Текст книги "Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг."

Автор книги: Элиас Лённрот

Седьмое путешествие 1836 – 1837 гг.

Еще в 1835 году Лённрот задумал совершить поездку по всем тем местам, где бытует финский язык, и с этой целью хотел обратиться в университет за помощью, но не осуществил своих замыслов. Ему удалось выехать лишь осенью 1836 года, когда Финское литературное общество выделило для этого средства.

Эта поездка оказалась самой продолжительной и была совершена в двух направлениях – на север и юг. Сначала Лённрот отправился на север, в деревни Ухтуа, Куусамо, Кереть, Ковда, Кандалакша, Кола, Инари, Соданкюля, Куолаярви, а дальше через Куусамо и Кианта в мае 1837 года вернулся в Каяни. Затем Лённрот отправился на юг, сначала в деревни Вуоккиниеми и Репола, а оттуда в финляндскую Карелию, где пробыл до поздней осени, как об этом свидетельствует прилагаемый путевой очерк.

В ФИНСКОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБЩЕСТВО

[Отчет]

Каяни, 8 марта 1838 г.

В письме от 28 февраля 1836 года Финское литературное общество предложило мне совершить очередную поездку по сбору финских рун и прочих видов народного творчества, которые, передаваясь из уст в уста, могли сохраниться до сих пор, но которые еще не записаны. Общество выделило мне для этого тысячу рублей. После того как мне был милостиво предоставлен отпуск сроком на год, составили и план поездки: сначала я должен был побывать у финнов, живущих в пограничных районах к северу отсюда, а затем совершить поездку на юго-восток, частично по территории России, частично – Финляндии.

Согласно нашему плану, мы отправились в Архангельскую губернию в сентябре вышеупомянутого года, наш путь пролегал через деревни Лонкка, Вуоннинен, Ювялахти и Ухтуа. В Ухтуа я расстался с господином Йоханом Фредриком Каяном, студентом, делившим со мной путь до этой деревни и возвращавшимся теперь в Финляндию, сам же направился на север, в места, расположенные между озером Туоппаярви и финским приходом Куусамо. До рождества я побывал в деревнях Охта, Пистоярви, Суванто, Макари, Тухкала, Катослампи, Аккала, Кяпяли, Сууриярви, Вааракюля, в Ските и на Святом Острове. Рождественские праздники я провел в Куусамо, а оттуда поехал в окрестности Пяярви и Кантаярви. В России, севернее этих мест, финноязычное население не проживает, финские поселения кончаются здесь на двадцать-тридцать миль южней, чем в Финляндии, где земледелие и скотоводство распространены вплоть до деревни Кюрё, что на южном побережье озера Инари. Если бы целый ряд вопросов, неотлагательно требовавших выяснения, не заставил меня поехать в Колу, мне бы не пришлось удаляться так далеко на север и я от Пяярви мог бы направиться прямо в Кемиярви, Соданкюля и Куолаярви. И тогда бы те два месяца, которые я впустую странствовал среди лопарей и русских, не пропали бы даром для моей непосредственной работы.

Но перед поездкой я не представлял себе, сколь далеко на север России распространилось финское племя, я надеялся встретить финнов у Кандалакши и еще дальше. Самые северные финские деревни – Рува и Тумча – расположены недалеко от Пяярви. На всем побережье довольно большого озера Коутаярви теперь не осталось ни одного поселения, севернее его финны уже не живут. Поэтому из Пяярви я отправился на юго-восток в Кереть – довольно-таки большое село на берегу Белого моря, где живут русские. Мой путь проходил южнее Коутаярви, через деревни Маявалахти, Хейняярви, Елетъярви и Уусикюля, в которых проживает финское население. От Керети до Кандалакши считают 12 миль: 4 – до деревни Мустайоки, 2 – до погоста Ковда, 3 – до деревни Княжая и 3 – до погоста Кандалакша. Во всех этих поселениях говорят по-русски. От Кандалакши считают до города Кола 22 мили, из них 3 – до озера Имандра, 11 – вдоль по его берегу и еще 8 – до города. Все эти расстояния легко покрывают на оленях. В дороге через каждые три-четыре мили – почтовая станция. Лопари, живущие на станциях, довольно сносно говорят по-русски. Кола – невзрачный городок на берегу Кольского залива, протяженностью в четыре мили, который нынешней зимою, как бывало и раньше, не замерз. Городок со всех сторон окружен сопками. Дрова для отопления возят на собаках, так же как в Ковде и Кандалакше. Самые толстые березы, в диаметре не более двух дюймов, доставляются почти за милю по реке Туломе.

В начале марта я отправился из Колы, проезжая через лопарские поселения Муотка, Петсамо, Паатсйоки, Няутямё и доехал до Няутямёйоки, находящейся на границе с норвежской Лапландией, в пятнадцати милях к северу от погоста Инари. Говорят, будто весь путь составляет тридцать миль. Эти деревни находятся всего в каких-нибудь трех-четырех милях от Ледовитого океана. В каждой из них в рубленных на скорую руку бревенчатых избушках живет с десяток лопарских семейств. Большинство мужчин говорят или хотя бы понимают по-русски. Русские лопари – оседлый народ, говорят, что они даже при желании не смогли бы вести кочевой образ жизни, поскольку во время постов ловят рыбу и едят ее вместо мяса. Видимо поэтому они не разводят больших оленьих стад.

От Няутямёйоки до самой северной оконечности озера Инари насчитывается десять миль, оттуда до погоста Инари – пять миль и еще пять миль до деревни Кюрё, где опять встречаются финны, с их курными избами и банями. Лопари прихода Инари говорят не только на родном, но и на ломаном финском языке, не выговаривая при этом некоторых окончаний, почти так же, как в южной Финляндии. Богослужение у них совершается на финском языке, и в их избушках я видел только финские книги. Но многие все же завидуют своим соседям – норвежским лопарям, у которых богослужение идет на родном языке, на нем же напечатаны и книги.

Как известно, говор лопарей Инари так сильно отличается от говора лопарей России, Утсйоки и Норвегии, что люди с трудом понимают друг друга. Язык русских лопарей показался мне если не самым чистым, то наиболее близким финскому языку. Но это пока только мое личное впечатление.

От Кюрё до Соданкюля считается двенадцать миль. Когда мы проезжали через сопки Сомпиотунтури в Соданкюля, здесь было намного больше снега, чем в Лапландии. Возница рассказал, что в Лапландии всегда меньше снега, чем в Соданкюля и других более южных приходах. Если это в действительности так, то все рассказы о Лапландии, хотя бы, например, о том, как здесь добывают дрова для отопления, дают превратное представление о крае, и придуманы они путешественниками и другими бывавшими здесь людьми, которые сильно преувеличили трудности, якобы перенесенные ими среди лопарей. Мне бы не хотелось присоединяться к подобным сетованиям, поскольку я считаю, что люди в Лапландии живут ничуть не хуже, чем в других местах, и счастливы, чему доказательством служат их радостные лица и умение не унывать в любой обстановке.

От Соданкюля до Куусамо я прошел двенадцать миль или чуть больше и оттуда двадцать пять миль до Каяни, куда прибыл в мае.

Так закончилась моя поездка на север, продолжавшаяся восемь месяцев. На юг я отправился в первых числах июня, снова добрался до Вуоккиниеми, оттуда – в Репола, Пиелинен, приход Эно в Иломантси, Липери, Ряккюля, Тохмаярви, Рускеала, Сортавала, Яккима, а также побывал в некоторых деревнях – Куркиёки, Париккала, в приходе Раутаярви, Руоколахти, Еутсено, Лаппе, Лаппеенранта, Леми, Савитайпале, Тайпалсаари, Руоколахти (второй раз), в Сяминки, Керимяки, Липери (снова), в приходах Контиолахти и Юка, затем в Нурмес и Каяни. Эта поездка заняла у меня шесть месяцев. Мне еще не пришлось побывать в той части русской Карелии, которая находится к югу от прихода Репола, в будущем я собираюсь съездить туда специально.

Что же касается результатов поездки, то по крайней мере сам я ими вполне доволен. Вот что мне удалось собрать:

1. Историко-мифологические руны. Большая часть из них – дополнения и варианты к «Калевале».

2. Заклинательные руны. Если бы напечатать их, объединив с теми, что были собраны Топелиусом и другими, то издание достигло бы объема пятисот и более страниц форматом одна восьмая доля.

3. Идиллические руны[110]110
  Идиллические руны – речь идет о материалах для будущего сборника лирических и лиро-эпических песен «Кантелетар», который вышел в трех частях в 1840 – 1841 гг. Название «Кантелетар» образовано Лённротом от слова кантеле с прибавлением суффикса -тар, обозначающего лицо женского пола. Кантелетар, по Лённроту, – дева-покровительница кантеле, хотя в народных верованиях она не встречается.


[Закрыть] (по содержанию это лирические песни, романсы, баллады и т. д.). Я начал их классификацию еще в пути и продолжил дома. Я уже распределил 274 руны в следующие группы: детские песни – 9, песни парней – 12, пастушьи песни – 10, песни девушек – 62, свадебные песни (жениху, невесте, каасо, свату, провожатым и т. п.) – 32, колыбельные песни – 14, песни снохи – 24, песни мужчин – 7, песни рабов – 8, долгие песни (романсы, баллады) – 16, короткие песни – 34. Впоследствии этот сборник пополнится песнями, которые напечатаны во второй тетради сборника Готтлунда под названием «Маленькие руны», во второй части «Кантеле», в нескольких номерах «Мехиляйнена»[111]111
  «Мехиляйнен» (Пчела) – журнал, издаваемый Лённротом на финском языке в 1836 – 1840 гг. Целью журнала было просвещение народа во всех областях культуры. Важное место занимали публикации произведений народной поэзии. В области языка Лённрот стремился к тому, чтобы он был понятен для всего народа. Через «Мехиляйнен» он ввел в литературный язык множество новых терминов из различных отраслей знаний, сам их создавая. Издание журнала пришлось прекратить из-за недостатка средств.


[Закрыть] и «Мнемозины»[112]112
  «Мнемозина» – шведоязычный журнал, выходивший в Турку в 1819 – 1823 гг., поборник финской национальной культуры на родном языке.


[Закрыть], а также другими песнями, которые находятся пока еще в рукописном виде. Одни из них относятся к перечисленным группам, другие – к таким, как песни охотников, песни жерновые, песни о песне и т. д. [...]

4. Песни позднего происхождения. Известно, что таковые по форме бывают как обычного [113]113
  То есть «Калевальского» размера.


[Закрыть] стихотворного, так и других размеров. В наши дни семистопные песни распространены очень широко по всей стране, отчасти они известны уже и в русской Карелии. По всей видимости, язык подстраивается к новому стихосложению так же хорошо, как и к старинным формам, которые отступают на второй план. По внутреннему строению новые стихи отличаются от обычных тем, что в них каждая стопа начинается ударным слогом. Всякая стопа, как правило, хорей, который иногда может заменяться трибрахием или дактилем. Для первой и пятой стоп очень хорошо подходит и пиррихий, а четвертую стопу порой образует всего один слог. Два первых стиха рифмуются между собой и составляют предложение. Очевидно, стихотворный размер такого рода является нашим исконным, а не заимствованным извне. В различных местностях песни различаются по мелодии. Жалоба девушки об уехавшем любимом пусть будет примером этого стихотворного размера:

 
В сердце дум-забот немало, и уныло в доме.
Я не знаю, что с миленком: жив он или помер.
Все с любимыми на пару и во сне, и наяву.
Я же, бедная, старею, одинешенька живу.
Вот и солнце спать ушло, вечер на пороге,
мои в пяти верстах застрял где-то на дороге.
Далеко ушел мой милый, и душа моя болит:
через семь деньков и птица до него не долетит.
Если б весть мне принесла маленькая пташка,
тут же перестала б я горевать, бедняжка.
Ты скажи, скажи мне громко о моем миленке,
ты была ли, ты была ли на его сторонке?
Расскажи мне поскорее, как там солнышко встает,
в счастье там проводят время иль худеют от забот?
Что же ты еще видала и видала ль это?
Тот здоров ли, от кого жду вестей-привета?
Приходи ко мне, мой милый, возвращайся поскорей,
чтобы зря не пролетали годы юности моей.
 

Собрание новейших песен, если даже изъять не совсем удачные, видимо, превзойдет по объему любое из вышеназванных.

5. Пословицы финского народа (поговорки, сравнения п прочие). Их набралось несколько тысяч. Я намерен начать их систематизацию сразу, как только приведу в порядок идиллические руны. Было бы желательно одновременно издать и то, что собрано другими. Общество могло бы осуществить это, если бы через газету обратилось с просьбой присылать такой материал для указанной цели. Не составило бы особого труда присоединить их к рукописи, которую я вышлю отсюда в Общество, или, наоборот, присоединить к ним руны[114]114
  В рукописи Лённрота, очевидно, описка: речь идет о пословицах; правда, они часто имеют стихотворную форму.


[Закрыть], собранные мною.

6. Загадки финского народа. Их собрано немногим больше тысячи.

7. Так называемые таринат [115]115
  Тарина (фин. tarina) – устный рассказ, предание; (кар. Starina) – сказка.


[Закрыть] (сказки, анекдоты). Их мною записано около восьмидесяти.

8. Новые финские слова, выражения, пояснения по диалектам и др.

Пословицы, загадки и сказки встречаются повсеместно, но сказки преобладают в основном в русской Карелии и в приходах близ Сортавалы. Волости Вуоккиниеми и Паанаярви в русской Карелии являются центрами историко-мифологических рун. И поскольку я сам в этом убедился, а также слышал подобные утверждения от других, то могу сказать, что чем дальше удаляешься от названных мест в любую сторону, тем реже встречаются такие руны. Очень мало их в окрестностях Туоппаярви и Пяярви, а также в Соданкюля и Куолаярви. Немногим лучше помнят руны в губернии Каяни и в Ребольской волости. В Саво и финской Карелии они почти полностью забыты, а в русской Карелии, восточнее и южнее вышеупомянутых мест, поют в основном малопонятные для них русские песни. Эти песни проникают уже и в Вуоккиниеми, Паанаярви и Реполу, где приобретают большую популярность, чем исконно финские песни.

Идиллические руны[116]116
  То есть лирические песни и баллады.


[Закрыть] все еще живут в волостях Сортавала, Яккима, Куркиёки, Кесялахти, Китээ, Рускеала, Пялкъярви, Тохмаярви, Иломантси, Липери и Пиелисъярви. Ближе к Лаппеенранта почти никто не знает подобных рун, говорят, так же обстоит дело и в южной части Куркиёки. Очень мало поют их в Саво, немногим больше в русской Карелии.

Моя мечта об осуществлении во время этой поездки более или менее полного сбора финских рун, пословиц, загадок и т. п. у жителей Карелии оказалась напрасной. Лишь половина из них сохранилась в памяти народа, и их следовало бы успеть записать, пока и они не исчезли навсегда. Пословицам, загадкам и сказкам, которые нечем заменить, не грозит столь быстрое забвение, как древним рунам, которые оттесняются полурусскими, полушведскими и другими новейшими песнями. Поэтому было бы весьма желательно, чтобы Общество и впредь проявляло заботу об их собирании, что значительно облегчилось бы после того, как будут систематизированы и изданы ранее собранные руны. Кстати сказать, тот, кто заинтересовался бы этим и захотел совершить поездку, мог бы обойтись меньшими затратами. В 1828 году я совершил поездку с первого мая до середины сентября, имея с собой меньше ста рублей банкнотами. На поездку этим летом, которая длилась шесть месяцев, ушло не более двухсот рублей. Но хватило бы и половины этих денег и цель поездки была бы достигнута, если бы и в этот раз, как тогда, я путешествовал в крестьянской одежде. Для таких поездок летнее время во многих отношениях лучше, чем зимнее.

Элиас Лённрот

ПРЕПОДАВАТЕЛЮ КЕКМАНУ (по-фински)

Ухтуа, 24 ноября 1836 г.

Дорогой брат!

Я уж было совсем собрался выехать из Каяни, но оказалось так много редакторской работы с журналом «Мехиляйнен» и другими, что я смог поехать только 16 сентября. Хотел написать тебе из Каяни, но время пронеслось так быстро, что не успел. И лишь здесь, в деревне Ухтуа, я мог наконец исполнить свое намерение и заодно рассказать тебе немного о первых результатах моей поездки, ведь скоро два месяца, как я нахожусь в России. Уже почти три недели я живу в этой деревне и записываю все, что мне рассказывают: руны, песни, сказки, пословицы, загадки, пояснения незнакомых слов и тому подобное. Здесь, пожалуй, еще месяца два можно было бы записывать, особенно сказки, называемые здесь старинами, или саарнами, которым, кажется, не видать конца. Но все же я решил сегодня отправиться дальше, чтобы побывать и в других деревнях. Пословиц и загадок так много, что новые уже некуда записывать, поэтому надо начать понемногу переписывать то, что накопилось, набело. У меня набралось также немало пополнений к «Калевале».

Отсюда я отправлюсь сначала в деревни на побережье Туоппаярви, затем в сторону Пяярви, Кандалакши и Имандры. И, вероятно, в феврале я буду в городе Кола, а на обратном пути загляну в деревни, которые не мог посетить ранее. В конце апреля я, видимо, буду в городе Кемь, расположенном на берегу Белого моря, и переправлюсь оттуда через море в город Архангельск. Говорят, движение там хорошее, так что в скором времени я опять буду на этом берегу и направлюсь отсюда прямо к границе волости Нурмес. Затем я пройду вдоль границы к берегам Ладожского озера, заодно зайду в некоторые деревни Олонецкой губернии и далее через финскую Карелию и Выборгскую губернию в октябре будущей осени думаю добраться до Хельсинки. В намеченном мною маршруте я намерен придерживаться тех мест, где хорошо говорят по-фински.

В прошлом письме ты просил меня высказать свое мнение о переводе на шведский пятнадцатой руны «Калевалы» для газеты «Helsingfors Morgonblad». По-моему, перевод сделан очень удачно, и было бы желательно, чтобы все остальные руны были переведены так же хорошо. В нем есть кое-какие ошибки, но их немного. [...] Мне удалось записать еще одну страницу необычных слов, прилагаю их к письму. В следующем году в Хельсинки ты сможешь получить некоторые пояснения к «Калевале» у Каяна, который этой осенью сопровождал меня до Ухтуа и старательно выяснял здесь значения многих незнакомых слов. Я тоже готов дать тебе некоторые пояснения, если напишешь мне в Колу или Архангельск. Я писал тебе в прошлый раз о «Мехиляйнене», надеюсь на твою помощь журналу. Перед отъездом из Каяни я подготовил для него заметок на верных полгода. Думаю, что и из Колы кое-что вышлю, но мне не хотелось бы уделять этому слишком много времени. Будь здоров.

Твой друг и брат

Элиас Лённрот

ПОРУЧИКУ ЭРНХЪЁЛМУ (Черновик)

Ухтуа, 24 ноября 1836 г.

Я нахожусь сейчас где-то в десяти милях от границы Финляндии и завтра намерен продолжить путь. Но прежде мне хотелось бы передать тебе и твоей жене приветы со студентом Каяном, который завтра отправляется обратно в Каяни, иначе когда еще будет такая возможность? Хотелось бы узнать о делах в Каяни. Я уезжал оттуда озабоченный тем, что тамошнее и без того малочисленное общество распалось из-за раздоров. Даруй нам всем господь и впредь здоровья. Сказывают, будто отсюда на север пойдут очень бедные края. Но все же надеюсь не умереть там с голоду, поскольку там, где живут другие, должен выжить и я.

Я вынужден побеспокоить тебя одной просьбой: прошу тебя купить воз хорошего сена и во время зимней ярмарки отдать его русскому[117]117
  Т.е. карельскому.


[Закрыть] крестьянину Дмитрею, который придет из Энонсуу. Дело в том, что мы с Каяном целую неделю жили у него в доме и он не взял с нас платы, но зато попросил, чтобы на зимней ярмарке для него купили небольшой воз хорошего сена. Я посоветовал ему пойти к тебе, для меня это долг чести, и мне приходится беспокоить тебя. Деньги на это возьмешь у фохта. Если нигде не удастся купить сена, попроси в Подвила. Будь здоров.

ФОХТУ БИКМАНУ (Черновик)

Ухтуа, 25 ноября 1836 г.

Перед дорогой в северные края пользуюсь приятной возможностью передать приветы тебе и твоей жене. В течение длительного времени у меня не будет возможности написать, если только в конце декабря не наведаюсь на ярмарку в Куусамо. Но и это будет зависеть от того, где я буду находиться в то время. Я приступил к сбору финских сказок и уже записал их с четверть сотни. Возможно, до моего возвращения в Каяни число оных увеличится до нескольких сотен. Дело в том, что я надумал кроме этих краев побывать еще и в финской Карелии, а также в Выборгской губернии. Думаю, что тогда я смогу хоть несколько дней подряд потчевать твоих детей сказками. Будь здоров.

ПОЧТМЕЙСТЕРУ ГОСМАНУ (Черновик)

Ухтуа, 25 ноября 1836 г.

Я не сомневаюсь, что ты поможешь моим родителям в случае возникновения у них хозяйственных или каких-либо иных затруднений, поэтому я гораздо спокойнее за них, чем перед отъездом из Каяни. Напомни им, чтобы во время зимней ярмарки они закупили столько льна и конопли, чтобы хватило на весь год, а также пищевых продуктов, мяса и прочего. В это время у фохта, наверное, будут деньги, и он сможет дать им все, что потребуется.

До сих пор моя поездка была довольно приятной, какой она будет дальше, этого не могу сказать. Отправившись из Каяни, я пришел сначала в Сярайсниеми, где и пробыл два-три дня, затем по лесной глухомани добрался до Пуоланка. Там провел пару дней в доме пастора и пошел дальше в Хюрюнсалми, где остановился на три дня у пробста. Оттуда в начале октября поехал в Кианта. Восьмого числа того же месяца туда приехал Аксели[118]118
  Аксели Эльфинг – секретарь надворного суда.


[Закрыть], и только 16-го я отправился дальше, сперва водным путем пять миль до границы с Россией. Около 20 октября мы перешли границу, и с тех пор я живу в этих деревнях и веду записи. До сих пор я чувствовал себя уютно, не знаю, так ли хорошо будет и в дальнейшем, когда останусь один, потому что попутчик мой Каян покидает меня и возвращается к вам, я же должен следовать дальше. Подробнее в другой раз. А пока будь здоров.

СУДЬЕ ФЛАНДЕРУ (Черновик)

Ухтуа, 25 ноября 1836 г.

Этими строками своего письма я приветствую тебя и всех твоих домочадцев. В следующий раз мне, по-видимому, удастся написать не раньше чем в феврале из

Колы. До сих пор меня задерживала распутица, так что я продвинулся не более десяти миль от границы. Но сегодня, после трехнедельного пребывания в этой деревне, я думаю отправиться дальше. Мы со студентом Каяном жили в просто-таки замечательной горнице, как здесь называют комнату. Каждый день девушки и женщины, а также мужчины и парни пели для нас песни и рассказывали сказки, так что работы хватало, некогда было скучать. Отсюда направляюсь на север, по пути побываю в Ските, женском монастыре, до которого отсюда около десяти миль. Будь здоров.

СТУДЕНТУ КАЯНУ (Черновик, по-фински)

Пистоярви, 27 ноября 1836 г.

Ты себе и представить не можешь, с каким грустным настроением – ни в словах рассказать, ни в песне передать – я покинул Ухтуа. Я раньше не раз бывал в России, но так тоскливо мне не было еще никогда. Порой я не мог удержаться от слез, да и сейчас они набегают мне на глаза. С какой радостью возвратился бы я обратно домой, если бы меня не удерживала мысль, что дело, за которое я взялся, останется невыполненным. Но и это можно было бы пережить, если бы не другое. Меня влечет туда жажда познания. Следует хоть один раз побывать в тех краях, может, кое-какие руны и песни и удастся записать. В деревне, где я сейчас остановился, ну совсем нечего записывать: здесь ни рун, ни песен, ни преданий, так что, не заполучив ни единого слова, завтра продолжу свой путь.

ИЗ ДНЕВНИКА (по-фински)

Макари, 29 ноября 1836 г.

В пятницу 25 ноября я отправился из Ухтуа в деревню Охта. Считается, что тут сорок пять верст пути и нет ни одной деревни. Распутица уже кончалась, хотя зимник еще не был проложен. В одном месте лошадь по грудь провалилась в болото, и мы с трудом вытащили ее. По словам возницы, здесь бывали случаи, когда лошади даже тонули. На других болотах лед тоже был не очень крепкий. Болота сменялись ламбушками и борами – обычные пейзажи для этих северных мест. В двадцати верстах от деревни была лесная избушка, в которой остановился один ухтинский мужик, чтобы порыбачить в ближайшей ламбушке. Когда мы подъехали, он и его сын сидели у очага. Тут же был еще один мужик из деревни Кольёла с женой и дочкой, приехавший незадолго до нас. Они надумали поехать в Россию искать лучшей доли, чтобы, как он сказал, прокормиться, другими словами, собирать милостыню, или попросту просить, как здесь говорят о нищих. Для этого он взял с собой лошадь, котел, ставцы и мешочки.

Рыбак дал этой семье рыбы на уху, крупных светлых ряпушек, которые ловятся только в хороших ламбушках, а нерестятся, сказывают, уже подо льдом. Баба стала варить из них похлебку, мы оставили ее за этим занятием, так как наш проводник успел покормить лошадь, и мы могли продолжить путь.

Я узнал, что этот мужик из Кольёла считался лучшим певцом в своей деревне. Но мне не удалось записать от него песен, хотя я был готов делать записи, сидя на земле, в дыму и опираясь на стол из собственных коленей. Но старик не согласился петь. Он уверял, что только после рюмки-другой его голос обретает силу. Старика считали также лучшим знахарем края, да он и сам рассказывал, что за ним приезжают даже издалека, чтобы изгонять из людей порчу. Однажды в Петрозаводске у некоего господина случилось помрачение рассудка, так старика возили даже туда. «Ну и как, – поинтересовался я, – удалось ли вернуть ему разум?» «А как же, а то чего бы я туда поехал?» – ответил старик. Не каждый доктор столь уверен в себе. Я спросил, как с ним расплатились за лечение. Старик ответил, что он много не берет, а довольствуется малым. Вот и в тот раз ему пытались подсунуть целую пачку белых бумажек (ассигнаций по 25 рублей), но он взял только одну синенькую (5 рублей) и немного продуктов в дорогу. Ростом старик был чуть меньше трех локтей, в молодости, так про него говорили, колесом мог пройтись по земле и белкой перелететь с дерева на дерево. В деревнях Охта, Пистоярви и Суванто все мужчины низкорослые, не выше двух с половиной локтей, и я предполагаю, что они произошли от лопарей. Не знаю, какие люди живут севернее этих мест.

Я переночевал в Охте, а наутро, 26 ноября, отправился за пятнадцать верст в деревню Пистоярви. Там я провел два дня. Хозяин предложил мне поехать вместе с ним в понедельник в Суванто, поскольку он собирался ехать туда на лошади по своим делам. И я остался на воскресенье, попытался разыскать рунопевцев, но их в этой деревне не оказалось, так что и записывать было нечего. В понедельник утром хозяин отправился в Кереть за мукой и довез меня до Суванто. Я думал, что он возьмет с меня за дорогу пять гривенников, но он запросил целый рубль. Я немного опешил и спросил: «Не хватит ли восьми гривенников?» На том и поладили.

Сегодня в Суванто я прикидывал, куда же мне поехать: то ли в Куусамо, то ли на Святой Остров. Я бы с радостью завернул на финскую сторону, но счел более разумным прежде посетить деревни Туоппаярви, разведать там насчет рун и сказок, а заодно заглянуть в обители отшельников[119]119
  ...заодно заглянуть в обители отшельников... – На Топозере, в северной Карелии, было несколько раскольничьих скитов, которые имели влияние на местное население. Кроме сторонников официальной церкви, которые назывались миеролайсет (миряне), были еще разные толки раскольников – тухкасет (от названия деревни Тухкала) и саарелайсет (островитяне).


[Закрыть]. Все это займет не больше трех недель, так что на рождество надеюсь попасть в Куусамо. Под вечер я отправился из Суванто и прошел шесть верст до Макари, или Мултимакари, как иногда называют это селение. Здесь все очень бедные. (В доме, где я сейчас записываю, хозяйка из Скита. Мужа нет дома. Женщина только что кончила отделять ножом колоски от соломы, из зерна сварила похлебку. Один ребенок болен.) В этой деревне поднимается всего три дыма, и то хозяин одного из дымов только прошлым летом переселился сюда из Куусамо. Я побывал у них, и было приятно видеть, что в доме живут по нашим обычаям. [...]

Не помню более трудной ночи, чем прошлая, на 30 ноября в Макари. В избе, где я сначала писал, было очень холодно, так что нечего было и думать ложиться там спать. Я пошел в другой дом, к переселенцу из Финляндии, так как знал, что у него немного теплей. Там мне постелили небольшую оленью шкуру, но одеяла никакого не было. Я пробовал укрыться своей накидкой, но и это не помогло. Немного тут пришлось поспать, всю ночь дул сильный ветер в окна. Карельские избы не идут ни в какое сравнение с нашими. Во-первых, в них много окон, расположенных так близко друг от друга, что на лавках не найти места, где бы не сквозило. Пол также находится высоко от земли и из-под него беспрестанно дует.

ИЗ ДНЕВНИКА (по-фннски)

Вааракюля, 2 декабря 1836 г.

Из Макари я прошел на лыжах сначала пять верст в Тухкала и в тот же день еще три версты в Ильяла, где переночевал. Отсюда в Сууриярви едут обычно в объезд, через деревни Аккала и Кяпяли, что составляет около тридцати восьми верст. Когда же я узнал, что прямиком по бездорожью будет только тридцать верст, то предпочел этот путь, хотя мне и предстояло идти на лыжах по целине. Один деревенский мужик за рубль согласился проводить меня, это было недорого так как он тратил на дорогу туда и обратно почти два дня. Я во время этого перехода хватил полной мерой того, чего сам же и пожелал. Мы шли без лыжни по снежной целине, к тому же снег покрыт был ледяной коркой. Но к вечеру добрались-таки до деревни и остановились у попа-старообрядца Фомы.

Насколько мне известно, в этих краях люди относятся к трем разным старообрядческим толкам, и каждая из них запрещает есть из одной посуды с теми, кто исповедует иную веру. Поповская вера называется миром, причем небольшое количество ее сторонников – мирян – все уменьшается. Напротив, последователей старообрядчества становится все больше. Говорят, что старообрядческий поп, распространитель этой веры, живет в деревне Каркалахти, расположенной на берегу моря между Кемью и Керетью. Но округа для него слишком велика, поэтому он назначил еще несколько попов, которые на местах крестят детей, венчают молодых, отпевают покойников и др. Сам он примерно раз в год объезжает округ и совершает обряды. Во время обходов жители деревень должны бесплатно перевозить и кормить святого отца и сопровождающих его лиц. Я точно не знаю, получают ли они еще какое-либо жалование или живут на подношения единоверцев. Скорее всего, нет, так как об этом ничего не говорится. Да и многовато повинностей пришлось бы на сельскую общину, если бы нужно было платить еще и раскольничьим попам. Ведь за все совершаемые раскольничьими попами требы приходится платить законным церковным попам, и это только за то, что церковный поп хранит все в тайне. Я часто спрашивал у старообрядцев, в чем отличие их веры от мирской, но и по сей день не получил никакого объяснения, скорее всего, они сами этого не знают. Утверждают лишь, что сторонники поповской веры крестятся не теми пальцами, что бог велел, а иные называют тех, что крестятся тремя пальцами, проклятыми.

ИЗ ДНЕВНИКА (по-фински)

Остров на Туоппаярви, 5 декабря 1836 г.

Вчера я прошел на лыжах двенадцать верст от Вааракюля до Скита, оттуда восемь верст до Святого Острова. Шел по лесам и болотам, миновал четыре ламбы, или озера: Ваараярви, Хаапаярви, Нейтиярви и Памоярви. Скит напоминает деревни в Хяме, дома расположены не слишком кучно и не слишком далеко друг от друга, они довольно беспорядочно разбросаны по берегу одного из заливов Туоппаярви. В деревенской церквушке каждый день проводятся богослужения, но на них присутствуют одни женщины. Мужчин в Ските вообще очень мало. Не знаю, чем занимаются здешние женщины помимо того, что ходят в церковь, они, наверное, шьют либо заняты другими подобными делами. Здесь же девочки из ближайших деревень обучаются чтению, церковному пению и письму. Молодые женщины, а иные и постарше живут взаперти и не сразу впустят в дом незнакомого.

Путь из Скита на Святой Остров я прошел по льду озера, миновав несколько островов поменьше. Большой остров, длиною в десять верст, окружен несколькими малыми островами. Не знаю, что на меня напало, но стоило показаться строениям и церкви, и мне опять, как и при посещении Валаамского монастыря, захотелось повернуть обратно. Но все же я пошел в деревню. Уже на озере меня застигла темнота, поэтому, придя в деревню, я начал осматриваться, куда бы пойти. Я спросил у одного человека, где живет Большой Старец. Он показал мне, где живет старец и как пройти к нему. Этот еще не очень пожилой одноглазый старик занимал две крохотные комнатушки размером в четыре на четыре с половиной локтя, да и то не один, а с другим монахом, который сидел в дальней комнате и, похоже, читал книгу. Когда я вошел, Большой Старец поднялся навстречу и спросил что-то по-русски. Я ничего не понял и ответил: «Я не говорю по-русски, а по-немецки, по-шведски, по-латински, по-карельски». Тогда он разыскал какого-то мужика, через которого пояснил мне, что ему пора идти в церковь, и велел проводить меня в дом для приезжих. Там я провел ночь, так и не встретив больше старца...