Текст книги "Любви хрустальный колокольчик"
Автор книги: Елена Ярилина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)
– А Володе ты так и не призналась? Я понимаю, что он догадывался, он всегда все знал, не успеешь подумать, а он уже знает. Но сама ты ничего ему не говорила?
– Ты права, мне кажется, что он сам все понял с первого же мгновения. Долгое время у меня не было повода заговорить об этом с ним. А признаться вот так, ни с чего, мне казалось непристойным и глупым. Но однажды случилось несчастье, один из их друзей погиб, у них ведь работа связана с постоянным риском. И Андрей, и Володя очень переживали эту смерть, Володя прямо почернел весь. После смерти дочери и разрыва с женой он очень болезненно переносил потери, старался не заводить новых прочных знакомств и связей, но тем больше дорожил старыми. Не помню теперь уже отчетливо, почему возникла потребность сказать ему о своей любви, но, скорее всего, я хотела, чтобы он знал, что есть еще кто-то, кому он бесконечно дорог, кто думает о нем и переживает за него. Я хотела хоть немного поддержать его, облегчить его горе. Он мне сказал:
– Я знаю. Спасибо, что ты есть, – и поцеловал мне руку. Больше мы никогда не говорили на эту тему, хотя виделись довольно часто.
– Наташа, а я не могу познакомиться с друзьями Володи? Мне очень интересны люди, которых он знал и любил. Поверь, что это не праздное любопытство, а потребность души.
Наташа замялась, но потом решительно подняла на меня глаза и сказала мягким тоном:
– Боюсь, это невозможно, Женя. Их осталось всего двое, Володиных друзей, Андрей и Виктор, и, увы, они оба заочно к тебе не расположены.
– Но почему?!
– Умные люди имеют свой слабости, их слабостью был Володя. Они очень любили его, многое пережили вместе. Им кажется, что, не будь тебя, Володя прожил бы дольше.
– Так они что, обвиняют меня в смерти Володи?
– Нет, конечно же. Володя был очень болен, и все шло к неизбежному концу. Но им кажется, что из-за тебя конец наступил слишком быстро.
– А ты, Наташа, ты тоже так думаешь?
– Нет, я так не думаю. Точнее, я думаю не об этом. Не знаю, прожил бы он без тебя дольше, столько же или меньше – вряд ли это дано знать. Но то, что без тебя он не был бы счастлив в свои последние дни, я знаю совершенно точно, а для меня это куда важнее. Моя любовь, несмотря на всю ее силу, не смогла обогреть его сердце, а твоя смогла, потому что он сам любил тебя, в то время как ко мне относился только по-дружески. А ребята? Они не понимают этого, не могут да и не хотят. Андрей счастлив в личной жизни и просто не в состоянии понять эту сторону жизни своего друга, знаешь по поговорке: сытый голодного не разумеет. А у Виктора всегда было множество женщин, он легкомысленен и непостоянен в связях, не верит в любовь и не придает ей значения. Встречаются иногда эмоционально неполноценные люди, во всем остальном полноценны, а любить не могут, вместо любви у них секс. Вот и Виктор такой. Так что, как видишь, они оба не в состоянии принять любовь Володи к тебе. Ну и ревность, конечно, они же живые люди: по тридцать, сорок лет были вместе, сколько вместе пережито, а тут появляешься ты, и он весь твой. Как им спокойно переварить такое?
При последних словах Наташи у меня чуть не сорвалось с языка: а как тебе, тебе, так его любившей, переварить такое? Но, тут же поняв, насколько мелким и непорядочным будет сказать ей это, я устыдилась своих мыслей и, порывисто встав, обняла ее.
Потом мы с ней пили чай и говорили, говорили, словно впрок наговаривались. Конечно, средоточием наших разговоров был Володя. Я спросила о кладбище и попросила показать мне его могилу.
– Могилы нет, только урна, он так хотел. Я не присутствовала при кремации, поэтому не знаю, где урну захоронили, и тебе он просил этого не сообщать. Я думаю, что он был прав. Неужели какое-то место в длинном ряду таких же может напомнить о нем? Его место в нашем сердце, и никакие камни и земляные насыпи нам для памяти не нужны.
Я посмотрела на нее и, неожиданно даже для себя, вдруг проговорила:
– Оставьте мертвым погребать своих мертвецов. Ты права, Наташа, для нас он всегда будет живой, просто отсутствующий, и могила нам не нужна.
Она посмотрела на меня, улыбнулась и тоже процитировала:
Будет бабочкой легкой над мертвым конем
Голубая кружиться душа.
Слова эти так точно отразили мое состояние, что я встрепенулась:
– О, что это? Чьи это стихи, это ведь стихи?
– Да, это стихи. Есть такой прекрасный поэт – Николай Панченко. Володя его очень любил, я прочитала последние строки из его стихотворения «Послание Хирона». Никогда не слышала о таком поэте?
– Нет! – с сожалением отозвалась я.
– Не огорчайся, я дам тебе его сборник.
Она вышла в соседнюю комнату и через минуту вернулась с толстой светло-серой книгой.
– На вот, держи. Прочитаешь и поставишь на место, это Володина книга, он мне дал ее 1 января, мы с Андреем и Витя с очередной пассией были у него на Новый год.
Я смотрела на нее непонимающе:
– Как и куда я ее поставлю?
Какое-то мгновение Наташа тоже смотрела на меня озадаченно, а потом легонько стукнула себя ладонью по лбу и рассмеялась как девочка:
– Очевидно, у меня начинается склероз. Я же совсем забыла тебе сказать. Ведь ты теперь Володина наследница! Он все, что у него было, оставил тебе: дом в Фирсановке, все, что находится в доме, счет в банке, но вряд ли большой, деньги копить он не умел. Все оформлено официально, через несколько дней нотариус введет тебя в наследство, я позвоню тебе и скажу, когда точно это будет. Или ты предпочитаешь, чтобы нотариус сам позвонил тебе?
– Что? Нет, лучше ты позвони. Да дело вообще не в этом. Наташа, ну как я могу принять это наследство? И дом, и тем более деньги. Ну ты сама-то посуди. Я никак принять этого не могу! Деньги мне ничьи не нужны, я всегда сама зарабатывала. Нет, нет, тут даже говорить не о чем, это все твое, Наташа, это ты наследница, а не я. Да, я очень любила Володю и продолжаю его любить, но мы были знакомы чуть больше полутора месяцев, а ты его знаешь более двадцати лет.
– Арифметика тут ни при чем. Володя все оставил тебе, и, на мой взгляд, совершенно правильно сделал. Это его последняя воля – не забывай об этом. Женя, если ты официально откажешься от наследства, все отойдет государству, ты этого хочешь? Чтобы в Володином доме, где он жил, где он любил тебя и где умер, жили совсем чужие, равнодушные к его памяти люди?
При последних Наташиных словах у меня аж горло перехватило, и я смогла только молча помотать головой: нет, мол, не хочу.
– Возьми этот дом, Женя, живи в нем, и тогда я смогу иногда приезжать туда, ты ведь позволишь? Надеюсь, тебе не будет неприятно видеть меня в этом доме?
– Наташа! Ну о чем ты спрашиваешь? У меня внутри такое теплое уютно чувство, когда я смотрю на тебя или слушаю тебя, словно у меня вдруг появился родной и очень близкий человек. Можешь не сомневаться, не только в Володином доме, но и везде я буду рада тебя видеть!
Мы еще немного поговорили, и я собралась уходить, унося с собой Володину книгу. Я предвкушала встречу не только с новым, неведомым мне раньше поэтом, но и с Володей, раз он так любил его.
Наташа вышла в прихожую проводить меня, я оделась, и мы еще раз обнялись с ней, так сказать, на дорожку. Условились звонить друг другу, и я ушла.
* * *
Прошло две недели. В самом конце марта, солнечным, уже совсем весенним днем, я вернулась в Москву из Фирсановки, где прожила пять последних дней и где теперь собиралась проводить много времени. Мне очень хорошо, спокойно и плодотворно работалось там. Поначалу я боялась, что мысли о Володе, воспоминания о нем будут мешать сосредоточиться, я буду отвлекаться и плакать, но ничего подобного, Володя мне совсем не мешал. Он как бы находился в доме, я чувствовала его незримое присутствие, но это присутствие не будоражило и не тревожило, наоборот, согревало душу. Я успела сделать тот издательский заказ, с ним только вначале было много нервотрепки и возни, а потом все пошло как по маслу. В издательстве просили с работой подождать, а я и не печалилась ее отсутствием, в голове моей теперь зрело совершенно иное. Я задумала и даже успела немного начать совсем новое творение, свое, посвященное Володе. Потому что чувствовала настоятельную потребность перенести на бумагу хотя бы небольшую часть тех живых и радостных впечатлений, которые остались у меня от соприкосновения с его необыкновенной душой, от нашей любви с ним. Меня согревала мысль, что в случае удачи эта вещь останется и после того, как я уйду. Меня уже не будет, а часть меня и Володи, часть нашей с ним любви, будет продолжать жить. То прежнее свое, что частично написала уже, я не забросила совсем, просто отложила до другого времени.
Приехав в Москву, я тут же, не заходя в квартиру, побежала по магазинам закупать продукты, в доме ни крошки съестного. С ворохом пакетов, нагруженная, я только успела переступить порог своей квартиры, тут же зазвонил телефон. Я наспех пристроила пакеты в кухне на полу и подошла, наконец, к телефону, который все звонил и звонил не переставая, такой настырный! Подходить к нему мне совсем не хотелось, но было неудобно – я так давно никому не звонила. С первого же слова звонившего у меня холодок побежал по телу, это был Павел, а я так надеялась, что уже никогда не услышу его. Совсем недавно, пока жила в Фирсановке, в тихой, спокойной обстановке мне удалось восстановить в памяти практически все эпизоды, связанные с Павлом, и момент нашей злополучной встречи, и мое тягостное пребывание на какой-то даче, – в общем, почти все. Плохо помнилось только, как я лежала на полу, но это вполне можно было пережить. Я помнила также о странном звонке женщины, которая интересовалась, помню ли я, что происходило со мной накануне. Теперь, вспомнив и связав воедино все нити тогдашних событий, я понимала, что это была та самая красотка, которая привезла меня домой в состоянии почти полного идиотизма. Как же мне теперь в этой ситуации поступать – лгать и изворачиваться? Ну нет! Не дождутся. Лгать я не буду, и раньше не умела, а теперь и вовсе поздно учиться. Занятая вихрем разнообразных мыслей, я не услышала первых фраз Павла, чем вызвала немалую его досаду, раньше он был куда сдержаннее.
– Женя, Женя! Ты что, оглохла? Может быть, откликнешься, наконец? Ну что, узнала?
– Совершенно незачем так кричать, я хорошо слышу. Да, я узнала тебя, здравствуй!
– Ага! Я так и думал, что ты просто притворялась, так и знал! Изображала из себя этакую беспомощную, убитую горем идиотку, а на самом деле это была всего лишь актерская игра. Ты стала мастерски притворяться, поздравляю!
– Свои поздравления можешь оставить себе, для меня они неуместны, поскольку притворяться я не умею. Так что не суди о других по себе. На твоей мерзкой даче, или чья она там, мне было настолько плохо от тоски и горя, что произошло что-то вроде нервного срыва, впрочем, такие материи тебе вряд ли понятны, поскольку сам ты никогда ни за кого не переживал. А в тот момент, когда от тебя позвонила женщина, она ведь звонила от тебя, не правда ли? Так вот, в тот момент я ни о чем не помнила, у меня исчезли из памяти три последних дня, как корова языком слизнула. Я как раз пыталась хоть что-то понять и вспомнить, когда она позвонила, и я честно призналась, что ничегошеньки не помню. Память возвращалась ко мне в течение нескольких дней, но теперь все основное я вспомнила. Если ты звонишь из-за того, что тревожишься за себя, из-за нашей нелепой встречи и своего случайного возврата в мир живых, помнящих тебя людей, то совершенно напрасно. Могу тебя заверить, что я никому ничего не сказала и не собираюсь говорить, даже если ты сам меня об этом попросишь. Для меня и моих близких ты умер и воскресать не надо!
– Но, Женя, дело не в этом, не только в этом. Мне очень надо увидеть тебя, действительно надо.
Мы ведь ни о чем тогда толком и не поговорили. Давай встретимся, и чем скорее, тем лучше.
– Павел, что с тобой, у тебя что-то со слухом? Я тебе русским языком сказала, что для меня ты умер, умер – понимаешь? Ни говорить с тобой, ни тем более видеться у меня нет ни малейшего желания. Как говорится, спи спокойно, дорогой товарищ! И на этом давай закончим.
Первой ко мне приехала Любаша. Я рассказала ей о смерти Володи, о том, что он оставил мне дом, где я теперь бываю чаще, чем в городе. О Павле, разумеется, я не сказала ни словечка. Она охала и ахала, ругала меня за скрытность, потом прослезилась от избытка чувств. Отдав дань слезам, Люба быстренько перешла к веселью. Как человека практического склада, ее очень радовало нечаянное приобретение мною недвижимости.
– Ух ты! Нет, ну это надо же! Ну ты, Жень, даешь! Вот это ты любовь закрутила, молодчина, вот это я понимаю. А он-то какой благородный оказался! Ну и везет же тебе, Женька, какой жирный кусище от пирога отхватила! А я-то, горемыка, как ни бьюсь, копейки никто не даст. Наоборот, все только с меня норовят побольше содрать, подлецы! И почему я только такой невезучей уродилась?
Тут она опять вдруг захлюпала, на этот раз совсем уж неожиданно. Но у меня было верное средство для поднятия ее настроения. После третьей рюмки Любаша, наконец, простила мне, что я так внезапно стала домовладелицей, шмыгнула носом и стала рассказывать о своем совсем новом, свеженьком знакомстве. Я не удивлялась уже, привыкла. На что, на что, а на знакомства моя сестрица была просто-таки неистощима.
Но когда я, перестав веселиться, внимательно выслушала ее, то мне пришлось-таки слегка удивиться. Из ее рассказа выходило, что это действительно что-то совсем другое, новое и несколько неожиданное для Любаши. Кажется, она, наконец, оставила в покое молодых и смазливых бездельников и обратила внимание на более серьезных людей постарше. Стало быть, и для нее все это может оказаться более серьезным, а главное, более благополучным, чем случалось раньше. Я не замедлила поделиться с ней своими мажорными мыслями, и Любаша повеселела.
С Катюшкой мы совсем было уже договорились о встрече, но внезапно из Германии вернулся Котька с женой Лизой. Он тут же позвонил мне и сестре, и наши планы тут же переигрались. Мы встретились на день позже, и уже не у меня, а у Котьки дома. Когда я приехала к ним, Катя уже была там. Как давно мы не собирались все вместе! Оказалось, что Лиза ждет ребенка, а рожать решила дома, невзирая на все прекрасные мюнхенские клиники. Я в принципе понимала ее, дом есть дом, здесь у нее мать, тетка, старшая сестра, короче, куча родственниц женского пола, которые ее тут же принялись опекать. Где-то месяца через два мне опять предстоит стать бабушкой. В гостях у ребят я довольно-таки задержалась, у них было полно рассказов, смешных и грустных, о своем заграничном житье-бытье. Ну и Кате надо было дать время поговорить, так что домой я возвращалась уже поздно, но знала, что телефонного звонка Павла мне не миновать. Он звонил каждый день утром и вечером, словно измором хотел взять. Может, он и днем звонил, но днем я сейчас дома не бываю, все бегаю по разным делам и встречам.
Мне осталось только войти в арку, и я окажусь в своем дворе, но тут мне навстречу из темноты выдвинулась мужская фигура, в которой я моментально признала Павла, несмотря на усы и надвинутую шляпу. Совсем еще недавно усов у него не было, это я помнила хорошо. Не мог же он их так быстро отрастить или мог? Наверное, все-таки мог, ведь не приклеил же. Это было бы уж совсем как в дешевом детективе. Павел молча взял меня под руку, крепко прижав мой локоть, и куда-то потащил. Я упиралась как могла и одновременно вертела головой по сторонам, я не понимала, куда он меня тащит, машины нигде не было видно. Павел так сжал мне руку, видимо разозленный моим сопротивлением, что я даже вскрикнула от боли. В это время сзади, несколько в отдалении, раздался женский голос:
– Женя! Да подожди же!
Павел моментально отпустил меня и словно исчез, растворился в темноте. Вскоре появилась запыхавшаяся Светка:
– Господи, Женя! Ну ты и ходишь! От самой остановки бегу за тобой, а ты как торпеда. Так давно тебя не видела, а тут выхожу из троллейбуса, смотрю, ты тоже выходишь, только с передней площадки. Хотела сразу окликнуть, но тут какой-то псих налетел на меня, толкнул, я уронила сумку да половину вещей рассыпала, пока все собирала, ты уже ушла. Бежала, бежала за тобой, аж упарилась! Нет, мне, видимо, надо бросать курить, а то уж совсем бегать не могу. Слушай, мне тебя сам Бог послал! Мне позарез нужна тысяча рублей, но отдать их тебе я смогу только через пару месяцев, не раньше. Сможешь на таких условиях меня выручить?
– Конечно, Светик, о чем разговор. Отдашь, когда сможешь, мне не к спеху, не волнуйся.
Мы поднялись ко мне, я тут же дала ей деньги, и она ушла, рассыпаясь в многочисленных благодарностях. Я закрыла дверь, прислонилась к ней лбом и застыла в этой позе. Когда Павел схватил меня за руку, я не испугалась, наверное, просто не успела, а вот сейчас меня стала пробирать дрожь. Если бы Светка так своевременно не подоспела, то даже боюсь предположить, что могло произойти, скорее всего, он увез бы меня и на этот раз я вряд ли от него бы вырвалась. А Светка еще утверждает, что меня ей Бог послал, все обстоит как раз наоборот. Только теперь я в полной мере осознала, насколько опасной для меня оказалась неожиданная встреча с «воскресшим» Павлом. И что же мне теперь делать, как выбираться из очередной непростой ситуации, в которые я то и дело ухитряюсь попадать? Прямо не жизнь у меня, а роман «Как закалялась сталь», и я в главной роли – стали. Конечно, я могу уехать в Фирсановку хоть сейчас, электрички еще должны ходить, но ведь это же не выход, сколько я смогу прятаться? Да и что это за жизнь: прячься и дрожи! Надо найти, придумать какой-то способ, как убрать этот дамоклов меч, подвешенный над моей головой, но вот как?
Спать я легла, так ни до чего толкового и не додумавшись. Входную дверь закрыла на цепочку, швабру и вдобавок придвинула вплотную к двери тумбочку, на которую водрузила бак, в нем я когда-то кипятила белье, причем поставила его специально неровно, чтобы при сотрясении он непременно грохнулся. Баррикаду эту я сооружала, подтрунивая над собственными страхами, но, как говорится, береженого Бог бережет. Более того, прямо возле своей кровати я положила скалку и молоток для отбивания мяса.
В общем, уснула я почти с улыбкой. Когда же посреди ночи меня разбудил грохот упавшего на пол бака, я уже совсем не улыбалась. Схватив заготовленные боевые орудия, я села на кровати, прислушиваясь. Но все везде было тихо, может быть, бак упал случайно? Мало ли, какие-нибудь сотрясения почвы, вибрации, в городе ночью чего только не происходит. Наконец, я уговорила себя встать и пойти посмотреть, что же происходит в прихожей. Покрепче зажав скалку и молоток, я тихонько стала двигаться к двери, зажигая везде свет. В прихожей ничего не происходило, все было тихо. Бак валялся на полу, тумбочка вроде бы не была сдвинута, палка от швабры перекосилась в ручке двери, но она тоже могла сама перекоситься. Наконец, я додумалась посмотреть на замок, он был открыт! А ведь я его закрывала до упора. Вот уж замок никак не мог открыться сам. Я закрыла замок снова, поставила бак на тумбочку в прежней неустойчивой позиции и пошла на кухню. По дороге меня пошатывало, но не от страха, а от какой-то почти тошнотворной злости и раздражения. Так надо мной измываться! И ведь ни за что же! Вернись Павел сейчас, я просто распахнула бы перед ним дверь, чтобы иметь удовольствие хоть разок трахнуть его скалкой по голове, а там будь что будет! Рюмка сосудорасширяющего средства показалась мне просто водой, но вторую я пить все же не стала. Вернувшись в спальню, посмотрела на часы: без пяти минут три, самое время для татей, убийц и привидений. Долго не могла уснуть, от страха, правда, не тряслась, но глаза в темноту таращила. И только когда сначала на лестнице, а затем и во дворе стали раздаваться различные звуки: гудение лифта, шарканье шагов, стук автомобильных дверей, я расслабилась наконец и смогла уснуть.
Проспала до одиннадцати, а мне надо было уже в десять часов быть в редакции. Ехать туда уже поздно, и я позвонила извиниться. Но как назло, очень долго телефон редактора был занят. Когда уже к полудню я наконец дозвонилась и стала торопливо извиняться, веселая нынче редакторша меня порадовала, наконец-то имел место консенсус. И она с удовольствием повторила это ныне модное словечко. Образумившиеся авторы, кроткие как овечки, выразили горячее желание завезти мне на дом утвержденный, надеюсь, на этот раз окончательно, экземпляр рукописи. Поскольку они были на машине, то ждать их надо минут через тридцать. Я привела себя в порядок, и, когда расчесывалась перед зеркалом, мне вдруг пришла в голову одна мысль. Я позвонила Наташе на работу, но она сказала, что на сегодня все дела закончила и уже направляется домой, это было мне на руку, и я условилась с ней о встрече у нее дома.
Авторы задерживаться у меня не стали, отдали мне рукопись и собрались уходить, но я попросила их задержаться на пару минут. И действительно, собралась за две минуты, сунула рукопись в сумку и попросила подвезти меня до метро. Еще через тридцать минут я уже звонила в дверь Наташи. На этот раз открыла мне она сама. Мы прошли в комнату, где я уже была в прошлый раз. Наташа предложила кофе и сыр, я с признательностью взяла, завтрака у меня сегодня, по существу, не было. Но мне тут же пришла в голову мысль, что вот уже второй раз я здесь в гостях, меня угощают, а я опять ничего не принесла. Я так растерялась, что положила на тарелку бутерброд, который начала есть с таким аппетитом. Заметив мою растерянность, хозяйка вопросительно посмотрела на меня. Я не нашла ничего лучшего, чем выложить ей все как есть. Она чуть-чуть улыбнулась:
– Я желала бы тебе, Женя, чтобы все твои огорчения были такими, но боюсь, это не так. Ведь у тебя что-то случилось, какие-то неприятности?
Я поразилась ее интуиции, кивнула утвердительно и задумалась: с чего же начать?
– Ты права, Наташа, у меня неприятности, и, кажется, немалые. Признаться, я и сама не знаю, почему пришла именно к тебе и что ты можешь помочь, но у меня такое чувство, что Володя нас сроднил. Да и не к кому мне больше с этим идти. Я сейчас попробую связно рассказать тебе свою фантасмагорическую историю, а там, кто знает, может, ты мне и посоветуешь что-либо, но даже если и нет, то спасибо за то, что выслушаешь.
Без дальнейших предисловий я принялась за свой рассказ. Рассказывать мне пришлось долго, практически всю мою жизнь с Павлом, тем более что Наташа реагировала живо и задавала вопросы. Наконец я выдохлась и замолчала. Кофе в чашках остыл, и Наташа пошла подогреть чайник. Вернулась она с бутылкой арманьяка и рюмками, мы выпили не чокаясь, молча, и задумались обе. В молчании прошло несколько минут, прежде чем я отметила, что Наташа не просто молчит, но и смотрит куда-то в другую сторону. Только тут я сообразила, какую совершила глупость, придя сюда и вывалив на голову малознакомой, в сущности, женщины свою бредовую историю. Я-то испытываю к ней живейшую симпатию как к другу Володи, и сама она мне нравится: умна, обаятельна, прекрасно воспитана. Но ведь все это чувствую я, а вот как она относится ко мне, я ведь не имею ни малейшего понятия, она-то мне ни в каких чувствах и симпатиях не признавалась. Чувствуя себя полной дурой, я тихо встала, поблагодарила хозяйку и хотела уйти. Но Наташа удивилась, подошла ко мне и взяла меня за руку. Слегка сжав и погладив мне руку, она сказала:
– Что случилось, Женя? Куда ты собралась? Тебе не понравилось, что я молчу? Но я еще только собираюсь с мыслями, согласись, что случай у тебя отнюдь не простой. Посиди, выпей еще кофе, ты ведь не очень торопишься?
– Спасибо, с удовольствием выпью, кофе у тебя ароматный. Я не тороплюсь, хотела сегодня поехать в Фирсановку, рукопись у меня с собой, а работать там даже лучше, спокойнее. Просто мне стало неловко, что я злоупотребляю твоим гостеприимством, рассказывая свои глупые приключения.
– Женя, ну что ты придумываешь! Ничем ты не злоупотребляешь, пей кофе, пока не остыл, и вот тебе еще бутерброд с сыром.
Я выпила и съела все, что мне предложила Наташа, мы перебросились с ней еще парой ничего не значащих фраз и опять погрузились в молчание. Меня мучило ощущение, что что-то не так, но что именно, было непонятно. Я тупо разглядывала узор на ковре и думала о том, что Наташа ждет чего-то или скорее кого-то. Подняв глаза, я успела увидеть, как Наташа украдкой посмотрела на часы, этот ее жест усилил мою тревогу. Кажется, я опять сама не знаю как, но вляпалась в очередную историю, и это при том, что не успела выбраться из предыдущей! Скоро меня вполне можно будет записать в эту идиотскую Книгу рекордов Гиннесса. О господи! И как это только я ухитряюсь, я ведь такая тихая!
В прихожей открылась дверь, хозяйка встала и, извинившись, торопливо вышла. Меня пробрал озноб, но я тут же постаралась собраться и взять себя в руки, уговаривая, что уж здесь-то мне бояться нечего. Наконец, в комнату вошли Наташа и двое незнакомых мне мужчин. Я в общем-то сразу поняла, кто приехал, поднялась, посмотрела на них внимательно, с любопытством и перевела взгляд на Наташу. Не знаю, был ли в моем взгляде укор, но она его там явно увидела.
– Женя, я понимаю, что поступила нехорошо, решив без твоего позволения расширить круг посвященных. Я чувствовала, что ты не согласишься на это, но самой тебе будет невозможно справиться. Извини, но я хотела как лучше.
Мужчины представились, сразу переходя на «ты», я не возражала, поскольку с Наташей мы были накоротке. Андрей оказался высоким широкоплечим блондином, действительно очень красивым, с правильными чертами лица, в его прямых, коротко стриженных волосах не было и намека на седину. Виктор немного ниже, но тоже высокий, черноволосый, с седыми висками и темно-карими пристальными глазами. Движения его были быстрыми, и по сравнению с Андреем он казался более суетливым. Конечно же, я не сердилась на Наташу, в какой-то мере я ее понимала, тем не менее рассказывать этим людям ничего не хотела, я слишком хорошо помнила, какого они мнения обо мне. У меня тоже заочно сложилось мнение о них, и вполне понятно, что совсем не благоприятное. Вздернув голову повыше, я посмотрела еще раз на них: Андрей ответил мне непроницаемым взглядом, Виктор же уставился так, словно хотел дыру во мне просверлить, в глубине его глаз горела злость. И этим вот людям я должна рассказывать сейчас свою жизнь, выворачиваться наизнанку?
– Наташа, я понимаю, что ты хотела мне помочь, спасибо тебе за это. Спасибо и вам, что потрудились приехать, но сделали вы это зря, я как-нибудь попробую сама справиться со своими трудностями и проблемами.
Я самым решительным образом направилась к двери, но Андрей перехватил меня, слегка придержал за плечи и мягко усадил в кресло. Зря мне казалось, что он двигается неторопливо, реакция у него была будь здоров. И уж во всяком случае, быстрее моей.
– Мелкие недоразумения, симпатии-антипатии в сторону, они не должны мешать в серьезном деле. А насколько я уже успел понять, дело твое, Женя, совсем не простое, но может быть, ты и вправду справишься сама. Сначала расскажи, в чем суть, причем как можно подробнее, а потом уже будем решать.
Говорил он не приказным тоном, а вполне будничным, спокойным голосом, но ослушаться его было невозможно. Вздохнув, я принялась рассказывать свою историю второй раз за сегодняшний день.
Внимательно выслушав меня, они принялись задавать многочисленные вопросы. Сначала Андрея заинтересовало, что сообщили мне в милиции, когда в прошлом году они искали Павла. Но я знала мало, можно сказать, вообще ничего, чем весьма разочаровала мужчин. Но при чем тут я? Я не следователь, дело вела милиция, мне они ничего не сообщали, а я всего лишь бывшая жена, какой с меня спрос? Но ведь у мужчин своя логика, с ними не поспоришь. Потом Андрей перешел к более свежим событиям и стал интересоваться подробностями недавнего похищения: по какой дороге мы ехали, что миновали, сколько времени занял весь путь, сильно ли петляли, как выглядела дача, что было во дворе. Мне казалось, что и об этом я не смогу сообщить ничего существенного, но что-что, а спрашивать он умел. С помощью его вопросов я, к собственному удивлению, смогла все-таки выдать кое-какую информацию. Андрей задумался, но за меня тут же, без передышки принялся Виктор, этого почему-то очень интересовала женщина на даче: как выглядела, как была одета, как двигалась, как говорила. Я практически ничего не могла ответить, кроме нескольких фраз, произнесенных ею, и никакие наводящие вопросы тут уже помочь не могли. Виктор был неприятно удивлен отсутствием каких бы то ни было сведений об этой женщине и спросил меня с издевкой: уж не была ли та женщина в плаще и маске, раз я ничего о ней не запомнила? Кажется, он решил, что я что-то знаю, но намеренно утаиваю. Это задело меня, и я в запале нечаянно проговорилась о том почти невменяемом состоянии, в котором была на даче. Поэтому у всех троих на лицах выразилось удивление, смешанное с недоверием, и я поняла, что раз уж затронула эту тему, то только максимальная откровенность с моей стороны может спасти положение. И я описала все так подробно, как только смогла, задушив в себе ощущение неловкости. Наташа женским чутьем поняла, насколько мне трудно сейчас, когда я буквально выворачиваю душу наизнанку, присела на подлокотник моего кресла и обняла меня. От ее нежного, дружеского участия мне стало немного легче. Виктор все никак не мог успокоиться и стал выспрашивать у меня, какой голос и интонации были у этой женщины, когда она говорила со мной по телефону. А я недоумевала, почему он с такой настойчивостью интересуется женщиной, явно не имеющей ко всей этой истории никакого отношения, ведь она звонила мне, потому что ее об этом попросил Павел, вот и все. Но потом я вспомнила, что Наташа рассказывала о Викторе как о большом любителе женщин, и подивилась тому, насколько он неутомим в поисках удовольствий, что даже в такой момент уделяет столько внимания незнакомой мадам. Мужчины же тем временем перебросились несколькими непонятными фразами и решили выйти из комнаты, но Наташа остановила их:
– Вы можете поговорить здесь, мне все равно нужно идти на кухню обед готовить, я и так с ним подзадержалась. Ты не поможешь мне, Женя?
Я с радостью последовала за ней, ибо мне срочно требовалась смена впечатлений, мужчины, и в особенности Виктор, действовали мне на нервы, а готовка – занятие привычное и успокаивающее. Наташа принялась стряпать, а я ей помогала. Суп у нее уже был – грибная лапша, теперь же она резала мясо на тоненькие полоски, а я терла сыр и чеснок. Сложив все это в чугунок, она отправила его в духовку и стала шинковать свежую капусту и сладкий перец на салат, а я вызвалась порезать лук – очень удобный способ поплакать немножко, но в этот раз лук на меня не подействовал, странно, обычно я от него плачу. Вот дожила, даже лук от меня отступился! Потом мы с Наташей быстренько почистили картошку, и в конечном итоге у нас обед поспел раньше, чем смогли договориться между собой мужчины. Когда Наташа позвала их за стол, оба выглядели мрачными и недовольными. Посмотрев на их смурные лица, Наташа молча достала из холодильника бутылку «Кремлевской» водки. Андрей сначала покосился на бутылку недовольно и даже махнул рукой – убери, мол! Но в последнее мгновение передумал, и Наташа протянула ему стопку. Она собралась было налить и Виктору, но он не позволил: «Я за рулем!» Андрей при этих словах так на него посмотрел, что было ясно – дело вовсе не в водке или машине, а в каких-то их скрытых разногласиях. Наташа тем временем принесла из комнаты начатую нами бутылку арманьяка. Обед прошел в полном молчании, лишь когда все пили кофе, а я чай, Наташа спросила, косясь обеспокоенно на Виктора, но обращаясь к мужу:
