Текст книги "Художник и актриса (СИ)"
Автор книги: Елена Щербиновская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
– Ну, следующим летом обязательно пару недель выкрою, для нашего святого общего дела.
– Кстати, Аль, как там у тебя с этим супер проектом? – спросила Шура. – Что-нибудь стронулось?
– Да что может стронуться, – вздохнула Алевтина, – Вась-Вась всюду роет, но таких денег никто не дает. А делать по дешевке просто смысла не имеет.
– Слушай, да что же все миллионеры такие идиоты! – воскликнула Дина. – Да на такой «Марии Стюарт», как вы задумала, можно еще больше миллионов заработать.
– Кто бы им объяснил, – грустно произнесла Алевтина, – боюсь, что к тому времени, когда наш гениальный худрук сумеет кого-то убедить выложить полмиллиона, я уже и для Марии Стюарт окончательно состарюсь, и буду играть старушек в массовках. Встречу старость в безвестности и нищете.
– Ну, ты не горюй, – сказала Дина, – безвестность тебе, Алевтине Мещеряковой, уж никак не грозит, а на жизнь и бензин всегда сможешь заработать префом.
– Только вместе с вами, девочки, одна, без команды – не смогу.
– Так давайте выпьем за нашу команду, дружную, никогда не унывающую, – Шура подняла свою рюмку.
– За нас! – поддержала ее Дина.
– За нашу вечную молодость, редкий ум и бесценную красоту! – произнесла Алевтина.
Дамы дружно чокнулись, выпили по глоточку, потом также дружно закурили, и долго еще обсуждали разные свои дела, то и дело прерывая разговор веселым, озорным смехом. Не замечая за разговором времени, подруги просидели почти до часа, и тут, спохватившись, стали заказывать такси. Разъехались они только около двух ночи. Алевтина дождалась, пока обе отзвонили, уже у себя из дома, и лишь после этого, выкурив последнюю сигарету, отправилась спать.
На следующее утро Алевтину разбудил звонок худрука.
– Алечка, доброе утро! – голос его звучал взволнованно.
Как большинство театральных людей, Алевтина ложилась спать поздно, и вставала не раньше одиннадцати. А уж после вчерашней игры она намеревалась проспать, как минимум, до полудня. Посмотрев на часы, она ужаснулась – всего половина десятого. Репетиции сегодня утром не планировались, спектакля у нее тоже в этот день не было.
– Чем обязана столь раннему звонку? – спросила она в трубку. – В театре пожар?
– Вроде того, – возбужденно произнес худрук, – Алечка, тут наклевывается один очень интересный вариант, нужно срочно твое присутствие.
– Я кого-то должна обольстить? Министра, олигарха? – с усмешкой спросила Алевтина.
– Дорогая, ты обольстишь кого угодно, в этом я не сомневаюсь, поэтому тебе и звоню. Но разговор не телефонный, приезжай в театр как можно быстрее.
– Не раньше, чем через два часа. Дороги скользкие, и я, между прочим, еще не проснулась.
– Аля! Через час! – взмолился худрук. – Это очень важно.
– Ну, хорошо, хорошо, Васечка, – смилостивилась Алевтина. – Я постараюсь. Все, встаю, пью кофе и лечу к тебе.
– Отлично. Жду.
Алевтина лениво потянулась, и тут же заставила себя выбраться из постели. Если худрук так срочно ее вызывает, значит, что-то серьезное. Не иначе, это касается их проекта. Неужели сумел раздобыть какого-то спонсора? Как бы там ни было, надо срочно ехать.
Она заварила прямо в кружке мелко молотый кофе, быстро выпила, выкурила утреннюю сигарету, и, торопливо приняв душ, стала разглядывать себя в зеркало. Конечно, на тридцать пять она никак не тянула, это Шурка перестаралась, но на сорок три – сорок пять, в свои пятьдесят семь – вполне. Ухоженная, гладкая кожа, волосы почти без седины, даже красить не приходится. А главное – взгляд, совсем молодой, озорной. Господи, спасибо тебе, что хранишь меня от старости, я так ее ненавижу! – мысленно произнесла Алевтина, надела строгий брючный костюм, тонкую голубую блузочку, вдела в уши длинные золотые подвески с бирюзой, нанесла легкий дневной макияж, и отправилась в театр.
Алевтина неторопливо ехала по скользким дорогам на своем стареньком «Гольфе». Очень хотелось поменять машину, но на новую денег никак не хватало, влезать в долги не хотелось, а брать чужую, подержанную не имело смысла. Получится шило на мыло. Тут хоть знаешь, чего от своего железного дружка ждать, а с другой машиной можно намучиться. Хорошо бы, конечно, сняться в каком-нибудь фильме, подзаработать какую-то ощутимую сумму. Предложения периодически поступали, но съемки требовали много времени, и каждый раз, когда Алевтина заикалась об этом худруку, он впадал в такое уныние, что актриса отказывалась от очередного предложения. Вась-Вась же понимал, что поступает эгоистически, но знал он также, что без Мещеряковой ни один спектакль не пройдет с аншлагом, и боялся отпустить ее из театра даже на месяц. И он не просто слишком дорожил своей звездой, а ревностно не желал делить ее ни с кем. Ох уж, эти собственники!
А звезда ехала в театр, с которым было связано больше половины ее жизни. Больше тридцати лет она проработала в нем! С ума сойти можно от такой цифры. И столько же лет дружила она с немного сумасбродным, но очень талантливым режиссером Василием Васильевичем Соколовским. Вместе они переживали горечи и неудачи, поддерживая друг друга в тяжелые времена, потом вместе взлетали к вершинам. Интересно, какой сюрприз он приготовил на этот раз? Зачем ее так срочно вызвал?
Невольно вспомнилось, как когда-то, при самых нелепых и смешных обстоятельствах, они познакомились. Но сколько же всего было в жизни Алевтины еще до встречи с Соколовским, и какая, в общем-то, непростая была эта жизнь.
Алевтина, медленно ползя в пробке, задумчиво смотрела в окно на забитую машинами улицу, а перед глазами возникали совсем другие картины, картины далекого детства и юности...
... Приморский город Владивосток всегда поражал приезжих своей необычностью и красотой. Если подплываешь к нему на пароходе, он встает перед тобой из тумана во всем своем сказочном величии, и, кажется, ты приближаешься к берегам жаркой Италии. Светлые фасады домов поднимаются каскадом от берега и вздымаются к самому небу.
Огромный порт, гигантские корабли. Все это для Али Мещеряковой было родным, привычным. Отец был капитаном дальнего плавания, бороздил с китобойной флотилией моря и океаны. Здесь, а порту, Аля с другими девчонками и мальчишками встречали и провожали корабли. Особым праздником для них было, когда разрешали подняться на борт пришвартовавшейся в порту громадины. Дальневосточный флот – слава Приморского края и всей страны. Мальчишки мечтали стать капитанами, девчонки – женами капитанов. Ни летчики, ни даже первые космонавты не пользовались здесь такой славой, как покорители морских просторов.
Но Аля никогда не стремилась стать женой капитана. Слишком много раз видела тоску и боль в глазах матери, когда та возвращалась из порта, проводив мужа в очередной рейс. Нет, Аля всегда хотела такой любви, когда сердце дорогого ей человека бьется рядом, и можно и день и ночь слышать его равномерные удары, прижимаясь к груди любимого. А любимый ей представлялся тогда исключительно в облике Юла Бриннера – знаменитого Голливудского ковбоя, родившегося, как и она, во Владивостоке, только намного раньше. Но образ бесстрашного героя не ассоциировался с возрастом. Главное – она ходила по тем же улицам, где и он когда-то делал свои первые, неуверенные шаги, дышала тем же воздухом, слушала те же гудки пароходов. Аля мечтала о Голливуде и о Юле Бриннере. Пути в Голливуд для девчонки из Владивостока были заказаны, но мечта есть мечта. И когда у тебя есть цель, сила воли и подходящая внешность – почему бы ни попытать судьбу?
Еще в школе Але ходила в драмкружок, и, обладая яркой внешностью, высоким ростом, крепкой, складной фигурой, и очень хорошим слухом, всегда получала главные роли во всех детских спектаклях. Она играла Василису прекрасную и Снежную королеву, пела чуть хрипловатым, очень низким для девчонки голосом, душещипательные романсы, и с этого времени получила прозвище «Королева».
Аля была настоящей королевой во всем. Мальчишки ходили за ней табуном, но она их едва замечала. Разве что, могла поучаствовать в их мужских играх, и почти всегда побеждала в стрельбе из рогатки, в гонках на самокатах, и даже в рукопашном бою. Но особенно она любила играть в карты, и в любой игре всегда выигрывала. Мальчишки несколько раз пытались уличить ее в мошенничестве, но безрезультатно. Аля играла честно, просто ей безумно везло. К тому же у нее были явные способности к играм, и даже определенный опыт. Еще в раннем детстве она приобщилась к преферансу. Отец – страстный преферансист, возвращаясь из плавания, собирал в доме компанию друзей, и они ночи напролет просиживали за пулькой. Мать тоже часто играла вместе с мужчинами, и играла неплохо. Аля просила разрешения посмотреть за игрой. Отец позволял. Через пару лет пассивного обучения девочке в первый раз разрешили сесть за стол вместе с взрослыми, и она, к огромному удивлению, всех обыграла. Выиграла и во второй, и в третий раз. И, не считая одного – двух случаев, выигрывала с тех пор всегда.
Среди школьных партнеров по карточным играм Аля быстро снискала славу непобедимого игрока. Ее незадачливые поклонники ей завидовали, уважали, и постепенно превращались в верных друзей, а дружбу Аля всегда ценила выше всего. Были у нее и подруги – такие же бесшабашные девчонки, как она, и хотя все признавали ее первенство, Аля никогда этим не кичилась, и старалась всегда быть со всеми на равных. Но все же за спиной она часто слышала: «Глядите-ка, королева со своей свитой пошла...».
Чем старше становилась Аля, тем больше поглощала ее страсть к кино. Отсмотрев раз десять «Великолепную семерку», она приняла окончательное решение – стать актрисой, и отправиться в Голливуд. Но для пути в Голливуд было необходимо, как минимум, обрести актерскую профессию, и сразу после школы, в семнадцать лет, Аля поступила на актерское отделение Дальневосточного института культуры. Это было единственное учебное заведение во Владивостоке, дающее актерскую профессию и диплом.
Так получилась, что режиссер одного из театров Владивостока (а их там было всего два, но не будем уточнять – какого), искал молодую актрису для своего нового спектакля, зашел в институт посмотреть студенческие работы дипломников, и сразу выделил Алевтину – красивую, молодую, с ярким темпераментом и отличной фактурой. Алевтина была высокая, статная, с прекрасными, правильными чертами лица, роскошными волосами, довольно низким, грудным голосом. К этому времени певческий ее голос тоже сформировался, и она пела не очень сильным, но глубоким, красивым контральто. А, главное, в ней чувствовалась редкая естественность, она играла так, словно не играла, а жила на сцене. Для режиссера вопрос мгновенно решился, и Алевтина, получив диплом, сразу поступила работать в театр. А, придя в театр, тут же получила главную роль.
Молодая актриса полюбилась зрителям. После спектаклей ее закидывали цветами. Казалось, ее ждет прекрасное будущее. Но театр есть театр, и его жизнь подчас бывает далеко не так безоблачна, как кажется со стороны.
Случилось так, что Алевтина полюбилась не только зрителям, но и главному художнику театра Андрею Семеннекову – утонченному интеллигенту, как казалось девушке, который был старше Али почти на двадцать лет. К тому времени, немного охладев к Юлу Бриннеру, Аля неожиданно почувствовала, что сама просто по уши влюблена в вышеозначенного главного художника театра. Пусть он невысокого роста, пусть у него наметилась небольшая лысинка – все это проскальзывало мимо голубых глаз Али, которые были восторженно устремлены в душу художника. Однажды Андрей пригласил Алю в свою мастерскую.
Он оказался не просто декоратором. Какие он писал картины! У Али дух захватывало от грозных и мощных морских пейзажей, которым мог бы позавидовать сам Айвазовский. Потом заунывным голосом Андрей читал ей свои стихи, и они тоже казались Але гениальными, как и его картины. В мастерской оказался старый диван, на котором и закончилась встреча актрисы и художника. И с этого момента они стали встречаться тайно в мастерской почти каждый день.
Напомним, что театр есть театр, Владивосток – не самый большой город, а уж театральный мир Владивостока в те годы был просто крошечным мирком. И, как известно, все тайное рано или поздно становится явным. Естественно, пылкая и страстная любовь Алевтины и Андрея вскоре стала достоянием масс, и тут в театре разразился скандал. По несчастливому стечению обстоятельств, художник Андрей Семенников был женат на стареющей приме, и та, как и следовало ожидать, сразу возненавидела свою молодую соперницу лютой ненавистью. Ревность к мужу стала недостающей каплей в ее быстро накопившейся злобе к новой звезде.
Вскоре худрук намекнул Але, что если ее скандальная связь не прекратится, ей придется уйти из театра. Аля бросилась к своему возлюбленному, но он неожиданно струсил, и заявил, что между ними все кончено. Тем не менее, Алю сняли со всех главных ролей, и оставили играть только в массовках. Гордая Мещерякова такого позора и унижения вынести, естественно, не смогла, и решила сама покинуть театр. Никому об этом не сказала, поскольку была по натуре скрытной, и свои проблемы привыкла решать сама. Можно было поехать в Уссурийск, или даже в Хабаровск, где ее наверняка взяли бы на работу. Но Алевтина решила не размениваться по мелочам, и уехать, если уж не прямо в Голливуд, но, по меньшей мере – в Москву.
Она с трудом наскребла денег на дорогу и на жизнь в столице, хотя бы первое время, и, никому ничего не говоря, собрала небольшой чемодан, оставила дома записку: «Дорогие мама и папа. Приглашу в Москву на свою премьеру», и отправилась в аэропорт.
Предстоял долгий перелет. Алевтина решила лететь через Хабаровск, поскольку это был единственный Дальневосточный город, из которого можно было добраться до Москвы прямым, беспосадочным рейсом.
Алевтине везло, в аэропорту Владивостока ее посадили в самолет знакомые стюардессы – школьные подружки, и до Хабаровска она благополучно долетела «зайцем», сэкономив свои невеликие сбережения.
В Хабаровске же удача ей явно изменила. Унылое здание аэровокзала было забито людьми, скудного количества лавочек на всех не хватало, сидели на чемоданах, мешках, рюкзаках. Аля с трудом пробиралась к билетной кассе. Впереди стояла длинная очередь, билетов на Москву, конечно же, не осталось. Но тут случилось чудо – какой-то человек у кассы сдавал билет на ближайший рейс. Алевтина бросилась к кассе, продираясь сквозь толпу, кто-то заорал, оттолкнул ее, она споткнулась о чей-то чемодан, растянулась на кафельном полу, и поняла, что не может подняться. Адская боль в ноге, похоже, подвернула. Не столько от боли, сколько от обиды и отчаяния, что сейчас этот билет перехватят, и достанется он не ей, на глазах проступили слезы. Очередь жила своей жизнью, и никто даже внимания не обращал на несчастную девушку. Аля попыталась подняться, скривилась от боли, и тут чьи-то сильные руки подхватили ее. Она обернулась. Рядом стоял немолодой, сухощавый, бородатый мужчина с обветренным лицом, в выгоревшей штормовке и с большим рюкзаком за спиной.
– Не плачьте, – сурово приказал он, – ногу сейчас вправим, это пустяки.
– Да что нога, – разрыдалась Аля, – мне в Москву надо, а билета...
– Ясно.
Он поднял руку и крикнул.
– Ребята, быстро сюда.
К ним подбежали трое таких же бородатых мужиков, подняли Алю за подмышки, усадили на чей-то рюкзак, быстро стянули туфлю, и с деловым видом стали ощупывать ее ногу. Аля, стиснув зубы, старалась не кричать и не стонать, но по лицу было видно, что ей нехорошо. Щеки побледнели, холодный пот катил градом.
– Алексей Николаевич, тут, похоже, небольшой вывих, – сказал один из бородачей. – Надо бы в больницу.
– Не надо в больницу, – прошептала Аля. – Мне надо в Москву...
– Вправляй, – решительно заявил Алексей Николаевич, и обратился к Але. – Быстро давай паспорт, деньги.
Аля, не раздумывая, протянула ему сумочку и прошептала.
– Все там...
Конечно, это было довольно рискованно – отдавать совершенно незнакомому человеку все свои сбережения, добытые трудом и риском, но Аля об этом даже не подумала. Если что, как пришли шальные деньги, так и уйдут, а бородатые мужики почему-то сразу внушили ей доверие.
– Герка, подержи ее, – сказал один бородач другому, – а я дерну.
Аля не успела ничего понять, сзади ее обхватили, как клещами, дикая боль пронзила все тело, потемнело в глазах. Когда она очнулась, увидела неясные очертания двух фигур. Постепенно картина прояснилась. Рядом сидела на корточках симпатичная женщина с загоревшим лицом, в такой же походной одежде, как и остальные, и туго бинтовала эластичным бинтом Алину ногу. Справа от нее стояла темноволосая девчонка в грубой курточке и линялых джинсах, и совала Але под нос нашатырь.
– Ой, – прошептала Аля, чуть пошевелив ногой.
– Не дергайся, – крикнула женщина.
– Надо же, совсем не больно, – удивилась Аля.
– До свадьбы заживет, – усмехнулась женщина, поднялась и закурила беломорину.
Темноволосая девчонка присела рядом с Алей, вытерла ей лицо чистым платочком, и участливо спросила.
– Ну, как ты?
– Прекрасно, – улыбнулась Аля, и попыталась встать на ноги.
– Это еще что?! – рявкнул Алексей Николаевич, возвращая Але сумку. – Сидеть. До посадки еще час.
Аля послушно опустилась.
– Вот твой билет, – он протянул девушке билет на Москву и паспорт.
– Спасибо, – жалобно пробормотала Аля, и тут уж не удержалась и заплакала.
– Да ладно тебе, – заговорила темноволосая девчонка, и снова принялась размазывать своим платочком Алины слезы. – Тебя как зовут?
– Алевтина.
– А меня – Динка! – девчонка весело подмигнула.
Так Алевтина познакомилась с одной из самых своих закадычных подруг на ближайшее будущее и, как выяснилось позже – на всю оставшуюся жизнь.
Все эти люди оказались геологами, возвращались домой с Дальнего Востока после полевого сезона. Дина училась на геологическом факультете МГУ, Алексей Николаевич – ее отец, был начальником партии, а симпатичная женщина, тоже геолог – ее мамой.
Через час Аля, с помощью тех же бородатых геологов, забралась в самолет, ее усадили рядом с Диной, и они всю дорогу, не переставая, болтали, успев рассказать друг другу почти все о своей не очень долгой жизни.
Когда самолет долетел до Домодедова, Дина заявила своим родителям, что ее новая подруга Аля будет жить только у них. Как ни странно, родители не стали сильно возражать, из аэропорта все вместе отправились в Беляево. Там у семейства Ганиных была довольно большая трехкомнатная квартира в панельной девятиэтажке, и единственная дочь Дина имела в этой квартире хоть и маленькую, но свою отдельную комнату. Аля, конечно, обрадовалась, что так неожиданно все сложилось, но ее не очень тогда удивило, что незнакомые люди приняли такое участие в ее судьбе. На Дальнем Востоке в те годы такое гостеприимство было очень принято. Позже, познакомившись ближе с московскими нравами, столкнувшись с замкнутостью и отчуждением даже между близкими родственниками, Аля поняла, что Ганины не просто хорошие люди, а редкие, исключительные, и беззаветно полюбила их на всю жизнь.
Ганины, как и большинство геологов, оказались отчаянными преферансистами. По вечерам они частенько расписывали пульку – Алексей Николаевич, Татьяна Валерьевна, и еще один их постоянный приятель и партнер, довольно молодой геолог Женя. И вот однажды, когда Женя внезапно заболел, Дина стала уговаривать родителей взять ее в игру. Аля призналась, что тоже немножко играет.
– Ну что ж, девчонки, к столу, коль не шутите, – усмехнулся Алексей Николаевич.
– С ними садиться опасно, – предупредила Дина подругу, – они любого разденут до нитки!
Аля, конечно, немного волновалась, но где-то на середине игры Алексей Николаевич сказал.
– Таня, боюсь, нам с тобой скоро придется уступать дорогу молодежи.
В итоге, к большому удивлению всех, выиграла Аля, после чего снискала в семье еще большую любовь и уважение.
Но, конечно же, Аля не собиралась сидеть на шее у гостеприимной семьи. На другой же день после прилета в Москву, купив в ближайшем газетном киоске карту города, она отправилась покорять столичные театры. Как раз начинался сезон, и шанс застать худруков и договориться о прослушивании был, с точки зрения Али, довольно велик.
В это время в Москве во всю гремели театр на Таганке, театр на Малой Бронной, Современник и МХАТ. Не говоря уж об огромном количестве молодежных театров-студий, которые в те годы плодились, как грибы после дождя. Аля, будучи по натуре максималисткой, решила начать прямо с театра на Таганке. Но случилось так, что до знаменитой Таганки она не доехала.
В вагоне метро к ней подсел прилично одетый мужчина, оглядел ее с ног до головы и неожиданно произнес.
– Девушка, а вы не хотите сниматься в кино?
Алевтина опешила. Вот это везение. Не успела выйти из дома, а ее уже приглашают сниматься. Вот что значит – Москва.
– А в каком кино? – поинтересовалась Алевтина, стараясь сдержать нахлынувшую радость.
– Она еще спрашивает! – удивился попутчик. – Вы, наверное, понимаете, что режиссеры подходят далеко не к каждой.
– Понимаю, – смущенно ответила Аля.
– Ну, и что скажете? – настойчиво спросил режиссер.
– Конечно, хочу, – честно призналась Алевтина. – Но что за кино, все-таки?
– О любви, – подмигнул режиссер. – Могу показать вам сценарий, – он стал рыться в портфеле, и с сожалением покачал головой, – дома оставил. Как глупо. Не знал ведь, что по дороге с Мосфильма встречу вас. Может, дадите мне телефончик?
– У меня нет телефона, – сказала Аля чистую правду, поскольку телефона в квартире у Ганиных не было.
– Жаль. А знаете, что, – оживился режиссер, – давайте, заедем ко мне, я дам вам сценарий, вы прочитаете, и завтра мне его вернете.
– А это удобно? – спросила Аля.
– Очень удобно, – ответил режиссер. – Выйдем на следующей станции, это совсем близко.
– Ну, хорошо, – согласилась Аля, испугавшись, что своим отказом может спугнуть свой звездный час.
Спустя минут двадцать режиссер открыл ключом дверь в свою квартиру, усадил Алю в прихожей на стульчик, и попросил подождать пару минут. Аля, простодушная и доверчивая, как все провинциалки, к тому же еще чистая душой, ничего не подозревая, ждала режиссера. Он вскоре появился, схватил ее за руку и прошептал.
– Пошли, это быстро.
Втащил ее в тесную, убогую спальню, и тут же недвусмысленно выявил истинную цель своего приглашения – стал грубо сдирать с Али одежду и тащить ее в постель. Аля, естественно, пришла в бешенство, вступила в поединок с наглым самозванцем, и с диким криком отделала его так, что он очень скоро вышел из боя с полным поражением.
Не оглядываясь, Аля выскочила из квартиры, хлопнула дверью, сбежала по лестнице, и, проплутав по каким-то незнакомым дворам, присела на скамеечку. Но не заплакала, а стала напряженно думать. Точнее, переосмысливать все свои прежние представления о жизни.
Конечно, в таком истрепанном виде идти в какой-то театр на прослушивание было уже невозможно. Аля посидела еще немного, и собралась уж уходить, но тут неожиданно перед ней возник странный молодой человек, в потертых джинсах, с всклокоченной головой. Он прошел, было, мимо, но вдруг остановился, посмотрел на Алю, и громко произнес.
– Бьюсь об заклад, вы – актриса!
– Да пошел ты! – злобно закричала Аля хорошо поставленным голосом.
– Точно. Какой голос, и темперамент, – пробормотал молодой человек. – Можно, я присяду? – вежливо спросил он, подсаживаясь рядом.
– Отстань! – Аля вскочила и побежала, сама не зная, куда. Москва для нее была огромным, неведомым лабиринтом, и вскоре она уперлась в какой-то забор.
Парень приближался к ней.
– Не подходи! Убью! – закричала Аля. И в этот момент она, действительно, готова была убить.
Парень остановился, вытянул руки.
– Все, все. Я не двигаюсь. Только признайся, пожалуйста – ты ведь артистка? Да?
Аля молча сверкала глазами.
– Ну, ладно. – Он отодвинулся на шаг назад. – Понимаю. Ты приняла меня за очередного маньяка. Конечно, девушке с такой внешностью в Москве тяжело. – Он поднял руки вверх. – Видишь, я безоружен, к тебе не пристаю, и приставать не собираюсь. Я все объясню. Только, пожалуйста, выслушай.
Аля продолжала молчать, вжавшись спиной в забор. Но в любой момент она готова была броситься на этого болтуна и придушить его за глотку.
– Меня зовут Василий Васильевич, – спокойно представился парень. – Я режиссер молодежного театра-студии...
– Режиссер! – завопила Алевтина, схватила первый попавшийся у забора булыжник, и ловко запустила в парня.
Он, по счастью, успел увернуться – тоже был профессионалом, и по сцен – движению в институте имел одни пятерки.
– Понял, – сказал Василий Васильевич, аккуратно усаживаясь прямо на землю. – Дальше буду говорить сидя, так лучше?
Аля промолчала, но за булыжник больше не хваталась.
– Ты, кстати, не сумасшедшая? – осторожно спросил парень.
Аля опять промолчала.
Василий Васильевич пошарил в карманах, вытащил свой старый студенческий билет Гиттиса, и крикнув – «лови» – швырнул его Але. Анна сделала ловкий выпад, и успела поймать билет, пока он не шлепнулся на землю, как его хозяин.
Внимательно изучив синюю книжечку, Аля посмотрела на парня и спросила.
– Ты не врешь?
– Да что б мне Шекспиром подавиться, – поклялся Василий Васильевич. – Знал бы – диплом с собой носил.
– Значит, ты настоящий режиссер? – все еще не очень веря, спросила Алевтина.
– Да, и даже главный, – важно заявил Василий.
И он поведал историю своего совсем молодого театра, который он организовал вместе с другими молодыми энтузиастами – выпускниками Гиттиса. Назывался он «Театр в подвале», что имело и прямой, и переносный смысл. Ребята, действительно, ютились в подвале старого дома на Садовом Кольце, который правдами и неправдами заполучили у местного ЖЭКа. Но ставили они совершенно нетрадиционные, острые спектакли, бросающие вызов современному обществу. Пьесы, в основном, сочиняли сами. И вот в их новую, еще не поставленную пьесу была нужна актриса, в точности соответствующая по облику Але.
Выслушав длинную речь режиссера, Аля, наконец, решилась на переговоры, в результате которых она на другой же день стала актрисой «театра в подвале» и обрела еще одного друга на долгие годы – молодого худрука Василия Васильевича Соколовского, которого все студийцы называли попросту Вась-Васем.
На первый же Алин спектакль Дина притащила с собой в вышеупомянутый подвал университетскую подругу Шуру – студентку физфака. После спектакля Шура скептически заметила.
– Если честно, я не очень поняла, что вы тут играли, может быть, и неплохо, но лично я предпочитаю классику.
Аля тут же вступила в жаркий спор, доказывая, что все, что потом становилось классикой, вначале не признавали. И Шура, к ее удивлению, умерила свой скепсис, отвечала грамотно и по существу, в какой-то момент у нее загорелись глаза, и она произнесла.
– Ты меня убедила. Буду расширять свой кругозор.
С тех пор Шура вместе с Диной ходили практически на все Алины спектакли, и скоро девушки настолько подружились, что стали почти неразлучны.
Приятель и партнер Ганиных по преферансу зачастил к ним в дом, и через три месяца сделал предложение актрисе Алевтине Мещеряковой. Але он нравился, хотя пылкой любви она не испытывала. Но у Жени была своя комната в коммуналке, а жить на голове у Ганиных, не смотря на их гостеприимство, Алевтине становилось неловко. Подумав пару недель, она согласилась. Дина скривила рот, поворчала, поскольку считала, что подруга должна выйти замуж если уж не за принца крови, то, хотя бы, за какую-то знаменитость.
– Староват он для тебя, – скептически заметила она. – Но – тебе решать.
Аля решила и переехала к Жене. Первый год он жили почти счастливо, но потом у супругов начался типичный для того времени конфликт между «физиками и лириками». Женя относился к театру, не как к работе, а как к легкомысленному развлечению. Они с Алей стали ссориться. Еще через год Аля сделала для себя два ужасных открытия – что она совсем не любит мужа, и что безнадежно не может иметь детей. Но, поскольку Евгений много времени проводил в поле, конфликты немного сгладились, и брак продлился еще год. А через год они снова отправились в ЗАГС и благополучно развелись. Но, надо сказать, Женя проявил необычайное благородство. Зная, что Але негде жить, он оставил ей свою комнату, а сам переехал к родителям.
«Театр в подвале» довольно долго существовал на одном энтузиазме, и не только Аля, но и другие актеры, и сам Васечка часто попросту голодали. И в эти голодные времена их тактично и вроде бы, исподволь, подкармливали Алины подружки – Дина и Шура. Обе – коренные москвички, из не богатых, но обеспеченных семей, они постоянно притаскивали в театр то бутерброды, то пирожки, термосы с горячим кофе, конфеты, печенье.
– Кормилицы вы наши! – восклицал Васечка. – История русского театра вас не забудет!
Но история русского театра не забыла и самого Васечку. Лет через десять его театр выполз из подвала на поверхность, получил новое помещение, неожиданно снискал славу и даже некоторое официальное признание. Еще лет через пять ведущая актриса Алевтина Мещерякова получила звание заслуженной и чуть позже – квартиру в доме ВТО. До этого она, не смотря на страшное сопротивление Васечки, умудрилась сняться на Мосфильме в двух главных ролях. А Васечка сопротивлялся вот почему.
– Я не претендую на тебя, как женщину, – произносил он с пафосом. – Но как актрису я ревную тебя к любой кинокамере! Ты – моя актриса! И если кто-то сманит тебя из моего театра, я вызову его на дуэль!
– Какой же ты собственник, как все мужики, – смеялась Алевтина.
Но пару раз, из жалости к Вась-Васю, от новых съемок, все-таки, отказалась.
Голодные годы остались позади, но на дружбу это никак не повлияло.
Аля и Шура все редкие свободные вечера проводили у Ганиных, и, уже независимо от родителей, расписывали свои дамские пули.
Дина к этому времени тоже успела выйти замуж и развестись, и у нее подрастала дочь. Подруги шутили – растет будущая преферансистка!
Шура тоже вышла замуж, и до сих пор так и не развелась, но муж у нее очень демократичный, наверное, это и спасает их брак...
Господи, сколько же всего было...
