Текст книги "Королевства Загадок"

Автор книги: Элейн Каннингем

Соавторы: Джефф Грабб,Эд Гринвуд,Джон Кинг,Томас Рейд,Кейт Сторм,Мэри Герберт,Брайан Томсен,Дэйв Гросс,Джеймс Лаудер,Стивен Браун
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

– Я всё утро не покидал своего участка, – сказал северянин. Тон его голоса смягчился, но всё равно оставался угрюмым и недружелюбным.

– Да, этому верю, – признал Огден.

Эриксон заворчал, одобряя такой ответ, но затем выпятил челюсть, будто защищаясь:

– Тогда что тебе здесь нужно?

– Хмм, – только и ответил констебль, бросая последние взгляды на обстановку, затем вновь вышел наружу. Там он увидел, что напряжённо хмурящийся Портной возвращается из сарая.

– Только овцы, – отчитался юноша. – Овцы, корм и всё остальное, что ожидаешь увидеть в сарае.

Его дядя лишь кивнул. Он был близок к тому, чтобы определить связь между домами Эриксона и Коула. В большинстве своём два этих жилища не могли быть ещё больше непохожи друг на друга. И всё-таки что-то продолжало сверлить разум констебля. Ах да, мужчина ещё и поприветствовал его именно так, «констебль». Он знал, что в деревне сегодня неприятности.

– Зачем бы человеку вырезать лёд из пруда? – спросил Огден, обращаясь больше к себе, нежели к племяннику.

В любом случае, парнишка ответил:

– Буэ. Кто вообще будет пить воду оттуда? – даже он знал, что от стоячей воды, пусть даже и замороженной, выпившему, скорее всего, поплохеет.

– Да и чистого снега кругом полно.

Портной пожал плечами и взглянул на лицо дяди. Брови Огдена сошлись в нетерпеливом сосредоточении. Юноша повторил это выражение. Семейное сходство было потрясающим, тем не менее, никто из ффолков его не замечал.

– Он не хотел достать что-то из озерца… – неуверенно начал трактирщик.

– …Он хотел что-то туда положить! – закончил за него племянник, широко улыбаясь.

– Пойдём, посмотрим, – позвал Огден. Они оба зашагали к замёрзшей воде.

– Хватит, – загремел за их спинами голос. Обернувшись, пара увидела Эриксона, всё ещё сжимающего кочергу. Её конец светился красным. – Вы уже достаточно осмотрели.

– В общем-то, верно, – согласился Огден. Теперь он знал, что точно должен быть привести с собой больше людей. Он понял, как Эриксон убил мага, понял, на что тот рассчитывал. К тому времени, как трактирщик вернётся с подкреплением, Эриксон уже сможет уничтожить улики вместо того, чтобы просто спрятать. Но как северянин отреагирует, если они с Портноем останутся?

– Ну, тогда мы пойдём, – предложил констебль. – Двигайся, парень.

Он похлопал племянника по локтю, хотя глаза неотрывно следили за раскалённым прутом в руке северянина. Портной последовал бездумно, всё ещё размышляя над тем, что же Эриксон мог положить в холодную воду.

Они подошли к пруду тем же путём, которым пришли. Эриксон следовал за ними. Когда трактирщик оглянулся, то увидел, как нервно ходит ходуном кончик кочерги, и в то же мгновение пожалел, что притащил с собой Портноя. Присутствие здорового парня служило бы сдерживающим фактором для большинства людей, но Эриксон был в отчаянии, а потому опасен. Огден ускорил шаг, и племянник сделал то же самое.

– Достаточно далеко, – теперь голос северянина спокойный и уверенный. Огден знал, что это означало – их конвоир принял решение.

– Беги, парень! Приведи помощь! – Огден толкнул Портноя и повернулся, встречая крепкого громилу. Может, у него и не получится обезвредить противника, но по крайней мере он выгадает для паренька достаточно времени, чтобы вернуться в деревню. Эриксон громко и низко заревел. Рывком завершив поворот и встав лицом к лицу с нападающим, констебль низко присел, подняв вверх левую руку. И почувствовал, как удар железного прута сломал кость.

Вся сила вмиг покинула изувеченную руку, а северянин уже вновь занёс раскалённый стержень. Лицо Эриксона превратилось в мешанину вен и жил; он скривился так сильно и яростно, что его рот угрожал занять собой все остальное пространство. Его глаза закатились.

Он превращается в берсерка, мимоходом подумал Огден. Он разорвёт меня на куски. Констебль собрался и шагнул к врагу, вложив затем весь свой вес в один низкий, стремительный удар. Его кулак врезался точно ниже грудной клетки Эриксона, и зловонное дыхание громилы зарядом ударило в лицо Огдена.

– Угх! – белые хлопья усыпали его бороду, но Эриксон лишь улыбнулся ещё шире. – Ха!

И он впечатал свой лоб в лицо Огдена. Трактирщик почувствовал, как нос сплющился с тошнотворным хрустом. Перед глазами вспыхнул красный свет. Он почувствовал, что его мозг неприкаянно болтается где-то внутри черепа, а земля ходит волнами под ногами. Констебль попытался отступить, но ноги подвели его – столкновение от тяжёлого удара об землю выбило весь воздух из лёгких. Огден беспомощно лежал в снегу.

А Эриксон возвышался над ним – гигант на фоне белого неба. Обеими руками он поднял кочергу над головой. Чёрный стержень вздымался всё выше и выше – так высоко, что уже мог бы пронзить и крышу мира, подумалось Огдену. А потом он увидел, что поднимается и сам Эриксон.

– Нет! – хриплый крик принадлежал Портною, но всё, что трактирщик мог увидеть, это большую неуклюжую фигуру северянина, летящую по воздуху. Затем услышал тяжёлый хлопок и неразборчивый всхрюк. Он всё ещё ощущал свои конечности, словно марионетка с обрезанными нитями, но всё же смог развернуться на звук.

Менее чем в пяти метрах лежал Эриксон, оглушённый и потрясённо моргающий. Большая тень ползла к нему по снегу, а сразу за ней – тяжёлые, всё ускоряющиеся шаги Портноя.

Северянин поднялся навстречу новому врагу – его ярость угасла, но воля отчаяния по-прежнему с ним. Металлический прут так же остался в его хватке.

– Портной, нет! – попытался крикнуть его дядя, но голос был таким же слабым, как и избитое тело. Да и парень не услышал бы сейчас даже самый громоподобный рёв, судя по целеустремлённому наклону головы.

Юноша достиг обидчика, когда Эриксон замахнулся своим оружием. Палка ударила Портноя по большому круглому плечу и погнулась, но удар того даже не замедлил. Оба здоровяка повалились на землю, и Огдену показалось, что он почувствовал дрожь от столкновения. Констебль попытался встать, но смог лишь опереться на четвереньки. Взглянув вверх, он увидел, что Эриксон и Портной уже поднимаются. И теперь железный прут был у мальчика.

Северянин посмотрел на искорёженное оружие в руке парня, а затем на лицо своего противника, который как будто даже не заметил могучего удара. После этого развернулся и бросился наутёк.

Портной кинулся за ним.

– Стой! – просипел Огден. Голос возвращался, а с ним и часть силы. Он с трудом встал на колено и неопределённо махнул в сторону убегающего фермера. – Смотри, куда он идёт.

Эриксон бежал неуклюже, подволакивая одну ногу по скользкому льду пруда. Пока пара наблюдала, нога громилы вывернулась, и тот с ужасающим треском упал навзничь. Даже с такого расстояния Огден смог увидеть синие линии, расходящиеся из-под тела рухнувшего мужчины.

Он попытался подняться, но сперва одна, а затем и другая нога провалились через растрескавшуюся поверхность прямо в бесстрастную воду. Кривые клыки льда скрипели и стонали, и северянин погружался всё глубже. Шаря руками в поисках спасения, он его не находил. Констебль встретился взглядом со своим противником в последний раз, после чего лицо громилы застыло. Не издав ни звука, Эриксон исчез в ледяном озере.

-… И когда мы обыскали пруд в том месте, где он вырезал кусок льда, мы нашли сумку, – голос Портноя стал низким и пугающим. Похоже, в нём открывался талант рассказчика. Для него это было не так-то и просто, ведь он всегда чувствовал себя неловко в местах скопления народа. Он также оставил в стороне те моменты рассказа, где он испугался больше всего – и это тоже помогло.

– А что же было внутри? – театрально прошептала Энид. Она уже слышала эту историю раньше, но всё больше других жителей собирались у дверей «Рогача», ожидая, пока лорд Доннелл и Огден закончат обсуждать дневные события. Среди присутствующих были и охранники лорда, которым самим было приказано ждать снаружи вместе с остальными. Как и прочие, они сгорали от любопытства и желания узнать больше про смерть мага Коула. К счастью, для этого в их распоряжении имелся этот большой парень.

– Кот волшебника!

После первых понимающих охов, аудитория обескураженно затихла.

– Кот? – Мэйн опоздал, и теперь был озадачен откровением Портноя.

– Он был его фамильяром, понимаешь? Если погибает фамильяр – умирает и маг, – Портной не знал этого наверняка, пока ему не рассказал дядя, который и сам проконсультировался у Меган – все были вполне уверены, что она ведьма, хотя у неё и не было собственного фамильяра.

– Оу! – теперь слушатели кивали и подталкивали друг друга локтями.

– Дядя Огден увидел молоко и разбитую миску в доме Ниала. Эриксон слишком злобен, чтобы наливать животным молоко, поэтому он, должно быть, выставил его, чтобы заманить бедное существо поближе. Затем схватил, сунул в картофельный мешок и утопил в пруду.

– И так Ниал убил Коула, даже не покидая собственных угодий, – подытожила за парня Энид. Мэйн одарил их с Портноем подозревающим взглядом – который заставил большого юношу почувствовать себя неуютно, но в то же время со смутной гордостью.

– А почему вы не видели кошачьих следов, ведущих с дому Ниала? – весьма разумно поинтересовался один из жителей постарше.

Портной кивнул, ожидая и такой вопрос.

– Кот пересёк пруд, а там ветер сдувал снег прежде, чем ему удавалось лечь плотным слоем. А там, где он шёл от водоёма до двери, Ниал затёр его следы своими. Потому тропинка так плутала – ему пришлось ходить везде, где прошло животное…

За спиной Портноя открылась дверь таверны. Наружу вышел лорд Доннелл, высокий статный мужчина с аккуратно подстриженной тёмной бородкой. Его синий зимний плащ выглядел лучше, чем одежда окружающих, но не настолько, чтобы казаться не к месту. Позади стоял Огден – его сломанную руку перетянули и наложили на неё шину, и теперь она висела на чистой льняной перевязи. Сломанный нос заплыл и почернел, но почти вернулся в исходную форму. Лица обоих мужчин приятно румянились – и не сказать, чтобы только от того, что они сидели слишком близко к очагу.

– Да начнутся сплетни! – объявил Доннелл. В его глазах читалась усталость – от путешествия, от печальных новостей, не говоря уже об огденовском эле – но он выглядел удовлетворенным, если не обрадованным, докладом его констебля.

– Подозреваю, с этим ты слегка опоздал, – обронил Огден, глядя на племянника. Большой юноша выглядел словно ребёнок, которого застукали за воровством соседских яблок.

– Но я думал, не будет ничего страшного в том…

– О, ничего страшного и нет, приятель, – вмешался Доннелл. – Но рассказал ли ты всю историю? – он повернулся к толпе. Заходящее солнце заставляло его отбрасывать густую, здоровенную тень на стену здания. – Рассказал ли ты о том, как сразился с Ниалом Эриксоном один на один, победив вооружённого воина-северянина голыми руками?

– Ну…

– Ты это сделал? – взгляд подозрения от Мэйна превратился во взгляд почтения. Мальчик никогда не увидел, что Энид тоже посмотрела – без удивления, но с нежностью – и улыбнулась Портною.

– Я знала, что ты не рассказываешь свою часть, – сказала она.

– Ну…

– Ну что ж, – продолжил лорд Доннелл, приглашая возбуждённую толпу зайти в тёплые объятья «Рогача», где они услышат окончание истории из уст самого Огдена. – Воистину, да начнутся сплетни!

ОКНО-РОЗА

Монте Кук

Вопреки всему, я надеюсь, что никто никогда не прочтет эти строки.

Правда открылась мне лишь позавчера, но подозреваю, все началось за несколько недель до этого. Как вы поймете позже, первым звеном в цепи событий стала моя поездка в аббатство Бифора. В тот день его сносили, поэтому я должен был приехать. Верховный Хранитель Мудрости Тессен был моим наставником, и, присутствуя там, я словно бы в последний раз выражал свое уважение старому другу.

Стояла поздняя осень. День выдался пасмурным и серым, буйствовал студеный северный ветер, остервенело терзая людей ледяными когтями. Все они наглухо закутались в свои плащи, словно облачась в броню, чтобы противостоять хищным атакам холода. Я удивился тому, как много людей пришло на распродажу аббатского имущества, которая тогда проводилась.

На самом деле старое аббатство уже много лет не действовало. Тем не менее, до недавних пор оно еще служило окружающим общинам местом богослужений раз в десятидневку и укрытием во время ненастной погоды. Однако теперь западная стена начала обваливаться, и крыша просела так сильно, что местные каменщики объявили – находиться в здании больше небезопасно. Несколько лет назад, после смерти епископа, аббатство перешло к человеку по имени Грил. Я так и не определил точно, какое положение он занимает в церковной иерархии, если оно у него все же есть. Грил заявил во всеуслышание, что, поскольку у него нет денег на проведение необходимых ремонтных работ, он распродает не только церковную утварь, но и камень аббатских стен. Также Грил высказал надежду, что вместе с вырученными за это деньгами он построит для местных жителей новую церковь, посвященную Огме.

Я стоял возле пришедшего в упадок здания и наблюдал, как молодые люди выносят скамьи, кафедру и даже каменное навершие алтаря на пустынный, покрытый листьями двор. Я смотрел, как люди приходят и уходят, покупая старую утварь, которая служила аббатству и его прихожанам на протяжении поколений. И позже в тот же день (а пробыл я там долго) увидел, как те же работники берутся за молотки и другие инструменты. Вскоре я узнал, что камни аббатских зданий пойдут на постройку фермерских домов и стен пастбищ.

Что-то (возможно, судьба, хотя теперь я не так уверен в этом) заставило меня поднять взгляд к крыше аббатства. Там, высоко на фронтоне, находилось чудесное окно-роза. Оно крепко запало мне в память еще с тех пор, как я был здесь послушником: круглое окно, выложенное пластинами светлого, голубовато-зеленого стекла, которые образовывают чрезвычайно сложный узор в виде розы. И хотя витраж выглядел тусклым в такие сумрачные дни, как этот, я знал, что даже малая толика солнечных лучей заставит его сверкать, словно это драгоценный камень, переливающийся мириадами искр.

Я покинул свой наблюдательный пост и направился к человеку, именовавшему себя Грилом, выудив из внутреннего кармана плаща мешочек с золотом – всем, что у меня при себе было. Когда я начал говорить, Грил повернулся и взглянул на меня с неприязнью.

– Прошу прощения, сэр, если я правильно понимаю, вы продаете аббатские… хм… наделы. – Его взгляд смягчился, и я продолжил. – Так вот, возможно, вы не знаете, но когда-то я занимал здесь должность послушника-искателя, прежде чем получил собственный приход, а Верховный Хранитель Мудрости Тессен, тогда еще простой священник, был моим наставником.

Грил обладал тусклыми темно-серыми глазками и растянутым в тонкую линию ртом, он скрестил руки на груди, но не проронил ни звука.

– Словом, – продолжил объясняться я, – вон тот старый витраж много значит для меня. – Я показал на окно-розу, а глаза Грила проследили за моим жестом. – Я бы хотел поставить витраж в собственной церкви, и поэтому охотно заплачу вам за него.

– Неужели. – Грил не спрашивал, а утверждал.

Когда он повернулся ко мне вновь, его узкие губы были напряжены, а в глазах появился огонек.

– Да, витраж был бы прекрасной… – я искал подходящее слово, – …памятью о Верховном Хранителе Мудрости и его непоколебимой вере.

После этой фразы Грил ощерил зубы в улыбке, похожей на широкий и кривой оскал хищника. Не сказал бы, что она мне понравилась.

– Согласен, – проговорил он наконец. – Замечательная память. Он был примером для всех нас.

Грил протянул руку, и я опустил на нее кошель. Высыпав монеты на широкую холеную ладонь, он стал медленно их подсчитывать. Это зрелище смутило меня, так что я перевел взгляд на окно-розу. Пусть оно дорого мне обошлось, я знал, что еще долгие годы буду любоваться им и радоваться такой памяти о Тессене.

Довольный платой, Грил приказал работникам взобраться наверх и осторожно снять витраж для меня. Я прибыл в аббатство на своем маленьком фургоне, в котором для него как раз хватало места. И после всего случившегося, когда позднее я направлял упряжку по долине к моему приходскому дому, мне казалось, что так и предначертано судьбой.

На следующей неделе я на свои средства нанял несколько человек затем, чтобы они пришли в храм и помогли мне установить витраж высоко над полом в святилище. Оттуда, по моей задумке, сияющий свет должен был литься сквозь него на прихожан во время каждой Связи, нашего утреннего, и Клятвы – вечернего ритуалов. Витраж прославит Огму так же, как и вера Верховного Хранителя Мудрости Тессена. Это грело мне душу. После того, как витраж водрузили на его новое место, я заметил, что юный Феслан, мой искатель, буквально заворожен им.

– Витраж изумительно красивый, – пояснил он, – Но и очень уж чудной.

Тогда и я взглянул на окно, а затем на полноватого Феслана:

– Чудной?

– Прости меня, брат, это сказано не в обиду. Смотрится он хорошо, вот только… его узор. Каждый раз, как взгляну на него, я замечаю что-то новое. Стекло как будто выложено чуть другими гранями или же свет по-новому заиграл на его изгибах. Да, точно. Эти изгибы так завораживают…

Я всмотрелся в витраж снова, и мне пришлось признать, что Феслан прав. Его изгибы действительно зачаровывали взгляд.

– Мастерство тех дней не знает равных до сих пор, – изрек я, думая, что старики всегда говорят молодым нечто подобное. Я улыбнулся от этой мысли, а затем и мальчику, ведь мы оба купались в благословенных солнечных лучах и любовались красотой окна-розы.

Неделя шла за неделей, я погрузился в другие заботы. Согласно заветам Огмы, Владыки Знаний и Мудрого бога, его служители должны распространять знания и обучать прихожан, а также следить за их благополучием, чем мы ведем их к просвещению. Благодаря этому у приходского священника несметное количество обязанностей, но, я думаю, сейчас не время все перечислять. Достаточно сказать, я с головой ушел в них и потому мало обращал внимание на то, что юный Феслан до сих пор восхищен витражом. В одну из ночей, после Клятвы, когда мы завершили все наши дела и перешли к скромному ужину, он рассказал мне, что видел в окне нечто необычное. Я страшно устал и лишь в пол-уха слушал, как он объясняет мне:

– Скорее всего, внутри витражного узора или на гранях стеклянных пластин.

Мы сидели за небольшим деревянным столом в комнате, которая находится в задней части церкви, бок о бок с нашими спальнями. Было темно, свет шел только от лампы на столе, стоявшей в центре нашего скудного пиршества.

– Скорее всего – что? – переспросил я с полным ртом хлеба.

А вот юному послушнику кусок в горло не лез от волнения.

– Как я уже сказал, брат, – ответил он, – мне показалось, что там, в окне, что-то двигалось, когда садилось солнце.

– То есть свет как-то по-особому переливался на поверхности стекла? – уточнил я, глотая.

– Да, наверное, – Феслан опустил взгляд.

– Что значит “наверное”?

– Ну, хорошо, это не могло мне померещиться, – произнес он, посмотрев прямо в мои глаза. – Они двигались.

– Что двигалось?

– Силуэты в окне. Как будто с другой стороны что-то было.

– Может там и находилось что-то по другую сторону, Феслан. – Я ощутил прилив слабого раздражения. – Например, птица?

– Но я вышел на улицу и посмотрел, – возразил он. – Ни души.

Я допил последнюю каплю из чашки и встал.

– Тогда это и в самом деле был свет заходящего солнца, который мерцал на стекле, – заключил я. – А сейчас хватит об этом, Феслан. Пора спать.

После этого мы разошлись. Феслан никем не стал бы без своего послушания. Это все из-за меня.

Но сперва позвольте мне закончить рассказ.

Прошло еще два дня, и Феслан больше ни словом не обмолвился о витраже. Он стал тише воды, ниже травы и вяло выполнял свои обязанности. Я понимал, что мне нужно поговорить с ним, но попросту был слишком занят и отложил на потом, когда найдется время.

В ночь на вторые сутки, уже после возвращения в спальню, я различил странный шум. Я читал в постели, как частенько это делал, прежде чем погасить свою лампу и уснуть. Шум повторился вновь. Звук был такой, как если бы он шел со двора церкви. Возможно, кто-то стучал в дверь. Я заложил книгу закладкой, отбросил одеяло и прямо в ночной рубашке направился ко входу в церковь. Шум раздался снова, и я поразился тому, как он напоминает мне царапанье, будто бы что-то скреблось о наружную стену здания.

Каменный пол холодил мне босые ноги, поэтому я поспешил через темноту, и только то, что я знал церковь как свои пять пальцев, помогло мне ни на что не наткнуться, пока я не вошел в святилище. В нем, сквозь витраж, брезжил свет полной луны, освещая мой путь к притвору и двери.

Хотя ночь – опасная пора даже для нашей мирной долины, я никогда не запирал дверь и верил, что храм всегда должен быть открыт. Здесь в любой час столь же радушно примут бедняков, как и тех, кто нуждается в знаниях – священном даре Огмы. Я распахнул дверь и выглянул в ночную темень, в которой резкий ветер ожесточенно гонял мертвые, коричневые листья по всему церковному двору.

Я не заметил чего-то необычного.

Снова послышалось царапанье. Что-то скреблось о каменную стену храма снаружи. Дерево? Звук был громкий, отчего я подумал, что лучше его проверить, и, несмотря на отсутствие обуви, плаща и света, переступил порог. Я обошел вокруг здания, но так ничего и не увидел. Нет, дерево росло не настолько близко, чтобы касаться ветвями стен. И человека или зверя, которые подняли бы шум, тоже было не видать, правда, зрение нередко подводит меня ночью, а было совсем темно.

Но разве сияние полной луны не освещало церковь через витраж? Я посмотрел вверх. Небосвод скрывался за плотными облаками. Кроме того, я знал точно, поскольку тогда еще находился в здравом рассудке – той ночью не должно было быть полнолуния.

Я возвратился в церковь. Да, все святилище и неф по-прежнему заливал холодный, синеватый свет, и шел он через окно-розу. Я всматривался в витраж, понимая, что мне нужно проверить все еще раз, и потому, закаляя себя холодом, вышел на улицу снова.

Света не было. Обогнув здание, я поспешил к северной стороне церкви, к стене, на которой находилось окно-роза. Света не было. Я взглянул на витраж, но он выглядел так же, как и всегда, по крайней мере, насколько я разглядел во мраке.

И вновь я вернулся в святилище. Да, его, по-прежнему заполняло сияние луны (было ли оно тогда тусклым?). Я посмотрел на окно-розу, потом на освещенную церковь. Я стоял между множеством деревянных скамей в нефе, ведущем к алтарю, а свет отбрасывал тень от витража на все, что меня окружало. И кровь застыла у меня в жилах, ведь не тень в форме розы вырисовывалась там, как должно было быть, а очертание какого-то огромного, ничем не походящего на человека чудовища! Когда я посмотрел себе под ноги, то обнаружил, что стою прямо в разверзшейся пасти теневой твари.

Я побежал. Бросился к задней части церкви, зовя Феслана. Он вышел из своей комнаты, его взгляд был встревоженным и сонным. Без лишних слов я схватил с тумбочки чистый свиток, служащий символом могущества Огмы, и привел Феслана в неф.

Всюду царила тьма.

– Зажги свет, – велел я шепотом.

– Что случилось?

– Зажги свет!

Он запалил одну из многочисленных свечей, окружавших алтарь, и понес ее вперед. Сейчас мне подумалось, что Феслан знал церковь так же хорошо, как и я, потому что он нашел во тьме кремень, чтобы с его помощью зажечь свет. Ох, Феслан…

Как бы там ни было, свет свечи выхватил из мрака большую часть комнаты, хотя и смутно. Я с опаской посмотрел вокруг, в первую очередь на пол, где была тень, а потом на витраж.

– Пожалуйста, брат, – попросил Феслан. – Скажи мне, что тебя встревожило.

– Думаю, я что-то заметил, – осторожно произнес я, продолжая осматриваться кругом.

Он спросил сразу же, без раздумий:

– В витраже?

– Да, похоже на то. На самом деле это была тень, отбрасываемая светом через окно-розу.

Феслан посмотрел на меня. Множество вопросов читалось в его взгляде. У меня были те же вопросы.

– Не представляю, что это было, сын мой, – я положил руку на его плечо и, в последний раз взглянув вокруг, повел обратно к нашим комнатам.

Я взял у него свечу.

– Огма присматривает за нами, Феслан. – сказал я, – Просто мы этого не осознаем, но уж будь уверен, ведь от него ничто не скрыто, даже когда это секрет. К тому же, если ночные видения часто пугают, восход солнца всегда рассеивает страхи. Все будет хорошо. Лучше бы мне помнить об этом, а не пугаться теней в моем-то возрасте.

Феслан улыбнулся и кивнул.

После того, как юноша вернулся в свою комнату, я замедлил шаг и, все еще держа свечу в руке, направился к входной двери и запер ее. Я не остановился, чтобы посмотреть на витраж.

На следующий день, просто чтобы обезопасить церковь, я совершил все благословения и изгнания, которым меня когда-либо учили, надеясь, что божественная сила сможет очистить витраж и само святилище. Эти защитные ритуалы и молитвы, безусловно, должны были оградить нас от любого зла, какое бы там ни находилось минувшей ночью.

Остаток дня я провел, выхаживая заболевшего Маккиса Хиддла, который жил в нескольких милях дальше по дороге. Мой пост хранителя мудрости сделал меня также и самым сведущим лекарем в нашем захолустье. Так или иначе, вернулся я, когда совсем стемнело. Как и предыдущей ночью, ветер дул с севера, доставив мне немало холодных и неприятных минут в дороге. Я освободил лошадей от упряжи и завел их в стойла конюшни, что за восточной оконечностью церкви. Кони казались встревоженными, всхрапывали и переступали с ноги на ногу до тех пор, пока я не успокоил их яблоком, которое приберегал для себя. Я направился к входной двери в церковь, огибая здание с севера, и взглянул наверх.

Как раз в это же время по другую сторону цветных стекол двигалась тень. Она была большой – достаточно большой, чтобы быть человеком. И сперва мне пришло в голову, что это Феслан. Неужели ему как-то удалось туда забраться? Я поспешил в святилище, но оно встретило меня лишь тишиной, а витраж выглядел так же, как и обычно.

Комната озарялась лампой, стоявшей на алтаре. Феслан знал, что я вернусь поздно, и по обыкновению оставил ее для меня. К тому же, наверняка немного еды и вина дожидались меня на столе. Улыбнувшись при этой мысли, я вздохнул – выставляю себя дураком из-за всех этих глупостей. После этого я быстро поужинал и отправился спать.

Той ночью страх вырвал меня из сна. Звук царапанья вернулся. Он отдаленно напоминал то, как собака, в надежде попасть внутрь, скребется в дверь хозяйского дома. Большая собака. От углей, тлевших в жаровне и тщетно пытавшихся прогнать холод из комнаты, я зажег прикроватную лампу и, когда вышел, то заметил, что дверь спальни Феслана уже открыта. Я заглянул туда, но комната была пуста. Похоже, мальчик уже встал – неужели он тоже проснулся от шума?

И тут я услышал крик.

Я сломя голову понесся в святилище, и пламя моей лампы едва не угасло, схлестнувшись с потоком холодного воздуха. Я лихорадочно огляделся.

– Феслан?

Мой голос поглотила мрачная пустота комнаты. Как получилось, что я стал бояться собственного святилища?

– Феслан, мальчик мой, где ты?

Никто не ответил.

Мой взгляд задержался на витраже. Мне показалось, что по его поверхности движутся темные фигуры. Снова игра света? (Сколько еще я мог повторять себе эти слова?)

Я горел желанием исследовать окно-розу поближе, но без лестницы мне никак бы не удалось подняться на такую высоту и, к тому же, было бы сложно осматривать его в темноте. Я снова позвал Феслана.

Выйдя на улицу, я проверил конюшню. Лошади и фургон все еще были там. Я обыскал всю округу, продолжая звать моего юного друга.

– Феслан!

К тому времени, как я вернулся к поискам в церкви, уже забрезжил рассвет, и можно было задуть лампу. Я знал, что нужно делать. Вернувшись в конюшню, я взял лестницу, а затем, несмотря на ее вес и размер, занес внутрь святилища и установил под витражом. Точно не знаю, что я думал найти, поднявшись по ней, однако, подхватил тяжелый подсвечник из алтаря и крепко сжал его в ладони. Сделав глубокий вдох, я начал взбираться.

Добравшись до верха, я вцепился в последнюю ступень лестницы одной рукой, а другой перехватил подсвечник на манер оружия. И заглянул в окно.

Я не поверил своим глазам. Вглядываясь в витраж, я наблюдал какое-то другое место – это был не церковный двор. Вместо него, передо мной открылось неведомое инфернальное царство теней, в котором покрытые слизью существа скользили по изломанной и жуткой местности. Что-то пронеслось по небу на крыльях, как у летучей мыши, казалось, что жирный след тянется от них за этим созданием. Окно не выходило на другую сторону. Или, вернее, выходило, но не наружу, а Вовне, на Внешний план. В ту секунду мой взгляд проник за завесу нашего мира. Меня как громом поразила мысль – там, по другую сторону окна-розы, лежит другое измерение, один вид которого повергает в дрожь. А еще я осознал, что его обитатели хотели попасть на эту сторону – в наш мир.

Боги! Меня тут же разом осенило: этот витраж – вместилище зла. Больше не существует (а, может, никогда и не было?) изящного творения некого стекольщика, теперь его не назовешь всего лишь кусочками синевато-зеленого стекла, искусно собранными в узор. Витраж стал колдовской и порочной вещью. Он показал мне то, с чем ни одна живая душа вовеки не должна была столкнуться. Но что еще я мог извлечь из увиденного? Был ли витраж разновидностью портала или же это дверь?

Я поднял подсвечник повыше, мои глаза слезились от страха и ненависти. Я собирался разбить стекло – уничтожить витраж вместе с его злом, стереть тот отвратительный вид, который жил в нем. Это не было бы варварством или кощунством, ведь на самом деле окно-роза не принадлежало этому святому месту, и все же я остановился. Мне в голову пришла одна мысль (откуда?). Если бы я проломил витраж, то уничтожил бы его или, наоборот, вызволил тех существ, которые клокотали и корчились в этом инфернальном царстве? Предотвратил их прорыв сквозь окно-розу или же открыл бы им проход, разрушив витраж? Вор в ночную пору часто разбивает окно, чтобы забраться в дом. Уничтожив его, я только сыграю им на руку и помогу без помех вторгнуться в наш мир.

Мне нужно было все взвесить, но так, чтобы не приходилось при этом удерживать шаткое равновесие на самом верху лестницы. Оттуда я все еще видел это царство кошмара, и, что гораздо хуже, думаю, здешние существа тоже заметили бы меня. Я спустился вниз и тяжело осел на пол возле алтаря.

Я был в полной растерянности. Что мне делать? Куда пропал Феслан? Это его крик я слышал или чей-то еще? Вдруг он каким-то непостижимым образом канул в витраже? Казалось, это невозможно. Что Тессен сделал бы в такой ситуации?