Текст книги "Любви хрустальный колокольчик"

Автор книги: Елена Ярилина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Утром Володя встал раньше меня. Когда я раскрыла еще сонные глаза, то Володя стоял возле постели, умытый, в домашних брюках, голый до пояса. У меня внезапно сжалось сердце: неужели это только видимость? Это еще нестарое, сухощавое, подтянутое тело, на вид вполне здоровое и полное сил?! Тут какой-то шрам привлек мое внимание. Я ничего не понимаю в шрамах и ранениях, но мне показалось, что это след от пули, я даже вздрогнула.

– Это пулевое? – спросила я, протягивая руку и пытаясь коснуться его.

– Птичка Женя! Я у тебя спрашиваю существенные вещи, а именно: что ты хочешь, чтобы я подал тебе в постель на завтрак? А тебя интересует всякая ерунда, да еще очень давняя. Да, это след от пули, впрочем, ранение было нетяжелым и, как я тебе уже говорил, очень давно. Можешь потрогать, если тебе очень хочется.

Я испытующе посмотрела на него:

– Володя, у меня напрашивается вопрос, скорее всего, очень глупый вопрос, настолько глупый, что я заранее прошу прощения за него, но сейчас такое время, чего только не бывает. В общем… ты бандитом, случайно, не был?

Приятно было смотреть, как заразительно он смеется.

– Ты, оказывается, большая шутница, Женя. Случайно не был и неслучайно тоже не был. А чтобы предупредить твои дальнейшие вопросы на эту тему, я скажу тебе так: я был воином. Но все уже давно в прошлом, ныне я пенсионер, и в настоящий момент меня больше всего волнует завтрак, о подробностях которого ты так и не пожелала со мной говорить.

Завтрак в постели, на мой взгляд, сущая гадость: несмотря на поднос или специальный столик, крошки все равно везде будут сыпаться, и вообще неудобно. Читать описание такого завтрака в книжке еще туда-сюда, в кино смотреть уже хуже, я всегда с замиранием сердца только и жду, что кто-нибудь из актеров уронит на постель бутерброд с маслом или кофе прольет. А уж делать это самой – да ни за какие коврижки! Потому стол в свое время и придумали, что есть за ним гораздо удобнее, чем как-либо еще. Вот все это я и изложила Володе с самым что ни на есть серьезным видом, что не помешало ему вовсю улыбаться. А я наконец отправилась в ванную. Вся моя жизнь протекала теперь в двух измерениях: возле Володи и без него. Без него я мучилась и стыла в коросте страхов и сомнений, возле него – мгновенно отогревалась в живительном тепле его любви, нежности, ласки. Хотя он и признался мне сокрушенно, что вся его жизненная сила иссякла, тем не менее ее остатков хватало на нас двоих! Он был силен и нежен за нас двоих и любил тоже за двоих – за себя и за меня. Нет, он меня совсем не подавлял, наоборот, я в его присутствии расцветала пышным цветом, во мне с большей силой начинали проявляться мои лучшие черты и качества. Тогда что же такое грызет меня, не дает покоя, заставляет время от времени отдаляться от него? Я находила этой странной муке только одно объяснение: меня жжет и мучит то, что я сияю отраженным светом, загораясь от его огня, а ведь должна гореть сама, пусть маленьким, пусть дымным, но своим огнем, своим светом, который был бы во мне независимо ни от кого и ни от чего. Вот извлечением, высеканием этого огня, говоря высоким слогом, я и занималась, убегая от Володи к себе. Я хотела обрести себя твердую, ни в чем не сомневающуюся, не романтически влюбленную, а любящую. Но долго выдержать без него я не могла, он был теперь магнитом моей жизни, средоточием всех моих мыслей и желаний. Два, от силы три часа без него – и я опрометью бежала обратно. Господи, что же со мной будет без него, когда его совсем не станет?! А ведь мне скоро надо возвращаться в Москву. А надо ли? Зачем, зачем мне туда ехать, когда мое сердце останется здесь?

И все-таки о своем возвращении я заговорила с Володей. Он внимательно выслушал меня, все мои доводы за и против поездки, больше, конечно, против, и был, как всегда, спокоен. А я разнервничалась вконец, закрутилась, забегала по комнате.

– Эй, птичка-синичка! Ты не устала еще перебирать своими маленькими лапками? Иди, ну, иди же сюда. Садись рядом, возьми мою руку, ну, надеюсь, теперь тебе стало немного лучше? Стоит ли так по-пустому переживать и нервничать?

– Ах, Володя, Володя! Конечно, с тобой мне лучше, возле тебя всегда хорошо. Но ведь это значит, что я питаюсь твоей энергией, да? Это ужасно, получается, что я энергетический вампир.

– Эге! Что я слышу? Ты, никак, намекаешь, что пора идти в лес, вырубать осиновый кол? Ты, видимо, насмотрелась дешевых американских фильмов, ну-ну, не хмурься, я шучу. Если ты и в самом деле черпаешь от меня хоть что-то, если мое тепло помогает тебе, то я просто счастлив, что и такой, полумертвый, могу что-то давать тебе. Мне же ты повредить не можешь, не волнуйся напрасно.

– Ну почему мы так поздно встретились? Я прихожу в бешенство от мысли, что столько времени провела впустую. Разменивалась на какие-то мелочи, на ерунду. Ненужные встречи, пустые, глупые разговоры. Только сейчас, полюбив тебя, я понимаю, до чего случайной и легковесной была моя жизнь. А теперь, когда мы встретились, когда так нужны друг другу, во всяком случае, ты мне очень нужен, нам осталось так мало, так бесконечно мало времени для любви, для жизни!

– Не надо думать, Женя, что вся твоя жизнь была легковесной, что время ты проводила впустую, это нехорошие, а главное, несправедливые мысли. Если бы ты в самом деле была этакой свистушкой и легко прыгала по жизни, то никогда не полюбила бы меня, даже не обратила внимания, потому что я был бы для тебя скучен, неинтересен. Ты стала такой, какая есть сейчас, в результате всего того, что происходило с тобой в жизни. И я люблю тебя именно такую, со всем тем, что в тебе есть. А будешь напрасно сама себя ругать, я рассержусь, в гневе я страшен! Отшлепаю и поставлю в угол.

Я слушала, как он защищает меня от меня же, и улыбалась. Вдруг невзначай вспомнила, как Володя говорил, что, может быть, есть и другие люди, которые могут любить вот так, по-настоящему, когда у них еще много сил, а ему выпала такая любовь только на излете жизни. И мне пришла в голову мысль: вот, даже умирающий, он дает мне силы и бодрость, но, может, как раз сильного, здорового, я бы и не смогла вынести, может, такая любовь была бы чересчур огромной для меня, еще совсем глупой и слабой? Или нет? Володя, увидев, что я опять погрузилась по самую маковку в невеселые раздумья, отвлек меня, коснувшись руки. Я слабо улыбнулась ему и решила поговорить о чем-нибудь вполне житейском.

– Володя, а ты был когда-нибудь женат? – поменяла я тему разговора, заодно рассчитывая разузнать что-нибудь из того, что меня давно интересовало.

– Был, один раз.

– А где твоя жена? Ты разошелся с ней? Или она… она умерла?

– Нет, она жива, кажется, замужем, надеюсь, что счастлива, я ничего не знаю о ней, с тех пор как мы развелись.

– А дети? Детей у тебя не было?

– Была девочка, она умерла совсем маленькой, не делай такое лицо, птичка Женя, это было очень давно, больше тридцати лет назад. Время все лечит, и эта давняя рана уже зарубцевалась и почти не болит. А тогда казалось, что я не переживу ее смерти: тем не менее жил вполне деятельно столько лет, а теперь еще и счастлив под конец.

– И все равно мне очень, очень жаль, мне кажется, что ты был бы замечательным отцом. Расскажи что-нибудь еще о себе, так нравится тебя слушать.

Но Володя в ответ только улыбнулся молча и пожал плечами.

Мы гуляем в лесу. День пасмурный, но тихий, ни ветерка, мороз небольшой, вряд ли больше пяти градусов. Воздух пахнет уже не так, как в начале зимы, как-то иначе. Я говорю об этом Володе, он соглашается со мной:

– Да, чувствуется, что весна не за горами. – Потом добавляет совсем тихо, не для меня, а для себя: – Еще одна весна… последняя.

Расслышав это, я в ужасе трясу головой, начинаю весело рассказывать о какой-то ерунде, перескакиваю с одного на другое, лишь бы мысленно отодвинуть призрак его смерти. Володя смотрит на меня с улыбкой, по его глазам я вижу, что он, как всегда, понял, что со мной происходит.

Вечером сидим не зажигая огня, вполне достаточно света камина. Камин в доме маленький, но другой здесь и не нужен, дом обогревается батареями, а камин только для красоты и уюта. Я забралась с ногами на диванчик, Володя сидит рядом, откинувшись на спинку. Одной рукой он обнимает меня, а другая лежит на подлокотнике дивана, лицо у него задумчивое, далекое. Наверное, он что-то вспоминает, я не хочу прерывать его раздумий, мне и молчать с ним хорошо.

– Птичка моя, завтра твой срок, ведь тебе уже пора лететь?

Я резко вздрагиваю и бледнею, у меня напрочь вылетело из головы, что завтра и в самом деле заканчивается обговоренный срок и за мной должна приехать Любаша. А я и забыла, я обо всем забыла, что не имело непосредственного отношения к Володе, словно до него у меня не было никакой жизни, никаких родственников и знакомых, а стало быть, и никаких обязательств перед ними. Возврат к прежней реальности не радует меня, я тесно прижимаюсь к Володе и отрицательно трясу головой:

– Нет! Я не поеду, и не уговаривай. Нужно быть совершенно ненормальной, чтобы уехать от тебя. Любаша завтра приедет, я ей все объясню, она умница, она все поймет. Я думаю, что она мне позволит пожить здесь еще, все равно хозяева дачи в отъезде и приедут не скоро. А если Любаша почему-либо мне все-таки откажет, то разве я не смогу перебраться к тебе совсем и жить у тебя? Ведь ты же не будешь против, правда? Ну скажи, не будешь? Ну что ты улыбаешься и молчишь?! Володя, я не буду тебе в тягость, честное слово. У меня есть немного денег, я перед самым отъездом сюда получила в издательстве гонорар, а потратить еще ничего не успела, пока хватит этого, а я еще заработаю потом, нам ведь с тобой немного нужно, правда? Ну скажи хоть что-нибудь!

– Самая большая для меня радость – это, просыпаясь утром, видеть тебя рядом. Я знаю, что это эгоистично, но когда ты рядом со мной топорщишь свои перышки, меня охватывает то, что в старинных книгах называлось неизъяснимым блаженством. И все-таки, несмотря ни на что, я думаю, что тебе полезно будет съездить в Москву. Ну, хотя бы на несколько дней. Подожди, подожди, не сверкай на меня глазами, дай все тебе объяснить. Полезно, прежде всего, потому, что ты снова окажешься в привычной обстановке, и там ты сможешь без помех, спокойно обдумать, действительно ли я тебе нужен, и если нужен, то в какой мере. Тебе ведь ничто не мешает вернуться сюда, ко мне, насовсем или же приезжать только иногда, скажем по выходным. Я приму любое твое решение, моя любовь к тебе ни от чего не изменится. Это первое. Второе: ты сможешь договориться в издательстве о новой работе, которую ведь все равно где делать – в Москве или здесь, компьютер у меня есть, и неплохой. Пойми, речь совсем не идет о деньгах, деньги у меня есть, вполне хватит на нас двоих, и на потом тебе немножко останется. Но ты ведь привыкла быть самостоятельной, привыкла работать, ведь так? Ну вот, я же понимаю, что без своей привычной работы ты будешь комплексовать, а тебе и без этого хватает сложностей. И наконец, третье – Саша. Но прежде чем с ним встретиться, ты должна совершенно ясно понять две вещи: помочь ты ему ничем не можешь, даже если бросишь ему под ноги свою жизнь. Но и относиться к нему с ненавистью, злостью тоже не надо. Ненависть – бесплодное чувство, никогда ничего не способна разрешить, она только затемняет разум, иссушает сердце. Вижу, что ты это хорошо понимаешь. Конечно, тебе нужно с ним встретиться, поговорить, и не важно, что он будет тебя плохо слушать или совсем не будет. Но для тебя самой необходимо сделать все, что только можно сделать в этой ситуации, и тогда все, связанное с Сашей, уйдет в прошлое, не будет мучить тебя, перестанет иметь значение. Но… Женя! Я прошу тебя, будь крайне осторожна. Встречайся с ним только в людных, общественных местах, ни в коем случае ни на чьей квартире. Говори с ним спокойно, без насмешек и сарказма, но твердо. Если бы я только мог тебе в этом помочь, я бы непременно поехал с тобой, но, к моему великому сожалению, я тебе ничем помочь не могу. Обещай мне, что, как только с ним поговоришь, сразу же позвонишь мне, вне зависимости от того, как ты спланируешь наши с тобой дальнейшие отношения, обещаешь? Почему ты удивляешься, ну да, у меня есть сотовый телефон, а я разве тебе не говорил о нем?

У меня тут же мелькнула мысль, что я могу позвонить Любаше и отсрочить ее приезд, ну хотя бы на несколько дней, но я передумала. Володя, как всегда, прав – мне нужно ехать, а раз так, то стоит ли откладывать, – раньше уеду, значит, раньше и вернусь. А размыкать наши тесные объятия, чтобы просто поговорить с кем-нибудь по телефону? Ну нет!

Не могу сказать, что в эту ночь, когда мы прощались на неизвестный срок, Володя был нежнее, чем обычно, это было просто невозможно, но в каждом нашем поцелуе, в каждом касании я ощущала боль и горечь, что ощущал он, я даже не дерзала угадать. Володя казался настолько сильнее и выше меня, да и всех, кого я знаю, что иногда представлялся мне и не человеком даже, а кем? Не знаю.

Около одиннадцати часов утра под окном дачного домика загудела машина, это приехали Любаша с Валерой. Небольшие пожитки мои были давно собраны, я прибрала за собой и ждала их одна, с Володей мы попрощались у него. Сестра была в хорошем настроении, все шутила, и Валера ей с готовностью вторил. Я была молчалива, но не грустна, скорее, сосредоточенна. Любаша своим орлиным взором сразу подметила мое настроение, оно ее обеспокоило, но спросить отчего-то не решилась, только все старалась заглянуть мне в лицо. Чтобы разогнать ее тревогу, я улыбнулась ей так весело, как только смогла, и вроде бы этим немного успокоила. Разместились в машине, Валера стал заводить мотор, на какое-то мгновение мне стало так плохо, что почудилось, будто я сейчас умру, но тут же отпустило. Как только я смогла говорить, я попросила остановить машину, мы как раз только тронулись и проехали всего несколько метров. Люба с Валерой дружно вытаращили на меня глаза, после секундной паузы Любаша махнула рукой: мол, не обращай на нее внимания, поезжай. Но я окончательно пришла в себя и повторила уже тверже:

– Валера, пожалуйста, останови машину. Мне надо срочно выйти. Да не волнуйтесь вы так, со мной все в порядке, и я вернусь через две-три минуты, не больше. Но не ходите за мной.

Я открыла знакомую калитку, поднялась по ступенькам, хотела позвонить, но раздумала, толкнула дверь, она была открыта, прошла через прихожую. Володя стоял посреди комнаты, повернувшись ко входу, с напряженным лицом, словно чувствовал, понимал, что я не смогу уехать, не увидев его еще раз, хотя бы на минуту, он ждал меня! Я посмотрела ему в глаза – уж и взгляд почти нездешний! Мне стало больно, но я затолкала свою боль поглубже, взяла обе его опущенные руки в свои, мне показалось, что они чуть дрожат, но мне вполне могло это показаться. Но вот то, что кожа его рук имела слишком бледный оттенок, я заметила впервые. Я нежно поцеловала обе его руки и сказала, глядя прямо ему в лицо:

– Володя, я скоро вернусь, дождись меня!

– Да, если только это будет зависеть от меня. Что ж, это было действительно все, что он мог мне обещать, все, на что я могла рассчитывать.

* * *

Когда я вернулась в машину, Люба с Валерой о чем-то спорили, но при виде меня сразу же замолчали, только смотрели с нескрываемым любопытством, которое я не стала удовлетворять. Сами они ни о чем меня не спросили. Дорогой мы почти не разговаривали, мне было сейчас не до светских бесед, а они, глядя на меня, тоже притихли.

Дома я предложила им чаю, но они дружно отказались. Люба, улучив минуту, когда мы оказались с ней одни, спросила:

– Поговорить не хочешь? – И когда я отрицательно покачала головой, неуверенно добавила: – Надеюсь, что ничего плохого с тобой не случилось. Но ты стала какая-то другая, как будто незнакомая.

После их ухода я бесцельно бродила по квартире, не зная, чем заняться. Не только у Любы, но и у меня самой было такое ощущение, что я стала каким-то другим человеком и что это совсем не мой дом, очень хорошо знакомого мне человека, у которого я много раз была и все здесь знаю, но не мой. Зачем я уехала из Фирсановки, зачем? Мне хотелось только одного – развернуться и уехать назад, но было глупо уезжать ничего не предприняв, ничего не сделав, и я мысленно прикрикнула на себя, надо было срочно брать себя в руки. Господи! Сделай так, чтобы Володя дождался меня! Чтобы он жил как можно дольше!

Выпив для успокоения чаю, я наудачу позвонила в издательство и застала свою любимую редакторшу на месте. Она предложила мне завтра с утра приехать, добавив, что кое-что интересное есть. Оставался Саша, позвонить сама я ему не могла, просто не знала куда, значит, надо было ждать, но ожидание просто убивало меня. Быстренько я выскочила в магазин, купила самое необходимое и сразу же вернулась, чтобы сидеть у телефона и ждать звонка. Не знаю, но я отчего-то была уверена, что Саша должен почувствовать, что я вернулась. А если нет, если не почувствует? Может быть, он и думать обо мне забыл? Ну и черт тогда с ним! Нет звонка – нет встречи. Я совсем не уверена, что мне нужно с ним встречаться. Звонок раздался вечером, но не по телефону, звонили в дверь. Я решила, что это мой веселый сосед-алкоголик, наверняка видел, как я приехала, и разбежался стрельнуть денег на бутылку. Долги он никогда не отдает, но все же иногда я подбрасываю ему немного денег, поскольку от него бывает польза: то замок врежет, то упавшую вешалку прибьет. Но сейчас общаться с ним у меня не было никакого желания. Поэтому я тихонько, не зажигая света в прихожей, подошла к двери и заглянула в глазок. За дверью стоял отнюдь не сосед, а Саша. Я оцепенела, в голове быстрым хороводом замелькали противоречивые мысли. Ну надо же! И вправду почувствовал. Но что же мне теперь делать? Не открывать – уйдет и неизвестно когда позвонит по телефону. А я не могу долго ждать, у меня нет на это времени. У Володи его нет. Открыть? Но это опасно. Звонок выдал еще одну трель, и Саша собрался уходить. Я решительно протянула руку к замку и стала поворачивать собачку. Видимо, Саша услышал, так как остановился, обернулся и выжидательно посмотрел на дверь. От волнения дрожащие руки плохо слушались меня, и я судорожно повернула собачку не в ту сторону, не открыла замок, а, наоборот, закрыла еще больше. Стала поспешно поворачивать в другую сторону – и тут услышала хрустальный звон, совсем тихий, лишь на какое-то мгновение, но услышала. Я совсем растерялась, закрыла глаза и вспомнила, как Володя говорил мне, что отныне я буду слышать в этом звоне и его звук – звук его любви, вот это уж точно его звук! Саша, устав ждать, когда, наконец, откроется дверь, принялся опять давить на кнопку звонка и даже нетерпеливо барабанить в дверь, чувствовалось, что он сильно разнервничался. Тут открылась дверь квартиры напротив, и соседка, которую я недолюбливаю за излишнее любопытство, высунув голову, сказала:

– Евгения Михайловна приехала сегодня в обед, я слышала. Но довольно скоро ушла, вроде бы еще не вернулась, наверно, к дочери поехала.

Я сообразила, что соседка видела, как я побежала в магазин, но не видела, когда я вернулась. Я была готова расцеловать ее за весьма своевременное на этот раз вмешательство. Саша еще постоял некоторое время под дверью, но больше ничего не услышал, да и соседка настороженно смотрела на него, и ему ничего не оставалось, как уйти.

Сначала я очень долго не могла уснуть, а когда все-таки забылась, мне снились беспокойные, тревожные сны. Снилось, что я бегу на электричку, поскальзываюсь на льду, падаю, встаю, снова бегу и все-таки не успеваю. В последний момент электричка уходит из-под самого моего носа, а следующая пойдет очень не скоро, а мне куда-то срочно надо, я куда-то опаздываю. А тут еще оказывается, на мне нет юбки! Я понимаю, что все пропало, что никуда уже не успею, и меня охватывает дикий ужас. Неясно, куда и зачем я так тороплюсь, но ощущение ужаса и неотвратимости какой-то потери было столь сильно, что я с ним и проснулась. Полежала некоторое время, восстанавливая нормальное дыхание, вытерла холодный пот со лба и встала. Было еще только начало восьмого, но спать уже не имело смысла. Приняла душ, умылась, сварила себе кофе. Но и кофе не взбодрил меня. Я хотела включить магнитофон, чтобы попробовать поднять себе хоть немного настроение, но, перебрав несколько кассет и не остановившись ни на одной, махнула рукой на музыку. И слава богу! Буквально через пять минут в дверь позвонил Саша. Но сейчас я уже так не нервничала из-за него. Я теперь понимала, что он специально заехал пораньше перед работой, чтобы застать меня врасплох, авось я ему открою дверь. Но это было уже не важно, главное, что он теперь точно знает, что я вернулась, и, значит, позвонит по телефону. Я очень надеялась, что он позвонит мне с работы сразу же, как приедет туда, но звонка не было. Я выругалась себе под нос. А может, он занят?

Пора было ехать в издательство, отложить поездку не могла, сама же напросилась. Для быстроты поехала на такси, но не тут-то было, машина попала в пробку. Редактор встретила меня с улыбкой, стала расспрашивать о здоровье, о пребывании в больнице, но, заметив, что я буквально ерзаю от нетерпения, перешла к самой сути. Предложение действительно оказалось заманчивым, и в другое время я бы прыгала от радости. Необходимо было подписать договор с двумя авторами, неизвестно, сколько времени это займет, поэтому я подумала с минуту и отказалась. Редактор обиженно поджала губы и сказала, что никакой другой работы у них для меня нет и неизвестно, когда будет. Я понимала ее обиду: она припасла для любимой литобработчицы интересную работу, а я с ходу отказываюсь. Но поскольку на уме у меня были более важные вещи, то я только пожала плечами. Увидев, что и это не подействовало и я собираюсь в самом деле уходить, она предложила компромисс: они пока все обсудят с авторами, а я подключусь на последней стадии. Я задумалась.

– Сколько времени это займет? День, два? Больше двух дней я ждать не могу.

Брови редакторши поползли вверх: так я себя с ней никогда не вела. Но, посмотрев мне в глаза, она осторожно пошутила:

– Что, вопрос жизни и смерти?

– Да, и в гораздо большей степени, чем вы думаете.

– Хорошо. Два дня – обещаю. Все-таки эта рукопись словно для вас написана.

Дома я была в три часа. Пообедала, телефон молчал. Звонок раздался только в начале шестого, когда я уже решила, что по телефону Саша звонить не собирается, а собирается снова прийти сюда, и уж тогда я его точно впущу. Я больше не хотела, не могла ждать, время воровало мою любовь! Я сняла трубку, это был он. Несколько вежливых фраз для начала: о делах, о здоровье, голос его звучал как-то глухо, или я просто отвыкла? Потом он сказал, что сейчас ко мне подъедет, я категорически отказалась, он стал настаивать, угрожать – весь обычный его набор. Поскольку я держалась как оловянный солдатик, он предложил такой вариант: квартира его знакомых, и эти знакомые тоже там будут. И опять все пошло по кругу – мой отказ, его уговоры и угрозы. Потом он замолчал, устал, должно быть. После длительной паузы осведомился: каков же будет мой вариант? Я предложила ему завтра днем, в обеденное время, встретиться в каком-нибудь кафе, можно по его выбору. Он слегка засопел и недовольным голосом напомнил мне, чем закончилась наша встреча именно в кафе. Я молчала. Деться ему было некуда, и, поворчав еще немного, он все же согласился. Кафе он выбрал сам, я там никогда не была, но добираться до него было несложно, время тоже подходящее – час дня, так что никаких подвохов я не ждала. Уже попрощавшись с ним и положив трубку, я подумала, что стоит ли так трепать себе нервы из-за разговора, который, можно быть заранее в этом уверенной, ничего не даст? Лучше было бы и вовсе не встречаться, и не говорить с ним. Но потом, остыв немного, поняла, что это было бы не совсем справедливо по отношению к Саше, что ни говори, но есть и моя доля вины в том, что наши отношения зашли туда, куда совсем не должны были заходить. И хотя делить нам нечего, общего у нас ничего нет, даже воспоминания о произошедшем, я полагаю, у нас с ним разные, все же встретиться надо, чтобы поставить эту пресловутую точку над «i». И забыть, забыть о том, что мы были когда-то знакомы!

В кафе мы оказались единственными посетителями. Я даже головой повертела, чтобы убедиться в этом невероятном факте, но так и есть – только мы с Сашей. Какой-то мужчина в жутко грязном халате, который когда-то, возможно, был белым, поставил на стол перед нами две тарелки с рубленым бифштексом и жареной картошкой, две тарелки поменьше с капустным салатом и два стакана с чем-то, отдаленно напоминающим сок. Хлеба почему-то вообще не дал. Пока он получал от Саши деньги, платить надо было вперед, и, как мне показалось, немалую сумму, я все гадала: кем бы он мог быть – поваром, официантом или кассиром? Но кто бы он ни был, подучив деньги, таинственный мужчина тотчас же ушел в подсобку и плотно закрыл за собой дверь. Я огляделась – помещение донельзя запущенное и унылое, как Саша мог выбрать такой хлев, у меня просто в голове не укладывалось, мне назло, что ли? Не выдержав, я спросила у него:

– Почему здесь никого нет?

Не дождавшись ответа, я встала со стула, собираясь уйти. Не хватало мне еще тайн мадридского двора! Саша нехотя проговорил.

– Они завтра закрываются на ремонт и сегодня уже никого не обслуживают. Я снял помещение на час.

– Все равно не понимаю, почему тебе захотелось именно сюда? Это же сарай, хлев для скота. Неужели в другом месте было бы хуже?

Помня о наставлениях Володи, я старалась держать себя в руках, но вид этих унылых стен, заляпанного пола и липких столов поневоле вызывал во мне какую-то дрожь, и я говорила более эмоционально, чем следовало.

– Ты правда не понимаешь? Я хотел хоть немного побыть с тобой наедине, ведь другой возможности ты не даешь. Неужели ты не помнишь, как хорошо нам было вдвоем? Только ты и я… А теперь ты почему-то избегаешь меня. Боишься, да? Даже здесь.

– Нет, здесь я не боюсь, в случае чего сразу закричу и ударю тебя стулом по голове.

– Не верю, Женя, не верю! Ты не сможешь меня ударить. Кто угодно, но только не ты!

– Еще как смогу. Стыдно признаться, но если придется, то сделаю это с удовольствием. Но мы ведь не для того с тобой встретились, чтобы говорить о такой ерунде? Что ты хочешь, Саша? Что ты на самом деле от меня хочешь?!

Саша опустил глаза, подумал немного и вдруг занялся бифштексом. Ах, ну да, ведь у него же обед. Я не мешала ему, но сама есть не стала, эта еда вызывала у меня брезгливость. Попробовала отпить соку, но и он мне не понравился! Наконец Саша отодвинул от себя пустые тарелки, покосился на мои нетронутые, вздохнул, но ничего не сказал. Я сидела, от нечего делать вертела вилку в руках, терпеливо ждала. Саша откашлялся, я подняла на него глаза, и сердце мое немного екнуло. Занятая осмотром помещения и поражаясь необычности обстановки нашей встречи, я не разглядела его как следует. Сейчас дневной свет падал на его лицо, и было отчетливо видно, что он похудел, глаза запали, и вообще, выглядел Саша неважно. Ну уж в этом-то я точно не виновата, подумала я и, чтобы совсем подавить неуместное сейчас чувство жалости, спросила:

– Как поживает Таня?

– Таня?! – Казалось, что он безмерно удивлен моим простым и вполне естественным вопросом, но быстро справился с собой. – Хорошо. Впрочем, она уехала. Я отправил ее обратно в Ульяновск.

– Вот как? Отчего же, вы опять с ней поссорились? Саша недовольно нахмурил брови и сердито скривил рот.

– Да нет, с чего нам ссориться? Просто она ждет ребенка, а в таком состоянии мало хорошего мотаться по чужим квартирам, пусть сидит дома.

– У вас будет ребенок? Это здорово, я поздравляю тебя, а когда свадьба, теперь уж, наверно, скоро?

– Через две недели, но не здесь, конечно, там, в Ульяновске. Ну и довольно об этом. Я вообще не понимаю, почему тебя интересует Таня. Я совсем не собирался говорить с тобой о ней. Хочу поговорить совсем о другом: о тебе, о нас.

Я даже привскочила на стуле от удивления и негодования.

– Саша, что с тобой? О чем ты? Приди в себя, опомнись! Зачем я тебе теперь нужна? Ты скоро станешь мужем и отцом, у тебя красавица невеста. Что тебе еще надо?

– У тебя короткая память, Женя. Я уже говорил тебе, но повторю еще раз: мне нужна ты, и сейчас, и потом, всегда, целиком и полностью. Я женюсь, потому что все так делают – женятся, заводят детей, для жизни, для дела. Таня меня вполне устраивает, она красива, молода, здорова – значит, и ребенок будет здоров. У нее, конечно, есть недостатки, и не так уж мало, но я их знаю и вполне с ними справляюсь. В наши с тобой отношения она лезть не будет, я уже говорил с ней, и она мне это твердо обещала, для нее главное, что я женюсь на ней. Ведь не могла же ты, Женя, в самом деле рассчитывать, что я женюсь на тебе? Это просто нелепо. Ты совершенно не годишься для этого ни по возрасту, ни по характеру. Ты совсем другое дело. Ты часть моего «я» – без тебя мне плохо, я не могу полноценно работать, полноценно существовать. Ведь ты же не можешь не понимать, насколько это важно! Женя, ты умный, опытный человек, добрая, чуткая женщина и не должна из-за мелких недоразумений и обид, из-за женского самолюбия непоправимо испортить нашу жизнь.

Я слушала его и думала о том, насколько благотворна для меня встреча с Владимиром. Скажи все эти слова Саша мне в декабре, я ведь, скорее всего, согласилась бы, как выразился Володя, бросить жизнь к его ногам. Не думаю, что такую жизнь я бы смогла долго выдержать, но поначалу согласилась бы. И дело тут, конечно же, не в польщенном самолюбии, какое тут, к черту, самолюбие! Но мне бы показалось нужным, ценным, важным помочь человеку, поддержать его. А сейчас я думала, что он обращается ко мне так, словно я и не человек вовсе, со своими планами и желаниями, а некое вещество, пища, необходимая для поддержания его драгоценной жизни. Словно бутерброд какой-то! Он и собирался воспользоваться мной как бутербродом, смаковать по кусочку, пока не надоест, а потом выкинуть и забыть. Ведь он так уже сделал когда-то с той несчастной женщиной, которая содержала его, когда он учился, а сейчас и не вспоминает о ней, Какой-то пожиратель женщин. Я чувствовала, видела, что ему безразлично, что будет с моей жизнью, да и не только с моей. Как отразятся наши отношения на жизни и судьбе его жены и его будущего, еще не родившегося ребенка, ему тоже безразлично. Он и не думал об этом, все это было мелочью, важна была только его жизнь, его чувства и желания. Не знаю, мог ли помочь ему психоаналитик, я уж точно не могла. Почувствовав, что пауза затянулась, я очнулась от своих мыслей и сказала ему спокойно и серьезно: