет за обиду, если я кратко изложу здесь содержание рун с наиболее полно представленным поэтическим материалом. Приведу их в той последовательности, какой придерживаюсь в упомянутом собрании.

Руна первая. В дороге Вяйнямёйнена встречает некий лапландец, уже давно затаивший зло на него. Когда Вяйнямёйнен едет верхом по берегу бурного порога, лапландец стреляет в него из лука. Стрела же поражает только коня, который, споткнувшись, падает вместе с Вяйнямёйненом в порог. Течение уносит Вяйнямёйнена в море, где он долго качается на волнах, не в силах выбраться на берег и не видя вокруг ничего, кроме воды до самого горизонта.

Это собрание в настоящее время состоит из шестнадцати рун, в общей сложности более восьми тысяч строк. Его можно было бы напечатать, и даже с большим основанием, чем ранее собранные отрывки, но я все же думаю, что лучше отложить это до следующей весны. Дело в том, что этой зимой я задумал совершить новую поездку в Архангельскую губернию, чтобы записать руны от знаменитых рунопевцев, которых мне называли прошлой осенью, но которых я не застал дома. От них я несомненно получу много дополнений к сборнику, поэтому торопиться с изданием не следует. Вот только не знаю, способен ли один человек объединить отрывки рун в единое целое, или это лучше сделать группе людей, поскольку последующие поколения, возможно, оценят его столь же высоко, как готские народы Эдду, а греки и римляне – если уж не как Гомера, то по крайней мере как Гесиода[78]78
  ...как готские народы Эдду, а греки и римляне – если уж не как Гомера, то по крайней мере как Гесиода. – Готские народы – германские народы, в том числе и скандинавские. Эдда (старшая) – литературный памятник народов, говорящих на германских языках. Рукопись древнеисландских песен XIII в., составивших «Эдду», была найдена в XVII в. Гесиод – древнегреческий поэт, живший в VIII – VII вв. до и. э. Некоторые его поэмы сохранились полностью.


[Закрыть]. Поэтому я и решил предложить свою рукопись на рассмотрение Литературному обществу.

В настоящее время привожу в порядок, в основном переписываю набело, собранные мною новейшие финские руны, думается, скоро закончу и пошлю их в Литературное общество.

Затем думаю подготовить для печати руны-заклинания. Я нашел способ издать их в наиболее сжатом виде. Каждое заклинание состоит из нескольких частей, из которых только одна относится к данному заголовку, другие же являются общими, одинаковыми для всех. Различно, например, описание зарождения зла, которое следует изгнать заклинанием; повторяются же такие части, как мольба, обращенная к различным божествам, слова о бане, о пчеле и прочее. Если не делать такого разграничения, то в каждом заклинании придется повторить места, одинаковые для всех заговоров, будет много повторов, и стихи станут слишком длинными. Ни Топелиус[79]79
  Имеется в виду сборник С. Топелиуса Suomen kansan vanhoja runoja, ynnä myös nykyisempiä lauluja, 1822 – 1831 (см. вступительную статью, с. 7).


[Закрыть], ни другие не обращали на это внимания, поэтому у них одни и те же строки повторяются в каждом заговоре, иногда с незначительными изменениями, ухудшающими заклинание. [...]

В качестве члена Финского литературного общества осмелюсь высказать здесь пожелание, чтобы Общество изыскало возможность отметить наиболее одаренных финских поэтов-самоучек. Может быть, уместно было бы выписать им одну или обе наши финноязычные газеты. Тем самым мы поощрили бы их и одновременно содействовали стремлению Общества, направленного на просвещение народа. Вообще-то нетрудно перечислить имена наиболее одаренных поэтов, но не знаю другого, заслуживающего большего внимания, чем живущий в Рауталампи Корхонен[80]80
  Корхонен Пааво (1775 – 1840) – наиболее известный из крестьянских поэтов Финляндии. Писал на злободневные темы Калевальским размером. Лённрот собрал его стихи, опубликованные в разных периодических изданиях, и составил сборник «Пятьдесят рун и шесть песен Пааво Корхонена», вышедший в 1848 г.


[Закрыть]. [...]