Текст книги "Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг."

Автор книги: Элиас Лённрот

Для тех, кто заинтересуется руной, привожу ее полностью:

 
В дни былые Илмаринен
заставлял кипеть железо.
Что ж оно не закипает
на огне в моем горниле?
Я ведь также был в ученье,
был у кузнеца подручным,
зим семьсот я проучился,
пять десятков лет, не меньше.
Скалы наросли на пятки,
сажень сажи мне на плечи,
на голову с локоть пепла,
гари – три четвертых локтя.
Напевал кузнец когда-то,
не жалел сухое горло,
заходя в родную кузню.
Сам кователь Илмаринен,
этот мастер вековечный,
спрашивал, осведомлялся,
задавал вопрос за дверью,
так через порог справлялся:
«Сколько топоров сковал ты?»
Отвечал кузнец лукаво:
«Я кую уже десятый!»
Говорил так Илмаринен,
изрекал он так за дверью:
«Мастера такие даже,
не куют еще десятый,
кто швыряет в пламя горна,
в лапы крепкие железа,
кто песок в огонь бросает!»
Тот урок кузнец усвоил,
принял тот совет полезный,
сунул он железо в пламя,
бросил и песку в середку,
так и топоры сковал он,
так же молотки он сделал.
 

За эту и другие руны, рассказанные кузнецом Кайнулайненом, я предложил ему 20 копеек. Он был очень доволен и посчитал плату хорошей. «Пожалуй, с этого дня я начну ковать руны», – сказал он. Я спросил, может ли он сочинить настоящую руну. И он ответил:

 
Сотнями слагали песни,
так же делали и раньше,
над ребенком песни пели,
в пастушонках дни за днями,
золотыми вечерами.
 

Едва я собрался уходить, как пришла старая хозяйка с рублем в руке и заявила, что она не может взять его:

«Ведь вам еще не раз придется обувь покупать, прежде чем попадете домой к родителям, не могу я взять ваши деньги».

Я просил ее не беспокоиться насчет моей обуви и сказал, что на это у меня деньги остались. Так я расстался с этим приятным домом. Старушка благословила меня, проводила в дорогу и пожелала целым и невредимым вернуться в родные края.

Я не случайно так подробно рассказал про свое житье у Кайнулайнена, а с целью дать читателю какое-то представление о жизни простого народа в Карелии. Я выбрал для описания именно этот дом, поскольку пробыл в нем дольше обычного и сумел поближе познакомиться с людьми. Я мог бы на каждой странице приводить примеры карельского гостеприимства, но боюсь утомить читателя и поэтому не стану повторяться. В Карелии нередко встречаешь хозяек, которым совесть не позволяет брать плату за еду, и чаще это бывает в глухих деревушках. Люди, живущие возле дорог, как-то уже привыкли брать деньги, хотя и там на мой вопрос, сколько уплатить за еду, обычно отвечают: «У нас есть чем накормить путника и без денег». Но при повторной просьбе назначить плату они обычно говорят: «Ну разве какой-нибудь грош детям». С той же доброжелательностью и готовностью помочь не ради собственной выгоды я сталкивался и тогда, когда приходилось переправляться через узкие проливы и озера, – гребцы отказывались от платы. Несмотря на мои пояснения, что я путешествую не на свои средства и не из своего кошелька плачу деньги, они все равно ни за что не соглашались брать плату.

13 июня я покинул Хумуваара и к вечеру добрался до поместья Пухос, нынешним владельцем которого был магистр Фабрициус. Я провел здесь ночь и следующий день. Это живописнейшее место находится между Пюхяярви и Оривеси. Эти озера соединяются протоком Пухос, на берегу которого построена большая лесопилка. На озере Оривеси множество маленьких островков, сплошь покрытых лиственными лесами. Здесь я впервые в Карелин увидел несколько парусных лодок. Вид на озеро Пюхяярви, расположенное с другой стороны, не столь живописен. Нынешний хозяин поместья немало потрудился, чтобы украсить эту местность. Посаженные им в саду яблони в ближайшие годы начнут плодоносить. Климатические условия здесь не столь уж и суровы, есть примеры, когда яблони плодоносят и в более северных областях Финляндии.

Лесопилка, построенная на протоке между двумя озерами, является весьма полезным сооружением для жителей окрестных деревень. Люди учатся ценить свой лес. Крестьянин, получающий за проданный лес наличными, будет всегда проявлять заботу о том, чтобы этот источник дохода не иссяк. Те же, у кого нет такой возможности, напротив, не ценят своего леса, не знают лесоводства, не считаются ни с какими положениями и указами, считая, что это вздор и болтовня и что лес пригоден лишь на то, чтобы сжигать его под пашни. Так поступают жители Хирвенсалми, Миккели и многих других мест. В этих краях крестьянину приходится заготовлять бревна для строительства, а порой и дрова за много миль от дома. Там же, где лес служит источником дохода, крестьяне ежегодно продают его довольно много, и все равно он у них лучше, чем в названных выше местностях. Я спросил у крестьян, живших недалеко от Пухоса и только что доставивших на лесопилку плот из бревен, много ли они продали леса в этом году, и удивился, услышав, что за свои бревна они получили примерно по восемьдесят рублей. Далее я спросил их: «Надолго ли хватит леса, если вы каждый год будете столько вырубать?» Но их не пугало, что запасы леса иссякнут. «В будущем году, – сказали они, – мы начнем рубить в другом месте, в последующие годы еще дальше, пока на том месте, где нынче рубили, не вырастут деревья».

Из Пухоса я выехал вместе с землемером Теленом в имение под названием Леполахти, владельцем которого был его брат. Неподалеку от Пухоса с высокого холма открывался красивейший вид на Оривеси. Будь я художником, я охотно сошел бы с повозки, чтобы запечатлеть на бумаге эту изумительную картину, но я не обладаю таким даром. В имении Леполахти я провел несколько приятных дней.

Наконец 17 июня я вновь отправился в путь и прошел не одну четверть мили обратно по знакомой дороге на Пухос, прежде чем добрался до Нийникумпу и встретился со старым крестьянином Маккойненом, самым известным знахарем в этих краях. Едва перестал дождь, настигший меня в пути, как я уже был в Нийникумпу. Мне надо было решить, куда пойти раньше: к Маккойнену или в находящуюся поблизости господскую усадьбу. Я выбрал первое, прикинув, что Маккойнен охотнее поделится со мною своими секретами, приняв меня за своего, чем если бы я заявился к нему из господского дома. Старик с длинной белой бородой показался мне немного странным, он и правда походил на настоящего колдуна. Я поздоровался и заговорил с ним. Возле старика лежал изогнутый рог для нюхательного табака, из чего я заключил, что он заправский нюхальщик. Я достал свою табакерку и предложил ему щепотку табаку. Должно быть, он подумал, что тут кроется какое-то колдовство, и ни в какую не соглашался брать, прежде чем я сам не взял первую понюшку. Этим я расположил его к себе, и он начал рассказывать о различных чудесных исцелениях.

Одним из лучших способов, по его мнению, был тот, которым он пользовался когда-то при лечении жены некоего купца из Ваасы. Он как-то поехал в этот город и остановился у купца. Жена хозяина страдала тяжелой болезнью, и ни один городской лекарь не мог ее вылечить. Узнав об этом, Маккойнен сказал купцу: «Ваши лекари никуда не годятся, если за много месяцев не могут вылечить несчастную больную, тогда как бедный крестьянин, если пожелаете, возьмется вылечить ее за несколько дней». Купец тут же стал упрашивать Маккойнена исцелить жену, спросив, не надо ли чего-нибудь из аптеки. «Горсть соли, это все, что мне понадобится», – ответил Маккойнен. Сказав это, он пошел в сарай, чтобы никто не мешал ему, прочитал над солью свои заговоры и велел затем растворить соль в воде и давать больной пить. Так и сделали, и госпожа сразу же почувствовала себя лучше, а вскоре и совсем выздоровела. Позже врачи настойчиво выпытывали у него секрет лечения, но он так и не выдал своей тайны. Не буду пересказывать, с какими почестями после этого случая купец принимал Маккойнена, когда тому доводилось бывать в Ваасе. С тех пор прошло уже двенадцать лет, но Маккойнен просил меня разыскать этого купца, объяснил, на какой улице и в каком доме тот проживает, и уверял, что меня примут как нельзя лучше, если я привезу им привет от старого Маккойиена из Карелии.

Для подобных историй, передаваемых нашими финскими мудрецами, может быть три объяснения. Во-первых, кто-то разыгрывает знахаря, притворяясь больным и позволяя ему «исцелить» себя, тем самым укрепляя в нем веру в свои вещие слова. Во-вторых, кто-то на самом деле будучи больным прибегает к помощи знахаря, а потом поправляется, чему есть немало подтверждений. Это могло бы показаться невероятным, если бы мы не знали о силе внушения. Один из представителей высшего сословия из Карелии рассказывал, как заклинатель вылечил его. У него долго болели глаза; было ли у него бельмо или какая-то другая болезнь, теперь не припомню. Естественно, что ему хотелось сохранить зрение, уже настолько ослабевшее, что он не мог читать. Он обращался к врачам в Куопио, которые нимало не обнадеживали его, а, наоборот, утверждали, что со временем он потеряет и остатки зрения. Услышав такое суровое заключение, он отправился в Савонлинна за советом к тамошнему врачу, но тот лишь подтвердил мнение врачей из Куопио. С мрачными мыслями он вернулся домой, где обратился к знахарю, который уверил, что вылечит его за одну ночь. Он подумал: «Раз уж мне суждено ослепнуть, то не все ли равно, на неделю раньше или позже». И согласился. Вечером перед сном знахарь приложил к его глазам какие-то предварительно заговоренные примочки, велел больному лежать с закрытыми глазами, ни в коем случае не открывать их примерно до трех часов утра. Знахарь уверял, что если больной хоть ненадолго приоткроет глаза, он тут же ослепнет и его уже не вылечит никто. Больной дает твердое обещание исполнить все, как велено, и, крепко закрыв глаза, с волнением ждет утра. Наконец в условленное время появляется знахарь и, бормоча заклинания, направляется к больному. Затем он снимает повязку, промывает веки и велит больному открыть глаза. Самое примечательное, что человек сразу же стал хорошо видеть и по сей день не жалуется на зрение. Никто так и не узнал, из чего была сделана та кашица для припарки глаз. Известно только, что от нее исходил ужасно неприятный запах. Я мог бы привести немало подобных примеров исцеления, которые создают широкую известность заклинателю и привлекают к нему страждущих.

Есть еще и третья причина возникновения всевозможных рассказов о знахарях. Дело в том, что они сами их сочиняют и рассказывают людям, чтобы привлечь к себе внимание. Возможно, так же обстояло дело с рассказом Маккойнена об исцелении. Свидетели этого исцеления находятся далеко в Ваасе, сам заклинатель живет в Карелии, не так-то легко все узнать и проверить.

Однако вернемся к Маккойнену. Выслушав множество его рассказов и со своей стороны поведав ему кое-что в том же духе, я попросил его прочесть мне несколько заклинаний. Он ответил уклончиво, что почти все позабыл, но когда я обратился к нему еще раз и прочитал ранее записанные мною руны – согласился. [...] Он начал было читать руны, но остановился и сказал, что для освежения памяти ему надо бы пропустить рюмочку, ибо без этого ему ничего не вспомнить. Я купил для него вина у молодой хозяйки и тем самым испортил все дело. Старец под действием вина стал более разговорчивым, но речь его, невнятная от природы, сделалась совсем невразумительной. Мне было трудно различать отдельные слова, а если и удавалось, нетерпеливый старик не делал передышки, и я не мог записывать. Едва я успевал записать несколько строк, как он перескакивал на другое, так что ничего цельного не получилось. Единственное, что я записал, это кое-какие мифологические имена и названия мест.

Я было собрался в дорогу, но узнал, что сегодня вечером сюда должен прийти портной этого прихода Киннунен. Такие люди обычно знают песни и руны, ибо, работая в разных домах, имеют больше возможностей сочинять либо выучивать их, чем другие. Я слышал, что Киннунен кое-что знает, и решил остаться ночевать. Киннунен и в самом деле пришел и без утайки рассказал мне все, что знал. Жаль только, что знал он не так уж много. Киннунену больше правилось рассказывать сказки, и он пообещал развлекать меня хоть три дня подряд. Но мне не хотелось три дня угощать его вином, а я заметил, что для него это обязательное вознаграждение за труды. Поэтому уже на следующее утро я собрался уходить, но зарядил дождь и задержал меня почти до самого вечера. Итак, я целый день и, признаюсь, с удовольствием слушал сказки Киннунена. Правда, сами сказки не всегда представляли интерес, но их недостатки полностью возмещались умением рассказчика занятно их рассказывать. Интонациями и жестами Киннунен дополнял свой рассказ не хуже иного актера, природные его способности помогали живо и образно представить то, о чем он говорил. [...]

18 июня я пришел в дом священника в Китээ, где пробыл двое суток у Стениуса, замещавшего настоятеля церкви. В деревне Яма, у Пентти Хирвонена, по утверждению ряда крестьян, грамотного и поэтому сумевшего записать множество стихов, я не смог побывать, так как деревня находилась где-то в стороне от избранного мною пути. Вместо этого я отправился к Олли Халттунену в Рупповаара, что поближе. Там я встретил двоюродного брата Халттунена, у которого был лучший в деревне двор. Он приветливо принял меня, пригласил в дом и обещал послать за Олли. Вскоре пришел и Олли, которого все здесь

Карелии рассказывал, как заклинатель вылечил его. У него долго болели глаза; было ли у него бельмо или какая-то другая болезнь, теперь не припомню. Естественно, что ему хотелось сохранить зрение, уже настолько ослабевшее, что он не мог читать. Он обращался к врачам в Куопио, которые нимало не обнадеживали его, а, наоборот, утверждали, что со временем он потеряет и остатки зрения. Услышав такое суровое заключение, он отправился в Савонлинна за советом к тамошнему врачу, но тот лишь подтвердил мнение врачей из Куопио. С мрачными мыслями он вернулся домой, где обратился к знахарю, который уверил, что вылечит его за одну ночь. Он подумал: «Раз уж мне суждено ослепнуть, то не все ли равно, на неделю раньше или позже». И согласился. Вечером перед сном знахарь приложил к его глазам какие-то предварительно заговоренные примочки, велел больному лежать с закрытыми глазами, ни в коем случае не открывать их примерно до трех часов утра. Знахарь уверял, что если больной хоть ненадолго приоткроет глаза, он тут же ослепнет и его уже не вылечит никто. Больной дает твердое обещание исполнить все, как велено, и, крепко закрыв глаза, с волнением ждет утра. Наконец в условленное время появляется знахарь и, бормоча заклинания, направляется к больному. Затем он снимает повязку, промывает веки и велит больному открыть глаза. Самое примечательное, что человек сразу же стал хорошо видеть и по сей день не жалуется на зрение. Никто так и не узнал, из чего была сделана та кашица для припарки глаз. Известно только, что от нее исходил ужасно неприятный запах. Я мог бы привести немало подобных примеров исцеления, которые создают широкую известность заклинателю и привлекают к нему страждущих.

Есть еще и третья причина возникновения всевозможных рассказов о знахарях. Дело в том, что они сами их сочиняют и рассказывают людям, чтобы привлечь к себе внимание. Возможно, так же обстояло дело с рассказом Маккойнена об исцелении. Свидетели этого исцеления находятся далеко в Ваасе, сам заклинатель живет в Карелии, не так-то легко все узнать и проверить.

Однако вернемся к Маккойнену. Выслушав множество его рассказов и со своей стороны поведав ему кое-что в том же духе, я попросил его прочесть мне несколько заклинаний. Он ответил уклончиво, что почти все позабыл, ио когда я обратился к нему еще раз и прочитал ранее записанные мною руны – согласился. [...] Он начал было читать руны, но остановился и сказал, что для освежения памяти ему надо бы пропустить рюмочку, ибо без этого ему ничего не вспомнить. Я купил для него вина у молодой хозяйки и тем самым испортил все дело. Старец под действием вина стал более разговорчивым, но речь его, невнятная от природы, сделалась совсем невразумительной. Мне было трудно различать отдельные слова, а если и удавалось, нетерпеливый старик не делал передышки, и я не мог записывать. Едва я успевал записать несколько строк, как он перескакивал на другое, так что ничего цельного не получилось. Единственное, что я записал, это кое-какие мифологические имена и названия мест.

Я было собрался в дорогу, но узнал, что сегодня вечером сюда должен прийти портной этого прихода Киннунен. Такие люди обычно знают песни и руны, ибо, работая в разных домах, имеют больше возможностей сочинять либо выучивать их, чем другие. Я слышал, что Киннунен кое-что знает, и решил остаться ночевать. Киннунен и в самом деле пришел и без утайки рассказал мне все, что знал. Жаль только, что знал он не так уж много. Киннунену больше нравилось рассказывать сказки, и он пообещал развлекать меня хоть три дня подряд. Но мне не хотелось три дня угощать его вином, а я заметил, что для него это обязательное вознаграждение за труды. Поэтому уже на следующее утро я собрался уходить, но зарядил дождь и задержал меня почти до самого вечера. Итак, я целый день и, признаюсь, с удовольствием слушал сказки Киннунена. Правда, сами сказки не всегда представляли интерес, но их недостатки полностью возмещались умением рассказчика занятно их рассказывать. Интонациями и жестами Киннунен дополнял свой рассказ не хуже иного актера, природные его способности помогали живо и образно представить то, о чем он говорил. [...]

18 нюня я пришел в дом священника в Китээ, где пробыл двое суток у Стениуса, замещавшего настоятеля церкви. В деревне Яма, у Пентти Хирвонена, по утверждению ряда крестьян, грамотного и поэтому сумевшего записать множество стихов, я не смог побывать, так как деревня находилась где-то в стороне от избранного мною пути. Вместо этого я отправился к Олли Халттунену в Рупповаара, что поближе. Там я встретил двоюродного брата Халттунена, у которого был лучший в деревне двор. Он приветливо принял меня, пригласил в дом и обещал послать за Олли. Вскоре пришел и Олли, которого все здесь называли «майстери»[16]16
  Майстери – магистр.


[Закрыть], видимо потому, что у него был довольно разборчивый почерк. Я поинтересовался, много ли стихов он знает, на что он ответил, что много, и после этого знаком вызвал хозяина во двор. Там они, видимо, посовещались, можно ли мне довериться. Дело в том, что финские рунопевцы до сих пор боятся, что их могут привлечь к ответственности за стихи такого рода[17]17
  Дело в том, что финские рунопевцы до сих пор боятся... – Имеются в виду отголоски страха перед проводимой церковью «охотой за ведьмами», которая в Скандинавских странах протекала в XVI – XVII вв. В XVII в. в Финляндии было приговорено к смерти за колдовство 50-60 человек. В судебных архивах сохранилось много дел, свидетельствующих о том, что за исполнение не только заклинаний и заговоров, но и эпических рун привлекали к суду как за колдовство.


[Закрыть]. Это я наблюдал повсеместно. Исподволь и незаметно они пытаются убедить себя, что это не так. Когда, например, я привожу из ранее собранных мною заговоров какое-нибудь сильное заклинание против нечистой силы, у меня нередко спрашивают, где я его записал. Догадываясь, куда клонит собеседник, я обычно отвечаю, что забыл имя человека, который мне дал эти заклинания.

Вскоре Олли вернулся в избу и начал было сказывать свои руны, но с ним повторилась та же история, что и со многими другими, – он никак не мог начать. Я счел не лишним оросить его память вином, и на этот раз мне повезло больше, чем с Маккойненом. Позже хозяин показал мне свою библиотеку, довольно хорошую для крестьянина. Помимо множества духовных книг, здесь были книги «Болезни животных» Ганандера[18]18
  Ганандер Кристфрид (1741 – 1790) – финский ученый, наряду с Портаном заложивший основу для финской фольклористики. В 1783 году издал первый сборник финских загадок (378 загадок с отгадками), в 1789 г. – «Финскую мифологию», которая содержит много образцов эпических рун и заклинаний, а также сведений о народных обычаях и обрядах.


[Закрыть] и несколько книжек Ютейни[19]19
  Ютейни Яакко (1781 – 1855) – финский поэт и просветитель, издал в 1818 г. сборник «Избранные финские пословицы». В одном из сборников Ютейни, содержавшем религиозные и философские воззрения, церковь усмотрела ересь, и весь тираж его был в 1829 г. сожжен на костре.


[Закрыть].

21 июня я отправился в Потоскаваара, где, по моим сведениям, жил рунопевец Юхана Каттилус. Пройдя с четверть мили, я оказался на длинном и узком мысу, вдающемся в озеро Китээ. Здесь стояло несколько домов. Мне предстояло разыскать человека, который перевез бы меня на лодке через залив, по ту сторону которого, в некотором отдалении от берега, на пригорке находилась Потоскаваара. На том берегу со мной приключилось несчастье: когда я, прислонив ружье к дереву, помогал гребцу вытаскивать на берег лодку, ружье упало на камень и вся дробь высыпалась из него. Я подосадовал, но делать было нечего, и по совету попутчика направился к деревне. Хотя мне было известно, что до дома Каттилуса не более четверти мили, я, не найдя тропинки, пропетлял более полумили. Наконец у одного дома на лужайке я увидел девушек за стиркой белья. Я спросил, не Каттилуса ли это дом, но они ответили, что нет, и посоветовали мне зайти в дом и узнать, как пройти к Каттилусу. В доме был мужчина, он показал мне тропинку, по которой я и добрался до нужного места.

Хозяйка радушно приняла меня, и поскольку время было обеденное, собрала мне поесть, так что и просить не пришлось. Старший сын, Юхана, был на рыбалке, но после полудня вернулся домой. Он без отговорок познакомил меня с рунами, вернее, с песнями, которые знал. Прошлой зимой Юхана болел и от нечего делать без чьей-либо помощи выучился довольно разборчиво писать. Теперь он пишет относительно хорошо и, что весьма редко среди крестьян, пишет грамотно, руководствуясь языком библии. Хозяйская дочь, сестра Юханы, так увлеклась чтением сборника рун Топелиуса[20]20
  ...сборника рун Топелиуса... – Сборник С. Топелиуса «Старинные руны финского народа, а также современные песни» вышел пятью выпусками в 1822 – 1831 гг. (о Топелиусе см. вступительную статью).


[Закрыть] и некоторых других моих книг, взятых в дорогу, что чуть не забыла о свадьбе, на которую собиралась вечером. Я хотел в тот же день отправиться дальше, но остался, соблазненный возможностью побывать на свадьбе у соседского парня. Его избранница была из близлежащей деревни, куда за день до этого отправились прибывшие на свадьбу гости. Я же решил побывать только в доме жениха. Весь следующий день я провел у Каттилуса, а вечером мы с Юханом Каттилусом отправились за полчетверти мили отсюда в дом, где проходила свадьба. Хотя я был незваным гостем, но хозяева очень хорошо приняли меня и особенно обрадовались моей флейте. Пока мы ждали молодых, я записал у собравшихся мужчин несколько рун.

Вскоре из дома невесты в сопровождении толпы гостей прибыли новобрачные. Их приветствовали несколькими выстрелами из ружья, я тоже прихватил свой дробовик. В честь прибытия их угостили вином, сам хозяин поднес им во дворе, а хозяйка встретила с кувшином пива в руках. Сват, главная фигура в этой церемонии, лишь после свершения множества обрядов повел всех в дом. После того как он поздоровался, у него, как принято в Саво и Карелии, спросили: «Что нового? На что он по обычаю отвечал: «В миру с миром». На вопрос, кто он такой, откуда родом и за каким делом прибыл, сват отвечал образно. Дескать, есть дело, приведшее его сюда. Он рассказал, что изловил огромного орла, который разбойничал в его курятнике, а кура, схваченная орлом, не захотела освободиться от его когтей. Тогда решили, что она заколдована. И тут стали гадать, откуда же орел родом. А когда он прилетел сюда, то подумали, не тут ли его дом. Вот и пришли узнать. Хозяин, задававший вопросы, заявил, что он не может продолжать беседу, пока гости не покажут паспорт, чтобы узнать, порядочные ли они люди. На это сват ответил, что он и рад бы это сделать, но устал с дороги и хотел бы сначала присесть и отдохнуть. Тогда всех их пригласили к заранее накрытому столу. Невеста села за стол рядом с женихом, а каасо[21]21
  Каасо – в свадебном обряде финнов н западных карел – женщина, сопровождавшая невесту во время сбора свадебных даров и одевавшая ее под венец. В роли каасо выступала обычно старшая сестра или другая близкая родственница невесты.


[Закрыть] и рюткя[22]22
  Рюткя – сваха, сопровождавшая невесту к венцу. В олонецких и архангельских говорах русского языка – брюдги (свадебные гости, женщины со стороны жениха); то же у карел-ливвиков.


[Закрыть] – по другую сторону от нее, сват сел рядом с женихом. По обе стороны от них сели ближайшие родственники, а дальше – кто куда. Сначала за столом пустили по кругу чашу с вином. Когда сват отпил для аппетита, хозяин объявил, что иного паспорта не требуется, и так видно, что они порядочные люди. «Эге, – подумал я, – в таком случае в наших ресторанах полно людей в десять раз «более порядочных»». Предложенная пища не отличалась ни особо искусным приготовлением, ни большим разнообразием: хлеб, масло, рыба (свежая и соленая), похлебка, простокваша и пироги – вот и все. Братина с пивом ходила по кругу. Но я никак не могу похвалить их пиво, качеством оно уступало пиву из Хяме и Уусима и было не лучше обыкновенного кваса. Невеста за первым столом не притронулась к пище, а отведала ее только со второй сменой гостей. Не знаю, откуда такой обычай, возможно, она хотела оказать равное внимание всем гостям, поэтому сначала почтила присутствием тех, кто имел право сесть за стол первым, и стала есть, когда за стол сели все остальные. Таким образом, создавалось известное равенство, и никто из гостей не чувствовал себя обиженным.

Это пример того, как просто крестьянин выходит из затруднительного положения, когда надо оказать честь сразу многим. Я с большим интересом внимал застольной беседе. Хотя среди присутствующих здесь гостей не было ни попа, ни ленсмана[23]23
  Ленсман (фин. nimismies) – государственный чиновник, отвечающий за общественный порядок и осуществляющий прокурорский надзор в своем округе.


[Закрыть] – меня же они считали себе равным и не стали бы стесняться, – здесь все проходило в рамках приличия. Ни сейчас, ни позже я не видел ни одного пьяного, который своим поведением вызвал бы нарекания со стороны окружающих. Это может показаться неправдоподобным, особенно для тех, кто не имел возможности наблюдать финского простолюдина, кроме как в местностях, прилегающих к побережью, где даже в присутствии представителей высшего сословия творится много недозволенного. Но те, кому довелось путешествовать по Карелии и по ряду мест Саво, могут это подтвердить.

После ужина столы были убраны и молодежь стала танцевать в избе, в сенях и на улице. Музыкантов не было, танцевали под песню. Иногда я подыгрывал им на своей флейте, и они были очень довольны и говорили, что у них на свадьбах никогда не было такой музыки. Люди постарше сидели и беседовали о хозяйственных делах, о религии и обо всем, что их интересовало. Иные рассказывали сказки и забавные анекдоты, другие пели песни и руны, третьи играли с молодежью. Поздно вечером молодые отправились на брачное ложе, приготовленное для них в клети. Гости проводили их и, попрощавшись, вернулись, чтобы продолжить свое веселье. Кто-то пошел спать, но большинство праздновало всю ночь.

На следующий день рано утром, часа в три-четыре, снова сели за стол и часов в восемь-девять – во второй раз. Теперь невеста, а правильнее сказать, молодая хозяйка или невестка, обносила всех гостей вином и пивом, и каждый должен был принять стакан из ее рук. После этого она начала раздавать подарки свекру и свекрови, деверям, золовкам и другим близким родственникам, а также свату, каасо и рютке. Дарила рубахи, рукавицы, пояса, носовые платки, носки и пр. Было принято, что невестка сама надевала на свекровь предназначенную той сорочку, но следует заметить – поверх другого одеяния. Некоторое время свекровь оставалась в ней и выглядела очень нелепо; случайный гость мог подумать, что она в сорочке справляет свадьбу сына. Такую же честь молодуха оказывала и свату.

Затем следовал здешний обычай – сбор денег для невесты. Одни давали 75 копеек, другие – 50, самое меньшее – 20 копеек. Многие давали по рублю и даже больше. Когда эти деньги, а также небольшая сумма в пользу бедняков прихода были собраны, начался второй сбор в пользу невесты. Он назывался «выкуп церкви». Каждый, кто желал выкупить церковь, клал на стол монету или, по желанию, бумажные деньги. Положивший деньги последним становился «владельцем церкви», пока не находился следующий покупатель. Я разменял на мелочь около рубля и по крайней мере раз пятьдесят «выкупал церковь» для родного края Хяме, но всегда находился еще кто-нибудь и выкупал церковь для своей деревни или хутора. Это состязание было долгим и принесло невесте много денег. За два сбора выручка перевалила за сорок рублей ассигнациями.

После этого молодая хозяйка принялась хлопотать по хозяйству: помогала накрывать на стол во время обеда и убирать со стола после еды, а также выполняла другую работу. Позже я пожалел, что не ходил в дом невесты и не видел, как там справляли свадьбу. Правда, Каттилус рассказал мне об этом, но лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Говорят, что по прибытии жениха со свитой в дом невесты их встречают примерно с такими же церемониями. Сват обычно придумывает себе имя и утверждает, например, что он сын Ананиаса Великого (имя из библии), что у его господина на самом хорошем и красивом месте чудесный сад, в котором растут всевозможные деревья, кроме одного – цитема (название из библии), и он мечтает, чтобы сад его пополнился еще и этим деревом. На поиски саженца он послал своих слуг. Слуги прослышали, будто бы здесь (в доме отца невесты) должно быть такое дерево, потому-то и пришли сюда с надеждой получить хотя бы веточку, ствол же обещают оставить в целости. Они уверяют, что за веточкой будет самый заботливый уход со стороны их господина, она хорошо приживется и в скором времени даст плоды. Дальше все происходило так же, как в доме жениха, с той лишь разницей, что перед уходом поезжан сват спрашивает, живы ли отец и мать невесты и что они дадут в приданое дочери. Некоторые дают корову, овцу и что-нибудь из одежды, но во всех случаях обязательно следует пообещать дочери косу, серп и косарь[24]24
  Косарь – широкий косой нож с небольшой деревянной ручкой. Им срезали ветки лиственных деревьев (березы, ивы, рябины) для веников.


[Закрыть].

На свадьбах в Карелии встречаются и другие обычаи. В разных приходах они различны, и по ним нельзя составить единой картины свадебного обряда. Порой трудно даже выяснить, все ли эти свадебные обряды имели широкое распространение в прошлом. Некоторые из сохранившихся обычаев, видимо, являются древнейшими, другие, возможно, зародились в более поздние времена. Было бы хорошо, если бы кому-то выдалась возможность побывать на финских свадьбах, присмотреться к обычаям и сравнить их. Только так можно было бы выяснить, что в них восходит к древности, и тем самым была бы проторена дорога для получения более полных знаний как о самой свадьбе, так и о связанных с ней деталях.

Надеясь, что в дальнейшем исследователи расширят круг наших знаний, я все же считаю своим долгом рассказать о свадебном обряде, вернее, об отдельных его чертах у древних финнов. Женитьба – важнейшее событие в их семейной жизни. Из наиболее бывалых мужчин выбирается сват, которому предстоит, образно говоря, с мечом в руке бороться против множества неприятностей, препятствий, опасностей и всякого рода бед. Он должен суметь отразить и предотвратить все зло, насылаемое на него и его свиту завистниками, колдунами и заклинателями. Но это всего лишь подготовка к главному, потому что в доме родителей невесты перед ним встанут другие, более трудные задачи. Благополучно добравшись сюда, сват пускается восхвалять жениха, иногда это делает и сам жених. Перед женихом ставится много условий и заданий, невообразимо трудных и опасных, которые он должен выполнить. Обычно ему предстоит выдержать три испытания. Зачастую эти задания ничуть не легче тех, что назначал Ахиллес Ясону[25]25
  ...что назначал Ахиллес Ясону... – В древнегреческом мирe об аргонавтах трудные задачи Ясону задает царь Колхиды Эет. Ахиллес назван здесь Лённротом по ошибке.


[Закрыть], когда тот добывал золотое руно. Когда наконец жених справляется с третьим, последним заданием, его, бывает, и не засчитывают, хотя и отдают девушку жениху.

Следовало ли в этом случае еще и платить за невесту, иными словами, продавали ли родители свою дочь – по этому вопросу нет единого мнения. Некоторые утверждают, что дело обстояло именно так. Основанием для такого утверждения является якобы старая руна, которая переведена на шведский в труде Рюса «Финляндия и ее обитатели», страница 13. Но прочтя последние строки этой руны, можно с таким же успехом утверждать обратное. Сперва жених рассказывает своей избраннице, что он дал, а вернее, подарил ее родителям и ближайшим родственникам (чтобы склонить их отдать ему невесту), на что невеста отвечает: