Текст книги "За все уплачено"

Автор книги: Елена Зыкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

Тетку это поражение в битве так огорчило, что в полдень она с шумом и гамом привезла на детской коляске новый телевизор из магазина – большой, куда как лучше, чем у Нинки. Подвернувшийся шофер Вася телевизор этот тетке Прасковье в квартиру поднял и установил, после чего опять ушел пить пиво и не вернулся до утра.

А тетка после приобретения телевизора окончательно перестала появляться во дворе среди старух на скамейках, а сидела у ящика и выходила за продуктами через два дня на третий. Холодильника у нее не было, и как ее запасы не гнили, и ума нельзя было приложить. Но, скорее всего, у нее и гнить было нечему, потому что кашками да чайком в основном поддерживала свои силы Прасковья. А по подсчетам Натальи, деньжищи, и немалые деньжищи, у Прасковьи были. По всем прикидкам так получалось, что у соседки не менее как тридцать, а то и все сорок тысяч, то есть примерно две, а то и три машины «жигули» купить может. А если пересчитывать ее заначку на бутылки, то получалось несколько грузовиков отборного портвейна.

Возвращение телевизора на родную кухню подруги отметили нешумным банкетом и бодрым тостом приветствовали появление на экране диктора Кириллова в программе «Время», словно после отсутствия домой вернулся близкий родственник.

Утром проснулись пасмурные, кое-как попили спитого чаю, прикусили по баранке и доели вчерашнюю рыбу хек.

– Что ж мне делать? – спросила Нинка. – Видишь вот, в официантки у меня не получается.

– И не получится, – мрачно ответила Наталья.

– Это почему же?

– Блеска в тебе нету. Рано тебе в ресторан.

– А куда же, по-твоему, не рано?

– А поди-ка ты, как вся ваша приезжая братия, на стройку! Ты баба здоровая, там вместо какого-нибудь механизма тебя пристроят, вот и будешь камни ворочать или кирпичи дробить, на что ты еще пригодна?

– Я не знаю, что мне там делать!

– А научат! Там всех берут и учат!

– А «художественного просмотра» там нет?

– Нет! Но если зазеваешься, то у тебя под юбкой все просмотрят, не сходя с рабочего места! Ребята там лихие.

Нинка подумала и решила, что это правильно: никакого хорошего места в Москве ей сейчас не получить – чтоб и легко было, и красиво, и деньги хорошие. А еще она и без Натальи слышала, что самый надежный способ получить в Москве свою собственную законную жилплощадь, отдельную и хорошую, так это надо оттрубить лет пять на стройке. Если все ладненько выстроится да ушами хлопать не будешь, то не только кооперативную площадь можно отхватить, но и государственную, вовсе задарма.

На кухне у Натальи, в общем-то, было неплохо, но не век же здесь Нинке вековать, когда-то надо и о серьезном задуматься, а ничего серьезного без прочной хаты не свершишь. Нинка уже поняла, что московские мужики не в свой дом жену зовут, а сами на ее квартиру нацеливаются, и ужасных историй с этими квартирами она наслышалась уже достаточно.

Никакой сложности устроиться на стройку не было. На всех стендах объявлений о работе было много: приглашали куда и кого угодно, а условия расписывали уж такие соблазнительные, что непонятно было, почему на эту работу министры не устраиваются.

А главное, что приглашали разнорабочих, подсобников и вовсе без всякой специальности, обещаясь обучить по ходу дела.

Это Нинку более чем устраивало.

В понедельник она своим трудоустройством не озаботилась. Первый день недели, как всем хорошо известно, время для начала всякого дела совершенно непригодное.

Во вторник с утра настроила себя воинственно, умудрилась под рукомойником на кухне вымыться с ног до головы, но тут оказалось, что ночью ограбили квартиру Лимоновых, что жили на первом этаже.

Лимоновы на прошлой неделе укатили на свою дачу в Малаховку, там они развели парники, с которых на ранних помидорах и огурцах имели хороший рыночный навар. Но пока они об этом наваре рассуждали и суетились, ночью в их квартиру залезли через форточку, а уж через двери вынесли все, что могли. И вынесли достаточно много.

В Малаховку со страшной вестью снарядили съездить Нинку, и она поехала, доставила Лимоновых в Москву, и оба Лимонова, что муж, что жена, тут же заявили милиции, что ограбление их имущества произведено жильцами родного дома, потому что больше некому. Главным доводом послужило то, что уперли два дивана и тяжеленный дореволюционный буфет.

Лимоновы были правы, когда подозревали, что тяжеленный, как паровоз, буфет, понятно, на руках очень далеко не унесешь, и следовало, что перенесли его куда поближе. Но, с другой стороны, можно было осуществить ограбление при помощи транспортного средства, так что Лимоновым пришлось перед соседями извиняться и выставить несколько бутылок в счет компенсации за моральный ущерб.

Так Лимоновы и сделали, заявивши, что при пожарах и ограблениях семья, конечно же, несет громадные потери, однако, с другой стороны, быт семьи при грабежах очищается от лишнего хлама, поскольку ценные вещи давно уже переправлены в Малаховку и многого на похищенном имуществе бессовестные воры не наживут.

Но при этом жена Лимонова все приглядывалась на кухне Натальи, где распивали мировую, не мелькнет ли на столе мельхиоровая вилка или ложка из ее сервиза, единственно ценная вещь, которую похитили ночью бессовестные воры.

В среду идти устраиваться на работу просто не хотелось. То ли погода была не та, то ли настроение было еще более пасмурным, чем погода.

В четверг с утра устроил отходную-стремянную на кухне у Натальи Васька Селиванов – дальнобойщик. С утра пятницы ему предстоял далекий рейс, аж через всю капиталистическую Европу, как он сказал, до самой до Испании.

Ваську шумно проводили до автобазы.

А тут сразу наступил опять понедельник! Неизвестно, откуда вывалился.

Во вторник Нинка собралась с силами и пошла на стройку.

Где ее искать, над этим вопросом она долго голову не ломала, пошла по улицам куда глаза глядят, и как только увидела перед собой торчавшие в небо стрелы подъемных кранов, так к ним и свернула. Потом, понятно, уткнулась в полуразвалившийся забор, на котором висел плакат, сообщавший, что микрорайон обустраивает бригада под руководством прораба Николаева Н. И. и ему требуются специалисты всех строительных специальностей и без специальностей.

И как только Нинка увидела сварщика в маске, который под треск трансформатора тюкал клювиком и извергал голубые искры из чего-то железного, так и крикнула:

– Эй, а где здесь Николаев?

Сварщик скинул с лица щиток маски и переспросил.

– Прораб, что ли? В конторе его ищи! – И снова принялся плеваться во все стороны ярко-голубыми искрами из-под своих умелых рук.

Где тут найти контору – среди развороченных канав, груд перевернутой земли, пирамид ящиков, тут и там наваленных катушек электрокабелей, увязших в грязи грузовиков, бочек, штабелей досок, совершенно непонятных конструкций, – не мог бы разобраться никакой профессор.

Но Нинка шла, увязая по колено в грязи, пока не увидела четыре вагончика, стоявших в ряд. Над крышей одного из вагончиков торчала жестяная труба, из трубы валил густой дым, это, решила Нинка, и должна быть контора. Угадала, конечно.

Прораб Николаев оказался сердитым коренастым лысеющим мужиком. Щеки у него были тугие, до блеска бритые, а нос – рыхлым, пористым, наверное, обмороженным на верхних этажах строительства высотных домов, так решила Нинка. Он сидел за шатким столом при трех телефонах и с горой разбросанных бумаг. На скамейках вдоль вагончика сидели мужики в телогрейках, резиновых сапогах и касках на голове, кто в оранжевых, кто в белых. Каждый из них что-то орал. Никто друг друга не слушал.

Меньше всех прислушивался к этим крикам прораб Николаев.

Нинка поздоровалась, мужичье слегка притихло, заулыбалось, кто-то собрался что-то вякнуть при виде новенькой, но такое право было только у большого начальника, а самым большим начальником здесь был Николаев.

– Что надо? – уставился он на Нинку маленькими глазками.

– Работать у вас желаю, – напористо сказала она.

– Ишь ты! – сказал Николаев, а все почему-то засмеялись.

– Вот и ишь ты! – взбрыкнулась Нинка.

– Так. Прописку московскую имеешь?

– А как же! – презрительно ответила Нинка и хлопнула на стол свой новенький паспорт.

Николаев взглянул на нее насмешливо, взял красную паспортину, пролистал ее и, в свою очередь, небрежно отшвырнул документ на стол. – Прописка у тебя фальшивая. Подделка документов. За бутылку небось ее нахимичила?

Нинка оледенела. Но набралась духа и сил переспросить:

– Это почему же фальшивая?

– А потому! По кочану! – уверенно сказал Николаев, а все его холуи в вагончике подобострастно засмеялись.

– Я вам для работы надобна, как у вас в объявлении на заборе написано, или вы мои документы нюхать будете?

Тощий парень в каске, едва сидевшей у него на затылке, вскочил и прокричал, будто на свадьбе:

– А мы тут будем глядеть в нашем здоровом коллективе нашей коммунистической бригады, почто и про что ты нам понадобишься!

Этот визгун был Нинке знаком, хоть она его никогда и не видела. Этот был из деревни и родной язык он понимал.

– Заткнись, балабол, – сказала Нинка ожесточенно. – Не с тобой разговариваю.

В наступившей паузе Нинка почувствовала, что ее зауважали.

– Кончай базар, – оборвал пустотрепа прораб. – Плюнем на твои документы. Что делать умеешь?

Через десять минут пытки оказалось, что Нинка не умеет делать ничего, что касалось стройки.

– Набрызг?

– А что это такое? – спросила Нинка.

– Плитку не клала?

– Какую?

– Метлахскую, скажем.

– Все равно. Проехали.

– Потолок купоросом промыть сможешь? – безнадежно спросил Николаев.

– Полы помыть смогу, – ответила Нинка, смекнувшая, что на стройке ей делать нечего.

– Понятно, – вздохнул Николаев. – Пойдешь на все работы. Пиши заявление.

– А зарплата какая? – набралась смелости Нинка.

– Голодной не останешься! – рассвирепел Николаев. – Есть работа, есть существование! Тебе же, главное, положение в Москве нужно, жилплощадь получить. Записку в общежитие я тебе напишу.

– Не нужно общежитие, – гордо сказала Нинка. – Я вам не лимитчица, без вашей записки обойдусь.

От этих слов по новой началась полная путаница. Многоопытный прораб Николаев никак не мог понять, что из себя эта девка представляет и куда ее пристроить, чтобы всем было хорошо.

– Чего тебе надо от меня, зараза?! – закричал он в сердцах.

– Кто до кого за работой пришел? – спросила Нинка. – Я до вас или вы ко мне?

Мужики в вагончике от такого поворота событий вконец очумели и уже не понимали ни своего прораба, ни свалившуюся невесть откуда сумасшедшую бабу, и потому молчали.

– Да шла бы ты! – сказал прораб с таким настроем, каким заканчивают беседу.

– Пойду, – ничуть не смутилась Нинка, которой вся эта беседа до чесотки надоела. – Только скажите, кто кому нужен: я для работы или вы для пустотрепа?

– Комсомолка, да? – язвительно спросил Николаев. – Членка бригады коммунистического труда? – И тут же заорал: – Кто тебя подослал сюда, шалава?!

– Сама себя подослала! – прокричала в ответ Нинка, и после этого у них пошел такой прекрасный разговор при поддержке остальных бездельников в вагончике конторы, что Нинке стало очень скоро ясно, что делать ей на московских стройках нечего.

Но прораб, однако, опомнился и выжал из Нинки заявление с просьбой зачислить ее в штукатуры, а освоение профессии, сказал прораб, она пройдет по ходу дела, что так будет лучше для заработка, поскольку осваивать там нечего.

– Мартышку можно за пару часов этому делу обучить, – похвалился прораб; мужичье заржало, а Нинка решила, что должность мартышки занимать не желает.

Когда она вышла из вагончика и, увязая в грязи, пошла искать выход на улицу, то по дороге наткнулась на группу женщин со стройки, которые под каким-то навесом перекусывали, прихлебывая кефир из бутылок и заедая его селедкой, нарезанной на газетке. Вид этих тружениц в бесформенных, неряшливых комбинезонах добил Нинку окончательно. Ну, ладно, шикарного туалета и высоких каблуков на туфлях официантки из гранд-отеля требовать на стройке глупо, но уж и не такой образиной полдня ходить, что сама себя уважать перестанешь.

С этой идеей она пришла домой и поделилась своими мыслями с Натальей. Та обрадовалась не столько тому, что Нинка решила не идти на стройку, а сколько тому, что вопрос ее трудоустройства вообще откладывается.

– Я как подумала, что одна весь день буду мыкаться, так мне аж тошно стало! А, плюнь ты на эту работу, мешает она жить приличной, культурной женщине!

– А пенсия? – рассудительно сказала Нинка. – Старость придет, чем жить-то, Христовым подаянием?

– Нашла о чем думать!!! Доживешь ли ты еще до старости, и стоит ли ради нее корячиться? Ну а и останешься без пенсии этой дурацкой, так Советская власть хоть и глупая, но добрая. Досыта не накормит, но под забором с голодухи подохнуть тоже никому не позволит! Такое дело для Советской власти позор на весь культурный мир, и она такого допустить не может! У нас и нищих нет, а в Америке все негры нищие! А вот купим мы с тобой швейную или вязальную машину, и будет она нас с тобой кормить! Соседка была, со второго подъезда, так она на спицах себе кооперативную квартиру связала! Правда, день и ночь спицами махала, чуть не ослепла, я думаю, но теперь уехала на Теплый Стан и имеет отдельную жилплощадь.

Но ни швейной, ни вязальной машины они не купили.

Все лето на кухне так и прошло в разговорах о том, куда пойти работать, а еще лучше подыскать работу на дому.

Изредка Нинка диву давалась: ну и жизнь получалась московская, совершенно непонятно, на что и чем питаешься, откуда на столе продукты появляются, не шикарные, понятно, обеды, но сыты были. Одно время с подачи дворника принялись мыть автомобили автовладельцев во дворе, и сюда стали заезжать и соседи, но потом каким-то завистникам такая Нинкина и Натальина лафа не понравилась, сообщили куда надо, пришел участковый и сказал, что машины во дворах мыть не положено и на то есть запрещающий Указ Моссовета. С участковым можно было бы и столковаться, но против Указа никак не попрешь. «Супротив милиции, – как пел Володя Высоцкий, – не справится никто!» А если милиционер при Указе, то он всесильней Господа Бога.

По-прежнему мыли полы в магазине, а просыпаться приучились не раньше полудня, зато засиживались каждый вечер за полночь.

В последнее воскресенье июля, в День Военно-Морского Флота, заглянул на огонек Вася Селиванов – дальнобойщик. Принес громадного гуся весом со взрослого поросенка, сказал, что по дороге купил под Москвой, возле Можайска. А когда выпил под гуся свою порцию, то рассказал, что гуся он вовсе и не купил, а сбил его по дороге на своем грузовике, остановился, быстренько подхватил птицу, докрутил ей голову и потому явился на праздник со свежатинкой.

– Не стыдно вам? – спросила Нинка.

– А чего стыдиться? – вытаращил глаза Вася.

– Так ведь хозяева его растили, может быть, под Рождество готовили.

– Пусть следят за своей животиной! – ответил Вася. – А мужик, как я понимаю, в первую очередь должен быть добытчик! Мой прапрадед, наверное, не на тягаче ездил, а с дубиной на мамонта охотился. Бегал без штанов и забивал мамонтов. И в том есть мужское предназначение – добытчиком быть для семьи. Вот я и добыл мамонта. Правда, летающего.

Август пришел дождливый, сразу какой-то холодный и осенний, и неожиданно объявился официант Саша. Был он смурным, ежился все время, будто его озноб по шкуре всю дорогу продирал, глаза отводил в сторону, но начал с того, будто бы пришел по делу, чтобы помочь Нинке.

– За кольцевой дорогой, по Каширке, большое кафе открывают. Меня туда завзалом берут. Если хочешь, Нина, начну тебя натаскивать на официантку. Через месяц, правда, запустят в эксплуатацию, но кадры подбирают и оформляют уже сейчас.

Нинка сразу поняла, что кафе-то, быть может, и открывают, и быть может, Сашу и нанимают туда в маленькие начальники, но ее он брать туда не собирается, а пришел, чтобы наладить прежние отношения.

– Как там жена-то твоя поживает? – напрямую спросила Нинка. – Не скисла еще от ревнючести?

– Живет...

– А дети?

– Растут...

– А что сюда явился?

– Так вот. Работу предложить.

– Брось врать! – засмеялась сразу все понявшая Наталья. – Молодую девку после своей крашеной лахудры забыть не можешь! Только ты, Сашка, был дурак и дураком останешься, а она, Нинка, с каждым часом ума набирается! Ежели так и дальше пойдет, то через год-другой даже умнее меня будет, в Кремле, в правительстве окажется! А тебя, как я понимаю, из твоего классного ресторана поперли, раз ты в придорожной заплеваловке работать собираешься.

– Это к делу не относится, – опечалился Саша. – А что я Нину действительно каждый день помню, так это истинная правда, я и поклясться могу.

– Ты бы, халдей, в свое время, – сказала Наталья, – тогда бы, по весне, взял детей да Нинку под жабры, и мотали бы куда отсюда. Она-то совсем свежая да глупая была, жил бы теперь, как шах-иншах, в Сочи.

– Я думал о таком варианте...

– Можешь не рассказывать, – сказала Нинка. – Теперь поздно.

– Почему поздно?

– Да так, – не стала объясняться Нинка.

А сама подумала, что и правда, что б ей сейчас ни предложил Саша, и будь он даже без семьи, ни за какие коврижки она бы с ним жить не стала.

– Не могу я тебя забыть, Нина, – сказал он. – Вроде бы я тебя и склеил только для одних постельных дел, вроде бы и покупал тебя, извини, за всякие продукты и рестораны, а куда-то ты мне запала.

– В штаны она тебе запала! – захохотала Наталья, уже изрядно захмелевшая с трех бутылок дорогого портвейна, который принес с собой Саша.

– Грубая ты, Наталья, – грустно сказал Саша. – И вся ты до конца прожженная, выгоревшая. Сама изгадилась и девчонку хорошую портишь.

Наталья от этих слов изобиделась и ушла к себе.

А Нинке вдруг стало жалко этого человека, видно, дела у него совсем были плохо, и в темную августовскую ночь она его не отпустила, оставила до утра у себя.

Но утром сказала спокойно и твердо:

– Больше, Саша, не приходи. Это у нас с тобой последнее прощание было. Чтоб знал, что я тебя дальше порога не пущу, а уж Наталья тем более.

– Я понял, – сказал он. – Прощай тогда, навсегда прощай!

Она была уверена, что он еще объявится, и объявится не раз.

Сама же его сразу так забыла, будто бы он умер.

Восьмого августа, когда слесари меняли на кухне газовую плиту, Нинка этот день навеки запомнила, она нашла за плитой книжку под названием «Дама с камелиями», без обложки, затрепанную и разодранную, выпущенную еще до революции. Читать Нинка не любила, поскольку был телевизор, но в тот вечер по нему показывали сплошной футбол, и она взялась за книжку.

Прочла Нинка «Даму с камелиями» не отрываясь, последнюю страницу перевернула на рассвете, поплакала, накрывшись одеялом, поспала и принялась читать снова, уже медленно, вдумываясь в каждое слово и снова рыдая через каждую страницу.

Наталья явилась к обеду, взглянула на опухшее Нинкино лицо и зашлась в крике:

– Кто тебя избил?!

– О, дорогая! – завыла Нинка. – Только она, роковая судьба, воля всесильного рока причина всех бед и несчастий! Я, рожденная в грязи и пороке, не достойна дышать с тобой одним благотворным воздухом, не достойна порядочной жизни в высшем обществе, и мое место на задворках! Там и только там найдет успокоение моя душа, под хладной плитой могилы в вечном покое и мраке преисподней!

– Ты что, вчера пила без меня?! – не на шутку перепугалась Наталья. – Денатурат, одеколон? Или политуру?!

– О-о! – застонала Нинка и заломила руки.

Без дальнейших раздумий Наталья выдернула из кофты початую бутылку водки и почти насильно влила в Нинку половину.

После того та заговорила по-нормальному, и Наталья успокоилась. Но тайну книжки Нинка своей подруге не выдала. Почему-то она решила, что какая бы разумница Наталья ни была – но не поймет, что книжка-то написана про нее, про Нинку, хотя она и писана сто лет назад, как оказалось, писателем Александром Дюма.

Она нашла переплетную мастерскую, книжку ей подремонтировали, переплели в кожу, денег она заплатила немереную сумму, но о том не жалела и хранила книгу в самом надежном тайнике.

Под конец лета, с началом осенних дождей, в гости зачастил дальнобойщик Вася. Поначалу запросто, при бутылке. Потом с бутылкой и непременной закуской, а затем явился без бутылки, но с большим тортом, чтобы попить чайку, «как разумные белые люди».

Каждый раз он заводился на одной и той же теме: мужик должен быть добытчиком, бегать с дубинкой за мамонтами, а женщина должна хранить домашний очаг. Потом про мамонтов не повторялся, но рассуждал о том, что по-настоящему толковый работяга-шоферюга может сейчас зашибить хорошую деньгу только на Севере, скажем, в Тюменской области, куда у него уехал кореш и пишет письма. Условия там, понятно, ни к черту, но заработок очень и очень красивый, плюс всякие надбавки. Можно туда поехать, подписав контракт, тогда дадут и подъемные, но попадешь в кабалу на несколько лет. А принимают на работу и просто приезжих, чтоб до контракта осмотрелись, а уж потом подписывали договор на несколько лет и на месте обогащались теми же подъемными.

– Ты что, Вася, хвостом-то крутишь, никак мы тебя не поймем? – хитро спросила Наталья.

– А что понимать? Уволился я с работы. На Север еду.

– Денежной доли искать? – спросила Нинка.

– Да не ее одной, – уклончиво ответил Вася. – Сейчас, понятно, в неизвестно куда, так что за собой никого позвать не могу. Но осмотрюсь там...

– А я поеду, Вася! – засмеялась Наталья. – Серьезно тебе говорю – поеду! Климат сменю, от бормотухи отвыкну, там, говорят, только чистый питьевой спирт пьют, может, и курить брошу!

– Понятно, – сказал Вася. – Это хорошо, что решилась.

– А как же я-то?! – испугалась Нинка. – Куда я денусь, если ты на Север, Наталья, отвалишь?

– Здесь жить будешь, меня ждать, – уверенно сказала Наталья, вся раскрасневшаяся от желания хоть сейчас рвануть в северные снега. – Квартира-то за мной остается.

– Точно, – кивнул Вася.

– Заработаю кучу башлей и вернусь!

– Точно? – засомневалась Нинка.

– А то? Да мы еще и тебя туда вызовем! Квартиру забронируют, и вернемся как королевы! Ты себе хату купишь. Надо встряхнуться, а то так и сдохнешь в этой Москве проклятой, ничего на свете не повидав! Я ведь, грешно сказать, дальше Клязьмы за грибками всю жизнь никуда не выезжала.

На том и порешили. Через две недели Вася устроил на весь двор отходную, упились желающие и вдрызг, и всласть, а северянин сел на поезд и укатил в Тюмень.

Пришла осень, а писем от Васи не было. Но Наталья каждое утро трепетно бегала к почтовому ящику и продолжала готовиться к своему отъезду на Север. По этому случаю что-то продала, что-то перекупила и приобрела теплый полушубок на бараньем меху и утепленные сапоги, грубые и тяжелые, но Наталья считала, что именно в таких и положено ходить на Севере.

В ноябре началась зима, снег выпал. Но потом зима как-то разом повернулась опять на осень, снег сошел, зарядили дожди, Наталье негде было пофорсить своими обновками.

Московская зимняя жизнь оказалась немного потяжелей, чем летняя. Меньше стало всякой денежной халтурки, которую перехватывали в теплые дни, и вообще приходилось всерьез озаботиться своим бытом.

Нинке подвернулось было неплохое предложение работы на меховой фабрике: сиди да обрабатывай кроличьи шкурки. В цеху – тоже хорошо, тепло, светло и чисто, даже музыка играет. Но оказалось, что это производство строгое, все друг за другом подглядывают, чтоб кто какую шкурку, что подороже, не упер. Все строгости заключались в том, что требовалась «трудовая книжка». У Нинки ее еще не было, а выписывать ей новую жестокосердная кадровичка почему-то не пожелала.

По совету Натальи Нинка пошла в партком фабрики, и молодой парень, парторг, наорал на кадровичку, и та собралась было уже оформить ее, как положено, но тут обнаружилось, что работа на фабрике в три смены, днем, вечером и вообще в ночь.

Наталья взбунтовалась.

– Проводи подругу, а уж потом начинай!

– Да когда ты еще уедешь...

– К Рождеству будет письмо! – твердо сказала Наталья и угадала, будто сердцем чувствовала свое счастье.

Но до Рождества Нинку поджидала и вовсе нежданно-негаданная удача. Такое счастье, о котором она и подумать не смела.

Наталья однажды поутру побежала проверять почту, из Тюмени ничего, понятно, не было, а на имя Нинки был прислан конверт, в котором лежало два листочка.

На одном, бланке, было написано:

«Просим вас, Н. В. Агафонова, до Нового года закрыть свой депонент. Расчетный отдел».

На втором листочке были напечатаны слова на пишущей машинке, еле различимые:

«Агафонова, до расчетного отдела и кассы подойди ко мне обязательно. Сама понимаешь. Жду тебя двадцать четвертого числа с утречка. Прораб Николаев».

Ясно было, что Нинку вспомнили на той стройке, куда она сунулась было, чтоб устроиться на работу. Полгода ее ждали и вот наконец поняли, что стройки Москвы без нее никак не обойдутся!

По хмурому виду Натальи было видно, что оба послания ей не понравились, а может, она просто огорчилась, что Нинка получила письма, а она от Васи так ничего и не получила.

– Что такое депонент?

– Деньги на твоем счету лежат.

– Какие деньги? – подивилась Нинка.

– Да уж не знаю!

– И я не знаю. Может, мне туда не идти?

Наталья только плечами пожала, поступай, мол, как сама знаешь, это дело твое.

Ах, если бы прислушалась в тот момент Нинка к этому предупреждению, которое подсказывало ей сердце, если б хоть на секунду призадумалась, что в этом деле, в этом незнакомом слове «депонент» есть что-то страшное и опасное! Если бы да если бы... Но многие беды не миновали Нинку стороной, потому что к сердцу своему она не прислушалась.

Двадцать четвертого, как указано было, снова пошла на знакомую стройплощадку.

Надо сказать, что за это время оба высоченных дома уже подперли крышами небо, строительные краны убрали, а поскольку в тот день ночью подморозило, да и снежком чуть-чуть присыпало землю, то и грязи почти не было видно.

Но дома еще не заселяли, почти в каждом горел свет лампочек без абажуров, и Нинка поняла, что бригада сейчас вкалывает ударно, изо всех сил, чтоб до Нового года сдать эти дома.

Вагончик прораба стоял все на том же месте, но в нем, кроме самого Николаева, никого не было.

– Здрассте, товарищ Николаев, – сказала Нинка.

– Здоров, садись, – ответил Николаев и посмотрел на нее внимательно.

Нинка присела на табурет.

– Приглашение из расчетного отдела получила?

– Ага. От депонента этого?

– От депонента.

– А что с него проку?

– Деньги сейчас пойдем с тобой получать.

– Какие еще деньги? – напористо спросила Нинка.

– За твою полугодовую работу.

– Так разве я работала?

– По нашим, по моим документам – работала! – усмехнулся Николаев и смотрел на Нинку внимательно, словно чего-то недоговорил, а про это «чего-то» ей, Нинке, надо быстренько догадаться самой, и чем быстрей, тем лучше.

– Что-то я не помню, когда у вас убиралась.

– Ты вовсе, что ль, дура? – спросил Николаев с интересом. – Вовсе никакой догадки не имеешь?

– О чем догадка?

– Ты у меня – «мертвая душа»!

– Чего-о-о?

– Через плечо. Не горячо? – хмыкнул Николаев. – Ладно, чего тебе понимать не надо, того и не надо, а то только во вред получится. Пойдем сейчас деньги получать. Паспорт с собой?

– С собой.

– Трудовую книжку тебе оформят там.

– Ой! – встрепенулась Нинка. – Так это ж и совсем ладненько! Я на меховую фабрику устроюсь!

– Если захочешь, – усмехнулся Николаев, встал, запер железные шкафы, собрался выйти, но сел снова. Спросил негромко: – Закон дележки знаешь?

– Знаю, – брякнула Нинка, хотя даже приблизительно не понимала до сих пор, о чем идет речь.

– Тебе двадцать пять, остальное отдашь.

– Ладно.

Что надо было отдавать, что за «двадцать пять» надо получить, Нинка опять же смекнула не сразу. Потом до нее дошло, что она получит двадцать пять рублей. Тоже неплохо к Новому году.

Они вышли из вагончика, уселись в холодный вездеходик и через полчаса подъехали к темному зданию.

– Наше управление, – пробурчал Николаев. – Вопросов лишних не задавай, расписывайся, где положено. Я тебя ждать буду.

Они поднялись по лестнице, со всеми встречными Николаев здоровался, народ был тут суетливый и говорливый, но мужик пер, как бульдозер, и ни с кем для разговоров не приостанавливался.

Довел ее до дверей, обитых клеенкой, и сказал:

– Войдешь и объявишься. Я – Агафонова, у меня депонент. Больше ничего не вякай.

Нинка толкнула двери и вошла в комнату, где у столов сидели четыре женщины, в углу кипел электрочайник, и все полки были завалены бумагами.

– Я Агафонова. Допомент! – решительно сказала Нинка.

– Ждем, ждем! – весело ответила бодрая старушка, вскочила со стула, на котором лежала подушка, метнулась к ящикам, покопалась, выдернула одну бумагу, сказала: – Паспорт, девушка!

Нинка подала паспорт.

Старуха уселась на свою подушку и с какой-то неимоверной скоростью заполнила три бланка подряд.

– Распишитесь здесь, здесь и вот здесь.

Нинка аккуратно вывела свою фамилию, где сказали.

– Распишитесь в трудовой книжке. Она у вас с февраля.

Нинка подумала было, что в феврале еще про это Управление и слыхом не слыхивала, но побоялась, что начнутся всякие вопросы-распросы и она запутается и подведет под монастырь доброго Николаева, который даст ей сейчас целых двадцать пять рублей.

– В ведомости тоже свою роспись.

На этот раз Нинка долго искала свою фамилию, и когда нашла ее, то обнаружила, что в той же строке, где написано «Агафонова Н.В.», стоит еще и запись «старший инженер участка».

И опять Нинка не стала разбираться, что тут к чему, поскольку решила, что все равно не разберется.

– В кассу, – сказала старуха и подала ей небольшой квиточек.

Нинка взяла его и ответила:

– С наступающим вас Новым годом.

– Вас также, – ответила старуха и тут же про нее забыла.

Нинка решила, что квиточек надо сдать в кассу, за что от Николаева и будут получены обещанные деньги.

Но Николаев, который терпеливо ждал ее в коридоре, взял квиточек, вытащил авторучку, вписал туда все, что надо, заставил Нинку расписаться и приказал:

– Теперь до кассы, а потом дележ.

– Где касса?

– Третья дверь налево. Я тебя здесь жду.

Нинка пошла в третью дверь налево, и через три минуты началась сказка.

Молоденькая кассирша, не прерывая разговора по телефону, выхватила у нее квиточек, что-то где-то чиркнула и принялась насчитывать на стол деньги. Трубку она прижимала к уху плечом и кричала:

– Дома я в Новый год!.. А куда?.. Надо подумать. В кассе было жарко, и Нинке все это надоело.

– Получите. Пересчитайте. – Кассирша выкинула на стоечку такую горку деньжищ, какую Нинка в своей жизни не то чтоб в руках не держала, но даже и не видела в натуральном виде, разве что в кино или по телевизору.