Текст книги "Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг."

Автор книги: Элиас Лённрот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

ИЗ ДНЕВНИКА (по-фински)

Тёрмянен, 1 января 1837 г.

Комната для приезжих в Пустыне (или монастыре на Острове) довольно большая, но проходная; в дальней комнате повар по нескольку раз в день варил еду, там же и ночевал. Мне постелили на лавке оленью шкуру, на ней я проспал ночь, подложив под голову свою сумку. Остальные трое или четверо приезжих спали на полу. Говорят, что сюда почти постоянно, как зимой, так и летом, наезжают люди. С одним из них, родом из Киисйоки, мы от нечего делать обменялись ножами. У здешних мужчин, как и у наших, особенно в дороге, на поясе всегда нож-пуукко, только носят они его на правом боку, а у нас принято на левом. Их ножи больше наших, с загнутым вверх кончиком, лезвие около четверти локтя, ручка длиной в четыре дюйма. [...]

СТУДЕНТУ КАЯНУ (Черновик, по-фински)

Тёрмянен, 1 января 1837 г.

[...] Трудно поверить, но после того, как мы с тобой расстались, я одолел более трехсот верст (303), то ехал на лошади, то шел пешком, то на лыжах. В деревне Макари я купил себе две стоящие вещи – лыжи и пуукко, но теперь у меня уже нет ни того, ни другого. На Святом Острове я обменял нож на другой, получше, а лыжи забыл в одном доме, уже перейдя границу и добравшись до Куусамо. Я все же успел пройти на них около шестидесяти верст, так что бог с ними.

От деревни Катослампи до Сууриярви я тридцать верст шел на лыжах по целине и едва не выбился из сил. Отправился я не без проводника, но и он, укрывавшийся от воинской повинности беглец, был не лучше меня. К вечеру мы все же добрались до деревни и остановились у попа-старообрядца Фомы. Если ты помнишь Якконена из Ювялахти, то легко можешь представить себе этого Фому. Во-первых, он не позволил мне пойти в баню, пока все не помылись, хотя мой проводник, жалкий беглец, пошел вместе со всеми. Затем, к моему удивлению, он полвечера бил поклоны, а потом сказал, что его старые закоптившиеся старославянские книги написаны на греческом языке.

В Ските я встретил и племянниц упомянутого Якконена. Они уговаривали меня почитать им книги на русском языке, спеть по-карельски и поиграть на флейте. Их наставница, вернее, попечительница, русская старуха, знала только свой язык и, возможно, происходила из господ. Внешне Скит мало чем отличался от других деревень на русской стороне, расположенных вдоль залива озера Туоппаярви. Церковь тоже ничем не примечательна. То же можно сказать и о Святом Острове. Говорили, что наставник их знает все языки мира, но, должно быть, в их число не входили финский, шведский, немецкий и латынь, которые, как мне показалось, были ему вовсе незнакомы. Всего одну ночь пробыл я на Острове, по-моему, больше смахивающем на логово разбойников, чем на монастырь. Стоило мне появиться, как меня тут же окружили мужики и стали допытываться, нет ли у меня вина продать, до которого, как говорят, они очень падки. Затем один из них, прослышав, что я доктор, захотел выяснить у меня то же самое, что и панозерский писарь в горнице у Васке. Он повел меня к себе домой и показал, что его беспокоило, уплатив за хлопоты две луковицы. Я дважды посетил церковь, но не увидел там ничего примечательного. Из-за темноты я не смог разглядеть иконы, но думаю, их там было немного. Посетив Вааракюля, я два дня провел у Еукконена. Его дом – несколько лучше и богаче других здешних домов, и я поел там досыта. Старые хозяин и хозяйка были еще живы, но старуха большую часть времени находилась в отдельной горнице, видимо, молилась. Я туда не заходил. У них четыре женатых сына, жены у всех живы. Трое из сыновей находились в Финляндии, где торговали вразнос. Четвертый, старший, был дома. Недавно они ездили в Кереть (место торговли хлебом на берегу Белого моря) и привезенную оттуда муку бойко продавали односельчанам по цене три рубля шесть гривенников за пуд. Невестки ухаживали за стариком как за каким-нибудь патриархом: разували его по вечерам, а утром подавали ему носки, обувку и одежду. Незадолго до моего отъезда он снова отправился в Кереть. Мне было забавно смотреть, как его снаряжали в путь: укрывали в санях и пр., и все это доставляло невесткам немало хлопот. Младший из братьев хотел было взять себе жену из Хяме в Финляндии, но почему-то передумал и женился на здешней. Странно, однако, что девушки из Финляндии соглашаются ехать на чужбину, разве не лучше им было бы на родной стороне? Что невесте делать в Турку, коль просватают и дома. Или: Ленивая в Лаппи идет, нерадивая, воду грести.

В Вааракюля я нанял лошадь до Кяпяли – неказистой деревушки, где около десятка домов. В доме, который мне расхвалили как лучший, меня вообще не хотели кормить. Правда, моему проводнику сварили похлебку из рыбы, но, когда я за плату попросил налить немного и в мою миску, хозяйка отрезала: «Пусть сперва гость поест, если останется чего». Когда мы поели, проводник мой ушел в деревню, а старуха занялась своими вечерними хлопотами. И вот, сидя в пустой избе, я набил трубку табаком и затянулся несколько раз. Но из-за этого чуть не остался без крова. Когда хозяйка вошла, я успел вынуть трубку изо рта, но она учуяла запах дыма и сказала: «А вы тут не табак ли трескаете? Если табак, то нам не ужиться под одной крышей» ... Может, стоило перейти в другой дом, но и там не лучше. Я заходил уже в некоторые дома, везде нищета: кроме зерна и ухи – никакой еды. Старая хозяйка собиралась уйти в Скит. «Может, приняли бы меня в свою веру», – говорила она. Дело в том, что женщины Скита получают с Острова пособие по двадцать пять рублей в год, правда, жалуются, что этого им не хватает. Одна старуха пришла туда даже из Финляндии и приняла их веру. Сын у нее был в работниках на Острове.

Говорят, что в деревне Кяпяли сплошные оленекрады. Жители съели всех оленей друг у друга, так что кормиться уже нечем стало. Рассказывали также, что во всей деревне едва ли найдется два-три дома, в которых путник мог бы быть спокоен за свои вещи. Не лучшая слава шла и о деревне Тухкала, куда я пришел позже. Один крестьянин по имени Куйсма нанял здесь пастуха на все лето. Осенью тот немного приболел. Куйсма сам взялся его лечить. Велел вскипятить воду и через воронку влил кипяток в рот больному. От этого мужик, как и следовало ожидать, сразу же умер, как того и желал Куйсма, ведь теперь ему не надо было платить за работу. Мне довелось видеть этого Куйсму – сладкоречивый, скользкий старикашка.

В Макари жил некий человек из Куусамо с женой и детьми. Он переселился сюда, чтобы безнаказанно угонять ворованных оленей.

В Суванто, в доме Ротто, вдоволь было хлеба. По слухам, у них полный амбар прошлогоднего зерна. Но хозяин тот амбар не трогает, а закупает в Керети новое зерно для себя и для продажи. Возможно, они разбогатели честным трудом, но многие утверждали иное. О братьях Ротто говорили, что они разбогатели после того, как убили двух беглых из России, у которых было много денег. Ночью те, почуяв опасность, сбежали из деревни на какую-то сопку и, решив, что они в безопасности, разожгли костер и уснули. Три брата Ротто заметили огонек, подошли и т. д. Про братьев Лари тоже говорят, будто они разбогатели обманом: отчасти тем, что обманывали московских богачей, у которых брали большие суммы в долг и не возвращали их, а во-вторых, тем, что нм случилось быть во время пожара в городе Архангельске, где они хватали все, что попадало под руки. Вышеупомянутый Еукконен тоже, говорят, обманывал финских крестьян, не отдавал им долги и на этом разбогател. Был даже суд, но, оказывается, закон бессилен в подобных случаях. По последнему решению из Архангельска Еукконену предписывалось ежегодно выплачивать долги по пять рублей, но это не покрывало даже процентов. А основная сумма? Я много наслышан о богачах, да мало говорят о них хорошего. Все они начинали каким-нибудь нечестным путем, а затем увеличивали свои доходы, обманывая своих сограждан.

Из Суванто в Нярхи, а затем на финскую сторону, в Мултиярви, меня подвезла одна баба. По дороге я расспрашивал ее о многом, особенно о различных верах, в которых она мало разбиралась. Она не знала даже о десяти библейских заповедях. Переехав границу, я словно попал в иной мир. Я почувствовал себя как дома. Здесь я теперь живу недалеко от церкви. Старая хозяйка из «мамзелей» стала хозяйкой дома. Вот если бы так происходило чаще! По крайней мере, я заметил, что хозяйство в таких домах ведется лучше, чем в других [...] Уже третью неделю я здесь переписываю набело загадки и прочие записи. [...]

СУДЬЕ ФЛАНДЕРУ (Черновик письма)

Куусамо, 4 января 1837 г.

Многоуважаемый брат!

Я писал тебе из Ухтуа уже в начале декабря, но не припомню, как получилось, .что письмо осталось неотправленным. Я хочу повторить тебе его содержание и прежде всего пожелать тебе всего доброго в новом году, который, как я полагаю, явится последним годом твоей холостяцкой жизни!

Вкратце расскажу о своей поездке: сначала мы со студентом Каяном несколько недель ходили по знакомым русским деревням, а затем я почти на месяц остановился в Ухтуа, где записывал в книгу руны, загадки, пословицы, сказки и все прочее, что удавалось услышать. .Я жил там весьма роскошно в отдельной горнице, после чего с жильем было похуже, пока опять не приехал сюда, в Куусамо. Но худшее, что выпадало на долю крещеной души, – находиться зимним утром в этих проклятых курных избах. Во-первых, они очень малы, размером лишь в 1/4 части наших крестьянских изб, затем – все долгое утро, от двух до шести часов, открыт дымоволок на потолке, а кроме того, настежь распахнута дверь, так что в избе холодней, чем на улице. В это время стряпают, варят, готовят пойло для скота. Не раз мои зубы отбивали дробь от холода, но все же я живу надеждой, что когда-нибудь наступит лето.

Три недели назад я побывал в одном женском монастыре на Туоппаярви. Там мне пришлось и петь, и играть на флейте для монашек. К тому же меня уговаривали остаться на ночевку, на что я никак не мог согласиться, так как нигде здесь не нашел бы лошади, если бы отпустил своего возницу. Монастырь находится всего в пятнадцати милях от Куусамо, так что любой из вас сможет побывать в нем следующим летом. В восьми верстах от женского монастыря, на одном из островов озера Туоппаярви, есть мужской монастырь, там я провел одну ночь.

Что я еще могу рассказать о своей поездке? Иногда мне бывало сносно, но, пожалуй, чаще все же тоскливо. Не раз я голодал, а бывало, и наедался за двоих. Часть пути я проехал на лошади, часть прошел пешком либо на лыжах. Один раз я даже прошел тридцать верст подряд без всякой лыжни. Правда, у меня был тогда провожатый, но когда к вечеру мы добрались до места, оба валились с ног от усталости.

Будь здоров и передавай привет Адольфу и своей матери, прими также мои хотя и несколько запоздалые поздравления с Новым годом.

Твой брат

Элиас Лённрот

ПОЧТМЕЙСТЕРУ ГОСМАНУ (Черновик)

Тёрмянен, 12 января 1837 г.

Поздравляю с Новым годом! После долгих странствий я появился здесь отчасти для того, чтобы купить себе новую сумку, потому что старая совсем обветшала, в ней я отсылаю домой некоторые ненужные книги и бумаги. Теперь у меня новая сумка, хотя она и стоила двенадцать рублей, зато в ней есть восемь отделений для разных моих пожитков. Сейчас я особо не скучаю, по крайней мере – очень редко, но охотно отдал бы пятнадцать – двадцать рублей, чтобы хоть на один день оказаться дома. До сих пор я обходился без шубы и кафтана, думаю, что они мне и не понадобятся, если не будет сильных морозов. Но новый длинный сюртук мне придется заказать, потому что тот, в котором я имею честь писать это письмо, основательно поизносился. А на ногах у меня уже третья пара сапог.

Отсюда я отправлюсь в сторону Пяярви и Коутаярви, а затем, вероятно, пойду вдоль границы до Утсйоки, оттуда – в Колу и опять поверну обратно на юг – в Кемь и Архангельск. Может быть, в начале лета я приеду на недельку домой. Я просил родителей купить корма для скота, а также прикупить ржи. Напомни-ка и ты им, чтобы не забыли.

ФОХТУ БИКМАНУ (Черновик)

Тёрмянен, 12 января 1837 г.

Счастливого Нового года! Еще до ярмарки я приехал сюда, в Куусамо, и вновь отправляюсь в путь. Перед рождеством я встретил губернатора и асессора Бергбома. Губернатор просил меня о том, чтобы я вернулся домой, если начнется какая-нибудь эпидемия, с тем условием, что потом мне продлят отпуск. Я обещал и сослался на тебя, что ты знаешь, куда написать в случае необходимости. Но думаю, что если и не вызовут, я зайду повидаться с вами, когда в начале лета буду проходить вдоль границы мимо Кухмо. Мне немного грустно покидать эти места, в которых я неплохо провел несколько недель. Но было бы еще лучше, если бы мне не надо было чертовски торопиться со своими записями, из-за чего я даже не смел поселиться ни в одном господском доме округи, а жил в крестьянском доме и лишь изредка наносил визиты господам...

ДОКТОРУ ХЕГЛУНДУ (Черновик письма).

Тёрмянен, 14 января 1837 г.

Недавно, тому несколько дней, я начал писать тебе и теперь перед самой дорогой хочу продолжить. Отсюда я вновь направляюсь в Россию. Начну свой путь с северной оконечности озера Пяярви, где, как говорят, преобладает лопарский язык. Далее я намерен обойти все озеро, длина которого девять-десять миль и примерно такая же ширина, и побывать во всех селениях по его берегам. Затем я вернусь обратно в северный конец озера и, по-видимому, через четыре-пять недель доберусь до Куолаярви в приходе Кемиярви. Далее я думаю пройти вдоль границы на север до Утсйоки. На русской стороне к северу от этих мест, говорят, живут одни лопари, с которыми я уже не буду иметь никаких дел. [. ..]

ОТРЫВОЧНЫЕ ЗАМЕТКИ (по-фински)

Все кресты: задней стороной на северо-восток, лицевой – в сторону захода весеннего солнца [на юго-запад], перекладина одним концом на юг, другим – на север.

«Сколько всего богов?» – «А кто их считал, как-то раз семь возов из Москвы в Питер доставили». [...]

В Хейккиля. Я уже третье поколение после него. Он, мой дед, родом из Соткамо, одним из первых поселился здесь. Тогда еще в этих местах жили лопари в своих вежах. Они терпеть не могли финнов[120]120
  В оригинале lantalaisia – букв, «навозников». Так финляндские саамы называют переселенцев с юга, финнов, которые занимаются земледелием.


[Закрыть] и с помощью колдовства пытались помешать заселению. Лопари жили тогда на том месте, где сейчас Коскентало. Вот однажды мой дед рубил лес для подсеки. А у него был работник, который видел то, чего другие увидеть не могли. Так и тут. Видит он, что по льду со стороны порога идет нечистая сила. Он подождал немного, а как стала она на берег подниматься, давай гнать ее обратно к тем, кто наслал. И все в семье лопаря умерли. Вскоре и сам хозяин последовал за ними. [...]

В Хейккиля. Богу было угодно, чтобы я все же попал на родину отца. Нанялся я тут в работники к Тёрмянену – первому мужу моей будущей жены. Потом он умер. Еще четыре года я тут работал, потом она захотела взять меня в мужья, я и согласился. Три раза был на грани смерти. Один раз я ходил искать коров, упал с дерева на землю. Полетел вверх тормашками. А земля каменистая, еще когда залезал наверх, подумал, что отсюда если упадешь, так ничего не останется. Пролежал сколько-то и пришел в себя. Вижу – солнце встает. В полном сознании, а не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой. Попробовал пошевелить пальцем ноги – немного шевелится. Подвигал левой ногой, затем левой рукой. Наконец, дополз на животе до коровьей тропы. Кое-как добрался до дома. Жена чуть в обморок не упала, когда увидела, что со мной. Второй раз, когда на лодке ездили с дочерьми за глиной. Я сидел на ушате с глиной, а они гребли. Поднялся сильный ветер. Я уж думал, не доехать до берега. Доехали-таки. Третий раз в лесу тесал я доски для лодки, да и ударил топором по ноге. Дополз до проталины, здесь переночевал. Утром меня отыскали.

В русской Карелии. Старообрядцы сами себя венчают. И поп им не нужен, даже свой, так же и при погребении. Поп нужен лишь при крещении.

В Хейккиля. Однажды пришли кивеккят[121]121
  Кивеккят – название партизанских отрядов, действовавших во время Северной войны 1700-1721 гг. Название происходит от фамилии ингерманландского крестьянина Кивекяс, предводителя отряда.


[Закрыть], заставили одного мужика отвезти их в соседнюю деревню. Мужик на своей лодке поехал первым, а они – следом за ним на других лодках. Доехали до большого острова. Проводник едет впереди и гребет вокруг острова, они – за ним. Наступил вечер. Стемнело. Они спрашивают: «Куда нас ведешь, ведь должна быть деревня?» Мужик помалкивает. Вышли на берег. Когда все уснули, мужик оттолкнул лодки от берега, сам вскочил в последнюю. «Ой, Лаврушечка, дорогой, верни лодку!» – «А вернул бы – развесили бы кишки на сосне». Поплыли следом, а он их веслом по пальцам.

Когда финны поселились здесь, лопарей становилось все меньше и меньше, они умирали, как от мора.

Оленину продавали по 1 руб. 80 коп. за пуд. Дичь, куропатку – по 10 – 25 коп. [за штуку]. Сигов – по 3 рубля за пуд. Березовый деготь – по 80 коп. за меру. Нутряное сало и масло – по 20 коп. за фунт. [...]

«Они антихристы (царь, господа и попы). По-нашему, они еще хуже, чем вы, финны. ...Раньше, когда была старая вера, не воевали, был мир на земле. Швед мог три раза выстрелить, только тогда один раз в ответ стреляли. А когда антихрист пришел, беспрерывно друг на друга лезут»[122]122
  Лённрот приводит здесь рассказ какого-то старообрядца.


[Закрыть].

Люди здесь красивей, чем в Саво и Карелии на финской стороне. [...]

Когда выпускают скот из хлева, обходят его с косой в руке, сначала по солнцу, потом против солнца, бьют прутом. Перед воротами кладут рябиновую палку и разжигают костер из щепок, взятых с трех пней, по три щепки с каждого. Через этот костер прогоняют скот. Хозяйка считает: первая Туорштикки, вторая Пуникки и т. д. Затем она еще раз обегает вокруг них с косой, затем прячет косу так, чтобы никто ее не трогал.

Сваты дважды появляются без жениха[123]123
  Здесь описаны некоторые моменты свадебного обряда.


[Закрыть], а на третий раз – с женихом. Если он понравится девушке, то она подносит обоим сватам в стаканах вино. Сваты от имени жениха наливают в стакан отцу, в другой – матери девушки. Затем мать невесты наливает стопку жениху и дарит ему шелковый шейный платок. Жених в ответ дает девушке серебряную монету. Гостей сажают за стол, угощают. Затем отец невесты и сват бьют по рукам и говорят: «Слушайте все крещеные люди: дочь Петра Анна и Иван заключили сделку. Кто эту сделку расторгнет, того сто раз оштрафуют, шестьдесят раз опозорят. Все слышали?» Отвечают: «Слышали». – «Ну, раз слышали, то кто слово нарушит, тот за это и ответит». Трое со стороны жениха и шестеро со стороны отца невесты поют, пьют и едят за двумя столами. В приданое обещают дать овцу, корову, оленей, зерна и пр. Невеста подходит к гостям, обнимает их и плачет. Молодых ведут к постели. Сваты с косой обходят три раза вокруг кровати, чтобы не испортили молодых. Жених опускает деньги в свои бахилы. Сестры невесты разувают его и подбирают упавшие на пол монеты. Утром, когда встают, сестры невесты – свояченицы – приносят воду и белый платок, который остается у жениха. В постели жених дает невесте деньги. Поутру невеста идет за женихом в избу и бросает эти деньги под порог. Приходят свояченицы и собирают деньги, берут у жениха шапку и кладут в нее шелковый пояс. Затем начинают завтракать. После завтрака свекровь подносит новобрачным белый платок, а сестры дают второй. Когда поезжане приходят в дом жениха, выпивают чарку за невесту. Разрешается выпить до четырех рюмок. Невеста со свахой обносят вином всех по кругу и кланяются. За первую рюмку не платят, за вторую кладут на тарелку гривенник либо два. Первая идет как угощение.

Перед уходом молодых теща дарит жениху белую полотняную рубаху, за что он дает ей два риксдалера. Невеста одаривает всех: свекрови подносит сорочку и чулки, свекру – белую полотняную рубашку, порты и рукавицы; братьям жениха – красные шейные платки и белые полотняные рубашки, сестрам – красные платки и белые сорочки, детям – рукавички.

Ехали двое русских по льду реки. Оба уснули в санях. А лошадь попала на льдину, которую оторвало от берега и понесло вниз по течению. «Как же так, братец, – конь стоит, а лес бежит?»

В лесной избушке спали два русских мальчика. Меньшой проснулся: «Эй, Петри!» – «Что тебе?» – «Зуб выпал». – «Так выкинь». Немного поспали: «Эй, братец Петри!» – «Что такое?» – «Второй выпал». – «Выкинь его». Через какое-то время опять: «Эй, Петри!» – «Чего тебе?» – «Третий зуб выпал». – «Уж не леший ли спал на этом месте! Ложись-ка на другое». Вот и в Хяме однажды даже конюшню из-за этого передвинули на другое место.

В святки и мужики, и женщины сидят на перекрестке дорог и гадают на судьбу. Но прежде надо три раза обойти это место с косой. А в Новый год льют расплавленное олово и гадают по нему.

ПУТЬ ИЗ МАЯВАЛАХТИ В ХЕИНЯЯРВИ ИЗ ДНЕВНИКА

Первую половину пути мы ехали по такой чащобе, что порою не видели ничего, кроме деревьев, ветви и гибкие стволы которых под тяжестью снега сводом смыкались над нашими головами. Всякий раз, когда дуга задевала за ветки и груды снега сыпались на пашу возницу, она радовалась обилию снега, предвещавшего урожайный год. Слева виднелась сопка Маяваара, весьма внушительная издали и почти незаметная вблизи. Случается, великое при близком рассмотрении теряет свою значительность. В конце пути было три ламбушки (Руокоярви, Хирвасъярви, Виксиярви), между ними простирались леса.

В России, как и у нас, боятся кладбищ – иные верят, что там ходят покойники. На кладбище лес оставляют невырубленным. Верят ли они в духов, я не знаю. Пожалуй, они им и не нужны, потому что бронзовые божки служат для той же цели, причем с большим удобством: им можно плюнуть в лицо и даже поколотить, как иногда и случается. «Я тебе молюсь, а ты, поганый, не помогаешь мне».

Резные деревянные календари есть во многих местах.

Однажды кивеккят были на русской стороне, плыли по Пяярви. Проводник привел их к истоку Кунтуйоки, которая вытекает из Пяярви в Коутаярви и далее в море. Ниже по течению начинается порог Кумакоски, большой, кипучий, по которому никогда не спускаются на лодках. Проводник направил их в порог, дескать, теперь сюда. Сам впереди. Поравнявшись со скалой, успел выпрыгнуть, а лодку унесло в пучину, вслед за ней – всех до одного кивеккят.

Армяк отличается от кафтана тем, что кафтан расклешенный, а армяк прямого покроя. (Хяйняярви.)

В окрестностях Пяярви избы обычно высотой в четыре локтя и семь – девять локтей в ширину и длину. Слева или справа от дверей стоит печь, стороны ее – четыре-пять локтей. По боковой стороне, во всю длину печной кладки и вплотную к ней, встроен шкаф высотой полтора-два локтя и шириной 3/4 локтя. По размерам он напоминает шкаф для посуды и называется колпица, или рунтукка[124]124
  Слова заимствованы из русского: голбец, рундук.


[Закрыть]. Одной стороной он прикреплен к стене, а другой – обращен к избе. Печь, что с одного боку выступает вперед на пол-локтя, вместе с рундуком образует прямой угол. С той же стороны печи высится опечный столб, сделанный из толстой доски, высота которого около трех локтей, ширина – пол-локтя и толщина – 1/8 локтя. От припечного столба под прямым углом расходятся два воронца – один вдоль, другой поперек избы. Длина их – шесть локтей, и сделаны они из таких же досок, что и столб, но чуть поуже и потолще. Эти воронцы расположены так низко, что человек выше среднего роста из-за них должен ходить пригнувшись. Обычно от одного из воронцов к стене прикрепляется широкий полок, который называется полати. На полатях, как и на рундуке, а тем более на печи можно спать. Помимо того, печь, рундук и воронцы имеют другое назначение: там хранят квашню, туески с мукой, разную мелочь, а также сушат сапоги, обувь, носки и что придется. Собственно, для сушки носков в печи над рундуком сделано несколько углублений, которые называются печурками. От воронца, расположенного поперек избы, к противоположной стене над очагом протянуты две жерди на расстоянии в пол-локтя друг от друга. На них с вечера ставят сушиться дрова, поэтому их называют дровяными воронцами.

В нижней части печи [опечье], под шестком и жаратком (зольником), имеется отверстие, называемое подзольником, куда днем сметают мусор. [...]. Напротив печного угла от одного из основных воронцов отходят две параллельные жерди – воронцы для лучины (грядки), на которых обычно лежат ружья.

Вдоль стен избы тянутся лавки в пол-локтя шириной и в четыре дюйма толщиной. Над лавками вдоль стен установлены полки, полавошники, на которых, как и на воронцах, хранят разную утварь. Около дверей находятся полки, на которых держат миски, ставцы и тому подобное.

Потолок покоится на четырех толстых бревнах – матицах, два из которых идут вдоль, а два поперек избы. Потолок обычно настилается либо из досок, либо из наката. Полы всегда настланы из гладко отесанных досок, чтобы их можно было мыть.

Окон в избе шесть, три из них – на лицевой стене, причем среднее высотой в пол-локтя, а крайние пониже. Одно окно на той стене, где печь, и два – на противоположной от печи стене. Обычно в них вставлены маленькие, шириной в два-четыре дюйма, стеклышки или кусочки желтой слюды. Некоторые окна открываются. Стол длиной в два локтя и шириной в локоть, столешница установлена на подстолье, в котором хранятся чашки, миски, ложки и прочая посуда. Стол всегда стоит торцом к среднему окну, по фасаду разделяя избу на две половины – мужскую и женскую. Стульев нет вообще, но есть скамьи длиной в два с половиной локтя, у которых обычно две ножки на одном конце, а другим они ставятся на лавку. На день эти скамьи поднимают на воронец, а на ночь приставляют к лавке – и спальное место готово. В каждом доме около опечного столба либо в углу между дверьми и печкой находится рукомойник, чаще медный, но иногда и берестяной. Под рукомойником – лохань побольше, так называемая стригона, или тренога, куда стекает вода при мытье рук. Полотенцами для вытирания рук зачастую служат куски старых сетей, но обычно имеются и полотняные. Над рукомойником прикреплен светец с двумя пальцами для лучин, имеется еще и второй, стоящий отдельно. Но не буду описывать все мелкие предметы, а также деревянные гвозди и приспособления для хранения ножей на стенах. Перечислю лишь, какая еще одежда и утварь имеется в избах: невода, сети, прялки, два-три сундука, кадушки, ушат с водой, ведра, квашня, поленья для щепления лучинок, пояса, сбруи, шапки, треухи, нелуженые котлы, безмен, топоры, ружья, сапоги, носки, обувь, корыто для пойла, двое-трое четок, пара икон и тому подобное. В большинстве домов еще имеется ткацкий станок. И в такой избе подчас проживает более двадцати человек. [...]

Около рундука находится дверь, за ней – ступеньки, ведущие в подполье, называемое карсина, – помещение это без пола и находится под избой. В подполье держат ручной жернов, ступу и другую хозяйственную утварь. Дверь из избы ведет в сени, чаще темные, но бывают и с небольшими окнами. Из сеней можно пройти в клети, на сарай, а также спуститься по лестнице вниз во двор – танхуа, где расположен хлев. Двор одновременно используется и как конюшня. Потолком служит пол расположенных над ним помещений – сеней, сарая и клетей. Из сеней дверь ведет на крыльцо, откуда лестница, называемая ваё, с навесом, крытым берестой, ведет на улицу. Со двора же попадают в хлев, описание которого я пропускаю, по стоит еще заглянуть наверх. Между потолком и крышей имеется чердак треугольной формы, над ним – двускатная крыша, от охлупня, или коневого бревна, к потокам наклонная и выступающая примерно на локоть от стены. Стены избы и других построек сделаны из окоренных необтесанных бревен.

Помимо основной постройки – избы с примыкающими к ней клетями, двором, хлевом и прочим, в крестьянском хозяйстве нет других строений, кроме риги и бани и в лучшем случае какого-нибудь отдельного амбара. В бане полок намного ниже, чем в финских банях: на полтора-два локтя от пола. Риги – без гумна (отдельного помещения для молотьбы), но иногда с сенями.

ИЗ ДНЕВНИКА

Елетъярви, 28 января 1837 г.

От местечка Куусамо до Кантониеми – 12 верст, 18 – до Хейккиля, до Хянниля – 10, до Коутаниеми (Коутала) – 15, до Оуланкансуу на берегу Пяярви – 25, до Маявалахти – 40, до Хейняярви – 20, до Елетъярви – 80. Между Коутала и Оуланкансуу расположена самая большая сопка – Нуоруйнен. Неподалеку от Оуланкансуу находятся Кивакка и целый ряд других сопок. В окрестностях Пяярви вообще много возвышенностей. Даже один из островов – Лупшинки – возвышенность, поэтому лес на нем почти полностью вырублен и выжжен под пашни. Жители деревень, расположенных на южном берегу озера, называют лопарями всех, проживающих на северном берегу, хотя там обитают точно такие же финны, как они сами. Исключение, пожалуй, составляют две деревни – Рува и Тумча, расположенные чуть севернее Пяярви и являющиеся к тому же самыми северными финскими поселениями в России. Население этих деревень почти не занимается земледелием, а живет за счет оленеводства. За этими деревнями начинается Коталаппи[125]125
  Букв, «лопь, живущая в котах», т. е. вежах.


[Закрыть], но это не значит, что здесь живут одни лопари в своих вежах. [...]

ИЗ ДНЕВНИКА

Елетъярви, 29 января 1837 г.

Танцы называются кисат, кисасет, они самые разные, их много и танцуют их везде. «Ночные» посиделки[126]126
  Фактически это были вечерние посиделки, но так как старшие ложились спать рано, эти посиделки назывались «ночными», в противовес дневным посиделкам (päiväkesrät), на которые собирались в основном старшие женщины с рукоделием, главным образом с прядением, на что указывает слово – kesrät.


[Закрыть] (yökesrät) обычно заканчиваются танцами. Кроме того, молодежь почти каждое воскресенье между постами собирается на игры. Но главная забота в том, чтобы найти помещение для игр (кисапиртти), ведь игры считаются греховным занятием, и поэтому старые люди, от которых зависит, разрешить или нет играть в избе, не охотно соглашаются на это. Но вот изба найдена. Все парни и девушки становятся в круг, независимо от того, есть ли у каждого пара или нет. Один из играющих берет рукавицу и кидает ею в кого-нибудь – парень в девушку или наоборот. Тогда тот, в кого попали рукавицей, бежит за бросившим ее по кругу. Бегут то в одну, то в другую сторону, как вздумается, делают крутой поворот и т. д. Главное, чтобы догоняющий не смог попасть рукавицей. Но когда это случается, игрок, в которого попали, становится обратно в круг, а догонявший бросает рукавицей в другого и тот, в свою очередь, бежит за ним вдогонку. Эта игра называется «рукавички» (кинтахисет), и чаще всего начинают именно с нее.

Следующая игра «в женитьбу» (найттаяйсет), или «венчание» (венчакиса), которую иногда называют «игрой с платком» (пайккакиса), поэтому в нее нельзя играть без шейного платка (каклапайкка). Все становятся парами, образуют круг. Обычно девушки приглашают кавалеров следующим образом: одна из них подводит каждую из подруг по очереди к ее избраннику. Ведущая берет девушку за руку, и они низко кланяются тому, кого приглашают на танец. Поклоны повторяются несколько раз, а между поклонами приглашающие на танец делают два-три шага назад, затем опять подходят к кавалеру и снова кланяются. Когда один таким образом приглашен, ведущая с другой девушкой подходит к следующему кавалеру, и так продолжается до тех пор, пока не наберется нужное для игры количество пар. Есть и второй способ приглашения к танцу: девушки, взявшись за руки, подходят к парням, сидящим рядком на скамейке, и становятся перед ними. Каждая из девушек приглашает того, кто оказался перед ней.