Текст книги "Любви хрустальный колокольчик"
Автор книги: Елена Ярилина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)
– А я? – почему-то охрипшим голосом спросила я совсем неожиданно и тут же пожалела об этом. Господи, что же я делаю! Не хватает только, чтобы я начала выяснять с ним отношения да еще набиваться на признания, вот уж дура-то! – мгновенно промелькнуло у меня в голове. Очень быстрым движением я прикрыла рукой уже шевельнувшиеся губы Володи. – Не говори, не надо. Я не хочу знать. Я просто дура, не обращай на меня внимания. Тебе не повезло с соседкой: мало того что взваливаю на твои плечи все свои проблемы, так еще и вести себя не умею.
Почувствовав как бы легкий поцелуй на своих пальцах, я резко отдернула руку от его рта, но он просто улыбался. Мне стало вдруг страшно, очень страшно. Я боялась, что он скажет сейчас что-нибудь такое, что испортит наши с ним отношения, разрушит их хрупкое равновесие. Не знаю, понял ли он мои страхи, но сказал всего лишь:
– У тебя очень вкусные пирожки, Женя, спасибо тебе за них.
Когда я вернулась к себе, то работать уже не смогла, мысли о Володе не давали мне покоя. Я все вспоминала, какое лицо было у него, когда он хвалил мои пирожки, нет, явно не о пирожках он в тот момент думал, мысли его были куда серьезнее. Его глубоко проникающий в душу взгляд, ласковая и немного печальная улыбка, с которой он смотрел на меня, привели меня в смущение. И тогда я вспомнила один давний случай с пирожками и Павлом и рассказала ему о нем. Катеньке было тогда почти два года, и я была беременна Котькой, но еще не знала об этом. Мы оставили дочь на попечение Лиды, сестры Павла, а сами уехали к морю на две недели. Ужинали мы либо где-нибудь в ресторане, либо готовили сами, а вот завтракали и обедали всегда в одном укромном маленьком кафе, где всегда было сравнительно немного посетителей. И вот где-то на пятый или шестой день нашего отдыха мы, как всегда, завтракали в своем любимом кафе, и нам подали пирожки с брынзой, которые мне очень понравились. Но когда я уже допивала кофе, меня вдруг сильно затошнило, еле успела добежать до туалета. Когда я вышла оттуда, едва держась на ногах, бледная, даже зеленая, то Павел, посмотрев на меня, так отчитал бедного повара, что тот стал цветом лица похож на меня. Обедать в то кафе мы уже не пошли, а к вечеру я поняла, что опять беременна, а кафе с его пирожками и несправедливо обруганным поваром вовсе даже и ни при чем. Рассказав эту историю, я тут же сообразила, что зря это сделала, вряд ли уместно рассказывать соседу столь интимные вещи о себе. И я разозлилась на свою бестолковость: ну почему я не могу сообразить это все вовремя, почему только задним умом крепка?! Но в тот же миг я забыла про свой очередной конфуз, как только услышала, как Володя задумчиво сказал:
– Ты ведь любишь Павла?
– Любила, – поправила я.
– Мне почему-то кажется, что ваши отношения еще не закончились.
– О чем ты говоришь, Володя? Ведь Павел умер! Понимаешь – умер!
– Ну-ну, Женя, успокойся, что ты так разнервничалась, я совсем не хотел тебя волновать, извини. Я понимаю, что он умер. Но для ваших отношений это еще не конец, рано еще ставить точку. Ведь ты жива, а живым людям свойственно меняться. Вот и ты можешь измениться, взглянуть на прошлое под другим углом зрения, понимаешь? Вот что я имел в виду, когда говорил, что ваши отношения не закончились.
И сейчас я все вспоминала, как он мне это объяснял, успокаивал, поглаживал мои руки и, поднося их к губам, легонько целовал. Вот поэтому мне и не работалось, и вообще на месте не сиделось. Я решила пораньше лечь спать, но и в темноте перед моими глазами упорно вставало лицо Володи, я словно слышала его негромкий, спокойный, ласковый голос. Все же, поразмыслив немного, я пришла к успокоительному выводу, что, скорее всего, мое волнение проистекает из того, что разговор шел о Павле, из-за воспоминаний о нем, а не из-за самого Володи. Ведь смешно сказать, но я знаю Володю чуть больше недели, даже, вернее, можно сказать, вижу, а не знаю. Знать-то я о нем как раз ничего не знаю. Исходя из этого, у меня не может быть никакого особенного отношения к Володе. Ну не могу я, не должна испытывать никаких нежных чувств к малознакомому мужчине. Тем более после всех потрясений, связанных с Сашей, от которых я до сих пор еще не до конца оправилась, что и подтвердил случай с такси. Успокоив себя такими логическими выкладками, как будто логика в чувствах когда-нибудь имела значение, я в конце концов уснула.
Под утро мне приснился вполне связный сон. Снился мне мотылек, большой белый мотылек, таких я никогда не видела, да и вряд ли где-либо такие бывают – крупнее голубя! По краям его белоснежных крыльев шла угольно-черная полоска, и его смешные глаза тоже были черные, блестящие и загадочно мерцали. Я сидела за письменным столом у себя в комнате в Москве, а мотылек летал вокруг меня и садился то на руку, то на голову, не давал писать, словно играл со мной. Несмотря на размеры, он был очень легкий, почти невесомый, а прикосновения его лапок и крыльев были похожи на нежнейшие поцелуи. Но вдруг распахнулось окно, ворвался холодный ветер со снегом, и голос Павла откуда-то издалека глухо произнес: «Наши отношения еще не закончились». Тут же снежный вихрь подхватил мотылька, закрутил и вынес в окно, створки которого тут же захлопнулись. Стало очень жарко и тихо, только несколько снежинок, оставшихся от вихря, опустились мне на лицо, сразу же растаяли и растеклись каплями, щекоча лоб и щеки. Когда я проснулась, то щекотное ощущение переместилось со щеки на шею. Это капли сползли, спросонок подумала я, но тут же раскрыла глаза, проснувшись окончательно. По шее, а затем, перелетев, по руке ползла бабочка, из тех, что так нравятся детям, они зовут их «шоколадницами». Эту бабочку я видела в первый же день, как приехала сюда, она сидела в складках штор, довольно высоко. Я тогда долго смотрела на нее и все думала: оживет она летом или нет? Но бабочка лета ждать не стала и ожила через день, когда я особенно жарко протопила печь. И с тех пор я ее частенько видела, то она спала в каком-нибудь укромном уголке, то летала по комнате. Она мне нравилась своей независимостью, я даже имя ей придумала – Настя, почему именно Настя, не знаю, ни одной знакомой с таким именем у меня нет. Сейчас Настя деловито ползала по мне, щекоча лапками и трогая усиками, я не выдержала и рассмеялась, Насте это не понравилось, она обиделась и улетела на подоконник. Я смотрела на бабочку, вспоминала свой сон, лень было вылезать из кровати и начинать свой очередной, девятый день житья-бытья на даче. Но раз начавшись, день покатился и промелькнул очень быстро, в суете, хозяйственных мелочах и работе. Когда я посмотрела на часы, было уже семь вечера. Уже больше часа я испытывала неопределенное томление, сосредоточившись на нем, я поняла, что мне просто до смерти хочется пойти к Володе, попить чаю с его знаменитым волшебным вареньем, поговорить о чем-нибудь, все равно о чем, хоть о пустяках, или даже просто помолчать, но рядом с ним. И в то же время вот так просто взять и пойти я тоже не могла, словно что-то не пускало меня. Да это я сама себя не пускаю! Все мне кажется, что неудобно ходить к человеку так часто, надоедать ему и поедать его сладкие припасы. Конечно, он мне сказал, чтобы я приходила к нему, когда захочу, и все-таки, все-таки… Ох! Ну и зануда же я! Я крутилась по комнате, не зная, на что решиться. Решила не ходить, но это меня так сильно расстроило, что я, как малый ребенок, надулась сама на себя. Вдруг в дверь постучали, во мне разом все всколыхнулось: Володя! Радость была столь сильна, что даже испугала меня. Дверь я открывала трясущимися руками, стоя на подгибающихся ногах. Но, увы! За дверью стояла всего лишь Лариса, причем одна.
Я удивилась: какая такая надобность могла ее привести ко мне? С непроницаемым лицом, молча, она прошла в комнату и встала возле двери. Даже не поздоровалась, мелькнула у меня мысль. Лицо Ларисы стало как-то странно и судорожно подергиваться, совсем перекосилось, и она вдруг заплакала, к моему ужасу. Пока я суматошно придумывала, что бы мне ей такое сказать, чтоб хоть немного привести в чувство, она заговорила сама. Слезы безостановочно катились по ее лицу, крупные, как горох, но голос при этом звучал как-то ненатурально, манерно, и это еще больше подчеркивало всю нелепость сцены.
– Зачем, ну зачем ты приехала? Зачем лезешь в нашу жизнь? Я уже так давно люблю его, собираюсь за него замуж, девчонка к нему привязалась, да и он в ней души не чает. А тут ты! Все нам портишь, можно подумать, тебя здесь ждал кто! Что тебе, больше делать нечего, кроме как жизнь людям поганить? Не ходи к нему больше, не мути зря воду, найди себе другое развлечение!
Лариса буквально захлебывалась слезами. Я молча смотрела на ее перекошенное, злое лицо, с легкими разводами туши и карандаша под глазами. Сначала я была слишком ошеломлена ее вторжением ко мне, потом ее слова о Ксюше разбередили мою совесть, и я почувствовала себя виноватой. Но когда она бросила упрек, что Володя для меня всего лишь развлечение, то я страшно возмутилась и спросила ее с некоторой иронией:
– А тебя он любит?
Горькие слезы, только что сыпавшиеся по щекам, как-то сразу высохли, лицо Ларисы стало злым и надменным.
– А что?! Сомневаешься? Ты, дорогуша, раскрой глазки-то пошире да посмотри на меня как следует. У любого мужика слюнки потекут! И мне, кстати, двадцать пять, не то что некоторым. Ты-то небось и не помнишь, когда тебе столько было. Пусть не болит твоя голова обо мне, он меня любит. А если и не понял этого, то поймет, как только ты перестанешь к нему шляться. Забудь смотреть в его сторону, мой он! Поняла? Смотри, я тебя предупредила! Ну, чего молчишь?
Я только пожала плечами, поскольку и в самом деле не знала, что ей на это сказать. У меня было только одно-единственное желание, чтобы она ушла, и как можно скорее. Наверное, это как-то выразилось на моем лице, потому что Лариса едко усмехнулась:
– Сейчас уйду! Не волнуйся, не задержусь, мне и самой у тебя не сахар. Но сначала поклянись, что не пойдешь к нему больше никогда.
Терпеть не могу клясться. Но ее присутствие в доме, ее злобный взгляд и усмешка были крайне неприятны и с каждой секундой становились все более нестерпимыми для меня. И у меня возникло и стало крепнуть малодушное желание покончить со всей этой мелодраматической историей разом, все равно мне скоро уезжать отсюда. Я уже почти открыла рот, чтобы выдавить из себя требуемое и столь нежелательное мне обещание, но вдруг, совершенно неожиданно, я услышала, как где-то высоко-высоко зазвенели хрустальные колокольчики, и что-то мгновенно мелькнуло у меня перед глазами, чуть ли не большой белый мотылек. Я поперхнулась, закрыла рот, посмотрела на Ларису, все еще ждущую моих обещаний, подошла, молча отодвинула ее и распахнула дверь на улицу. Клубы морозного воздуха ворвались в дом. Ларису передернуло.
– Ну, как знаешь, пеняй потом на себя! Она с такой силой хлопнула дверью за собой, что стекла еще долго дребезжали, хорошо, хоть не вылетели. Только что произошедшая сцена была достаточно банальной и короткой, но столь неприятной, что я еще некоторое время не могла успокоиться, поэтому решила пройтись немного по улице. Так сказать, моцион для успокоения нервов. Пошла сначала в одну сторону, потом в другую, дошла до уже закрытого магазина и повернула обратно. Теперь, когда неприятное впечатление немного сгладилось, я думала о том, что не визит взбалмошной и дурно воспитанной Ларисы продолжал меня будоражить, чего-то подобного от нее вполне можно было ожидать. Но вот колокольчики! Хрустальные колокольчики моего давнего сна. Ведь это было самое настоящее чудо! Я опять их слышала, но уже не во сне, а наяву, нет никаких сомнений в этом, а еще говорят, что сны – пустые фантазии. В задумчивости я прошла мимо дома Володи, у него нигде не горел свет. Неужели он так рано лег спать? Или, может быть, ушел куда-нибудь? Но куда он мог уйти, неужели к Ларисе? Но прежде чем успела как следует ощутить горечь такого предположения, я увидела сам предмет моих надежд и сомнений. Он шел ко мне своим стремительным, скользящим шагом, и шел явно от моего дома. От неожиданности я остановилась, мы поздоровались и отчего-то оба немного замялись. Потом он взял меня под руку и повел к себе, помог раздеться, стал, как и всегда, хлопотать с чаем. Я сидела на стуле, молчала, но мне было хорошо и спокойно, словно я обрела наконец свою пристань, после многих лет непогоды и штормов. Володя все поставил на стол, разлил чай и сел, но не напротив меня, как садился обычно, а рядом. Я выпила чай, на этот раз даже не различив его вкуса, а Володя к своей пиале и вовсе не притронулся. Взял мою руку, стал перебирать пальцы, потом поцеловал их все по очереди, я сидела как зачарованная.
– Я беспокоился, – сказал он немного приглушенным голосом.
Я подняла на него вопросительный взгляд.
– Я случайно видел, как Лариса мелькнула возле твоего дома, но не понял, заходила она к тебе или нет?
– Володя, ты перед ней хоть в чем-нибудь виноват?
Володя пристально посмотрел на меня и ответил не сразу, минуты две, показавшиеся мне вечностью, он размышлял.
– Мне кажется, я понял, о чем именно ты спрашиваешь. «Мы в ответе за тех, кого приручили». Ты об этом? Нет, не думаю, я уверен в том, что ни в чем перед ней не виноват. Ни словом, ни жестом я никогда не давал ей повода надеяться на какие-либо отношения между нами, кроме соседских, конечно. Меня мало заботит, если она забивает себе голову беспочвенными фантазиями, это ее трудности, и она уже взрослая. Но я не хочу, чтобы она хоть чем-нибудь обидела тебя. Так что беспокоился я о тебе.
Договорив, он коснулся рукой моей щеки, нежно провел по ней, потом повернул мое лицо к себе и хотел поцеловать. Я внезапно задрожала и вывернулась из его рук. Володя побледнел и изменился в лице.
– Почему? Женя, почему?
Я опустила в волнении глаза.
– Сама не знаю. Я… я боюсь.
– Меня? Ты боишься меня? – Видно было, что это сильно поразило его. – Но меня бояться не надо. Я никогда не сделаю тебе больно и никогда ничем не обижу тебя.
– Да, я понимаю, Володя, понимаю. И все равно боюсь – тебя, себя. Боюсь того, что между нами может быть. И того, что ничего не будет, ничего не сбудется, тоже боюсь. Наверное, я та пуганая, ненормальная ворона, которая уже каждого куста боится.
– Бояться тебе совершенно нечего, но, наверное, я все-таки виноват в твоем страхе, хоть и пустом. Просто я чуть-чуть, самую малость, но поторопился. А что касается вороны, то тут я резко не согласен, на эту крикливую и сварливую птицу ты совершенно не похожа, так что, будь любезна, выбери себе какую-нибудь другую птицу для сравнений, хорошо?
– Мм, другую, легко сказать другую, какую же выбрать? О, придумала, синичку можно?
– Вот уже совсем другое дело. Синичка прекрасная птица. Мне очень нравится – шустрая, веселая и симпатичная. – На этом месте он блеснул на меня плутовским взглядом и продолжил нарочито восхищенным голосом: – А уж как она поет! Ну просто заслушаешься.
Все же он не выдержал, рассмеялся, я засмеялась вслед за ним, облегченно и радостно. Смеясь, он как-то незаметно склонился ко мне и поцеловал в губы. Вернее сказать, он начал поцелуй, а я как-то незаметно сама для себя подключилась к нему, и поэтому поцелуй стал нашим общим поцелуем. Я далеко не девочка, за всю мою немаленькую жизнь меня целовали много раз, но так – никогда! Я даже и представить себе не могла, что поцелуй может быть таким! В нем не было ни малейшего оттенка страсти, только нежность, ободрение и поддержка. Не знаю, можно ли говорить о поцелуе такие слова, но все эти ощущения в нем были.
– Володя, – начала я, но он тут же перебил меня:
– Ш-ш-ш, моя девочка! Тише, не говори ничего, все равно ты сейчас ничего не сможешь сказать.
Он был прав, я сама не знаю, что я хотела сказать, слов у меня не было, да они были и не нужны. Можно было просто сидеть, положив голову ему на плечо, но поскольку сидели мы с ним не на диване, а на стульях, пусть и поставленных рядом, моя попытка положить ему голову на плечо вышла неудачной, я чуть было не упала, и это опять нас рассмешило.
– Действительно синичка, веселая синичка, – поддразнил он меня.
– А ты, а ты… – Но я так и не смогла придумать ничего удачного, никакая птица ему не подходила, и я ограничилась тем, что легонько дернула его за ухо. Наказание за мой поступок последовало незамедлительно. Володя шутливо, по-медвежьи зарычал и вдруг сгреб меня в охапку, но не грубо, а очень даже бережно, словно я была хрупким сосудом или цветком. И не просто сгреб, а, прижав меня к своей груди, преспокойно пересел на диванчик. Это изрядно поразило меня. Ведь Володя был среднего роста, худощавым, на вид совсем не сильным, и пусть сама я не была ни толстой, ни крупной, но в его руках я словно ничего не весила. Держа меня на коленях и все еще продолжая смеяться, он хотел опять поцеловать меня, но я быстро и ловко уклонилась и спросила:
– Володя, а сколько тебе лет?
Ответа его я ждала с любопытством, мне было интересно, угадала я его возраст или нет. Про себя я предположила, что ему должно быть примерно пятьдесят. Голова у него совершенно седая, но морщин почти совсем нет, глаза смотрят молодо и живо, а самым характерным признаком возраста мне казались движения, у него они очень быстрые и гибкие. Я нисколько не удивилась бы, например, окажись он моим ровесником или немного моложе. Пауза затягивалась. Володя не торопился отвечать на мой вполне невинный вопрос и даже слегка нахмурился. Я удивленно расширила глаза, странно, обычно женщины не хотят отвечать на этот вопрос, а тут вдруг всегда невозмутимый Володя стушевался, ну и ну! И я энергично мотнула головой, подтверждая, что все еще жажду услышать ответ. Он испытующе посмотрел на меня, вздохнул и все же ответил:
– Хорошо. Если тебе так уж необходимо знать мой возраст, то я отвечу. Совсем недавно, в январе, мне исполнилось шестьдесят четыре.
Вот это да! Пока я переваривала эту новость, его губы оказались на моей шее, прочертили на ней горячую дорожку поцелуев и стали спускаться ниже. Я быстренько обеими руками подняла его голову и вгляделась ему в глаза – да нет, не может быть! Я поняла, что он просто пошутил надо мной за мое любопытство, этакое забавное наказание. Я решила вывести его на чистую воду:
– Ага, да ты шутить надо мной вздумал?! Сказал бы уж сразу, что тебе девяносто четыре, вот тогда бы я поверила.
Володя таинственно молчал, только улыбался насмешливо и печально. Я хотела продолжить эту тему и потребовать подтверждения того, что он пошутил, но отчего-то передумала. Володина затаенная грусть передалась мне, и, спасаясь от нее, я сама потянулась к нему. Это был совсем другой поцелуй. Да, и в нем тоже была нежность, но вместе с тем столько огня, живого, действенного огня! Даже дыхание пресеклось, и только это и смогло угомонить нас. Раньше, если мне приходилось читать или слышать выражение: огонь в жилах, то это понятие связывалось с вожделением, то есть если и с огнем, то темным, какой-то тяжелой страстью. Может быть, это и так, но только для других людей, не для Володи. Володя знал другое чувство, он умел гореть другим огнем, и этот свой огонь он перенес на меня, это пламя не давало копоти – оно горело весело, ровно и чисто. Этой ночью я не вернулась в свой дом, осталась с Володей. Я не могу назвать эту ночь райской, рай для меня – понятие, лишенное живости и огня, рай мне всегда представлялся миром шелестящих теней, что-то вроде красивого и невнятного сна. А мы не спали с ним, мы бодрствовали, но не в этой жизни, не в этом мире, а в каком-то более живом, наполненном светом, запахом, звуком, настоящей нежностью, настоящей любовью. Где-то под утро я сказала ему:
– Знаешь, я боюсь спать. Боюсь уснуть здесь, рядом с тобой, а проснуться в прежнем мире, где тянутся скучные серые будни, где на несколько грамм любви и нежности приходятся тонны лжи, насилия и лицемерия. Теперь, когда я встретила тебя, когда я знаю, что такое настоящая любовь, в которой нет и не может быть ни насмешки, ни упрека, ни предательства, я уже не смогу жить прежней, постылой жизнью. Но ведь так уже не будет, правда? Ты теперь всегда будешь рядом со мной.
Выслушав меня, Володя как-то глубоко и судорожно вздохнул, взял мою руку, положил на свою грудь, туда, где горячо и неровно билось его сердце, и сказал мне то, от чего я вся содрогнулась:
– Женя, птичка Женя! Какой будет твоя жизнь – постылой или живой и светлой, зависит только от тебя, от твоего отношения к ней. Как будешь относиться к жизни, такой и будет она для тебя. А я, к величайшему моему сожалению, не могу тебе ничего обещать. Подожди, выслушай меня. Девочка моя, неужели ты думаешь, что если бы я мог пообещать тебе много-много таких ночей и дней, как эта ночь, то не сделал бы этого? Непременно, не только пообещал бы, но и выполнил свое обещание. Это самое заветное желание для меня сейчас. Но я не могу! Каждый следующий день, каждый следующий миг может стать для меня последним. Я уже прожил свою жизнь. Прожил по-всякому, по-умному и по-глупому. Мне многое в жизни удавалось, я считался везунчиком, но и терять приходилось много и страшно. Не могу хвалить себя, ошибок я наделал немало, но в одном могу ручаться: всегда, везде и во всем я старался жить полной жизнью, дышать полной грудью, а это совсем не просто в нашем мире, где перемешано прекрасное и злое, где за каждую сполна прожитую минуту нужно платить вдвойне и втройне. И я платил, но больше нечем, мой организм сгорел, сам удивляюсь, чем я еще живу? Нет, девочка моя, не пугайся, преодолей свой ужас, не нужно вспоминать судорожно врачей и лекарства, все это уже было и все бесполезно. Прости, что я вовлек тебя во все это, но так уж получилось, прими мой удел в смирении, как его принял я. Так, как мы принимаем все неизбежное в жизни, все, что сильнее и выше нас: восход и закат, лето и зиму, свет и тень, жизнь и смерть. Я должен, обязательно должен сказать тебе об этом, может быть, надо было и раньше сказать, но случилось именно сейчас. Я ничего не прошу у тебя, но и ничего обещать, гарантировать тоже не могу. Но именно в этот, пограничный миг своего существования я действительно понял, что значит любить, понял, когда увидел твои глаза, одновременно испуганные и сияющие. А все, что я раньше по глупости своей принимал за любовь, все это суета, ярмарка тщеславия, эгоизм и животная тяга. Может быть, и существуют на земле люди, которые могут любить по-настоящему еще тогда, когда они полны жизненных сил. Мне этого не было дано, свою силу и жизнь я уже растратил, не скажу, что зря, но растратил. Но я безмерно благодарен почти уже ушедшей жизни за то, что и теперь умею любить, за то, что понял, успел причаститься самому живому в жизни – любви!
Только в самом начале, когда Володя заговорил о своей близкой и неминуемой смерти, я действительно испугалась, очень испугалась, заметалась мысленно в поисках выхода. Но я смогла поверить Володе, поверить полностью, до конца, преодолела свой ужас и как бы заново обрела саму себя, и его, и счастье. Лежа с ним в одной постели, соприкасаясь головой на одной подушке, слушая его сонное дыхание, он уснул раньше меня, я не плакала, не отчаивалась, я просто жила то мгновение жизни, которое текло надо мной. Именно теперь, рядом с Володей, я начала понимать смысл евангельского изречения, что никто не знает ни часа, ни срока своего. Жизнь такая хрупкая, каждое мгновение для любого может стать последним, а вместо того чтобы жить, наслаждаться этим даром, мы чего-то все ждем, требуем, злимся, засоряем его какой-нибудь ерундой, и это вместо благодарности жизни и любви к ней. Так можно мгновение за мгновением и всю жизнь растерять, бездарно растранжирить.
* * *
После завтрака я пошла к себе, хотела поработать до обеда, после обеда мы договорились идти с Володей гулять. Мне было здорово не по себе, я в общем-то понимала, что со мной происходит, но справиться с собой не могла. Какой резкий контраст ощущений между ночью и днем. Ночью, рядом с Володей, слушая то, что он мне говорит, любя в ответ на его любовь, я, конечно же, не поднялась до его высоты, но все же стала на ступеньку выше, ничто суетное, мелкое не было властно надо мной в тот момент. А сейчас! Сотни страхов, сожалений, сомнений нахлынули на меня, копошились во мне, словно насекомые, кусали и раздирали на части. Я дошла до того, что мне стало жалко себя. Господи! Какая же я безмозглая кукла, слепая и эгоистичная! Мне выпал единственный и неповторимый шанс в жизни встретиться с настоящим человеком, настоящей любовью, причем шанс ничем мною не заслуженный. И вот, вместо того чтобы радоваться ему, любить и быть счастливой, я обижаюсь, требую от судьбы гарантий на завтра, послезавтра… А без этих гарантий мне и жизнь не мила и любовь, видите ли, не в любовь! Зачем, спрашивается, мне завтра, когда я и сегодня не умею прожить как следует, а только все порчу своими жалобами, сомнениями и тоской. Этот внутренний разлад настолько измучил меня, я настолько опротивела самой себе, что позорно бежала с поля незримого боя. Схватила дубленку в охапку, держа платок и ключи, выскочила из дому и побежала к Володе так, словно за мной гнались многочисленные враги. «Господи! – молилась я по дороге, даже и не пытаясь скрыть своего эгоизма. – Он так мне нужен, Господи, ничего больше, только чтобы он был!»
Он был, загодя открыл мне дверь, впустил, отбирая у меня дубленку и платок, с улыбкой спросил: опять калитку не в ту сторону открыла? Я мотала головой и прижималась к нему. Рядом с ним меня сразу отпустило, дыхание стало ровнее и глубже, сердце билось уже не в столь сумасшедшем ритме, и сама себе я казалась уже не такой ужасной. Вместе с Володей мы приготовили обед, много шутили и смеялись. Я очень радостно воспринимала все его подшучивания, скорее всего, он подозревал о той мышиной возне, что происходит внутри меня, и своими шутками старался меня развеселить и ободрить. После обеда мы с ним отправились на прогулку в лес и долго гуляли. Обычно я очень быстро замерзаю, а вот сейчас мне было отчего-то все время тепло. Показав на три очень тесно растущие елки, Володя придвинулся ко мне поближе и таинственным шепотом сказал, что там живет леший. А когда я засмеялась, он зашикал на меня и стал на полном серьезе рассказывать, как однажды вечером они встретились с ним в этом месте и побеседовали «за жизнь», а на прощание печальный леший вдруг попросил у него сигаретку. Тут уж не только я, но и сам Володя не выдержал и засмеялся. Когда мы возвращались с прогулки, я решила к себе не заходить, но стоило мне только поравняться со своей дачей, я вдруг заявила, что мне надо идти работать. Володя посмотрел на меня, как мне показалось, с юмором, поцеловал в щеку и попросил не опаздывать к ужину, он приготовит что-нибудь повкуснее. Оказавшись у себя, я без сил присела к столу. Зачем я пришла сюда, кто меня дергал за язык, черт? А может быть, тот леший, выпрашивающий у прохожих сигаретки? Я засмеялась сквозь слезы, собралась с силами и все же попробовала работать, заодно и печку немного протопила. Где-то с час я работала нормально, а потом мне опять стало невмоготу, пометавшись по дому как угорелая кошка, я закрыла прогоревшую печку и побежала к Володе, благо бежать было недалеко. Ночью, мучимая виной и раскаянием, я обняла его и сказала:
– Володя, я знаю, что мучаю тебя, это так подло, так недостойно, и я борюсь с собой, а поделать ничего не могу. Но я люблю тебя, очень люблю! Научи меня, что же мне делать, я такая дура!
Он улыбнулся мне, было темно, но я явственно почувствовала его улыбку, прижал к себе и поцеловал в висок:
– Нет, девочка моя. Нет, моя хорошая и моя отважная, ты не мучаешь меня, это попросту невозможно. Себя, к сожалению, да, ты мучаешь, а меня нет. Я понимаю, как отчаянно ты сражаешься со всякой нечистью, когда остаешься одна, как всякие сомнения и страхи мучают и раздражают тебя, но я не могу тебе здесь ничем помочь, и никто не может. Такие битвы каждый ведет в одиночку, ведь нельзя за другого жить, за другого любить, нельзя за другого быть храбрым, но не добавляй еще и эту несуществующую вину к своре твоих маленьких воющих чудовищ. Как же ты меня можешь мучить? Я люблю тебя, и очень счастлив этим, даже если ты не останешься со мной, если решишь, что без меня тебе гораздо лучше, любой твой поступок не изменит, не умалит, не очернит моей любви к тебе. Ты дала мне великое счастье – счастье любви, но вот забрать назад ты его не можешь, это не в твоих силах, да и вообще ни в чьих. Тем и отличается настоящая любовь от той расхожей, разменной монеты, которой многие люди пользуются в обыденной, так называемой реальной жизни и которую за неимением другой зовут любовью. Подлинная любовь, раз возникнув, начавшись, уже не исчезает, не ломается, не портится, не пачкается, это солнце, которое не закроешь ни рукой, ни шапкой, ни тучей. Я люблю тебя здесь, сейчас, но и уйдя отсюда, я не перестану любить тебя, верь мне!
– Значит, ты унесешь любовь с собой? – прижимаясь, спросила я.
– Унесу, – улыбнулся он, – но не всю, что-то, какая-то часть останется с тобой. Пока будешь ты, будет с тобой и живая часть моей любви, чтобы оберегать, защищать, согревать по мере сил. Помнишь, ты мне рассказывала свой давний сон о хрустальных колокольчиках?
Я вздрогнула, когда он это сказал. Володя моментально почувствовал мое волнение, прижал меня к себе еще теснее и продолжил:
– Не знаю, чья любовь звенела тогда тебе этими колокольчиками, да это и не важно, но отныне это будет звук моей любви.
Взволнованная впечатлением, которое на меня произвели его слова о любви и о колокольчиках тоже, я решила рассказать ему недавнее происшествие, связанное с Ларисой.
– Володя, а ведь совсем недавно я слышала такие же колокольчики, но уже наяву, это когда Лариса ко мне приходила, я ведь тебе не рассказывала.
По тому, как стремительно он повернулся, услышав мои слова, я поняла, что он удивлен и заинтригован. И я рассказала ему уже со всеми подробностями, когда и в какой момент они звонили. Выслушав, Володя сначала долго молчал, потом заговорил:
– Я просил тебя верить мне и моей любви. Даже на этом примере ты видишь, что моя любовь стоит твоей веры. Я и сам этого еще не знал, а звук моей любви, действенной, живой любви, уже влился в хрустальный звон, уже звучал и предостерегал.
Вот и опять он уснул раньше, а я специально боролась со сном, чтобы слушать его сонное дыхание и молиться за него, я часто стала молиться, как никогда раньше. Господи! Продли мне это великое счастье, его любовь. Знаю, что недостойна, но мне так нужна, так необходима его любовь, так нужен мне он! Господи! Продли жизнь его!
