Текст книги "Любви хрустальный колокольчик"
Автор книги: Елена Ярилина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)
– Саша! Я очень внимательно выслушала тебя. Я благодарна тебе, что ты так высоко меня ценишь, но твое предложение мне не подходит, совершенно не подходит. У меня совсем другие планы на собственную жизнь. Это мой окончательный ответ.
– Но ты же не можешь мне отказать. Не можешь! Как ты этого не понимаешь? Наши с тобой отношения зашли так далеко, что их нельзя прервать, нельзя закончить. Ты просто не имеешь морального права так поступить со мной.
– Могу и имею. Никаких, повторяю, никаких моральных обязательств у меня перед тобой нет и быть не может. Не знаю, что ты там навоображал себе, но я никогда тебе ничего не обещала. Ты просто жил у меня на квартире, и все. Да, мы переспали с тобой несколько раз, это было большой ошибкой, обоюдной ошибкой, не надо было этого делать.
Саша перебил меня, он весь побелел, губы его подергивались, на него было страшно смотреть. Да он совершенно болен! – подумала я.
– Ошибкой?! Ты… ты называешь наши отношения ошибкой? Кем нужно быть, чтобы так говорить?! Ты что, шлюха, которая трахнулась пару раз в свое удовольствие, а поманил ее новый кобель, и она к нему побежала?! Не пачкай наши отношения ложью! Тем более, что ничего изменить ты уже не можешь. Да, ты мне причинила сейчас сильную боль, ты оказалась куда низменнее и пошлее, чем я о тебе думал, но какая бы ты ни была – ты моя! Ты принадлежишь мне, и с этим фактом ты ничего не можешь сделать.
– Успокойся, Саша. Держи себя в руках. Нет никакого факта, есть только твое желание продолжать нашу связь, но это не факт. Твои желания для меня не закон, и я никогда не принадлежала тебе и принадлежать не буду, да и вообще никому, поскольку я не вещь. И я не рабыня твоя. Хоть это ты способен понять? Я не рабыня, у меня есть свои желания и жизненные планы, которым я следую, а уж какие они – пошлые или нет, это никого не касается. Я согласилась сегодня встретиться с тобой только с единственной целью – сказать, чтобы ты немедленно прекратил меня преследовать, приходить, звонить. Живи своей жизнью, а я буду жить своей.
Я резко встала, но Саша вцепился в мою руку. Я хотела позвать на помощь, но он схватил меня другой рукой за горло, так что вместо крика получился какой-то сип. Ситуация оказалась критической. Вряд ли он мог задушить меня одной рукой, но это соображение как-то мало утешало. Я была во власти сумасшедшего, обезумевшего человека, мне было очень больно и страшно. Я стала задыхаться, в глазах потемнело. Опираясь на стол, я, видимо, конвульсивно задвигала свободной правой рукой, под пальцы что-то попалось – вилка! Сжав ее, я изо всех последних сил воткнула ее душителю в спину. Длинные стальные зубья легко проткнули одежду и вошли в тело – не глубоко, но, должно быть, ощутимо. Саша сразу выпустил меня, и я бросилась к выходу. Вспомнив, что он закрыт, устремилась к двери во внутренние помещения. Саша бросился за мной. Я едва успела закричать и изо всех сил толкнула стол, на котором стояли перевернутые вверх ножками стулья. На шум влетел тот мужчина, что подавал нам еду. За ним спешили молодой лохматый парень и краснощекая полная женщина.
Мужчины принялись оттаскивать и утихомиривать Сашу, а женщина подбежала ко мне и помогла собрать мои вещи. Ни на кого не глядя, даже не поблагодарив за помощь, я устремилась через подсобные помещения на улицу, одеваясь на ходу.
Дома немного пришла в себя, но безотчетный страх не давал покоя. Я боялась не Саши – почему-то была уверена, что никогда не встречусь с ним больше. Боль в горле, как ни странно, усилилась. Есть я ничего не могла, только выпила немного холодного чая.
Володе звонить не стала, не хотела пугать его своим хрипом. Совсем уже поздно вечером, чтобы хоть немного отвлечься, я совершенно бездумно смотрела телевизор, то и дело переключая каналы. Во время одного из таких переключений я вдруг услышала, что сегодня днем в кафе, которое только что закрылось на ремонт, ворвался какой-то молодой, весьма странный мужчина и неожиданно устроил драку с персоналом кафе. Пришлось вызывать милицию, но нападавший успел убежать. Хорошо, что ни слова не сказали обо мне, видно, персонал кафе не хотел обнародовать сделку с Сашей, и все происшествие изобразили как нелепый случай. Поистине в жизни от трагического до смешного всего один шаг. Еще я подумала, что случившееся должно хоть ненадолго остудить Сашин пыл. Он всегда так высоко ставил свою респектабельность, а тут вилка в спине, в милицию чуть не попал, какое уж там реноме!
На следующий день мне пришлось надевать свитер с высоким воротом, а под него я еще навертела шарф. «Если спросят, – думала я мрачно, – скажу, что горло болит». За ночь боль в горле немного утихла, но еще изрядно жгло и саднило, к тому же шея сильно распухла, а на коже отпечаталась почти вся пятерня. Я мысленно чертыхалась по адресу Саши и желала ему отнюдь не самых приятных вещей. Но что же делать, надо было ехать, и я поехала.
Редакторша, увидев мое укутанное горло и услышав хриплый шепот, обронила что-то о гриппе и тут же переключилась на дело, и немудрено. Я тоже сразу же забыла о горле, послушав словесные баталии ершистых авторов. После долгих и утомительных споров, когда я уже почти лишилась жалких остатков голоса, мы пришли к шаткому согласию, решили еще кое-что обдумать и подработать и через два-три дня снова встретиться для выработки окончательных вариантов. Авторы ушли, и только тут я опомнилась и спросила измученную редакторшу: почему только через два-три дня? Ведь можно было бы завтра, в крайнем случае послезавтра. Она устало объяснила, что один из авторов по какой-то важной причине не может и что тут она бессильна, сколько бы я ее ни упрекала. Но я вовсе не думала ее упрекать, да и вообще слушала не очень внимательно, потому что мне пришла в голову идея уехать сегодня же вечером в Фирсановку и пробыть там до встречи с авторами.
Мысль об этом принесла столько радости, что волна ее смыла все возможные сомнения. Прервав бедную редакторшу на полуслове, та бубнила что-то о разновариантности концовки второй сюжетной линии, я сказала, что позвоню ей послезавтра в первой половине дня и мы сможем договориться о дальнейших встречах, если эти молодые ершистики нас не подведут. Домой я просто летела, но поскольку начинался час пик, то приехала только в начале седьмого. Зато собралась всего за десять минут, еще столько же потратила, чтобы доложиться любимым родственникам, что меня не будет в Москве дня два-три, причем не стала объяснять, где же я это время буду. Катюшка заикнулась было об этом, но я сказала, что целую, и положила трубку, перезванивать она не стала. Когда я ракетой вылетела во двор, от нашего подъезда как раз собирался отъезжать один из соседей, недавно купивший роскошную иномарку и очень гордившийся ею. Я попросила его подвезти меня к вокзалу, парень согласился. Как ни странно, в пробку мы не попали, доехали быстро. Через пятнадцать минут, после того как вылезла из машины, я уже сидела в отъезжающей электричке. Нечасто мне так везет.
* * *
В заснеженной Фирсановке было тихо и малолюдно, возле станции еще попадались люди, но дальше улицы были совсем пустынные. Мела февральская поземка, сильный ветер дул в лицо, и я моментально окоченела, просто зуб на зуб не попадал. Когда повернула на свою улицу, ветер был уже со спины, и стало хоть немного легче. Наконец я добралась до Володиного дома, слава богу, в окнах горел неяркий свет. Поднялась на крыльцо и остановилась отдышаться, задохнулась от ветра и быстрой ходьбы. Стояла я, опираясь на дверь, и она подалась под моей рукой, была не закрыта, как и в день моего отъезда. Я вошла и тихо прикрыла дверь за собой. Разделась, предвкушая, как будет удивлен и обрадован Володя моим неожиданным и ранним приездом. Если спросит, почему не позвонила, скажу, что хотела сделать ему сюрприз, улыбалась я про себя. Из комнаты доносилась негромкая музыка, что-то очень приятное. Стала вешать свою дубленку на вешалку и тут увидела серую беличью шубку на вешалке. Ларисина! Взяв сумку, вошла в полуосвещенную комнату и остановилась в изумлении. Горел камин, и светилась настольная лампа. На диванчике сидела закутанная в плед Лариса. Володи поблизости не было. Увидев меня, Лариса сначала очень удивилась, потом скорчила гримаску, встала, подошла, придерживая плед, и вполголоса запела:
– Бедная, бедная старушка. Ты так долго ползла сюда по холоду, а зачем, кто тебя сюда звал? Уползай-ка назад, пока электрички ходят. И нечего на меня таращиться, все самое интересное ты уже пропустила. Не скрою, мы тут с Володечкой неплохо расслабились, очень ему понравилось со мной любовью заниматься. Потом тебя к слову вспомнили: ну и посмеялись же мы! А теперь собираемся повторить, и третий лишний нам ни к чему. Или хочешь свечку подержать?
Машинально я положила сумку на кресло. В голове от растерянности и пустоты аж звон стоял. Где же Володя, почему его не видно? Может быть, он заболел, поэтому Лариса и говорит так тихо? Я перевела взгляд на нее. Судя по виду, она рассвирепела: из глаз прямо искры сыпались.
– Что встала как истукан? Вали отсюда, говорю, пока я тебе последние волосенки не повыдирала!
Лариса, видимо, на самом деле думала, что после первых же ее слов я убегу, проливая горькие слезы. Когда же она увидела, что я продолжаю стоять и никуда не ухожу, то потеряла и без того небольшое самообладание и, подскочив ко мне, сильно толкнула руками в грудь, отчего я отлетела на метр и ударилась плечом о косяк двери. Плед упал на пол, и я увидела Ларисину короткую кружевную черную сорочку и черные же колготки. В этот момент в комнате появился Володя, держа на вытянутых руках что-то похожее на юбку. Судя по всему, эту злополучную юбку Володя только что застирал и прогладил горячим утюгом, чтобы подсушить. В голове у меня прояснилось: теперь я знала, на каком я свете. Трюк был очень старым, я много раз слышала о якобы испорченной одежде от ловких подруг. На лице Ларисы поочередно мелькнули растерянность, досада и злость. Но справилась с собой она и на этот раз быстро, видно, Володя ей в самом деле нравился, раз она так старалась. Заговорила она, как запела, нежным и сладким голоском:
– Не удивляйся, милый, это Евгения Михайловна заглянула к нам буквально на минутку, но ей некогда, и она уже уезжает.
С этими словами она подошла к нему и прижалась, глядя на меня с каким-то почти детским вызовом. Володя молчал, как вошел, так и не проронил ни звука, только смотрел, смотрел на меня не отрываясь, но выражение его глаз было непонятным для меня. Я тоже смотрела на него и тоже молчала, горло перехватило. Первой не выдержала этого напряженного молчания Лариса. Она перестала прижиматься так нарочито к Володе, чего он, по-моему, вовсе и не замечал, шагнула ко мне и почти прошипела мне в лицо:
– Ты уйдешь, наконец?!
Она даже замахнулась, но Володя перехватил ее руку.
– Да, ты прав, не стоит марать о нее руки, – отреагировала на это побледневшая, но все еще улыбающаяся Лариса, значит, решила идти до конца в своей глупой и безрассудной игре. Но мне сейчас было не до игр, я устала, переволновалась, у меня зверски болело горло и только что, по вине Ларисы, ушибленное плечо. Весь этот дешевый спектакль до чертиков надоел мне, и я устало сказала:
– Лариса, уймись, повыступала, и хватит, надень наконец свою юбку и иди домой, дома давно ждут, а здесь тебе делать совершенно нечего.
Лариса подбоченилась, сверкнула глазами и собралась пустить в меня залп очередных недобрых слов, но Володя опережающе повернулся к ней:
– В самом деле, даже если юбка и не совсем еще высохла, то ты все равно не замерзнешь, шуба у тебя теплая, да и идти недалеко. Иди, поздно уже, твоя мать наверняка волнуется.
Лариса схватила юбку, кое-как напялила ее, сейчас ей было не до аккуратности, и, еще раз остервенело сверкнув на меня глазами, но не посмев при Володе ничего сказать, ушла в прихожую одеваться. Против обыкновения Володя, всегда такой изысканно вежливый со своими гостями, не пошел ее провожать. Сегодня он смотрел на Ларису, только когда говорил с ней, и, сразу же забыв о ней, опять смотрел на меня каким-то непонятным взглядом. Громко хлопнула закрывшаяся дверь, я вздрогнула и подумала, что это прощальный Ларисин салют. Володю же стук двери словно пробудил от какого-то зачарованного сна. Он наконец подошел ко мне, провел рукой по моему лицу, но как-то неуверенно, словно был слепым и только таким образом мог удостовериться, что это тот, кто ему нужен. И вдруг резко, порывисто прижал меня к себе:
– Все-таки ты приехала, птичка Женя, все-таки ты приехала, я дождался тебя, видишь – я дождался, как и обещал.
Какая-то неимоверная усталость навалилась вдруг на меня, почему-то захотелось заплакать, даже закричать. Я осторожно высвободилась из Володиных объятий и села на стул, ноги не держали меня, и холод еще словно бродил по телу, хотя в комнате было тепло. Я зябко поежилась и попросила чаю. Чай был готов очень быстро, я выпила его и стала понемногу согреваться, но все еще дрожала, скорее всего, это была нервная дрожь. Володя хотел закутать мои ноги пледом, но я выхватила у него плед и бросила на пол, его брови поползли вверх.
– Лариса, – коротко пояснила я ему.
– Ну и что же, я дал ей этот плед просто прикрыться, пока застирывал юбку, признаться, не понимаю твоего отвращения.
– Конечно не понимаешь, ты же мужчина. А что она пролила себе на юбку, чай или кофе?
– Ни то ни другое, варенье.
– Бедная юбка. Это старый трюк.
– Конечно старый, а главное, что ты приехала вовремя и расстроила все ухищрения и козни Ларисы. – И он светло улыбнулся мне.
– А что было бы, если бы я не приехала так вовремя и не смогла бы расстроить ее козни?
Все-таки не смогла удержаться я от банальнейшего и глупого вопроса.
– Ничего бы не было. Женя, Женечка, неужели ты так плохо меня знаешь и так мало мне доверяешь, что тебе нужны объяснения и оправдания?
Мне стало стыдно, и я, прижавшись, пробормотала ему в плечо:
– Я так скучала без тебя, так скучала! А дела все не делались, но вот получилось окно в два дня, и я сразу приехала.
Он сидел рядом, обнимал меня, легонько гладил по спине. Я наконец поверила, что и в самом деле вернулась к нему, что он жив и любит меня. Сердце стало оттаивать, а я уже расслабилась и не сразу поняла его.
– Это грипп или ангина? – И он легко коснулся моей шеи, все еще обмотанной шарфом.
Я замялась и покраснела, как сказать ему правду, я не знала, но и солгать тоже была не в силах. С трудом преодолев замешательство, я наконец вымолвила:
– Прости, я нарушила свое обязательство и не позвонила после встречи с Сашей. Сначала я просто не знала, как тебе рассказать, а потом подумала, что раз все равно еду, то незачем звонить, все расскажу при встрече. Это не ангина, это Саша.
Лицо Володи как-то сразу застыло, стало строгим и немного отчужденным. Он отогнул воротник моего свитера и стал осторожно разматывать шарф. Потом внимательно рассмотрел шею, даже слегка ощупал ее и сказал:
– Болеть перестанет через день-два, а вот опухоль и особенно синяки некоторое время подержатся. Ну а теперь рассказывай.
И я рассказала ему во всех подробностях, включая сообщение по телевизору, старательно подчеркивая юмористическую сторону, пытаясь хоть немного вывести Володю из того непонятного, пугающего меня состояния, в которое он впал, как только услышал о Саше.
– Это моя вина, – наконец сказал он все еще отчужденно, глядя куда-то вдаль, словно там он видел Сашу и хотел испепелить его своим взглядом. – Я недооценил этого прохвоста, я полагал, что он больше держит себя в руках, не столь хитер и не столь безумен.
Володя погладил меня по голове, словно маленькую девочку, может быть, так он гладил когда-то свою дочь, и печально попросил:
– Прости меня, дурака старого. Это моя вина, и я понимаю, как тебе было больно и страшно. Зря я тебе посоветовал с ним встретиться, но теперь сожалеть об этом уже поздно.
С этими словами он обнял меня за плечи, а поскольку одно плечо у меня все еще ныло после удара о косяк, то я невольно поморщилась.
– Так! А это еще что?
Объяснять мне не хотелось, я благоразумно промолчала и стала гладить его лицо, шею, руки. Когда мы ложились в постель, я заметила, что он впервые не взял меня на руки. Ему очень нравилось самому укладывать меня в постель, это было что-то вроде игры, а теперь, наверное, уже не хватало на нее сил. Мне стало страшно, очень страшно! Но я отогнала все отрицательные чувства и мысли, в его присутствии я хотела ощущать только нежность, любовь и доверие. И, целуя его, я предложила пассивный секс для него, но, к смущению своему, к глупому смущению, говорила об этом сбивчиво, путано, впрочем, Володя и не дал мне досказать.
– Нет! – сказал он резко. – Нет, даже если это последний раз. – Потом добавил уже гораздо мягче: – Во всяком случае, если ты предложила это для меня, то нет, если хочешь этого для себя, то да, для тебя я готов на все, что только тебе угодно.
Потом он откинулся на подушки, тяжело, с трудом дыша. Таким обессиленным я его еще не видела, но сказать об этом не посмела, да и чем тут можно утешить? Только нежно гладила его плечо и руку, он сжал мои пальцы, но даже пожатие вышло слабым, и, словно это было последней каплей, он вдруг решился:
– Да, ты была права… – хотел еще что-то сказать, но помолчал, потом добавил уже тише: – А тебе не будет… не будет неприятно?
Я засмеялась и потерлась об него носом. Такой ответ его вполне устроил, и, видя, что он немного утешился, я решила продолжить эту тему и стала говорить о том, что секс совсем не обязателен для выражения любви, любовь и без него самодостаточна. Я сказала еще несколько фраз, подбирая подходящие слова, стараясь объяснить как можно лучше свою мысль и подчеркивая, что это относится в равной степени и ко мне, а не только к нему. Я поняла это совсем недавно, но не стала говорить Володе о том, что поняла это из недавних отношений с Сашей. Секс у нас с ним был горячим, куда уж горячее! А вот любви ни на грош. Так стоит ли непременно соединять эти понятия, как все обычно делают? Задумавшись, я не сразу заметила, что Володя давно молчит, я решила, что причинила ему боль своими неосторожными словами, и, приподнявшись, попыталась разглядеть в темноте его лицо. Это мне, конечно, не удалось, тогда я прижалась к нему и заговорила, чуть не плача и целуя его:
– Прости меня, мой хороший, прости! Я не хотела причинить тебе боль.
Володя сразу встрепенулся:
– Ну что ты, девочка моя, что ты! Успокойся, ты ничем не обидела меня, я просто задумался о том, что ты только что сказала, о справедливости, я бы даже сказал, о высшей справедливости твоих слов. Ты совершенно права – любовь самодостаточна. И наверно, даже в большей степени, чем мы способны пока понять. Когда люди станут более духовными, а я уверен, что это неизбежно произойдет, и не так уж долго этого ждать, по историческим меркам конечно, то секс останется только для продолжения рода. А та избыточная энергия, которая сейчас уходит в секс, будет уходить в творчество, то единственное качество, которое по-настоящему отличает нас от животных. Но знаешь, мне трудно это наглядно себе представить, во мне слишком много животного, грубого, я сейчас это отчетливо понял. Должно быть, смешно теперь, когда во мне и тела-то почти не осталось, так цепляться за его проявления. Мне, как говорится, о душе пора вовсю думать, и только о душе, а я все стараюсь выразить свою любовь к тебе как самец, прости уж меня, дурака, но я так привык, и мне уже поздно меняться. Простишь?
Меня так насмешило, что он назвал себя самцом, было настолько легче думать об этом, чем о том, что он тает на моих глазах, хотя я и не сомневалась, что таким образом он специально отвлекает меня от гнетущих мыслей и чувств. И я вовсю расхохоталась и не сразу смогла остановиться, совсем забыв о больном горле, за что сразу же поплатилась. От резкой боли в горле я закашлялась, от кашля болевой спазм стал еще более мучительным. Сопереживание моей боли смогло сделать с Володей то, что не смог даже секс, который считается чуть ли не самым сильным чувством на земле. На какое-то время к нему вернулись силы, он сел на постели, взял меня на руки и стал покачивать, похлопывая несильно по спине. Боль уже отпустила, а он все покачивал, все прижимал меня к себе, словно не в силах был отъединиться от меня, отторгнуть меня, словно, обнимая меня, он черпал во мне физические силы.
Потом он положил меня на кровать, все еще не размыкая объятий, и мы соединились с ним еще раз, так легко, без усилий, словно и не мы это делали. Я снова почувствовала себя рыбкой, плывущей в воде, пронизанной солнцем. Только теперь в этой воде я была уже не одна и поэтому могла, растворившись, объединиться не только с солнечным бликом и водой, но и другой рыбкой, оставаясь собой, не теряя своей индивидуальности. Прежде чем блаженство полностью овладело мной, я успела подумать: так вот он каким еще может быть – секс, эрос!
Я проснулась, когда только-только рассвело. Володя еще спал, дышал очень тихо, но ровно. Я вгляделась в его лицо – нет, глаза меня не обманывают, он и вправду стал более истонченным, почти прозрачным, в чем только душа держится – всплыло в голове старое выражение. Я знала, что спящих не следует пристально разглядывать, но не могла отвести глаз, не могла наглядеться, налюбоваться. Кто знает, сколько еще осталось сроку этой хрупкой клетке, ведь уже чувствовалось, что скоро-скоро птица-душа расправит доселе сложенные крылья и покинет ее! В висках у меня заломило, и я перевела дыхание, оказывается, я забыла дышать, пока смотрела на него. А я была просто уверена, что «не дыша» – это книжное, литературное выражение. Вот тебе и выражение! Володя, Володя, когда я нахожусь возле тебя, то каждый миг – это познание, открытие тебя, себя, мира. Словно почувствовав мои мысли, он открыл глаза, радостно, почти по-детски улыбнулся, потянулся ко мне, и мы опять слились, соединились, как-то незаметно, само собой, но опасливая мысль, что он может умереть от этого, во время этого, мысль, нагонявшая прежде столько страху на меня, уже не тревожила больше, она была пустой и уже не нужной.
А потом мы завтракали, и в первый раз завтрак у него готовила я, а он лежал, улыбался, сладко нежился в постели и о чем-то думал. А я в свою очередь думала, что с нас слетела чешуя условности, стало не важно, кто гость, кто хозяин, кто мужчина, кто женщина, были просто два любящих существа, и каждый делал что хотел и что мог.
Но чешуя слетела не вся, уж с меня-то точно. Я собралась пойти в магазин, купить свежих овощей и фруктов. Володя уже много лет был вегетарианцем и не ел ни мяса, ни рыбы. Он хотел дать мне денег, а я не хотела их брать, почему-то мне непременно хотелось все купить на свои деньги. Только я собралась серьезно сказать ему о том, что не собираюсь быть на его иждивении, даже рот для этого уже открыла, но посмотрела на его смеющееся лицо, моментально передумала и сказала другое:
– Володя, я дура! – Опустилась на колени перед креслом, в котором он сидел, и, уткнувшись подбородком ему в ноги, продолжила: – Но я ведь знаю, что ты меня и такую, глупую, любишь. Я стараюсь быть умнее, правда стараюсь, и у меня иногда получается, а когда получается плохо, то ты просто не обращай внимания на мои заскоки, ладно?
– Еще как буду обращать! Во-первых, я люблю тебя всю, а стало быть, и твои, как ты называешь, заскоки, даже их особенно, они у тебя очень милые и забавные. А во-вторых, это дает мне сознание своей значительности и глубокой мудрости, а это очень даже приятно.
Он тихо смеялся и перебирал мои волосы, а я, чтобы не засмеяться или не заплакать, не знаю, чего мне хотелось больше, совсем зарылась лицом в его колени. Я думала о том, как быстро он одной-двумя фразами снимает с меня ощущение неловкости, сознания своего промаха, при нем я не боюсь выглядеть глупой и беспомощной. Да и вообще, при нем, с ним я ничего не боюсь, ничего, кроме его скорой смерти.
В магазине совершенно неожиданно я столкнулась с Ларисой, она демонстративно отвернулась, но и выбирая продукты, я все равно чувствовала устремленный на меня ее враждебный, обжигающий взгляд. Я расплатилась в кассе, когда она еще что-то выбирала, и решила подождать ее на улице. Сначала я хотела вовсе не обращать на нее внимания, но уже когда расплачивалась, меня кольнула мысль, что раз она злится, то, значит, страдает, а я вполне в силах избавить ее хотя бы от части этих страданий. А уж сама она в них виновата или нет, судить об этом не мне, это дело не мое. Увидев меня на ступеньках магазина, Лариса заметно передернулась.
– Что, радуешься, старая вешалка? Но это еще не конец. Еще неизвестно, чья возьмет. Я так просто не сдамся!
Она хотела уйти, но я взяла ее за руку и не отпускала, пока она не перестала вырываться.
– К великому моему сожалению, это конец, Лариса. И чья возьмет, уже известно. Володя умирает, ему совсем немного осталось, может быть, несколько дней. Так не надо мучить его и себя. Тебе нужен молодой, полный сил мужчина, ты такого еще встретишь.
Глаза Ларисы, еще минуту назад излучавшие злобу, наполнились слезами.
– Но я… я не думала, он же еще молодой… не может этого быть! – На лице Ларисы появилось подозрение. – Я тебе не верю! Ты просто хочешь устранить меня с пути, потому что ты боишься. Он совсем и не умирает, зачем ему убирать, он еще молодой, ему чуть больше сорока.
– Бог с тобой, Лариса, такими вещами не шутят. Володе в январе было шестьдесят четыре года, и он уже давно болен, поэтому и живет здесь, а не в городе, он пенсионер. Ты же сама видишь, что он не работает.
Видимо, ей никогда не приходило в голову задаться вопросом: почему, собственно говоря, Володя не работает? И сейчас мои слова о том, что он пенсионер, убедили ее больше, чем что-то другое. На ее подвижном лице, на котором одна гамма чувств мгновенно сменяла другую, стала проступать мина обиженного, обманутого ребенка. Но я не стала ждать, когда она осмыслит то, что я ей сказала, мне было пора идти, меня ждал Володя.
Когда я вернулась, он спал в кресле, я прикрыла его пледом и стала хлопотать на кухне. Обед я приготовила довольно быстро, меню было простеньким. Тихонько напевая себе под нос, я накрывала на стол, как вдруг меня обожгла страшная мысль, я все бросила и побежала в комнату, наклонилась над ним, ловя его дыхание. Сначала в панике мне показалось, что он не дышит, но он дышал, почти беззвучно, и открыл глаза, когда я уже распрямлялась успокоенная. Увидев, что он проснулся, я уже готова была солгать, чтобы только не признаваться, зачем я склонилась над ним, но этого не понадобилось. Он, конечно же, все сразу понял, улыбнулся ободряюще, он еще меня и ободрял, и сказал:
– Нет, еще нет. Не думаю, что это случится при тебе. Во всяком случае, я бы очень не хотел этого.
Это рассердило меня, и я заметила недовольным тоном:
– Вот как?! Тогда я вообще никуда не уеду. Так и знай! Брошу работу и буду все время с тобой. Что ты тогда будешь делать, а?
От этих моих детских претензий во мне почему-то зародилась глупая, ни с чем не сообразная надежда.
– Если я все время буду с тобой, то тогда ты не уйдешь, ты же просто не сможешь уйти!
Выслушав мои бредни, Володя с ласковой усмешкой спросил меня:
– Это ты мне специально зубы заговариваешь, потому что не успела приготовить обед, да?
Вот и поговори с ним.
После обеда, который Володя преувеличенно нахваливал, чем заставил меня все-таки засмеяться, мы пошли гулять в лес. Я думала, что мы походим совсем чуть-чуть, но Володя на этот раз не казался уставшим, и мы прогуляли с ним больше часа. Ветер надраил мои щеки и нос докрасна, даже у Володи лицо, которое всегда было бледным, и то слегка порозовело. Выглядел он задумчивым, но легкая улыбка витала на его губах, значит, мысли его были приятными. Мои же мысли, естественно, все касались его, больше для меня сейчас никого не существовало, даже о своих родных и близких я не вспоминала, правда, может быть, оттого, что пока они вполне могли обойтись без меня. Не то что мы с Володей не могли обойтись друг без друга. По ассоциации я вспомнила роман Шарлотты Бронте «Джен Эйр», где героиня думает о возлюбленном, что он стал для нее всей Вселенной. В книге это звучало весьма возвышенно, а здесь, сейчас, рядом с задумчивым, притихшим Володей, вспоминая слова романа и следя за малейшими изменениями в выражении любимого лица, я подумала: как это, в сущности, немного – Вселенная.
На следующий день, сразу после завтрака, я, как и обещала, позвонила в издательство, лелея надежду, что встреча еще не может состояться, и чувствуя полную невозможность уехать сейчас отсюда. Про себя я твердо решила, что в противном случае я просто-напросто откажусь от этой работы, невзирая на то что Володя будет слышать разговор, ведь за эту работу я еще не принималась, а стало быть, имею полное моральное право от нее отказаться. Редактор была на месте, но чувствовала себя, если судить по голосу, неловко, что-то там опять не вытанцовывалось, не клеилось, причем неувязки явно затягивались. Бедняга принялась извиняться, но я быстренько прервала поток ее извинений заявлением, что все это мне только на руку. И пока ошеломленная редакторша решала, хорошо это или плохо, я выдвинула встречное предложение – раз уж так получается, то не лучше ли будет смириться с обстоятельствами, подождать и вернуться к этому разговору через неделю, а еще лучше – через две? После минутного колебания редактор нашла, что это действительно более разумно, чем уговаривать капризных авторов, пусть пока поварятся в собственном соку, а там будет видно, может, станут сговорчивее. Под конец разговора я заверила, что непременно позвоню ей через полторы-две недели, и мы расстались взаимно довольные друг другом. Я была настолько счастлива, что светилась не хуже электрической лампочки. Володя посмеивался и всячески вышучивал меня, говорил, что я просто ленюсь и не хочу работать, но, по-моему, он был доволен еще больше, чем я. Звонки своим я отложила до вечера, не хотела портить себе настроение, да и решила запастись сначала терпением, предвидела, что оно мне может понадобиться, и оно понадобилось. И Катюшка, и Любаша изрядно потерзали меня вопросами: где я нахожусь, одна или нет, и что я вообще там делаю? Держалась я как партизанка на допросе, и они, бедные мои, были вынуждены отступить, так и не удовлетворив своего любопытства. Володя поинтересовался, с чего это я им морочу голову, не проще ли сказать им так, как есть? Но я и ему выдала ответ, содержащий минимум информации:
