Текст книги "За все уплачено"
Автор книги: Елена Зыкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)
– Есть у нее деньги, есть! – уже не Нине, а всем любопытным прокричала Нинка-маленькая. – Все у нее есть, а она жмется, в черном теле меня держит!
Нина сжала зубы так, что они захрустели. Более всего ей хотелось залепить нахальной девчонке пощечину так, чтоб у той все лицо запылало. Но это бы ничего не решило.
– Раскошеливайся, мамаша! – заржал дядька в звериной шубе.
Нина глянула в его лицо и прошипела:
– Ублюдок херов, пошел вон отсюда, а то я тебе сейчас яйца оторву.
Мужичок разом потух, попятился и еле пробормотал:
– Мама стоит своей дочки. Ну вас к бесу.
Но оказалось, что бешеный взгляд и шипение привели в чувство и Нинку-маленькую. Да и в толпе закричали что-то осуждающее по поводу современной молодежи, что относилось уже к ней, маленькой. Хитрая мерзавка вдруг улыбнулась искательно, взяла Игоречка с рук Нины и сказала ласково:
– Хорошо, мамуля, извини, я плохо себя вела. Спала мало, он ведь каждый час просыпался. Шапку и сапоги мы купим в другой раз.
Только уже в метро, после пересадки, Нина наконец пришла в себя, а когда они вышли наружу, то сказала спокойно и твердо:
– Вот что, дорогая. Я тебе не мама и даже не родственница. Ты ко мне в дочки не набивайся. Этого не было и не будет. Подумай лучше, чем хочешь заняться в жизни. Деньги у меня кончаются и без твоих туалетов, пора тебе о деле подумать.
– О каком деле? – изумленно спросила Нинка-маленькая, и Нинка вдруг поняла, что девчонка совершенно и не думала чем-то заниматься, она решила пристроиться при ней на всю жизнь.
– А как ты видишь будущее-то? – спросила она.
– Ну как, как получится, – пожала Нинка плечами в новой темно-коричневой дубленке. – Вы что же, выгоните меня, как только я этого спиногрыза кормить брошу?
– Да нет, не выгоню, конечно, – ответила Нина. – Живи при мне сколько надо будет и сколько захочешь. Но не тунеядкой же.
– Тунеядцев теперь нет и спекулянтов нет! – радостно засмеялась Нинка-маленькая. – Их по новому закону отменили.
– Видишь ли, – рассудительно сказала Нина, – если бы я имела средства тебя кормить до скончания века, я бы ничего и не говорила. Но деньги у меня кончаются, жить, сама видишь, с каждым днем становится трудней, и я всех нас троих просто не вытяну.
– Одну комнату сдать можно. За доллары, – уверенно сказала Нинка-маленькая.
– А нам троим где ютиться? – ужаснулась Нина. – Ты что, совсем не собираешься устроиться работать?
– А куда? На стройку вонючую, что ли?
Так, круг жизни замкнулся, словно молния блеснула в голове у Нины мысль. Она приехала сюда десять лет назад и с неохотой подумывала о стройке, а теперь и эта соплюха так же насмешливо говорит про то же.
– На стройку не надо, – терпеливо сказала Нина.– Но давай начнем сначала. Чего бы ты вообще хотела? Ну, самого заветного.
– А ничего! – беззаботно ответила Нинка-маленькая.
– Как так – ничего?!
– А вот так! Ничего и есть ничего. Я хоть сейчас на шестнадцатый этаж поднимусь и из открытого окошка вниз без парашюта прыгну. Потому ничего и не хочу.
– Брось врать-то! – раздраженно сказала Нина.
– Показать? – вдруг спросила та и внезапно метнулась в парадные двери шестнадцатиэтажной башни.
Нина застыла с ребенком на руках, совершенно не зная, что ей делать.
– Вернись назад, дура! – крикнула она. Нинка-маленькая приоткрыла двери и ехидно засмеялась.
– Испугалась, да? Испугалась? Я бы хоть сейчас бросилась, да только записки не написала.
– Какой записки?
– А вот такой, посмертной. Я в ней напишу, что ты меня обманула, ребенка моего отняла, на свою фамилию написала, из дому гнала, в голоде держала и потому я свои расчеты с жизнью с шестнадцатого этажа покончила! Вот какая будет записка.
– Ах ты сволочь! – бессильно выдохнула Нина, разом понимая, что безоблачный радостный праздник в се жизни кончился и опять начинается муть и мрак. – Скажи наконец толком, чего ты хочешь?
– Я свободы хочу.
– Какой свободы?
– А чтоб ты меня дома не держала заместо кормящей свиноматки. Чтоб я на улицу ходила, с подругами познакомилась, чтоб компания была. Что ты меня в свою старушечью жизнь тянешь? Я ведь молодая, жить хочу!
– Так живи, – беспомощно ответила Нина.
– А ты не даешь!
– Да нет же, но Игоречка ведь я кормить не могу.
– Детское питание в магазине продают! С него хватит.
– Рано ему еще на питание переходить! – застонала Нина. – Материнское молоко лучшее питание.
– Обойдется, перетопчется! Все дети в Москве из пакетов питаются, а этот что еще за фон-барон?
– Хотя бы полгода покорми!
– Полгода и ни на один день больше! Если шапку и сапоги купишь.
Пришлось покупать. Пришлось терпеть и то, что Нинка-маленькая начала теперь подолгу исчезать из дому и не объясняла, где проводила время. Спала до полудня, сонно и раздраженно кормила мальчика, ела сама, охаивая любое блюдо, сваренное Ниной, а к вечеру исчезала. Но к очередной кормежке все же являлась и демонстративно зачеркивала в календаре очередной день – конец договоренности по кормежке приходился на май. Этот день был обведен красным фломастером, и что она выкинет после пришествия этого красного числа – Нине и на ум не приходило. Во всяком случае, ничего хорошего ждать не приходилось.
В феврале Нина решила подойти к вопросу воспитания своего ребенка по-научному и с этой целью отправилась в читальный зал районной библиотеки, заказала все, что могли ей подобрать об уходе за новорожденными, и ходила в этот читальный зал три дня подряд, часов по пять, по шесть вчитываясь в литературу и делая выписки в специальную тетрадь.
На пятый день Нинка запаниковала.
Выгнав Нинку-маленькую погулять, она распеленала ребенка и учинила Игорьку тщательнейший медицинский осмотр.
Результат оказался ужасен.
По ее диагнозу получалось, что у мальчика:
одна нога короче другой;
правое ухо больше левого;
реакция глаз на свет замедленная;
рефлексов в ногах нет никаких;
голова чересчур большая по отношению к телу;
зубы не режутся, хотя пора бы;
шея слабая, голову не держит;
легкие не развиваются, потому что почти не кричит, а следовательно, страдает ослаблением, астенией;
кроме того, налицо все признаки рахита;
и есть подозрения на церебральный паралич, а может быть – полиомиелит.
Нинке-маленькой она о своем ужасном открытии ничего не сказала, а сама провела ужасную ночь и на следующее утро повторила свой осмотр, результаты которого оказались еще кошмарней.
В полной панике Нина оделась, прихватила пушистую, черную махровую шаль, потому как мороз на дворе стоял жестокий, закутала Игорька и побежала в районную поликлинику.
По кабинетам врачей она бегала часа три-четыре, всем указывая на страшные признаки смертельных заболеваний и явного уродства ребенка. Ее выслушивали, сомнительно качали головами и говорили, что она несколько сгущает краски. После чего назначили анализы, просвечивания и целый ряд процедур, но у Нины хватило ума понять, что если подобного рода процедуры пройдет здоровый взрослый человек, то они его наверняка уморят.
Укутав ребенка, она вышла из поликлиники, прикидывая, как теперь справиться с этой нагрянувшей бедой.
Две цыганки столкнулись с ней у выхода из поликлиники, и одна из них, та, что постарше, раскрыла дремучие глаза и охнула, глядя в заплаканное лицо Нины.
– Умер ребенок, ах ты несчастная!
Нина не сразу поняла, в чем тут дело, и от страха перед таким предсказанием чуть не упала. Потом она сообразила, что цыганка сделала свой вывод, увидев, что ребенок завернут в черную шаль, и тут же закричала со злости:
– Да что б сама ты сдохла, ворона черная! Тебя ни о чем не спрашивают, и ты не каркай!
– Давай погадаю, – тут же запричитала скороговоркой цыганка. – Я по глазам вижу, что счастье тебе выпадет и большая светлая дорога, но ты его еще не знаешь, а я укажу, где дорога эта начинается.
– Пошла ты к черту!
Слезы хлынули из глаз Нины, она поспешно обошла цыганок, почти бегом устремилась по улице и не сразу услышала, что какой-то слабый голос зовет ее:
– Девушка, девушка, погодите.
Она обернулась.
Низкорослая, седая женщина поспешала за ней и, переведя дух, произнесла:
– Подождите, милая. Я уборщицей в поликлинике работаю и видела, как вы весь день по кабинетам метались.
– Ну и что? – неприязненно спросила Нина.
– Вы не сердитесь, – миролюбиво сказала старушка. – Я вас понимаю. Поликлиника наша в районе новая, врачи молодые, они умные ребята, но пока им особенно верить не надо.
– Я сама себе верю! – гордо сообщила Нина.
– Самой себе тоже не всегда безоглядно верить надо, – улыбнулась старушка. – Я вам вот что хочу сказать. У меня есть знакомый врач-старик. Он и детей моих поднял, и внуков патронирует. Если хотите, я вам его телефон дам. Он к вам сам на машине приедет и возьмет за визит очень недорого.
– И что? – недоверчиво спросила Нина.
– А то, что он уже сорок лет работает с грудничками. И никаких ему анализов, никаких рентгенов не надо. Он вашего ребенка на ладонь положит, два раза перевернет и тут же скажет, что и как у него есть. И сколько бы ты, милая, потом по всем лабораториям ни ходила, ничего другого тебе уже не скажут.
– Дерет небось зверски?
– Да нет же. Ему уже деньги копить ни к чему, ему до встречи с Богом немного осталось. Лишь бы он сам не хворый был и приехать мог.
Нина запомнила телефон, но к словам старушки отнеслась с недоверием. Однако вечером, по длительном размышлении, пришла к выводу, что коль дни жизни Игоречка уже сочтены, то лишняя отчаянная попытка в спасении не помешает, какой бы глупой она ни казалась. Не тащить же ребенка к знахаркам и колдунам, как ей посоветовала соседка Тамара Игнатьевна. Сама она только у всяких этих народных целителей и лечилась, ездила куда-то под Москву за сотни километров, но здоровья ей при этом не прибавлялось. А Нина в знахарок и колдунов не верила, поскольку по дням своей деревенской юности знала, что они из себя представляют. Но с Тамарой Игнатьевной следовало посоветоваться – теперь все средства были хороши, лишь бы спасти мальчишку.
Нина укачала Игорька и забежала к соседке. Та оторвалась от вязанья, выслушала Нину, а потом снова принялась сверкать и щелкать длинными спицами. Свою кооперативную квартиру она именно этими спицами себе и связала, а теперь вязала автомобиль для сына. Носик у Тамары Игнатьевны был пуговкой, волосики жиденькие, а голос писклявый, но всегда очень уверенный.
– В деревню Астаховку, под Тверь, тебе ехать надо, – решительно сказала она. – Там одна старушка есть, водичкой с золотого креста Господня твоего дитя окатит, слова нужные пошепчет, и все болезни с мальчика как рукой снимет.
Нина взяла адрес и этой старушки, но вечером все же позвонила по телефону, который дала ей уборщица больницы.
Ответил ей стариковский Дребезжащий голос, но по внутренней силе своей – очень бодрый и радостный.
– Болеет?
– Болеет! Совсем плох! – выкрикнула Нина.
– До утра доживет?
– Я думаю...
– Вы думаете, мамаша, или он задыхается и синеет?
– Нет. Не синеет. Но церебральный паралич...
– Ага. Ясно. От него разом не умирают, мамаша. Давайте адрес.
Нина дала адрес, и ей сказали, что визит свершится завтра в полдень, а гонорар составит двадцать пять рублей – деньги совсем плевые.
Старик, как и обещал, явился ровно в полдень. Был он маленький, большеголовый, быстрый и насмешливый. Никакой солидности. Черные глазки сверкали из-под очков с толстыми стеклами, спина горбилась, и на ребенка он поначалу даже и не смотрел, а впился своими глазками-буравчиками в Нину.
– Сколько классов кончили, мамаша?
– Десять...
– Ага. Читать любите?
– При чем тут чтение! Игоречек уродом растет.
– Я повторяю, читать любите? Жизнь строите с расчетом на советы в общественно-полезной литературе?
– Ну конечно, иногда читаю, что надо, и как ребенка растить.
– Ага. По вашим вчерашним словам по телефону я так и понял. Давайте пациента.
Нина принялась распеленывать попискивающего Игорька, но врач отодвинул ее плечом в сторону, взялся за пеленки и попросту вытряхнул из них ребенка. Потом взял его на ладони, подошел к окну и принялся осматривать со всех сторон, улыбался при этом и причмокивал мокрыми губами, словно перед ним был окорок, который он собирался покупать к ужину.
– Из окна дует, – робко вякнула Нина. – Простудить можете.
– Молчать, – строго сказал врач.
Весь его осмотр занял еще минуты две. Подергал у Игоречка руки-ноги, вывернул их во все стороны так, что чуть не отодрал, повертел головку, и Нине казалось, что он сейчас просто отвинтит эту головку, растянул его на простыне и засмеялся:
– Дуреха!
– Кто?
– Да ты, уважаемая мамаша. Молодая, глупая и полуобразованная, что есть самое страшное явление на свете.
– Я вас позвала, чтоб не про меня сказали, а про ребенка!
– На редкость здоровое дитя от молодых сильных родителей. Вы ведь, простите, не мама ребенку и даже не бабушка. Вы ему по крови и наследственности вообще никто. Я не ошибаюсь?
Нина обмерла. Эти роковые слова, кирпичем ударившие по голове, без всяких прочих доказательств разом и навсегда убедили Нину, что перед ней стоит специалист высочайшего класса и спорить с ним, а уж тем более что-то скрывать от него невозможно.
– Я, Михаил Соломонович, по документам мать, но по крови, по крови получается...
– Усыновили из родильного дома? Мамашка отказалась?
– Не совсем так. Но в общем, так.
– Ладно. Значения не имеет. Сильный, жизнестойкий, прекрасный ребенок. С чего вы устроили панике?
– Я, доктор...
– Начиталась литературы? – захихикал он.
– Да. Понимаете...
– И понимать не хочу! Никогда не лезьте в те области, где вы не имеете знания.
– Но ведь столько советов дают специалисты в разных журналах!
– Половина этих специалистов пишут свои статьи гонораров ради, не имея к тому никаких прав и знаний. Поменьше, мамаша, поменьше слушайте дилетантов. Присматривайтесь к дитю, приглядывайтесь к нему и сами научитесь его понимать. А уж если вы не можете существовать без помощи литературного совета, дорогая, то достаньте книжку доктора Спока, ориентируйтесь на нее. Тоже, конечно, без рабского восхищения, но мой коллега доктор Спок хотя бы действительно дело знает практически, а не высасывает свои домыслы из пальца.
Книгу доктора Спока Нина достала, всю ночь читала ее и после этого успокоилась. Имея эту книгу и телефон Михаила Соломоновича, можно было за будущее Игорька не волноваться.
Но хуже было то обстоятельство, что деньги таяли с невероятной скоростью, и Нина обнаружила, что на расчетный срок их явно не хватит и следовало подумать о том, чтобы подыскать какую бы то ни было удобную работенку.
Нинка-маленькая к этому моменту упрямо и упорно добивалась для себя положения старшей дочери при Нине, дочери капризной и требовательной. Нет-нет, а она называла ее «мамой», несмотря на строжайший запрет, порой покорно слушалась каждого слова и приказа Нины, а порой капризничала, но без озлобленности. И в порядке этих родственных связей Нинка-маленькая явно стремилась выстраивать свое будущее, в котором не намечалось никакой работы, никакой учебы, а только летний отдых на юге, на берегу столь полюбившегося ей Черного моря.
– Я как кормить Игоря закончу, должна отдохнуть, – неспешно сообщила она Нине где-то в середине марта. – Очень я за эту зиму устала.
– От чего ты устала?
– А тебе этого не понять. Ты же не рожала.
Этот ответ пришлось проглотить без возражений. Устает женщина после родов или нет, об этом Нина только догадываться могла.
– Понятно, – ответила она, ожидая, что последует дальше.
– Устала... На месяц-другой съезжу к морю, приведу себя в порядок, а потом...
– Вот именно. Что ты думаешь делать потом?
– Отдохну, а осенью буду в театральный институт поступать.
– Так, – выдохнула Нина. – И ты решила, что тебя там ждут не дождутся?
– А что? – ерепенисто взвилась Нинка-маленькая. – Я, может быть, народный талант-самородок! Мне сказали, что артистка Нонна Мордюкова тоже откуда-то с Кубани приехала, в институт поступила и вот теперь в кино играет.
– Таких, как Нонна Мордюкова, – старалась не злиться Нина, – одна на миллион, а может быть, даже на два. И я считаю, что ты в этот ряд не попадаешь.
– А мне сказали, что я пою, как Алла Пугачева! – с вызовом ответила Нинка-маленькая.
– Кто сказал?
– А ребята со двора!
Вот так, сообразила Нина, у подруги уже появилась компания, да иначе и быть не могло, поскольку девчонка молодая и, конечно же, без друзей-приятелей жить не может. А уж какая ей выпадет компания, в этом можно было не сомневаться. Мало шансов, что это будут приличные ребята, к таким Нинку-маленькую не тянуло от младых ногтей. Прилипнет к такой же шобле, что была у нее на юге.
– Что ж, – сказала она, – попробуй, поступай в театральное.
– Да не театральное, а училище циркового и эстрадного искусства. Там на певиц готовят.
– Подожди, ты же про кино, про актрису Нонну Мордюкову разговор вела?!
– Это одно и то же! Буду звездой, буду петь, танцевать и сниматься в кино. Мне магнитофон нужен, на батарейках. Я в него буду кассеты вставлять и следом за Пугачевой петь, так же, как она.
Через час этого нелепого разговора обнаружилось, что проблема расслаивается на две части. Во-первых, где и как наскрести денег на магнитофон – это игрушка не из дешевых. Во-вторых, Нина попыталась доказать девчонке, что петь «как Пугачева» не следует, потому что сама Алла Пугачева живет и здравствует, покидать эстраду не собирается, а потому ее копия никому не нужна. Все эти резоны до Нинки-маленькой совершенно не доходили, и в очередной раз пригрозив, что она бросит кормить Игорька до обозначенного срока, она получила магнитофон и с этого дня орала под него дуэтом то в паре с Пугачевой, то с Софией Ротару. Ясно было, что ни за той, ни за другой она угнаться не могла, но сама этого не замечала, а Нина ей о том не говорила – пусть орет и вопит, лишь бы кормила Игорька.
С наступлением первых весенних дней Нинка-маленькая все больше и больше начала пропадать из дому. Поначалу приходила с запахом табачного дыма, а потом чуткий и опытный нос Нины уловил и знакомый ей душок сивухи, ароматизирующий дыхание молодой мамаши.
Когда в один из вечеров Нинка-маленькая явилась откровенно «под газами», Нина молча отняла у нее Игорька, не позволив кормить, утром разбудила Нинку-маленькую, сказала ей «Доброе утро!» и с размаху влепила звонкую пощечину.
Нинка-маленькая завалилась на кровать и завизжала:
– Ты за что, сука, меня бьешь?!
– Я тебя еще не бью, – объяснила Нина. – Это просто так, для начала. Еще раз напьешься, я тебя так искалечу, что ты всю жизню свою поганую рожу не то что в экран не сунешь, а даже на улицу тебе показываться будет стыдно.
– Ты не имеешь права мне что-то приказывать! – заверещала Нинка-маленькая. – Я свободная гражданка в демократической стране!
– Ага! – проговорила Нина. – Наслушалась во дворе дурацких разговоров, да только ума у тебя не хватает, чтоб понять, что тут к чему!
– Я на тебя в суд подам! И ребенка заберу!
Но этим грозным аргументом Нину уже нельзя было запугать. Она уже ясно видела, что никаких материнских чувств в Нинке-маленькой не проснулось, и как бы ни складывалась ее жизнь, она Игорька никогда отсуживать не будет и он для нее только обуза в любых ее начинаниях.
– Подавай в суд, – сказала она спокойно. – Не испугаешь. Игорька ты не получишь, чтоб ты ни делала, это я тебе точно говорю. Так что давай эти вопросы по-доброму решать.
Попробовали решать «по-доброму», но ни к какому разумному соглашению опять не пришли. Нинка-маленькая пообещала, что пока не кончит кормить, пить вино и курить больше не будет, но Нина этим обещаниям не поверила.
А все-таки время шло и зима потихонечку уходила, апрель выдался сырой, промозглый, пасмурный, но в конце месяца засветились светлые, хотя и прохладные дни.
Хуже было то, что деньги кончились полностью, и прикинув так и эдак, ничего об этом не сообщая Нинке-маленькой, Нина пошла продавать все свои золотые и серебряные цацки-побрякушки. Продать удалось неплохо, и, по расчетам Нины, можно было бы продержаться до осени, если бы с такой скоростью не росли цены на все продукты.
Перед майскими праздниками позвонила пропавшая было вовсе Наталья и сказала, что праздничный обед со старыми друзьями – это само собой, а в ближайшую субботу, то бишь послезавтра, она приглашает Нину к себе в гости, чтобы помириться.
– А мы ж с тобой, кажется, не ругались?
– Ну, ругались не ругались, а раз столько ден не виделись, то какая-то черная кошка между нами пробежала. Короче толковать, приходи, потому как будет тебе большой сюрприз.
– Какой сюрприз?
– Увидишь, – захихикала Наталья.
Нина пообещала прийти, хотя и не твердо, потому что все ее небольшое свободное время сейчас занимали упражнения по вязанию свитеров и кофт из мохера. Училась она этому делу под руководством доброй соседки Тамары Игнатьевны и предполагала, что когда достигнет в этом деле высокой степени искусства, то жизнь может сложиться достаточно благополучно. Будет вязать на дому всякие кофты, Игоречек будет ползать, а потом ходить рядом, и все наладится в лучшем порядке, на пропитание им хватит, а дальше Бог тоже не оставит их своими милостями, не выкинула бы только Нинка-маленькая очередного неожиданного и опасного фортеля.
Она не сразу сообразила, что профессиональной вязальщицей ей не стать никогда. Это разочарование пришло позже, а когда в субботу она поехала к Наталье в ожидании сюрприза, то жизнь казалась ей почти налаженной, а главное, с радужными надеждами на будущее.
Сюрприз оказался на месте, на родной кухне Натальи. Сюрпризом оказался несостоявшийся муж, трусливый жених Нины шофер-дальнобойщик, северный человек Вася Селиванов. За минувшие годы он заметно раздобрел, посолиднел, волосы на голове поредели и поседели, а большое тело налилось зрелой мужской силой.
В добротном костюме и при галстуке, он встал из-за стола навстречу Нине и сказал, широко улыбаясь:
– Ну, здравствуй, Нинок. Давно не виделись.
По его телодвижению Нина увидела, что он готов с ней расцеловаться по поводу долгожданной и радостной встречи, но холодно отодвинулась и сказала вежливо:
– Здравствуй, Василий.
– Что ж ты, вроде бы меня как чужого привечаешь? – изобразил он обиду.
– Отчего же. Мы знакомы.
Но тут мелко засуетилась Наталья, услужливо засуетилась, так что видно было, что у нее какая-то цель намечалась на этот вечер.
– А ты садись, Нин, садись! Мы только тебя да еще одного гостя ждали. Но он немного задержится, так что пока подойдет, мы и поговорим, как старые друзья. Вишь стол-то какой, прям царский.
Стол по нонешним нелегким временам был действительно царский. Не только всяким сытным и обильным деликатесом уставлен, но и редким продуктом, который можно было купить либо в валютном магазине, либо на самом дорогом рынке в Черемушках или на Центральном. Наталье такое угощение поднять никогда было не под силу, даже в ее самые лучшие времена...
Искательный и просительный до липкости взгляд Василия был Нине неприятен, и она уселась к столу безо всякого к тому желания.
Василий хозяйской рукой разлил по рюмкам водку, и выпили за встречу старых друзей – «со свиданьицем».
Через пару минут всякое смущение и робость Василия покинули. Видимо, поначалу он еще помнил, как они с Ниной расставались, как разошлись в день несостоявшейся свадьбы, но, обнаружив, что Нина вполне равнодушна, решил, что время сгладило остроту давно миновавших событий, никакой обиды и горечи не осталось, и быть может, как всегда, сейчас вспоминается только доброе.
Но Нина сидела у стола совершенно в другом настроении, которое стремилась на своем лице и в словах до поры до времени совершенно не выказывать.
– Как жила, Нинок, это время? – без стеснений, залихватски спросил Василий.
– Так. Как все, – и она даже улыбнулась.
– Добре, добре. Слышал, и ребенок у тебя?
– Есть такое.
– Тоже справно.
– Для меня – да.
– И квартиру отдельную получила?
– Получила.
– Значит, наладила свою жизнь, да?
– Можно сказать, так.
– Да. А у меня вот все мои планы порушились. Все прахом пошло под чистую! Гол я остался, как сокол!
– Ну уж, ну уж! – возразила Наталья. – Что ж думаешь, я не видела, сколько ты барахла, чемоданов с машины сгрузил, как возвернулся в свою комнатушку? Весь двор видел, ты уж, Вася, имей совесть да не прибедняйся перед людьми!
– Это, женщины, как на духу скажу, нищенские остатки всего, что было у меня. Конечно, я уж не совсем голый, только если бы не эти мерзавцы, что всю нашу страну разрушили, весь Союз Социалистических Республик разгромили, я бы теперь на Севере черт знает каким человеком стал! Но все прахом пошло.
– Так ты уехал с Севера? – слегка подивилась Нина.
– Нечего там стало делать честному человеку, – угрюмо сказал Василий. – Денег никаких за работу не платят, надбавки срезали, жить стало невозможно.
Бежит народ оттуда, как с пожара. Опять мне все сначала начинать приходится.
Нина вдруг не столько увидела, сколько душой почувствовала, что из Василия словно воздух выпустили, что от прежнего, уверенного, сильного человека одна покрышка осталась и что, вернувшись в Москву, он совершенно не знает, как продолжать свою жизнь.
– Прокололся, Вася? – ехидно спросила Нина.
– В каком смысле? – поднял на нее он свои жалкие и растерянные глаза.
– Да так; И коммунистическая партия твоя, как я вижу, тебя не выручила. Помнишь, как ты в ее ряды стремился, как литературу ночами читал? А теперь, как я понимаю, она тебя не кормит, не холит и в начальники не двигает.
– Вышел я из партии, – сказал Вася и налил себе в бокал пива.
– Как вышел?
– Как все у нас на базе. Так и я.
– А получается, что ты в нее и не вступал, – засмеялась Нина. – Ты через эту свою партию хлебное место хотел получить, а не вышло. Совсем, что ли, жизнь обломилась?
– Ну, не совсем, конечно. Но планы не свершились. Из-за политиков сраных я пострадал. Все эти Брежневы, Горбачевы, Ельцины жизнь мою под откос пустили.
– Знаешь, Вася, – усмехнувшись, сказала Нина, – я в политике ни хрена не петрю, никогда ею не занималась, но думаю, что политика в твоей жизни вовсе ни при чем. Кто-то, может быть, и страдает из-за политики, а твои все беды от того происходят, что у тебя натура предательская. Иуда ты по своей генетике, по всей науке, по наследственности. Предатель, если просто сказать. И ради своих благ вонючих ты кого хошь продать и предать можешь. И мать, и отца, я уж про такую ерунду дерьмовую, как коммунистическая партия, и не говорю.
– Про что это ты толкуешь? – сбычился Василий.
– А про то, дорогой женишок, что когда меня в день свадьбы милиция замела, так ты настолько струсил, что тут же от меня отрекся! Тут же! В тот же час! Даже не спросил у легавых, виновата я или нет, даже не попытался защитить свою невесту, потому как я в таком арестантском положении в партию твою вонючую мешала тебе поступить! Я тебе и тогда зла не желала, и сейчас не желаю, но, видать, все, кто меня предает, потом так или иначе наказание получают. Что ж ты тогда так уж через край струхнул-то, Васенька? В штаны небось насрал, когда тебе сообщили, что невестушка твоя преступницей оказалась и ее в кандалах милиция увела?
– Я сам по себе не струхнул, – мрачно ответил Василий. – Мне парторг нашей автоколонны сказал, чтоб я так сделал.
Нина засмеялась:
– Как он тебе сказал? Чтоб невесту свою на растерзание милицейским волкам сдать? Курва ты обдристанная. Трус вонючий. Не парторг тебе приказал, он намекнул только, а ты, как холуй, поторопился его партийную волю в жизнь претворить. Обоим вам мой арест опасен и не с руки был.
– Ну что ты так, – заторопилась Наталья. – Что ты так, Нина, разговор повела? Вася пришел с миром, кто старое помянет, тому и глаз вон. Что уж было, того не вернуть. Неправильно ты разговор повела, не по-человечески.
Нина сообразила, что все эти посиделки устроили не просто так, что имели они какую-то цель, рассчитанную и обдуманную, а потому Наталья, которая и сама должна иметь обиды на Василия, вдруг так старается всю беседу пригладить, все старое забыть и все построить, будто бы все втроем они только вчера и познакомились.
– А ты, Натальюшка, – сказала Нина, – что-то не по натуре своей добренькой стала. Ведь предавать и продавать нас Васенька не с меня начал, а с тебя. Ты припомни, ведь он поначалу-то тебя с собой на Север звал, тебя соблазнял, а потом уж передумал да меня вызвал. Так ведь дело-то было.
– Да что ты все за старое цепляешься?! – разъярилась Наталья. – Ты лучше о будущей своей жизни подумай. Смотри, что делается, все в магазинах дорожает, безработица, говорят, скоро будет ужасная, пустые бутылки в магазинах не принимают, собирать их и резона нет никакого, как тут прожить, скоро совсем непонятно будет! А человек к тебе с добром пришел!
– Какой человек? – вытаращилась Нина преувеличенно.
– Да Василий тебя вызвал, вот какой человек!
– А разве он человек?
– Хватит тебе, Нинок, – прогудел Василий. – Я ведь вернулся и, можно сказать, каюсь перед тобой.
– Не к чему, – обрезала Нина.
– Как это не к чему? Ты не торопись. Ты с дитем, одна сейчас. Без опоры в жизни женщине одной сейчас тяжко, а как я понимаю развитие нашей действительности, вскорости еще тяжелей будет.
– Бог не выдаст, свинья не съест, – обрубила Нина, уже четко чувствуя, куда дуют ветры, с какими намерениями Василий устроил эту встречу, а сердобольная Наталья согласилась ему быть помощницей.
Но разговор пресекся, потому что объявился третий званый и желанный гость – мордатенький и усатенький студент Петя. Наталья при его появлении еще более того засуетилась, замельтешилась, а он поначалу несколько смущенно присел к столу да, видать, был такой голодный, что всякое смущение очень быстро потерял и принялся поедать все, что подворачивалось под руку, а у Натальи при этом были счастливые глаза, словно она кормила родного сына. Он ей в сыновья и годился, но Нина уже давно никого за всякие любовные поступки не осуждала, коль нужны эти два человека друг другу хоть на минуту, то и хорошо.
При появлении Пети Василий угрюмо примолк, принялся мерно пить водку, но, как и раньше, хмелел медленно и туго. Петя же, насытившись, повеселел и стал говорлив.
– Какое время мы переживаем, господа, какое время! – восторженно сказал он, не прислушиваясь, встревают ли его слова в общую текущую тему разговора. – Какой взрыв национального самосознания, национального возрождения духа! Через пятьдесят или чуть больше лет историки с ума сойдут и все равно не разберутся, что в нашей истории этих дней происходило.
– Ну и что с того? – спросил Василий неприязненно, потому что видно было, что Петя ему разом по душе не пришелся. А почему, это стало ясно попозже.
– Не знаю, что вы подразумеваете под понятием «что с того», – напористо ответил Петя. – Но сейчас перед каждым человеком, даже перед пенсионером, если он не инвалид, открываются безбрежные перспективы! Хочешь – открывай свой магазин или ресторан! Хочешь – получай землю и становись фермером! Это и есть материализованная свобода!
