Текст книги "Мария Антуанетта"

Автор книги: Елена Морозова

25 миллионов французов уповали на своего нового двадцатилетнего короля – набожного, примерного семьянина – и на его девятнадцатилетнюю королеву – красивую, милосердную, с обворожительной улыбкой. Скандальная личная жизнь его предшественника, проходившая у всех на виду, заставляла забыть о тех улучшениях, которые он привнес в управление Францией; от нового царства молодости ожидали прежде всего благопристойности и порядочности. И чуда – нового золотого века: мира, спокойствия, изобилия и исполнения обещаний, не выполненных прежними правителями. Почему бы и нет? Разве новый король не начал свое правление с того, что отказался в пользу бедных от 20 миллионов, причитавшихся ему по случаю вступления на трон? И разве юная королева его не поддержала, отказавшись от положенного ей по традиции солидного кошелька? Разве первым указом нового короля не стал указ о ссылке бывшей фаворитки в монастырь Понт-о-Дам? (Через год жалостливый Людовик XVI разрешит Дюбарри перебраться в ее поместье Лувесьен, где та будет жить до начала революции.) Никто не сомневался, что, положив конец господству расточительных фавориток, король станет сам, не слушая жадных и лживых придворных, мудро и экономно управлять королевством. Разве не отослал он прочь интенданта Лаферте, заведовавшего королевскими развлечениями, когда тот явился к нему получать приказания? «Мое любимое развлечение – это пройтись пешком по парку вместе с женой», – ответил ему Людовик.

Народ с энтузиазмом встречал новое царствование. Возле саркофага покойного короля нашли надпись: «Hie jacet, Deo gratias» [6]6
  Здесь упокоился, благодарение Богу (лат.).


[Закрыть],намекавшую на избавление от Людовика XV, а на постаменте статуи Генриха IV на Новом мосту написали: «Resurrexit» [7]7
  Воскрес (лат.).


[Закрыть],напоминая, что молодой король – прямой потомок доброго короля Анри, мечтавшего о том, чтобы у каждого крестьянина по воскресеньям была курица в супе. Однако до сих пор молодой король не был замечен ни в одном государственном деянии; за время своего совершеннолетия, иначе говоря, после свадьбы, он ни разу не проявил желания хотя бы постоять у руля государственного корабля. В этом вопросе молодая королева проявила солидарность со своим супругом; побывав однажды вместе с Людовиком XV на заседании парламента, она мгновенно выбросила из головы несколько скучных часов, проведенных в обществе мрачных зануд в мантиях. «Королеву не назовешь бестолковой, однако полученное ею образование и воспитание никак нельзя признать удовлетворительными. Кроме нескольких романов она никогда не прочла ни одной книги, и даже не пыталась разобраться в тех идеях, кои господствовали в обществе; как только беседа начинала принимать серьезный оборот, на ее лице тотчас появлялось выражение скуки, и беседа приостанавливалась. Разговор ее обычно обрывочен и бессвязен, она постоянно перескакивала с одной темы на другую. Не имея иных оснований для веселья, она забавлялась анекдотами из придворной жизни, предпочитая всем прочим сплетни, как их умеют подавать при дворе; это ей нравится. <…> Она быстро и легко забывала о людях, которых сама же к себе приблизила», – вспоминал один из ближайших друзей королевы барон де Безанваль. В письмах к матери Мария Антуанетта признавалась, что не готова к выпавшей ей роли: «Я должна признать, что склонна к расточительству, а также ленива, чтобы заниматься серьезными вещами; я хочу постепенно исправляться и, не желая принимать участие в интригах, надеюсь завоевать доверие короля, с которым мы по-прежнему живем в большой дружбе».

Шли дни траура, а значит, охота отменялась. Во время траурной церемонии принятия соболезнований едва ли не вся почтенная дамская часть двора стала врагами королевы. Согласно этикету придворные дамы, одетые в черное, по одной подходили к королеве и приседали перед ней в печальном реверансе. Дам было так много, что молодые и пожилые лица постепенно слились в единую черную безликую массу. Неожиданно молоденькая маркиза де Клермон-Тоннер, по должности стоявшая позади королевы и приближенных к ней дам, утомившись, присела на пол, спрятавшись за широкими юбками королевы и фрейлин. Сидеть ей быстро наскучило, и она стала дергать стоящих впереди за юбки. Заметив ее маневр, королева не выдержала и, прикрыв лицо веером, рассмеялась прямо перед носом у нескольких почтенных герцогинь, которые тотчас постановили, что «маленькая насмешница» издевается над шестидесятилетними особами и оказывает внимание только молодым. К партии противников королевы примкнули и молодые – например обе невестки; подружившись с тетками короля, они стали часто бывать у них и с упоением разбирать по косточкам приятельниц королевы и судачить о ее личной жизни, зачастую выдавая вымысел за действительность.

И в Шуази, и в Ла Мюэт, и в Фонтенбло королевская семья в полном составе выходила в парк, где принцы гуляли под ручку со своими женами, как простые буржуа. Король время от времени обнимал жену и даже украдкой целовал ее в щечку. Толпа, всегда собиравшаяся поглазеть на королевскую семью на прогулке, умилялась и кричала «Да здравствует король!», «Да здравствует королева!». Желая внести больше сердечности в семью, Людовик попросил братьев называть его не «величеством», а «братом». Однако идиллии не получалось. С первых дней граф и графиня де Прованс и граф и графиня д'Артуа отказались по утрам свидетельствовать свое почтение королю и королеве, в то время как к покойному королю в эти часы они являлись ежедневно. Артуа еще больше задирал старшего брата, наступал ему на ноги, прерывал на полуслове; Прованс действовал более осмотрительно, однако среди бумаг покойного короля нашли доказательства двойной игры Месье [8]8
  Когда Людовик стал королем, Прованс получил этот титул как старший из младших братьев короля.


[Закрыть].

Во время прогулок к Марии Антуанетте подходили люди с прошениями, и она принимала их, одаривая просителей ласковой улыбкой. Многие считали, что именно благодаря ей от двора удалили Дюбарри, отправили в отставку непопулярного генерального контролера финансов аббата Террэ и еще более непопулярного канцлера Мопу, разогнавшего прежние парламенты и насадившего вместо них новые суды, где назначаемые королем магистраты фактически превратились в государственных чиновников на жалованье. Людовик XVI открыл публике доступ в Булонский лес, закрытый для посторонних во время правления его деда. В этом лесу королева часто гуляла как пешком, так и верхом, без специальной охраны, и подданные, проходя мимо или проезжая в экипажах, приветствовали свою королеву и восторгались ею как очаровательной женщиной. В отличие от Людовика, имевшего вид совсем не королевский (в нем не было ни величия, ни шарма, ни приставшей государю твердости), Мария Антуанетта, наоборот, была рождена королевой. «Высокая, превосходно сложенная, с восхитительной формы руками; у нее была самая легкая походка во всей Франции, гордая посадка головы, шея, как у античной статуи, а кожа столь прозрачна, что не допускала оттенков», – вспоминала художница Луиза Виже-Лебрен, написавшая, по признанию современников, самые удачные портреты королевы. По рассуждению Кауница, Мария Антуанетта идеально подходила на роль, к которой готовила ее мать: роли королевы, управляющей королем. Иначе говоря, той роли, которую прежде исполняли королевские любовницы, с небольшой поправкой: управлять нынешней королеве следовало в пользу Австрии. Она же дочь Марии Терезии, всю жизнь правившей империей Габсбургов твердой рукой не женщины, но императора.

Не занимаясь серьезными вещами, королева, тем не менее, была все время занята: ведь на нее смотрела вся Франция! Английский парламентарий Эдмунд Бёрк [9]9
  Эдмунд Бёрк(1729—1797) – английский политический деятель, публицист эпохи Просвещения, автор «Размышлений о революции во Франции» (1790), где даны впечатляющие картины жестокого произвола черни и приводятся доводы в пользу эволюционного пути развития общества.


[Закрыть], посещавший Французское королевство как в мирные, так и в роковые годы, писал: «…никогда доселе не появлялось в Версале существо столь восхитительное; она едва вступила в эту сферу, украшением и отрадой которой стала; я видел ее в момент, когда она только всходила над горизонтом, подобная утренней звезде, излучающая жизнь, счастье и радость». Вся Франция пребывала в восторге от своей королевы, а та с упоением занималась тем, что «подавала себя», обдумывая туалет для каждого нового выхода. Многие, в том числе обстоятельный биограф королевы Антония Фрэзер, помещают фигуру Марии Антуанетты у истоков гламура, говорят о ней как об одной из первых гламурных личностей, которые, разрушая традиционные барьеры, создавали свой образ как исключительный, необычный и неотразимый. Женская красота первой начала разрушать сословные преграды: и маркиза де Помпадур, и графиня Дюбарри вознеслись на вершину власти благодаря своей красоте и женскому обаянию. Но если красота фавориток принадлежала, так сказать, лично Людовику XV, красота и обаяние Марии Антуанетты стали достоянием целой нации. Королеве подражали не только знатные дамы, но и жены зажиточных и не очень горожан. «Жена приказчика или лавочника может наряжаться как герцогиня. Правительство в это не вмешивается», – писал проницательный писатель Луи Себастьян Мерсье. Фасоны платьев, туфель, шляп, украшения и прически, которые носила королева, немедленно входили в моду. Любой мог увидеть королеву: помимо публичных трапез в Версале, королева посещала парки, театры и балы. Королева очень хотела нравиться; поклонение толпы отчасти вознаграждало ее за супружескую полужизнь.

Мария Антуанетта не задумывалась, почему на нее обрушилась всеобщая любовь, а главное, чего в этой любви больше – восхищения ею самой, обаянием ее юности или нелюбви к фавориткам и усталости от придворной амурной чехарды. Новое, непривычное сознание того, что королева, обитательница монархического Олимпа, стала ближе и доступнее в прямом смысле этого слова, что ей можно бросить цветок и коснуться подола ее платья, кружило головы и рождало толки. Мадам Кампан вспоминает, как десять лет за королевой буквально по пятам ходил некий шевалье де Кастельно из Бордо, о котором все знали, что он влюблен в королеву. Во время игры в карты шевалье становился напротив королевы; когда она выходила из кареты, он делал все, чтобы попасться ей на глаза; в церкви пробирался в тот угол, где она могла его заметить; в театре находил место рядом с ее ложей; он следовал за ней в Шуази, в Фонтенбло, даже в уединение Трианона, где бродил среди деревьев, издалека любуясь предметом своего обожания. «Ах, как он мне надоел, – вздыхала Мария Антуанетта, – но нельзя же его за это лишать счастья пребывать на свободе!»

Доступность сопровождалась утратой священного трепета перед коронованной особой и, как следствие, сравнением и критикой. Издавна главной обязанностью французских королев являлось обеспечивать монархию наследниками, поэтому долгое бесплодие королевы не могло не вызывать кривотолков. Сочинялись небылицы, слегка приправленные правдой, в которые легко поверить. Широкую огласку получило невинное развлечение королевы, названное согласно заголовку выпущенного по случаю памфлета «Восходом зари». Под впечатлением «Истории инков» Мармонтеля королева, подобно древним инкам, захотела полюбоваться восходом дневного светила. И когда двор пребывал в Марли, она с разрешения короля, который в это время вместе с братьями находился под наблюдением врачей после оспопрививания, в три часа ночи повела своих придворных дам в сады Марли, на холмы, где они встретили первые лучи восходящего солнца. «Ах, как это прекрасно, как это прекрасно!» – неустанно восклицала королева, глядя, как горизонт постепенно окрашивался пурпуром и золотом. Мадам де Ноайль и принцесса де Ламбаль не покидали ее ни на минуту. Но авторы брошюрки «Восход зари» утверждали, что когда компания вышла в сад, Мария Антуанетта покинула общество и в одиночестве удалилась в парк. В дальнейшем невинное увеселение обросло большим количеством скабрёзных подробностей. Мадам Кампан, рассказавшая об этой вылазке на природу, сетовала, что находившийся среди свиты ее величества герцог Шартрский, поклонник королевы, быстро превратившийся в злейшего ее врага, много способствовал распространению дурных слухов о королеве, нанимая борзые перья для сочинений пасквилей. Молва о том, что королева в обществе мужчин по ночам отправляется на поиски приключений, а несчастный супруг-рогоносец (конечно, рогоносец, раз такое позволяет!) спит один в холодной супружеской постели, роняла в глазах подданных не только королеву, но и короля. Распуская сплетни, антиавстрийская клика постепенно превращала образ легкомысленной королевы в «австрийскую волчицу» и «распутную гадину-австриячку», подосланную погубить французов, пока Людовик XVI «занимается народным ремеслом в ожидании, когда народ займется ремеслом короля». Этот зловещий образ бросит тень на Людовика XVI, ибо молва будет утверждать, что королева вертит мужем как хочет.

В самом начале царствования Марии Антуанетты в кулуары Версаля прилетел стишок:

 
Детка-королева, вам всего лишь двадцать,
А за вами хвост обид тянется ужасных.
Не торопись же, погоди,
Не бросайся ты людьми.
 

Спустя два столетия можно говорить, что появление подобных стишков являлось своеобразным предупреждением о надвигающейся грозе; но тогда их воспринимали как колкость очередной клики интриганов, которых всегда хватало при дворе и которые в борьбе за подачки и выгодные должности без стеснения прибегали к клевете.

Борьба клик началась буквально с первых дней нового царствования. Пробным политическим камнем, брошенным молодым королем, стало назначение главного министра. Герцог д'Эгийон, занимавший это место при Людовике XV, был тесно связан с одиозной Дюбарри, и его ненавидела Мария Антуанетта, поэтому король с облегчением принял отставку герцога, которую тот, не дожидаясь, пока ее спустят сверху, сам вручил его величеству… Мария Антуанетта предполагала, что освободившееся место займет Шуазель, к которому она по старой памяти питала привязанность, и многие придворные были уверены, что она настоит на своем. Желая порадовать королеву, Людовик XVI вызвал Шуазеля из ссылки и дал ему аудиенцию; но ничто не могло сломить его предубеждения против бывшего министра, и он не предложил ему никакого места в правительстве. Говорят, немногословный король удостоил навязанного ему гостя лишь одной фразой: «Вы сильно постарели, господин Шуазель, и облысели». Пробыв несколько дней в Версале и убедившись, что продолжения карьеры не будет, Шуазель вернулся к себе в Шантелу Королева спокойно восприняла его отъезд: она хотела, чтобы король принял Шуазеля, и он ее желание исполнил.

Не имея более собственных кандидатур, она послушалась теток и присоединила свой голос в поддержку 73-летнего графа де Морепа, в свое время отстраненного от министерской должности Людовиком XV, обвинившим его в сочинительстве фривольных куплетов о тогдашней фаворитке Помпадур. Для Людовика XVI Морепа был хорош именно своей принадлежностью к прежнему двору, за который молодой король цеплялся как за соломинку. Он очень боялся править, тем более самостоятельно, и страх этот был заметен даже королеве. «Повсюду при виде короля звучали здравицы и восторги. Он их, несомненно, заслуживает, ибо он честен и искренне хочет творить добро; но меня волнует, как долго французы будут относиться к нему с восторгом. Я мало что понимаю в делах, но даже я вижу, что придется преодолевать много трудностей и препятствий. Надо признать, покойный король оставил дела в ужасающем состоянии, и очень трудно угодить всем, особенно в стране, где живость народного характера требует, чтобы все было сделано сразу и быстро», – писала Мария Антуанетта матери, явив при этом недюжинную прозорливость.

На беду свою Людовик XVI не доверял никому, включая самого себя, так что теткам даже не пришлось его особенно уговаривать принять кандидатуру престарелого Морепа. «Я король, а это накладывает множество обязательств, но мне всего двадцать лет, и у меня нет необходимых знаний», – признавался Людовик Морепа, призывая почтенного старца после 25-летнего перерыва занять пост министра без портфеля и королевского ментора. Общественность выбор юного короля не слишком удручил; пока молодости его прощали всё и, несмотря ни на что, уповали на будущее.

 
Монарху юному, однако,
к лицу замашки Телемака:
он в Менторы взял Опытность саму,
ему советом Здравый смысл поможет,
мирскую славу Честность приумножит,
а Бережливость – вот закон ему.
Его жена свежее маргаритки,
чадолюбиво пестуя народ,
он Истину лишь прочит в фаворитки!
При нем приближен к трону будет тот,
в ком нет изъяна… коль таких найдет [10]10
  Здесь и далее перевод стихов И. О. Белавина.


[Закрыть].
 

«Выбор Морепа меня удивляет; впрочем, его приписывают теткам», – сообщила свое мнение дочери Мария Терезия; одновременно она советовала ей не выставлять себя и пребывать в тени короля, ибо «салический закон требует, чтобы король был один». Но закон этот, согласно которому женщине нельзя занимать престол и передавать престолонаследие по женской линии, действовал только во Франции, поэтому, выросшая в Австрии, Мария Антуанетта не обратила внимания на предупреждение матери, ибо с детства привыкла видеть перед собой пример мудрой и суровой правительницы. С назначением Морепа Мадам Аделаида приободрилась: у нее появилась надежда, что она сможет руководить королем, и сестры, наконец, займут подобающее место при дворе. Министром иностранных дел король назначил графа де Верженна, опытного дипломата, долгое время служившего французским послом в Константинополе, а затем в Швеции, где он поддержал переворот, совершенный королем Густавом III. Генеральным контролером финансов, сменившим непопулярного аббата Террэ, стал бывший интендант Лимузена, философ и экономист Тюрго. Король доверял новому министру «Тюрго честный человек, – говорил он, – и мне этого достаточно». И со вздохом добавлял: «Жаль, конечно, что он не посещает мессы». Ряд мер Тюрго, направленных на оздоровление экономики, оказались непопулярными как среди народа, так и знати, чьи расходы за счет казны Тюрго старался всемерно сократить. Вскоре один только король продолжал поддерживать своего министра. «Я обращаюсь не столько к королю, сколько к доброму и справедливому человеку», – писал Тюрго Людовику XVI, предлагая провести очередные реформы: обложить налогом дворянство и духовенство и сократить привилегии дворян.

Внимательно наблюдая за молодой королевской четой, Мерси составил подробное донесение для Марии Терезии: «Королеве прекрасно известно о тех возможностях, коими располагают бездарные королевские тетки, а также об опасности, исходящей от их окружения… однако по причине кроткого, чувствительного и отчасти легкомысленного характера королева в минуты умиления либо в приливе услужливости может необдуманно дать обещания или взять на себя обязательства, коими другие могут легко злоупотребить. Так, после смерти покойного короля… тетки устремились в политику и посоветовали призвать графа Морепа; королева же по причине своей любезности донесла их советы до короля. Если с самого начала публика заметит, что король позволяет собой управлять <…> доверие к королеве резко упадет. Я умолял ее каждый раз как следует подумать, прежде чем впутываться в какое-либо дело, касающееся политики. Ей не следует мириться с тем, что в дела управления государством вмешиваются члены семьи. И прежде всего граф и графиня де Прованс и граф и графиня д'Артуа, а также королевские тетки; полагаю, в этом вопросе Ваше Величество должны меня поддержать. <…> Король, если я не ошибаюсь, обладает целым рядом достойных качеств, но любезность в их число не входит. Он позволяет себе резкие высказывания, занятия делами часто приводят его в дурное расположение духа; королеве придется мириться с этими недостатками: от этого зависит ее счастье. Супруг любит ее; если она будет вести себя сдержанно, услужливо и ласково, она получит полную власть над королем; однако она должна управлять им так, чтобы никто не смог об этом догадаться. Также крайне важно, чтобы она постоянно делила с королем ложе. Полагаю, Ваше Величество напомнит ей об этом в своих письмах». Мерси четко уловил: при дворе создалась своего рода «партия противодействия королю» и, разумеется, королеве, ибо, как прошел слух, королева управляет королем. Так это или нет – в любом случае ошибки и промахи можно взвалить на нее. Возглавили партию братья короля, обиженные, что никого из них не пригласили войти в состав королевского Совета. Особенных гадостей следовало ожидать от Прованса: он не мог простить брату, что тот родился раньше его.

Понимала ли Мария Антуанетта, насколько ее положение уязвимо? Скорее всего, нет. Она словно ребенок наслаждалась обретенной, наконец, свободой делать все, что ей заблагорассудится, не спрашивая ни у кого разрешения. Король, разумеется, не в счет. Став королем, Людовик, как и Мария Антуанетта, получил свободу действий, однако эта свобода ему вряд ли была нужна. Впрочем, теперь он, искупая свою беспомощность в постели, мог исполнять любые прихоти жены. Постройка внутренней лестницы, соединивший его версальские покои с покоями Марии Антуанетты, дала ему возможность, не привлекая внимания посторонних, сиречь любопытных придворных, посещать супружескую спальню. Но посещал ли он ее, а если посещал, то как часто? Испанский посол граф д'Аранда, по-прежнему бдительно следивший за интимной жизнью королевской пары, отмечал, что после прививки фигура Людовика стала менее рыхлой, он подтянулся и выглядел очень крепким физически.

Вскоре король сделал супруге подарок – Малый Трианон. Мария Антуанетта давно хотела иметь собственный дом, где бы она все устроила по-своему, и мечта ее сбылась. «Мадам, в этом дворце жили возлюбленные королей, значит, он должен принадлежать вам», – сказал Людовик, вручая бумаги жене. Радостно захлопав в ладоши, Мария Антуанетта заявила, что с удовольствием принимает подарок, но с условием, что супруг будет приходить к ней, только когда она его пригласит. Сказано со смехом, но исполнять условие Людовику придется всерьез. Все, кого допустят в маленький мирок королевы, получат специальные пропуска, а королю будут присылать специальные приглашения. Как вспоминает Кампан, злые языки тотчас окрестили творение Габриэля Маленькой Веной или Маленьким Шёнбрунном.

Во время траура, который должен был продлиться до 15 декабря, развлечения строго дозировались, что раздражало королеву, постоянно об этом забывавшую, – ей так хотелось наконец начать жить по-своему! В Марли она придумала еще одну потеху – кататься в кабриолете, самой исполняя роль кучера. Подобного нарушения этикета придворные еще не видели; мадам де Ноайль оставалось только разводить руками. Для шумных забав у королевы появились свои фрейлины, свои придворные. Первое место среди них занимала принцесса де Ламбаль. Желая сделать подруге приятное, королева назначила ее управляющей своим двором, специально восстановив эту давно отмененную должность. Вскоре оказалось, что Ламбаль не умеет находить общий язык с фрейлинами королевы, а ее вмешательство в хозяйственные дела и вовсе принесло плачевные результаты. Но хуже всего, что Ламбаль постепенно наскучила королеве. А скуки Мария Антуанетта боялась больше всего, ибо, как только она оставалась одна, в голову немедленно лезли неутешительные мысли: она замужем уже пять лет, но настоящей женой так и не стала, а главное, у нее нет детей и не предвидится. Осторожный Мерси разъяснил ей, что французы никогда не признают ее королевой, если она не станет матерью. А тут еще несчастье: графиня Артуа беременна! На следующий день после окончания траура Мария Антуанетта писала матери: «…графиня д'Артуа беременна. Признаюсь вам, дорогая матушка, мне очень обидно, что она станет матерью раньше меня. Но я выказываю к ней всяческое внимание; надеюсь, что скоро последую примеру сестры».

Впрочем, время поскучать Марии Антуанетте выпадало редко: король осыпал ее подарками, а ее маленькая личная свита, состоявшая из остроумных молодых людей, была горазда на выдумки. Вместе с Артуа королева пристрастилась к скачкам – новомодному развлечению, заимствованному из Англии; забеги устраивали на равнине Саблон (возле Булонского леса), в них почти всегда участвовали лошади герцога Шартрского, числившегося среди записных англоманов. Узнав о новом увлечении королевы, Людовик XVI приказал городским властям соорудить на скачках павильон, «достойный принять королеву с ее свитой, дабы Ее Величество получала удовольствие от зрелища». «Король сделал мне подарок: в моей шкатулке было 96 тысяч ливров, как у покойной королевы, чьи долги оплачивались трижды; он увеличил сумму вдвое, и теперь у меня 200 тысяч ливров в год», – радостно писала королева матери. Но даже такая шкатулка, иначе говоря, годовое содержание, выглядела ничтожным по сравнению с суммами, потраченными королевой на борьбу со скукой. Ей то и дело требовались деньги, причем срочно. Однажды, как пишет хроникер Башомон, она явилась к генеральному контролеру финансов и потребовала у него 300 тысяч ливров. Попросив пару часов отсрочки, контролер сообщил об этом королю; тот велел деньги выдать, однако принести всю сумму к нему. Когда же королева пришла за деньгами, Людовик сказал ей, что деньги эти происходят из чистейшего источника – их платит в виде налогов народ, и он просит не тратить их на пустые развлечения. Ему не пришло в голову, что королева свои развлечения пустыми отнюдь не считала. Это была ее жизнь, и другой она не мыслила.

С модисткой Розой Бертен из предместья Сент-Оноре, чья лавка под вывеской «Великий Могол» словно магнитом притягивала знатных дам, королеву познакомила герцогиня Шартрская. По преданию, знаменитые «блошиные» цвета пошли от платья из темной тафты, созданного Бертен для королевы. Увидев его, король шутливо воскликнул: «О, да это же цвет блохи!» Придворные модники подхватили шутку, цвет вошел в моду, и красильщики стали изощряться, придумывая «цвет блошиной спинки», «цвет блошиного брюшка», «цвет молодой блохи»… Модным цветом считался и «цвет волос королевы»: с возрастом волосы Марии Антуанетты утратили рыжеватый отблеск, и она превратилась в натуральную пепельную блондинку. «Министр моды», как в шутку прозвали Бертен придворные, дважды в неделю являлась в Версаль, где ее в нарушение всех правил этикета проводили в личный кабинет Марии Антуанетты, куда допускался очень узкий круг лиц. Там, в кабинете, отрешившись от суеты, модистка и королева приступали к работе: выбору тканей, обсуждению фасонов и украшений. Практически каждый туалет королевы становился предметом искусства. Примерно до 1780 года держалась мода на дорогие узорчатые ткани, оборки, кружева, шитье золотом, серебром, жемчугом и бриллиантами. Бриллиантами украшали даже туфельки, фасон которых Мария Антуанетта также обсуждала с Бертен. Знатные клиентки Бертен считали модистку высокомерной и заносчивой. У себя в лавке она повесила свой портрет рядом с портретами королевы и принцесс, одетых в созданные ею платья. По словам баронессы Оберкирх, модистку следовало постоянно осаживать, чтобы та «знала свое место»; тем не менее аристократки приводили к ней все новых и новых сиятельных клиенток, среди которых было немало русской знати.

К 1780 году парижские модистки создали уже около 150 моделей платьев, и каждая имела свое название. Мерсье писал в «Картинах Парижа»: «Из Парижа изобретательницы мод диктуют законы всему свету. Знаменитая кукла – драгоценный манекен, наряженный в платье новейшего фасона, – этот вдохновляющий всех образец парижских мод отправляется ежемесячно из Парижа в Лондон, а оттуда осчастливливает своими милостями всю Европу. Он путешествует и на север, и на юг; проникает и в Константинополь, и в Петербург, и каждая складка платья, заложенная рукой француза или француженки, повторяется всеми нациями – скромными последовательницами вкуса улицы Сент-Оноре!» Разве могла Мария Антуанетта устоять перед такими соблазнами? Королева – королева во всем, в том числе и в моде: она должна достойно представлять французскую элегантность. Мария Антуанетта начинала свой день с размышлений, какой наряд ей выбрать, в чем отправиться к мессе, а в чем на прогулку. Старшая горничная приносила ей толстую тетрадь с образцами тканей, и Мария Антуанетта втыкала булавку в те, платья из которых она намеревалась надеть в течение дня. Одна такая тетрадка сохранилась до наших дней. Обычно на день Мария Антуанетта выбирала три платья. Модницы во главе с королевой давали работу ремесленникам Парижа, занятым в основном производством предметов роскоши. К 1781 году, когда Людовик XVI признал модисток отдельной корпорацией, их уже насчитывалось около двух тысяч.

По сегодняшним меркам, Мария Антуанетта стала своего рода иконой стиля, с чем, разумеется, не могло смириться старшее поколение двора, презрительным шепотом называя ее «королевой модной лавки». Погоня за модой требовала денег. «Расходы моды превосходят в наши дни расходы на стол и экипажи. Несчастный супруг никогда не может вычислить заранее, какой цифры достигнут эти постоянно меняющиеся фантазии», – писал Мерсье отнюдь не о королевском дворе. Мадам Кампан считала, что из-за юных дам, желавших быть похожими на королеву и тративших все больше денег на модные товары, пошел слух, что королева задумала разорить француженок. В Париже рассказывали, как однажды королева упрекнула одну из дам в том, что та скупится тратить деньги на модные платья, на что та ответила: «Мадам, нам приходится платить не только за свои платья, но и за ваши». Если верить современникам, модные фантазии королевы обходились в астрономические суммы. Только в первый год своего правления Мария Антуанетта истратила на предметы красоты 300 тысяч ливров (при бюджете в 200 тысяч), и это притом что на платья выделялось отдельно еще 150 тысяч ливров. К концу 1776 года долги королевы составляли 500 тысяч ливров. И это не считая пары браслетов, приобретенных за 400 тысяч ливров, и роскошных длинных серег из чистейшей воды бриллиантов, купленных у ювелира Бемера, того самого, который через десять лет создаст невиданной красоты ожерелье; кража этого ожерелья окончательно погубит доброе имя королевы. Помимо платьев и дорогих украшений (а украшения от Бертен, будь то даже простенькая шляпка или косынка, всегда стоили дорого), Бертен ввела в моду прически под названием «пуф». Волосы поднимали высоко надолбом, при необходимости начесывая их на каркас, и делали из них своеобразный фундамент для последующего создания композиций с использованием самых разнообразных предметов: цветов, фруктов, овощей, чучел птиц, драгоценностей, специально изготовленных фигурок. «Пуф» мог рассказать о событиях в жизни своей владелицы: у герцогини Шартрской, например, в прическе были фигурки младенца с няней, напоминая, что у герцогини недавно родился сын. Мария Антуанетта придумала себе «пуф» в честь оспопрививания: оливковая ветвь, вокруг которой обвилась змея Эскулапа, угрожавшая прекрасному цветку. У кого-то на голове высился фрегат «Ла Бель Пуль», отличившийся в сражении с англичанами… Чтобы изготовить «пуф», времени требовалось от двух до шести часов, высота прически могла достигать метра. В сезон 1776/77 года особенно модной стала прическа «еж», по словам современников, окончательно разорившая шляпниц: волосы поднимались наверх и закреплялись лентами. Леонар, личный куафер королевы, приезжал в Версаль в карете, запряженной шестеркой отличных лошадей. «На женских головах появлялись последовательно: ветряные мельницы, рощицы, ручьи, овцы, пастухи и пастушки, охотники в лесной заросли. А так как все эти украшения и прически не могли помещаться в визави (двухместной карете. – Е. М.),то была создана особая система пружин, которые их поднимают и опускают», – усмехался Мерсье. Сколько стоили такие прически? Никто не мог сказать в точности, во всяком случае, экономными их никак нельзя было назвать. Прически украшали перья – эгретки, плюмажи, пучки перьев, сады перьев. Перья вызывали основной град насмешек, ибо в глазах публики колыхавшиеся султаны из перьев над женской головкой символизировали женское легкомыслие. Птичьи головки. На высокие прически появилось множество карикатур, причем, как замечает Кампан, некоторые придавали карикатурным лицам сходство с королевой. Прически с перьями возмущали и Марию Терезию: «Не могу не высказать своего мнения о ваших прическах, о которых я узнала из газет; говорят, что если измерять от корней волос, то высотой они будут целых 36 дюймов, и это без массы лент и перьев, что их украшают! Вы знаете, я никогда не пренебрегала модой, но следовала ее требованиям умеренно, чрезмерно же – никогда. Молодой, хорошенькой королеве, полной очарования, совершенно ни к чему подобные излишества!» «Да, я немножко украшаю себя. И почему бы мне не носить перья, когда их носят все? После окончания сезона балов высота причесок уменьшилась», – отвечала матери уже далеко не во всем покорная дочь.