355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Елена Ярилина » Любви хрустальный колокольчик » Текст книги (страница 8)
Любви хрустальный колокольчик
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 19:17

Текст книги "Любви хрустальный колокольчик"


Автор книги: Елена Ярилина



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Мужчины собрались уезжать только во втором часу ночи, причем собирались с явной неохотой, конечно, жаль заканчивать такое теплое веселье, но было уже слишком поздно, да и устали все. После их отъезда, кое-как распихав продукты в холодильник и на подоконник, мы с Любашей отправились спать, глаза у обеих уже слипались. Уснула я мгновенно, как провалилась. Проснулась сама не знаю отчего, как будто домовой толкнул в бок, потом поняла, что меня разбудил страх. Полежала, не открывая глаз, – все тихо, слышно только тиканье часов возле подушки, но страх не проходил, грудную клетку словно сдавило чем-то, было больно и трудно дышать, видимо, инстинктивно я задерживала дыхание. Боясь шевельнуться, открыла глаза, было еще темно. За окнами ветер, снег шелестит по стеклам, эти такие мирные, привычные звуки немного отвлекли и успокоили меня. Я закрыла глаза, повернулась на другой бок и стала уже погружаться в сладкую дрему, как вдруг почувствовала чье-то дыхание над собой. Причем именно почувствовала, не услышала, но испугалась уже не так сильно, потому что поняла, в чем дело. Страх неизвестности, ирреальный страх был куда сильнее, а тут все было ясно – я забыла, когда ложилась спать, воткнуть ножницы за ручку двери. Немного успокоившись, решила лежать тихо, подождать и посмотреть, зачем он пришел, что будет делать. В квартире я не одна, переполох поднять всегда успею. Долгое время ничего не было слышно, наконец он шевельнулся, еще, нагнулся надо мной, страх снова начал леденить сердце, но я продолжала ровно дышать. Это, видимо, успокоило его, и я почувствовала еле заметные, легчайшие касания его губ у себя на лбу, щеках, губах. Вот он чуть-чуть коснулся рукой волос, еле ощутимо провел по шее, выпрямился, тихо постоял надо мной и пошел к двери, и, когда затворял ее за собой, она тихонько и жалобно скрипнула, это было как удар по натянутым нервам. Надо же, попрощался со мной, приласкал! И как нежно. Не человек, а живой клубок противоречий! После его ухода я еще долго лежала с закрытыми глазами, но не спала, вслушивалась в шуршание снега за окном, то ли мечтала о чем-то, то ли грезила, наконец незаметно уснула.

Утром меня разбудила Любаша, довольно бесцеремонно потрепав по плечу. Увидев, что я проснулась, она села у меня в ногах и с любопытством уставилась на меня. Спросонья я никак не могла понять, чего она от меня хочет. Наглядевшись досыта на мою заспанную физиономию, но так ничего и не услышав, Люба недовольно нахмурилась и буркнула:

– Ну, давай, подруга, колись, рассказывай. – Заерзала, усаживаясь на постели поудобнее, и добавила грозным тоном: – Да смотри не ври мне!

Я по-прежнему не могла взять в толк, о чем она спрашивает, чего требует от меня.

– Я никак не пойму, что ты хочешь услышать? И почему такая срочность? Давай еще поспим, ну хоть немножко, а?

И я стала укладываться, намереваясь еще поспать, но вдруг вспомнила и резко подскочила в кровати:

– Ой, я совсем забыла! А Саша с Таней где? Еще спят, наверное, вот черт, вставать надо.

– Ну, подруга, ты даешь! Ты бы попозже спохватилась. Они уж часа два как уехали, злые, как бесы, кофе пить не стали, в мою сторону даже не посмотрели, ну, я плакать по этому поводу не стала. Я-то думала, что ты специально не встала к их отъезду, а ты, стало быть, просто проспала! Ну ладно, хватит зевать да глаза тереть, ты будешь мне рассказывать или нет? Я вся горю от любопытства и нетерпения, а ты позевываешь да тянешься!

– Любаш, ну что ты, право! Я не выспалась, а ты пристаешь со всякой чепуховиной. Лучше пошла бы и занялась чем-нибудь хорошим и полезным.

– Вот как, значит! И чем же это я должна заняться, по-твоему?

– Вчера утром у тебя получился просто роскошный омлет. Можно было бы повторить или новое что-то придумать, да и кофе бы не помешал.

– Слушай, радость моя, да ты вконец обнаглела, теперь еще прислугу из меня хочешь сделать. А что, интересно, твое сиятельство будет делать, пока я буду готовить, опять завалится спать?

– Нет, к сожалению, спать у меня уже не получится, да если бы и получилось, разве ты дашь? Нет, мое сиятельство пойдет чистить зубки и принимать душ, а что?

– И чего я тебя до сих пор терплю, сама не знаю, иди умывайся.

Когда я пришла на кухню, там витали кофейные ароматы, значит, кофе она все-таки сварила, но омлет делать не стала. Сказала, что за мое гнусное поведение с меня достаточно и хлеба с маслом, себе она демонстративно намазала поверх масла икру. Икра меня не волновала, я к ней довольно равнодушна, но вот сыр мне потребовался, заодно достала из холодильника и сырокопченой колбаски, вот ее я любила. Завтракая, я размышляла: что же мне ей сказать? Но Люба долго ждать не привыкла и стала торопить меня вопросами:

– Ну, вижу я, что ты, сестренка, совсем запуталась с этим придурочным Сашей, а? – Получив мой утвердительный кивок, она с энтузиазмом продолжила свой допрос: – А вот шашни-то кто из вас первый начал, ты или он?

Увидев, что я чуть не подавилась кофе и никак не могу откашляться, Любаша весело хмыкнула:

– Ну, понятно, он, значит. Я так и думала. Это неудивительно, ты всегда была овца-овцой, ни в жизнь бы первая не начала, но вот как ты ему позволила сесть тебе на шею и свесить ножки? Вот это уже непонятно, ведь это, пожалуй, и для тебя слишком.

– Как позволила, как позволила, да никак я ему не позволяла! Можно подумать, что он моего разрешения спрашивал. Не успела опомниться, как уже вляпалась по самые ушки! Да я даже не могу тебе сказать, как это все началось, я была не в себе, понимаешь?

– Конечно, понимаю, еще бы тут не понять. Разве в здравом уме с таким свяжешься? Ну ладно, а он-то чего хотел?

Этот вопрос несколько смутил меня.

– Ну, что значит – чего хотел, меня он хотел, разве не ясно? Да и жить ему здесь было весьма удобно.

– Подожди, я вот чего не могу понять. Ну, получилось так у вас, переспали разочек, ничего страшного, это нормально, но дальше вы о чем думали? Ведь ваши отношения не могли продолжаться долго, слишком большая разница в возрасте, то да се, да еще и невеста эта – Таня. Ну?!

– Ну?! – повторила я, не поняв до конца, чего она хочет услышать.

– Жень, я не понимаю, ты специально дурочку из меня делаешь? Неужели ты не можешь связно все объяснить? Я торчу тут вторые сутки, а у меня, между прочим, и свои дела есть. Жениха вон, Валерку, совсем забросила, того и гляди уведут из-под носа, пока я твоими проблемами занимаюсь, а ты мне голову морочишь. Последний раз спрашиваю: будешь говорить или нет? – рявкнула Любаша рассерженным медведем и для наглядности помахала крепким кулачком перед моим лицом. Кулак был увесистый, и я покаянно шмыгнула носом.

– Любочка, милая, я все понимаю и очень-преочень тебе благодарна, только успокойся, сделай милость. Если бы можно было тебе все объяснить в нескольких словах, я давно бы это сделала.

Люба уже успокоилась, она не умела долго сердиться, налила себе еще кофе и, отхлебывая его, о чем-то размышляла, добродушно поглядывая на меня. Чувствовалось, что любопытство гложет ее по-прежнему, хотя она и поверила – я в самом деле ничего рассказать ей связно не могу. Она вздохнула и сказала примиряюще:

– Все у тебя не как у людей, Женька. Но хоть на некоторые вопросы ты же можешь ответить?

– Могу, наверно, смотря какие вопросы.

– Про эту Таню ты мне почти ничего не рассказала, не могла же она возникнуть из ниоткуда, что-то ведь этот хмырь тебе про нее рассказывал, ну, об их отношениях, и о приезде предупреждал, наверно?

– Вот то-то и оно, что из ниоткуда, это ты правильно сказала. О ее приезде он меня не только не предупреждал, но я вообще не знала о ее существовании. Как-то перед самым праздником я спросила его, не был ли он женат, Саша ответил, что не был и в ближайшем будущем не собирается.

– Ну да, как же это он не собирается, когда очень даже собирается.

– Любаша, не перебивай меня, я и без тебя собьюсь. Я всего лишь передала его слова. Говорили мы с ним, кажется, тридцатого, а тридцать первого, только мы успели позавтракать, звонок в дверь, открываю, а на пороге эта самая Таня, я даже рот открыла. Представляешь?

– И они сразу поссорились?

– Да они и вообще не ссорились, просто он ей врезал, и все, может, это у него так любовь проявляется, с него ведь станется, тот еще псих.

– Лихие ребята, ничего не скажешь. Этому Саше надо было бы родиться лет на сто-двести раньше, и не здесь, а где-нибудь на Востоке. Может, был бы каким-нибудь султаном или визирем, имел бы свой гарем – кого хотел бы лупцевал по-всякому или там отрубал что, короче, развлекался бы, как там у них было принято. Ну ладно, черт с ним, с этим Сашей. Мы все с тобой сидим болтаем, а ведь надо убираться, когда твой Котька приезжает?

– Любочка, Котька приедет, скорее всего, в начале марта, а может, и позже, и жить с женой они будут не здесь, а у себя. Котька был просто весомым предлогом, чтобы побыстрее выставить Сашу, он ведь никак не хотел выселяться, я сколько раз ему говорила, и все как об стенку горох. Кстати, он догадался вроде бы, что про Котьку я соврала, его обмануть трудно.

– У меня тоже мелькнула такая мысль, но вижу, лицо у тебя серьезное, ну, я и подумала, что правда приезжает. Но что-то я ведь еще хотела у тебя спросить, все в голове вертелось, а теперь забыла. Ах да! Так что еще у тебя за полтергейст объявился? Правильно я угадала? Значит, всю посуду расколотил у тебя этот придурок? Ну надо же! А еще говорят, что битье посуды бабское дело, так вот же объявился конкурент, черт его побери! Ну и племянничка ты себе надыбала, Женька. И сколько же он этим занимался, неделю, что ли? Ведь у тебя посуды было немало, и хорошей, елки-палки, посуды! И от родителей осталось, и сама, поди, прикупала, ты же любишь хорошую посуду, я знаю. И как же только ты ему позволила? Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало, так, что ли? И не жалко было? А соседям-то внизу как было весело!

– Ты скажешь тоже, Люб! Никакого разрешения он у меня, конечно же, и не думал спрашивать, да меня в этот момент вообще дома не было, если хочешь знать.

– Ни фига себе момент! Неслабый момент, однако! И сколько же этот «момент» продолжался, часа три-четыре?

– Не знаю, сколько времени это у него заняло, говорю тебе, меня дома не было. А соседка, да, всполошилась, прибегала с вопросом, что у нас такое происходит. Он ей заявил, что, видите ли, ремонт на кухне делает.

– Силен мужик. Но если дома тебя не было, то зачем он посуду-то колотил, что он этим сказать-то хотел?

– Ревность, Люба, ревность. А ревность штука злая. Я пошла в издательство на презентацию, не поставив его в известность, просто записку написала, что ушла по делам. Зря так ехидно улыбаешься, правда по делам, как раз большой заказ тогда получила. Не так уж долго я тогда отсутствовала, вернулась около девяти, можно сказать, детское время. А в квартире словно тайфун промчался.

– Ревность там или еще у него что, но за такие идиотские выходки ему бы надо руки оторвать! Ишь ты, деспот какой! Но хоть эти убытки-то он тебе возместил? Нет?! Вот змей! Как есть змей! Слушай, а тебя-то он, случаем, не бил? Не смущайся, выкладывай, я про него, кажется, уже ничему удивляться не буду.

Я ответила отрицательно на бесхитростный Любашин вопрос, поскольку бить он меня и в самом деле не бил, а все некрасивые подробности нашей с ним жизни, особенно тех дней, когда он морил меня голодом и я чуть не рассталась с жизнью по его вине, рассказать Любе я не смогла, как ни легко я чувствовала себя с сестрой, да и кому такое расскажешь? Дурочкой Люба никогда не была, почувствовала, что я что-то недоговариваю, утаиваю от нее что-то серьезное, но настаивать все же не стала.

– Ладно, будем считать, что ты легко от него отделалась. А посуда – дело наживное, – подытожила она. – Главное, в квартиру его больше не пускай!

При этих словах я встрепенулась и посмотрела на нее:

– Любаш, а ключи от квартиры он тебе отдал?

– Нет, ничего он мне не отдавал. Ну ты смотри, какой гаденыш! – почти с восхищением воскликнула сестра. – Меняй замок, подруга, другого выхода теперь нет.

* * *

Замок в двери я поменяла. А следующим вечером, когда я уже собиралась ложиться спать и только вышла из ванной, услышала, что в скважине поворачивается ключ. Открыть новый замок старым ключом Саша, естественно, не смог, тогда он стал звонить. Я даже к двери подходить не стала, позвонит, позвонит, думаю, и уйдет. Действительно, потрепав мне немного нервы множеством трелей, он все-таки ушел. Пятого утром, около десяти часов, когда я уже позавтракала и работала, снова раздался звонок в дверь, я тихонько, на цыпочках, подкралась и посмотрела в дверной глазок – это был, конечно, Саша. Так же тихо я отошла, но, позвонив несколько раз, он стал барабанить в дверь, сначала рукой, а потом и ногами. Уже не скрываясь, я подошла к двери и, не открывая ее, крикнула, чтобы он прекратил шуметь, поскольку я не впущу его ни сейчас, ни вообще никогда. Из квартиры напротив выглянула соседка с поварешкой в руке и спросила сурово:

– Это что здесь происходит?!

Саша моментально ретировался. Где-то часа через полтора раздался звонок телефона, я была уверена, что это опять Саша, тем не менее трубку взяла. Телефон – это мое уязвимое место, основная связь с внешним миром, могут позвонить дети, знакомые, по делам из издательства, я просто не могу не отвечать. Конечно, это был Саша. Первое, что он сказал: «Не вешай трубку». Я и не собиралась этого делать, разговаривать по телефону вполне безопасно, тем более что он звонит наверняка с работы, а значит, ничего особенно интимного или хамского сказать не может. Так оно и было, он просто попросил меня о встрече, я наотрез отказалась. Он настаивал, уверяя меня, что это очень важно. В свою очередь я попросила его больше никогда не звонить мне, заведомо зная, что моя просьба для него просто звук пустой. В этот день он звонил мне еще дважды, впрочем, может быть, и больше, я после обеда гуляла, ходила в магазин за хлебом, отсутствовала в общей сложности больше двух часов. Шестого последовало уже пять звонков, я старалась не раздражаться, просто говорила «нет» и клала трубку. Но работать своими звонками он мне мешал весьма существенно. Не только потому, что приходилось отрываться от компьютера и подходить к телефону, но и после каждого его звонка я не сразу могла успокоиться и приняться за работу, ибо, несмотря на свои благие намерения быть спокойной и невозмутимой, все равно нервничала. Седьмого я была у Кати, она уехала с Олегом к его друзьям на дачу праздновать Рождество и попросила меня посидеть с Мишенькой. Я с большой радостью согласилась, поскольку давно не видела внука, соскучилась по нему. Да и от работы можно было немного отдохнуть, не говоря уже об идиотских звонках Саши!

Домой я вернулась только восьмого, где-то уже после обеда, и довольно скоро легла спать, потому что терпеть не могу ночевать не у себя дома. Чтобы мне никто не помешал как следует выспаться, телефон я отключила. Девятого после раннего завтрака я сразу же засела за работу, надо было нагонять простой. Не разгибаясь сидела до трех часов, и только когда пошла ставить на кухню чайник, я подумала, как хорошо, что сегодня телефон молчит и не мешает мне работать. Вот тут-то я и вспомнила, что он у меня выключен со вчерашнего дня, едва успела воткнуть вилку в розетку, как сразу же нарвалась на звонок. Саша вкрадчиво осведомился, где же я все-таки была все это время. Я не стала делать тайны из своего пребывания у дочери, а в ответ на его удивление, что я была у нее так долго, вежливо пояснила, что бываю и гораздо дольше. Это ему совсем не понравилось, но я быстренько оборвала все возражения, сказав, что отношения с детьми – это мое личное дело, которое его никоим образом не касается. Тогда он снова попросил о встрече. Я задумалась: а почему бы и нет, чего я боюсь? Он желает встретиться? Будет ему встреча!

– Хорошо. Встречаемся в ближайший вторник в два часа дня.

Местом встречи я выбрала кафе «Колибри», где сравнительно недавно была и помнила, что там подают приличный кофе. Саше не понравилось ни место, ни время. Но я жестко дала ему понять – или мы встречаемся на моих условиях, или не встречаемся вовсе. Деться ему было некуда, он нехотя согласился.

Кафе оправдывало свое название, оно было маленьким, яркоокрашенным внутри, и в зале стоял экзотический запах, чуть резковатый, но очень волнующий. Чем в нем так пахло, я не знала, но мне очень понравилось. Я шла на эту встречу, изрядно нервничая, а сейчас расслабилась и была довольна, что выбралась из дому, где несколько последних дней почти не разгибаясь сидела за работой. Мне все здесь нравилось: и аромат, и освещение, и интерьер, и то, что маленький зал был почти пуст, поэтому я сидела и улыбалась. Саша же, напротив, был угрюм, глаз на меня не поднимал и молчал. Последнее несколько удивляло, так как встреча наша была нужна ему для какого-то важного разговора, во всяком случае, так он мне сказал по телефону. Черный кофе с коньяком и лимоном был просто превосходен, и я закурила. Эту слабость я позволяла себе очень редко, когда-то давно меня к сигаретам приохотил Павел, ему, в отличие от большинства мужчин, нравилось, когда женщины курят, он утверждал, что это очень сексуально. Когда мы с ним ходили в гости или в ресторан, после первой же рюмки он мне всегда предлагал сигарету. С тех пор как мы разошлись с ним, я стала курить гораздо реже, от случая к случаю, а после смерти Павла закурила первый раз. Затянувшись, я закрыла глаза, и на одно короткое, сумасшедшее мгновение мне показалось, что я, как когда-то, сижу с Павлом в ресторане, даже его хриплый смешок мне почудился. Но эту несвоевременную иллюзию развеял Саша, которого мое курение вывело из мрачных бездн раздумий, он моментально взъярился и очень резко высказал все, что думает о курящих женщинах. Чтобы хоть немного умерить его воинственный пыл, я положила свою руку поверх его руки, лежащей на столе. Можно было подумать, что я прикоснулась к нему раскаленным железом, так он дернулся.

– Саша, ты напрасно тратишь свое красноречие и свои нервы, мне совершенно безразлично, что ты думаешь обо мне в связи с курением, да и по любому другому поводу тоже. Тебе уже пора понять, я человек давно взрослый и сама отвечаю за себя и свои поступки.

– И тебе не стыдно? Ты ведешь себя как… нет, мне не хочется тебя оскорблять, но ты говоришь, что ты человек взрослый, а взрослый человек должен руководствоваться нормами поведения, и…

– Это ты будешь учить меня нормам поведения? И каковы же эти твои нормы поведения взрослого человека? Битье посуды входит в эти нормы? – перебила я его запальчиво.

– Да при чем тут посуда? Это ведь было дома, а не на людях, и вообще, ни к чему быть такой злопамятной. Я хочу поговорить с тобой о другом, но меня раздражает запах табака, я не смогу ни о чем думать, пока ты куришь.

Я послушно загасила сигарету: интересно, что такое важное он собирается мне сообщить, да и выкурила я уже больше половины. Прежде чем заговорить, он заказал еще по чашке кофе и дождался, пока их принесли. Чувствовалось, что ему очень трудно начать.

– Женя, я понимаю, ты сердишься на меня, и признаю, что у тебя есть для этого некоторые причины. Я перегибал иногда палку. Посуда, которую я разбил, ну и еще кое-какие поступки – здесь мне гордиться нечем. Но в сравнении с нашими отношениями это ведь мелочи. Подожди, не перебивай меня, слушай внимательно. Ты должна понять и накрепко запомнить, что ты не случайный человек в моей судьбе, ты очень нужна мне и очень дорога, понимаешь? Очень! И я знаю, я чувствую, что ты относишься ко мне с… ну, скажем, очень серьезно, что бы ты там ни говорила. Мы просто обязаны сохранить в чистоте и целости наши с тобой отношения. И никакие третьи лица, ты ведь понимаешь, о чем я говорю, так вот, никакие третьи лица не способны нам помочь, наоборот, они могут только помешать, разрушить то важное и глубокое, что есть между нами, не надо подпускать их, Женя, гони всех прочь! Только ты и я – вот что имеет смысл, имеет значение, единственное, что действительно важно.

Он замолчал и смотрел на меня с нескрываемой тревогой – ждал, что я ему скажу. Но я не могла ему ничего сказать. Горло мое туго перехватил спазм, сердце билось какими-то неровными толчками, холодная испарина выступила на лбу.

Все вокруг мгновенно озарилось каким-то необыкновенным, неземным светом, я еще успела увидеть вокруг себя десятки, сотни живых, блестящих, как ртуть, капелек-существ, с оживленными, красивыми, смеющимися личиками, но тут свет внезапно померк, раздался чей-то отчаянный вскрик: «Женя!» И я погрузилась в полную тьму.

Как плохо быть мертвой! Только боль, острый запах в ноздри, металлические звуки, крикливые, хриплые голоса, резкий свет и черные, мельтешащие тени.

– Ну все! Кажется, вытащили. Можно радоваться, рано ей еще умирать, пусть еще поживет.

– Слушай, она вроде что-то сказать хочет.

– Да нет. Это просто легкие конвульсии.

Я концентрируюсь и всю себя выливаю в крике:

– Отпустите! Отпустите назад! Не хочу здесь!

Надо мной, опустошенной, обессиленной, мертвой, раздаются какие-то перекатывающиеся звуки, это они так смеются, догадываюсь я.

– Нет, ты слышал, ты слышал, что она шепчет? Мы так старались, столько сил вложили, еле вернули ее с того света, а ей не нравится, назад просится!

С этого момента началось мое выздоровление. Во всяком случае, то вялое, безрадостное, дремотное состояние, в котором я все время пребываю, мой лечащий врач называет выздоровлением и при этом радостно улыбается и даже подмигивает мне. Поэтому я с ним не спорю, не хочется огорчать такого веселого человека. На мой вопрос, что же со мною было, он ответил с готовностью и весьма пространно, но так обтекаемо, с таким обилием медицинских терминов, что из его объяснений я ровным счетом ничего не поняла. Катя ответила мне очень коротко: сердце – и при этом почему-то недовольно покосилась на меня. Еще я узнала, что привезла меня сюда неделю назад «скорая помощь» с улицы. Почему же с улицы? Несколько часов эта мысль не давала мне покоя и весьма занимала меня. Мне смутно помнилось, что я была с Сашей в кафе, почему-то потеряла сознание, все это я смутно, но помнила, но вот как я из этого кафе вышла на улицу, этого не помнила совершенно. И хотя все это, в сущности, было не важно, пустяк, но пустяк этот почему-то мучил меня. Мое тягостное недоумение рассеяла медсестра, пришедшая вечером делать мне очередной укол:

– Да что вы так волнуетесь? С улицы – это значит не из дома, вот и все, вам нельзя волноваться, надо поберечь себя, сердце слабое, да и не девочка уже.

Еще через неделю меня выписали, и Катюша с мужем отвезли меня домой. Они хотели забрать меня к себе, чтобы я не оставалась одна, а была под присмотром. Но я устроила мини-скандальчик в машине, заявив, что у них я опять разболеюсь. Поскольку волноваться мне запретили, Катя была вынуждена подчиниться моему желанию и отвезла домой, хотя все время ворчала. Но я прекрасно знала, что хорошо мне будет только дома, и потому осталась непреклонна. Огорченная и раздраженная, дочь ограничилась тем, что забила мой холодильник продуктами до отказа, предупредила некоторых соседей, что мне может понадобиться помощь, и дала очень длинный инструктаж не слишком обрадованной Светке. Я понимала Светку, мало того что ей в последнее время часто приходится со мной возиться, так еще всякие дилетанты лезут с советами. Поэтому Светку я тоже вскоре отправила домой, клятвенно заверив, что в ближайшее время умирать не планирую, а если мне этого уж очень захочется, то я ее сразу предупрежу. Довольная Светка умчалась на какую-то встречу, в последнее время личная жизнь у нее била ключом, но на всякий пожарный случай оставила мне какие-то таблетки и велела быть осторожной и ничего не делать, а лучше вообще лежать в постели.

– А больше ты ничего не хочешь?! – сказала я ей вслед, но вряд ли она меня услышала.

Все-таки как хорошо дома! Я коснулась кровати, стола, компьютера и сообщила им всем, что я вернулась. Раньше я не была способна говорить вслух сама с собой и уж тем более с вещами, мне казалось, что кто-нибудь услышит и осудит, скажет, что я сумасшедшая, а вот сейчас мне казалось нормальным и вполне естественным общаться с вещами, гладить их. Наверное, пройдет еще какое-то время, и я стану такой, как прежде – закрытой, завернутой в фантики условностей. Но пока я была еще немного свободной, еще немного живой, и, ей-богу, такая я себе нравилась больше.

К вечеру мне уже до смерти надоело листать дорогие и глупые журналы, которые оставила дочь, и я стала думать, чем бы заняться. Ответив на два телефонных звонка Катюхи и один Светкин, поев и попив чаю, я наконец решилась и подошла к компьютеру. Я собиралась просто посмотреть, на чем я остановилась. Посмотрела и… проработала часа три с большим удовольствием, так приятно быть занятой делом! Но хорошего понемножку, спать легла почти в детское время – десять часов. Так, очень благоразумно, делая в работе перерывы, я провела два дня. Но на третий приехали Катя с Любашей, и началось! В два голоса мои любимые родственницы потребовали, чтобы я в обязательном порядке ехала в какой-то тмутараканский санаторий. Я попробовала отказаться вежливо – не понимают. Обеих заклинило на свежем воздухе и природе. Я попыталась объяснить им, что поскольку родилась и всю жизнь прожила в Москве, то свежий воздух мне противопоказан. Нет, такие упрямицы, с места их не сдвинешь!

– Ну хорошо, будь по-вашему. Свежий воздух так свежий воздух, но не санаторий, там я тихо скончаюсь, лучше чья-нибудь дача, пустая разумеется, ничьего присутствия я сейчас не вынесу, хочу быть одна. Зимой почти все дачи пустуют, ищите, договаривайтесь, если вам так уж приспичило выселить меня на лоно природы. Да, и я возьму с собой компьютер.

Словесная битва разгорелась по новой, сражаться сразу с двумя было очень трудно, а их прямо-таки из себя выводило мое желание не расставаться с компьютером, пришлось сдаться, но зато в отношении других своих условий я стояла насмерть. Конечный результат наших торгов выглядел так: я согласилась начиная с 1 февраля пожить три недели на чьей-то даче в Фирсановке. При этом я обязуюсь вести себя благоразумно, то есть много гуляю, нормально и вовремя ем, рано ложусь спать, никакого компьютера с собой не беру, но зато и они меня не тревожат.

Дача оказалась маленькой, но теплой и уютной, а главное, на самой окраине поселка, возле леса. Перед отъездом я позвонила в издательство, сообщила, что болела, а то они уже потеряли меня, и, договорившись с ними, быстренько к ним съездила. Отвезла большую законченную работу, даже деньги смогла сразу же получить за нее, – небывалый случай. Дочери сказала, что гуляла возле дома, врать, конечно, нехорошо, но она раскричалась бы, узнав правду. А всех дел-то, что съездила туда и обратно, зато о деньгах теперь думать не буду.

Мои, выгрузив и разместив меня и все мои вещи, сразу же обследовали окрестности, главным образом их интересовали почта и магазин. И то и другое имелось в наличии и исправно функционировало, что их порадовало, а меня, признаться, не очень. То есть против магазина я ничего не имела, но вот с почты мне надлежало систематически отзваниваться любимым родственникам. Но раз я им обещала звонить, значит, буду, не люблю нервировать людей, тем более попусту. Для облегчения и успокоения их душ я при них затопила печку, а они, проверив, что я на самом деле владею этим умением, и натаскав в сени побольше дров из сарайчика, наконец-то отбыли. Уже после их отъезда я вспомнила, что так и не выяснила, чья это дача. Кажется, каких-то Любашиных знакомых и этих знакомых сейчас нет, куда-то уехали и будут не скоро, не то через год, не то через два. В конце концов, какая разница, чья это дача, главное, что тут нет никого и я одна.

* * *

Проснулась я с чувством приятных перемен. Глаза открыла, вокруг меня все незнакомое, странное. Огляделась в недоумении – батюшки, да ведь я на даче! Ходики на стене, сделанные в виде кошачьей головы, с бегающими глазками-бусинками, которые я вчера старательно завела, показывали без четверти десять. Однако заспалась я. Печку пока растапливать не стала, и так тепло. Чайник подогрела на электроплитке, позавтракала, глядя за окно. На улице, по всему видно, стоял морозец. Любаша снабдила меня валенками – серыми, смешными, мохнатыми. Обула их, прошлась по дому – ступать в них было очень непривычно, ну, ничего, привыкну, зато тепло. Старательно оделась, как мне было велено: теплый платок на голову, даже не платок, целая шаль, дубленка, такие же варежки – ну ни дать ни взять баба, которую сажают на чайник. Выкатилась, как колобок, на улицу, все как у Пушкина – мороз и солнце! Везде искрится снег, но не как в городе – серый, а рафинадно-белый, только возле самых стволов сосен на снегу мелкие веточки, чешуйки коры, хвоя. Или это птицы, белки намусорили? Стояла я тихо, и на ближайший ко мне куст опустилась синичка, довольно большая, пузатенькая, брюшко как желтый шарик, а спинка сизенькая. Я ей негромко сказала: здравствуй, она наклонила голову набок, словно пыталась меня понять, я засмеялась, уж больно потешно она выглядела. Птичка, испугавшись, вспорхнула. Я прошлась неспешным шагом до магазина, но заходить в него не стала. На улице встретились мне несколько человек, пожилые здоровались, и я им отвечала, а те, что помоложе, только окидывали любопытным взглядом. Повернула к дому, который должен был на ближайшие недели стать моим пристанищем и, значит, могла временно считать его своим.

У соседнего дома стоял мужчина в полушубке без шапки, седые волосы серебрились на февральском солнце. Он смотрел в небо. Хотела молча проскочить мимо, но тут он опустил голову, я встретилась с ним глазами, поздоровалась и, сама не понимая зачем, остановилась. Вроде бы он смотрел на меня серьезно, во всяком случае, на его губах улыбки не было, но светло-карие глаза смеялись.

– С возвращением! – очень странно приветствовал он меня.

– Да я только вчера приехала, а раньше здесь никогда не была, – пробормотала я, почему-то смутившись.

– Я имею в виду жизнь. Трудно, но жить еще можно, а?!

И он улыбнулся мне. Ничего особенного в нем не было: среднего роста, худощавый, на вид чуть постарше меня, голова вся седая, но улыбка!.. Пожалуй, для меня это было чересчур, я смутилась донельзя и заторопилась домой.

Весь вечер я вспоминала соседа и все думала, почему он так сказал. Ведь не мог же он знать обо мне, мы совершенно незнакомы.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю