Текст книги "Любви хрустальный колокольчик"
Автор книги: Елена Ярилина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)
Что ты говоришь? Каково мне пришлось? Да это все ерунда на постном масле, я все выдержать могу, но он-то такой маленький, в чем он-то виноват?! Нет мне прощения и не будет никогда! Разве бы он таким вырос, если бы всегда при мне был? И пусть бы мы с ним ничего, кроме черного хлеба, и не видели, ну так что ж, все же вместе. Ты посмотри, сколько лет уже прошло, а он и сейчас словно смеяться и жить боится. А как он кричит по ночам, когда ему кошмары снятся, что ни делаю, они все равно ему снятся. А ведь знала я, на своей шкуре знала, что такое детский дом! Моя шкура дубленая, а у него-то? За деньгами погналась, как же без них, думаю, ребенка вырастить? А ребенку нужна прежде всего любовь, мать ему нужна, а все остальное потом. Бабулька, у которой я жила, мне хорошо помогала и к Сашеньке сразу же привязалась. Она меня и успокоила: и-и, милая, не бойсь, выходим, не таких выхаживала. Бабка-то не простая была, целебную силу трав знала, хорошая бабка, царствие ей небесное! Словно бы с родным внуком нянчилась. Да недолго мы с ней пожили, умерла она, старая уж очень была.
Дом свой она на меня записала, сама так решила, я ее и не просила, да и то сказать, больше ей и не на кого было записывать-то, одинокая она была. В последние несколько лет в нашем городе строительство полным ходом идет, вот и до моей окраины добрались, стали сносить частный сектор. Два года уж будет, как дали и мне квартиру двухкомнатную. Сначала я в восторге была, все мне нравилось: квартира большая, светлая, комнаты изолированные, потолки высокие, и лоджия есть. Двор большой, есть где детям побегать, поиграть, да и вообще район не шумный, зеленый. А потом я и наткнулась на них, через дом от нас живут, это надо же, до чего тесен мир! Ну да, Колька с женой и дочкой, и эти зануды – его родители, у них две квартиры, но в одном подъезде, видно, при переезде специально так подгадали. И что самое неприятное, куда ни идешь – в магазин или на остановку, – так обязательно мимо их дома проходишь. А уж когда я поняла, что дети вместе в одну школу ходить будут, так прямо ужом завертелась. Хотела поменяться, стала варианты подбирать, да попадается все не то, что нужно, все варианты куда хуже того, что у меня есть. Ну, я и успокоилась. Че, думаю, горячку-то пороть, мне стыдиться нечего, это пусть они стыдятся, если еще остался у них стыд-то. Для меня главное, чтобы Сашеньке хорошо было, а я уж потерплю. Ему вроде все нравится: и квартира, и двор, и особенно школа. Уж очень он в школу-то хотел, прямо рвался. Я очень этому удивлялась, сама-то не больно учиться любила, так, шалтай-болтай, тройки есть, и ладно, а ведь мне учеба легко давалась. А Сашенька отличником хочет быть, такой самолюбивый, такой упорный! Одна беда у него – ни с кем не дружит, уж почему так, ума не приложу. Незадолго до конца учебного года пришла я как-то в школу за ним, глянула, а он в школьном дворе с Юлькой, да так оживленно что-то ей рассказывает. Ведь сестра ему родная по отцу-то, а он и не знает, да, видно, так и не узнает никогда. Они в параллельных классах учатся, она на год его моложе, но он-то у меня с восьми лет в школу пошел. Эти-то? Даже не здороваются и не смотрят в мою сторону. А меня это и не волнует совсем, давно прошло то время, когда я от них зависела. Все у меня не хуже, чем у них: и квартира, в которую пригласить не стыдно, и одета я нормально, не хуже их снохи. А уж для Сашеньки я и вовсе ничего не жалею, ни одежды, ни игрушек, ни книжек, ни сластей каких, всего у него полно.
* * *
Через день Зина с Сашенькой уехали. Больше мы с ней не виделись, но иногда она мне звонила. Когда Зининому сыну было примерно шестнадцать лет, она позвонила мне, явно чем-то не на шутку взволнованная. После первых же приветственных слов Зина вдруг огорошила меня новостью, что буквально на днях она выходит замуж. Как-то сразу чувствовалось, что она явно находится в смятении. На заданный мною прямой вопрос она призналась, что ее очень и очень беспокоит Саша, он весьма враждебно воспринял новость и никакие объяснения и уговоры на него не действуют.
– Жень, я ведь первый раз влюбилась, до этого даже и не догадывалась, что это за штука такая, любовь. Думала, что просто выдумали про любовь в книжках, а на самом деле ее и нету, только сказка красивая. А это такое счастье, такая радость, Женя, без которого, оказывается, нет и смысла жить. Я встретила мягкого, доброго человека, он очень любит меня, а я его. И все-таки из-за Саши я бы отказалась от своего счастья, но не могу, слава богу, не могу. Ты только не падай, представляешь – я беременна! Так хочу девочку! Я всем бы пожертвовала ради сына, но только не жизнью будущего ребенка. Я твердо знаю, что жизни ребенка ничто в мире не стоит. Саше придется это понять, он уже достаточно взрослый. Но сердце у меня рвется пополам! И еще рожать боюсь, мне ведь уже тридцать шесть.
Последний раз она позвонила мне, когда ее девочке было уже полгода. Я спросила у нее, как Саша. Она со вздохом ответила, что все так же злится, ни с кем не разговаривает. На сестренку даже не взглянул ни разу! И она со страхом все больше обнаруживает в нем черты характера его отца. На этой грустной ноте мы с ней и распрощались. Больше она мне не звонила, и вот по прошествии более десяти лет вдруг конверт. Может быть, она собирается приехать?
Практически все Зинино письмо касалось старшего сына, Саши. Судя по всему, она очень гордилась им, несмотря на то что он так и не простил замужества. Зина писала, что Саша совсем не признает своего отчима и совершенно равнодушен, если не сказать хуже, к сестренке и братишке. Когда Саше исполнилось восемнадцать лет, он ушел жить к какой-то женщине вдвое старше его, видимо, просто старался побыстрее уйти из дома. Учился в институте, на дневном отделении, жил на деньги этой женщины, но отказывался брать что-либо у матери. Когда закончил институт и начал работать, то женщину, столь существенно помогавшую ему, он безжалостно бросил. Та пробовала вернуть его, скандалила, приходила даже к Зине, но та ей, естественно, ничем помочь не могла. Саша сделал очень недурную деловую карьеру, купил себе однокомнатную квартиру, живет вроде бы один. И вот теперь по делам, связанным с работой, он должен приехать на несколько месяцев в Москву. Зина просила пустить его пожить у меня первое время, хотя бы пару недель, а там он что-нибудь себе подыщет. Я на этом месте письма хмыкнула, сообразив, что когда Саше надо, то он не стесняется обращаться к матери, которую ни в грош не ставит. Еще Зина просила в письме, чтобы я проявила к ее отпрыску максимум терпения, судя по всему, характером Саша и вправду пошел в своего папочку. Жить я его, конечно, пущу, пусть поживет немного, а вот что касается терпения, то дудки. Пускай особенно не обольщается, хамства я терпеть не буду. Зине он сын, и она до сих пор чувствует себя перед ним виноватой, поэтому прощает ему все. Мне он – седьмая вода на киселе, и я ни в чем перед ним не провинилась. Но будем надеяться, что все обойдется без эксцессов, все-таки мы оба взрослые люди. Сколько же лет Саше теперь? Должно быть, уже двадцать девять, действительно, совсем большой мальчик. Поселю я его, пожалуй, в Котькиной комнате, это будет удобней всего, надо там только как следует убраться. Да и вообще, в связи с этим приездом не мешает сделать генеральную уборку, глядишь, и простуда моя пройдет или я хотя бы на время о ней позабуду.
Уже неделя, как Александр живет у меня. Пришлось сразу при встрече назвать его полным именем, уж больно представительным он оказался на вид: высокий рост, широкие плечи, язык не повернулся сказать «Сашенька». Да-а, Зинуля не зря старалась, вон каким здоровым вымахал! Черты лица правильные, можно даже сказать красивые, хотя все портит замкнутое, какое-то надменное выражение. Но держится вежливо, во всяком случае пока, а там посмотрим. Впрочем, мы с ним почти и не общаемся. Как обговорили в самом начале срок и условия, на которых я согласна на его проживание, так с тех самых пор я его почти и не вижу. Уходит он совсем рано, я в это время еще не выхожу из своей спальни, приходит поздно. Здесь он почему-то никогда не ест, только спит и пользуется ванной. Если и дальше все пойдет таким же манером, то пусть хоть весь срок своего пребывания в Москве живет у меня, впрочем, поостерегусь пока говорить ему об этом, поживем – увидим. Что это? Вроде бы входная дверь хлопнула? Сколько же времени, что уже Александр пришел? Да нет, еще только шесть часов, просто он что-то сегодня рано. Надеюсь, ничего у него не случилось. А пойду-ка я, пожалуй, на кухню, поставлю чайник, заодно, может быть, и узнаю чего. Может быть, и ему предложить чаю? Он, правда, никогда здесь не пьет его, но кто знает, вдруг сейчас захочет?
– Добрый вечер, Евгения Михайловна.
– Здравствуй, Александр.
– Евгения Михайловна, у меня к вам просьба. Случилась маленькая неприятность – кончились чистые рубашки, надеюсь, что вы мне постираете. Я, конечно, заплачу, но нужно сделать это срочно.
Сначала мне показалось, что я просто ослышалась и он говорит о чем-то другом, например о чашке чаю, ведь не может же он разговаривать со мной таким высокомерным тоном, в самом деле?! Но он явно ждал ответа и нетерпеливо передергивал плечами. Ничего себе!
– Знаешь, Александр, есть простой и легкий выход. В соседнем доме есть прачечная. Там и самообслуживание, и срочная есть, качество – на уровне европейских стандартов, – ответила я, гордясь своим спокойным, невозмутимым тоном.
– О чем вы говорите, Евгения Михайловна?! У меня очень дорогие рубашки, и я не доверю их в чужие руки. Сам я, естественно, не стираю, но уверен, что вам это сделать нетрудно.
– Что ж, если ты не хочешь отдавать в прачечную, то в ванной машина, порошок тоже там, я объясню, как с ней обращаться, впрочем, там и надписи есть, ничего сложного, ты быстро все сообразишь. Но, извини, стирать будешь сам, ты достаточно взрослый, чтобы обслуживать себя, а руки у тебя точно такие же, как и у меня, только посильнее, вот и все.
– Вот уж не ожидал, что вы откажете в таком пустяковом для вас и важном для меня деле. Совершенно не понимаю вашего поведения: ведь вы же женщина!
– По-твоему, главное занятие женщины – это стирка, уборка, готовка, то есть обслуживание мужчины? В таком случае мне жаль тебя, вряд ли ты преуспеешь в современном мире с философией домостроя, но, впрочем, это твое личное дело. Я дала тебе исчерпывающие советы, дальше поступай как знаешь. А мне, извини, спорить с тобой некогда, меня работа ждет, я прервалась только на чай. Вот чашку могу тебе налить, если желаешь, чайник как раз уже вскипел.
– Нет уж, спасибо.
– Как знаешь, голубчик. И не надо смотреть на меня с таким негодованием. Любой здоровый взрослый человек способен обслужить себя сам, мужчина это или женщина – значения не имеет. Удивительно, что ты не понимаешь элементарных вещей!
Ничего себе, как хлопнул дверью, аж стекла задрожали! Может быть, зря я с ним так резко? Но уж очень надменно он себя ведет, просит так, словно приказывает. Не терплю хамства. Характер кое-что, конечно, значит, но уж больно Зинуля его избаловала, прямо-таки царь-самодержец! Ничего-ничего, это ему полезно, давно так с ним пора.
Уф-ф! Наконец-то я закончила эту работу. Господи, как спина-то затекла! Пойти попить чаю? А сколько времени, не слишком ли поздно для чая? Ого! Уже час ночи. А что это моего надменного постояльца все еще нет? С тех пор как мы с ним поцапались из-за стирки его рубашек, он что-то стал совсем поздно приходить. Интересно, где же это он пропадает допоздна, ведь не по прачечным же, в самом деле, ходит? Хотя что напрасно гадать, я ведь даже не знаю, чем он и в дневное-то время занимается. Зина ничего не писала о том, что у него за дела, а сам он не счел нужным мне об этом рассказать. Ну вот и чайник закипел, сейчас выпью полчашки – и баиньки. А это еще что за звук? Послышалось, наверное, или кошка соседская на лестничной площадке дверь поцарапала? Да нет, на кошку это тоже не похоже, посмотреть, что ли? Что-то боязно. А-а, в конце концов, что я, не в своем доме?
– Боже мой! Александр, Саша, встать можешь? Вот так, обопрись на меня, шаг, еще шажок, ну вот и вошли, подожди, сейчас, только дверь закрою. Вот так, вот так. На кровать? Нет, лучше в кресло, осторожненько. Сиди, сиди, не дергайся, сейчас воды принесу, лицо оботру.
Н-да! Отделали его, однако! Вроде бы ничего опасного нет, кажется, все кости целы, но он весь в кровоподтеках и ссадинах. И здорово промок, может быть, какое-то время на земле лежал? Конец октября, уже подмораживает по ночам, неудивительно, что он весь дрожит. Что нужно делать в таких случаях?
Что-нибудь горячее внутрь, это сейчас будет готово. Пожалуй, мне и самой не мешает выпить чашечку, отличная штука – глинтвейн.
– Пролил? Это ничего, я все сейчас вытру, давай я тебе помогу. Может быть, все-таки вызвать неотложку? Ну, не упрямься! Ну хорошо, хорошо.
Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего. Эк его трясет. Что бы еще сделать? Обтереть его спиртом? А что, это мысль. Спирта нет, есть бутылка водки, почти год стоит запечатанная, никак не находилось ей применения, вот и нашлось. Да, но ведь его придется тогда раздевать догола, не в одежде же обтирать? Ну, ничего страшного, представлю себе, что это мой сын. Ишь, пытается сопротивляться и зубы стиснул, очень больно ему, наверное.
– Саша, Саша, успокойся, ну, успокоился? Пойми, мне надо обтереть тебя спиртом, то есть водкой, а для этого надо сначала тебя раздеть. Я спрашиваю тебя: ты что, лежал на земле? Так я и думала. Долго? Сколько времени ты пролежал? Примерно полчаса? Ну, это еще ничего, а не больше? Не знаешь? Ну вот, я почти тебя раздела. Нет, трусы тоже надо снять, тем более что они насквозь мокрые. Ну что, право, за церемонии, думаешь, я никогда мальчишек голышом не видела? Теперь начну тебя обтирать, постараюсь делать это поосторожнее, ну а ты потерпи, если будет больно. Чем я буду тебя обтирать? Странный вопрос – руками, конечно, это удобнее всего. Ничего, ничего, терпи, ты уже большой мальчик, вот так, вот так, молодец! Теперь давай я на спину тебя переверну, ну как же не надо? В чем дело? Стесняешься? Не стоит, это все ерунда, дела житейские, как любит говорить Карлсон. Если так стесняешься, то просто закрой глаза.
Все, кажется, уснул. И дрожать перестал, помогло обтирание, да и вторая чашка глинтвейна, надо думать, свое дело сделала. Бог даст, все обойдется и он не разболеется. Ну надо же, трусы не давал снять, стеснялся, бедняга, впрочем, с этим-то как раз все понятно. Но вот то, что творится со мной, мне непонятно вовсе. Хорошо, если он ничего не заметил, а то ведь и со стыда можно сгореть, попробуй докажи потом, что ничего не хотела! Непонятно, почему этакое со мной происходит и почему именно сейчас, ведь никогда же ничего подобного не испытывала. Вот старая перечница, и чего это меня так разобрало, не понимаю? Рефлексы, физиология – это более-менее ясно, но почему столько лет они спали и вдруг проснулись при виде этого мальчика? Просто уму непостижимо, так не должно быть. А интересно, можно ли настолько контролировать свое тело, чтобы ничего подобного не ощущать? Ладно, хватит сокрушаться, уже три часа ночи, давно пора спать, пойду посмотрю, как он там, и на боковую. Утром зайду к Светке, попрошу его посмотреть, она ведь врач, а то мало ли что.
– Только этого мне и не хватало! Свет, а ты уверена? Извини, сама не знаю, что говорю. Но для меня это такие проблемы, ты себе просто не представляешь. Да нет, подушка-то как раз ерунда, сейчас принесу. И что, ему совсем вставать нельзя? Ну, есть, пить я ему подам, с этим проблем нет, а вот в туалет-то ему как? Тебе бы только насмешничать. Да это нам с тобой понятно, Свет, а у него характер жуть, просто порох какой-то! И сколько ему так лежать? Три дня?! Да я с ума сойду за эти три дня. Ты заходи почаще, ладно, потом сочтемся. А может, все-таки его лучше в больницу? Не лучше? Да нет, я как раз о нем беспокоюсь. Светка! Да ты просто с ума сошла! Как ты могла такое обо мне подумать?! Он совсем еще мальчик. Чему не помеха? Нет, право, Свет, ты переходишь все границы!
– Саша, ты что, хочешь сказать, что я нарочно все это придумала? Ах нет? Вот и ладно, главное, что ты ведь хочешь обойтись без всяких осложнений и поскорее встать на ноги? Значит, надо вылежать положенное время. Да, Света моя соседка, но это совсем не мешает ей быть хорошим врачом. Но если ты ни ей, ни мне не доверяешь, то давай положим тебя в больницу. Доверяешь? Ну хорошо, ты мне вот что тогда скажи, что с тобой, собственно, вчера произошло? Кто так с тобой обошелся? Ах, несчастный случай. Ничего себе! Тебе лучше знать, что с тобой на самом деле произошло, я не собираюсь тебя допрашивать, ты человек взрослый, полагаю, знаешь, что делаешь. Но позволь дать тебе совет на будущее: Москва – город отнюдь не безопасный, и не стоит по нему без особой нужды поздно разгуливать.
Как же я устала с этим Сашей – любой пустяк превращает в проблему, ну и характер! У меня сложилось впечатление, что любое мое прикосновение его раздражает, ладно, хоть терпит молча. А вот со Светкой он неожиданно разговорился, подшучивает даже над ней. Мне показалось, он ей весьма понравился, а это совсем даже неплохо. Она всего на два года его старше, это сущая ерунда. Оба молоды, свободны, чего еще желать? Кто знает, может быть, это судьба?
Наконец-то Саша стал ходить, уф-ф, как гора с плеч. Со мной он как-то странно себя ведет. С одной стороны, стал больше разговаривать, нет былой надменности, но с другой – смотрит так, словно я его личный враг. Не может же быть, чтобы он все еще обижался из-за тех несчастных рубашек. Я ведь выстирала всю его одежду, в которой он был, когда его избили, так что вполне себя реабилитировала.
* * *
Тьфу! Ну надо же так опростоволоситься! Я легла сегодня довольно рано и почти тут же уснула. Проснулась от непонятного звука – словно где-то скулил щенок. Пошла на этот звук, а это Саша у себя в комнате – спит, во сне плачет. Вспомнила, как Зина, его мать, жаловалась мне на его ночные кошмары. Потрясла его за плечо, но он не проснулся, только еще жалобнее заскулил. Решила перевернуть его на другой бок, по опыту знаю, это лучше всего помогает. Стала переворачивать, а он проснулся, резко сел в кровати, зажег бра и на меня уставился. Только я открыла рот, чтобы объяснить ему, почему я здесь нахожусь, он вдруг выдает:
– Что вы здесь делаете, Евгения Михайловна? Да еще в таком виде?!
Я глянула на себя в растерянности – халат второпях я не надела, ночная рубашка короткая и почти прозрачная. Смутилась, естественно. А он продолжает все тем же издевательским тоном:
– Я давно понял, что нравлюсь вам, так что можете не краснеть, но все-таки никак не ожидал, что вы будете сами себя предлагать. Вы мне показались женщиной гордой, во всяком случае поначалу.
Не знаю, как я не умерла на месте от его слов. Мне стало так худо, что я повернулась и молча, как последняя дурочка, пошла к себе. Хорошо еще, что хватило сил обернуться на пороге.
– Ты плакал во сне, поэтому, и только поэтому я пришла. Извини, если оскорбила твою стыдливость, но за свою нравственность можешь не опасаться.
И почему у меня все так глупо получается? Хотела ведь помочь, а нарвалась на оскорбление. Ну и самомнение же у этого молокососа! А все потому, что он заметил мою нечаянную реакцию в те моменты, когда я его раздевала и обтирала. Но ведь это же рефлексы, черт бы их подрал! Ни один человек не в состоянии управлять ими, во всяком случае, я об этом не слышала, и потом, это же никак не проявилось, я не сделала ни одного лишнего, и уж тем паче ласкающего движения. Так что не за что меня оскорблять, неблагодарный свин! Ну и пусть думает обо мне все, что ему угодно, мне наплевать на его мнение. Уснула я только под утро, но спала мало, Саша разбудил. Постучал ко мне, видно, хотел поговорить, но я не откликнулась. Может, это и малодушие, но ни видеть его, ни говорить с ним не хотелось. Скорее бы он уехал к себе домой или же нашел другое пристанище. Надо будет сказать ему об этом прямо.
Я только налила себе чашку чаю, как вошел Саша. По моим расчетам, он еще должен был находиться на работе и вернуться нескоро. Поэтому я чувствовала себя вполне свободной не только от его присутствия, но даже и от мыслей о нем. Мне недавно пришло в голову кое-что интересное, такое, чем бы я могла заняться не по заказу, а для себя. Я вдруг вообразила, что и сама могла бы попробовать что-нибудь написать. То есть не совсем уж вдруг, мне и раньше приходили в голову такие мысли, я даже делала некоторые попытки, но робкие и неудачные. А сейчас чувствовала в себе уверенность, даже и контуры кое-какие проступили. Я была настолько захвачена планами, что не слышала, как объявился жилец. Но и в тот момент, когда я увидела его уже на кухне, я была еще вся не здесь и мне настолько было не до него, что я ощутила его как досадную помеху, не более. Совершенно машинально я молча кивнула ему и так же машинально стала делать себе бутерброд с сыром.
– Евгения Михайловна, здравствуйте. Я специально пришел пораньше, чтобы поговорить с вами. Я должен извиниться за ночной случай, просто спросонья плохо соображал. Надеюсь, вы не очень рассердились на меня и сможете простить. Почему вы так странно на меня смотрите? Все еще сердитесь? Я вполне понимаю вас, но даю слово, что ничего подобного больше не повторится.
– Ах, ну хорошо, хорошо! Чаю хочешь?
За исключением трех-четырех дней его болезни, он никогда здесь не ел, а чай, по-моему, и вовсе не любил. Но меня очень волновало сейчас то манящее, то новое, чем была полна моя голова, а Саша своими несвоевременными разговорами меня отвлекал. Поэтому я сказала ему первое, что пришло на ум, лишь бы отстал. Кажется, он очень удивился моим словам, однако послушно взял чашку. Я рассеянно следила за ним, углубленная в свои мысли.
– И все-таки вы какая-то странная сегодня…
– Почему странная? По-моему, как всегда.
– С вами ничего не случилось? Вы здоровы?
– Просто задумалась. Так что ничего не придумывай и не волнуйся за меня.
То ли его вывело из равновесия мое поведение, то ли раздосадовало, как слабо я отреагировала на его извинения, только повел себя Саша весьма бесцеремонно. Подошел ко мне, взял за плечи и слегка встряхнул. Но то, что для него было слегка, для меня оказалось весьма ощутимым. Зубы мои лязгнули, я очень больно прикусила кончик языка, и, самое печальное, мысли, которые становились все более подробными и красочными, разом вылетели из головы. Я молча уставилась на него, потом, в считаные мгновения, воспоминание о ночном унижении наложилось на этот нелепый случай, и я сделала то, на что не считала себя способной, – размахнулась и с силой ударила его по лицу. От удара зажгло ладонь, что еще больше разозлило меня.
– Не смей трогать меня! – рявкнула я, налила себе еще чаю и продолжила: – Что ты меня трясешь? Я тебе не дерево. И вообще, ходишь тут, лезешь ко мне с разговорами, мешаешь думать да и жить тоже.
Последнее я сказала уже совсем не знаю зачем. Вид у Саши был совершенно потрясенный, видно, оплеухи, да еще такой звонкой, он в жизни не получал. Он молча топтался рядом, не зная, что ему сказать или сделать. Так ничего не придумав, развернулся уходить. Умиротворенная тем, что противник оставил поле битвы, я тут же совершила ошибку, пожалев своего недавнего врага:
– Сходил бы лучше к Светке, это куда интереснее, чем приставать к старой тетке.
Мои довольно глупые, но в общем-то невинные слова повлияли на Сашу как валерьянка на кота: буквально одним прыжком он подлетел ко мне, сгреб с табуретки и поднял в воздух. Ноздри его от гнева раздувались, лицо потемнело и перекосилось. Я испугалась и разозлилась одновременно, не слишком приятно ощущать себя щенком, болтающимся в сильных и безжалостных руках. Понимая, что он сейчас размажет меня по стенке, я тем не менее попыталась ударить его ногой. Удар не получился, что было неудивительно, никогда не дралась, даже в детстве. Но все-таки он тут же поставил меня на пол. Вся дрожа от злости, с вызовом глядя ему в лицо, я высказала вслух то, что думала о нем:
– Не знаю, что ты о себе воображаешь, но не кажется ли тебе, что ты чересчур много на себя берешь? Кто ты такой, чтобы себя так вести? А? Я тебя спрашиваю! Мне до смерти надоело твое чванство и твоя смешная павлинья спесь, я с нетерпением жду того счастливого момента, когда ты наконец съедешь. Так что давай-ка срочно подыскивай себе другое жилье, здесь ты мне не нужен!
Саша по-прежнему молча, пристально смотрел мне в лицо, как будто раздумывал, что же ему со мной делать. А я начинала приходить в себя. Почему в его присутствии я делаюсь совершенно на себя не похожей? Ведь всегда была сдержанной, замкнутой и, смею надеяться, воспитанной, а с ним веду себя как истеричная школьница – дерусь, говорю бог знает что. Может быть, я забыла, что мне сорок семь лет, что я весьма почтенная матрона, а этому павлину к тому же довожусь теткой, пусть и весьма дальней?
– Я не павлин, и это вовсе не спесь. Ты слышишь меня? Я отнюдь не павлин. А вот ты, ты такая странная, почти сумасшедшая, но знаешь… ты, пожалуй, нравишься мне, да, очень нравишься. В тебе определенно что-то есть, от тебя исходят какие-то интересные токи, или флюиды, просто не знаю как их назвать. Возле тебя, в твоем присутствии во мне рождаются совершенно новые и сильные для меня ощущения.
– Извини, но ты не обалдел ли, часом? Что за чушь ты городишь? Что значит, я тебе нравлюсь?
– Ага, значит, не понимаешь? Судя по изумленному взгляду, и в самом деле не понимаешь, – а мне все время казалось, что ты заигрываешь со мной. Я определенно чувствовал, что когда ты растирала меня, то вкладывала в каждое касание ласку, причем не очень-то затаенную. Ты словно играла со мной, провоцировала! Конечно, я мог ошибиться в твоих мыслях на мой счет, но в своих собственных ощущениях уж точно не ошибся. Видимо, ты и сама еще не вполне осознаешь свои чувства ко мне. Скажи, такие чувства внове для тебя? Я понимаю, ты не привыкла так хотеть мужчину, я первый, кто вызвал в тебе такое желание, и это сильно потрясло тебя. У тебя и вправду невменяемый вид, ты сейчас похожа на маленькую испуганную девочку. А знаешь, мне это очень нравится, я буквально очарован. Я был не прав, что столько медлил, но я уже предвкушаю, насколько мне будет хорошо с тобой. Не говоря уже о тебе, ты просто растаешь от моих ласк!
У меня в голове творилось не пойми что, все мешалось, и мысли налетали одна на другую. Боже мой, что он говорит! Какие невозможные, немыслимые вещи он говорит! Да как он смеет думать, а тем более говорить обо мне такое?! Я буквально задыхалась от смятения, ужаса, отвращения и еще каких-то горячих, липких, мне самой непонятных чувств. Я видела перед собой его улыбающееся, похотливое, самодовольное лицо, лицо не человека – сатира. Оно сводило меня с ума, лишало последних защитных сил. Какая-то темная, давящая волна накатила на мое сознание, я еще успела подумать, что именно это и называется помрачение рассудка. Я закричала, затопала ногами, слезы вдруг хлынули у меня из глаз, и я кинулась на него, чтобы исцарапать, изуродовать это ставшее таким ненавистным лицо. Помню только жгучий гнев внутри, он ощущался мною как боль, – потом провал.
Я очнулась на своей кровати, совершенно голая. Часы показывали восемь вечера. Странно, почему я легла спать в такую рань, может быть, заболела? Я и в самом деле как-то не так себя чувствую. Да, но почему я не удосужилась надеть ночную рубашку? Спать голышом не в моих привычках. Почему у меня ощущение, что я не одна в постели, что за чушь? Медленно, осторожно, словно это бомба, я поворачиваю голову и тут же отшатываюсь в ужасе! Рядом со мной на боку лежит Саша, тоже обнаженный, и улыбается! Может, я еще не проснулась или же сошла с ума?
– Ты, ты… что ты здесь делаешь? Как ты здесь оказался? Наверно, я все еще сплю? Ты мне снишься?
– О нет! Моя дражайшая тетушка Женя, это не сон, а самая натуральная явь. Но, судя по твоему недоумению, ты совсем ничего не помнишь. Ах, как жаль! Мне обидна такая твоя забывчивость, но это ничего, ничего. Тешу себя надеждой, что ты совсем скоро все вспомнишь, не сможешь не вспомнить, ведь как-никак, а мы с тобой провели незабываемые, божественные, упоительные полчаса. Мне необыкновенно понравилось, право слово, не ожидал! То есть я думал, что будет хорошо, но чтобы настолько! Но ведь и тебе было не хуже, ты так стонала и кричала от восторга…
– Этого не может быть! Ты… ты все врешь! Нагло и подло врешь, я не могла так себя вести. Я ведь ничего не помню, потому что ничего и не было! Так не бывает, чтобы ничего не помнить, так не может быть.
Я смотрела на него широко открыв глаза, а он все продолжал улыбаться своей наглой, бесстыжей улыбкой победителя и… павлина. Господи! Как я сразу не догадалась, что с его стороны это просто ничтожная, подлая месть. Этот гаденыш лжет, чтобы помучить меня. Но даже если он настолько негодяй, что воспользовался моим беспамятством, то все равно кричать от наслаждения я никак уж не могла, поскольку была без сознания.
– О, я понимаю, ты ударил меня, а может быть, даже придушил немного, у меня горло что-то саднит, а когда я отключилась, ты обрадовался, воспользовался моим бесчувственным состоянием, и сейчас у тебя хватает низости дразнить меня!
– Ты что, окончательно спятила? Неужели ты думаешь, что я смог бы тебя ударить? Я не бью женщин.
Негодование на его лице казалось вполне искренним.
– Знаешь, не надо мелодраматических эффектов. Все вполне естественно, более того: ты хотела меня, не отрицай, это бесполезно, очень хотела. А я хотел тебя, мы оба взрослые люди, почему бы и нет? К чему устраивать трагедию? А если уж досконально разбираться в твоем якобы бесчувственном состоянии, то должен сказать тебе, что чувств в тебе было очень даже много, они просто переполняли тебя, били через край, никогда не встречал такой страстной женщины. От восторга ты так визжала, что я даже испугался, как бы не прибежали твои соседи. Так что не надо ни возмущаться, ни лгать.
– Нет! Этого не может быть! Это неправда! Скажи, скажи мне, что это все неправда, все, что ты наговорил сейчас. Это не я лгу, это ты выдаешь свои эротические фантазии за действительность.
Теперь была моя очередь бледнеть от негодования. Я вцепилась в его руку изо всех сил, все еще надеясь, что он признается, что пошутил.
