Текст книги "Явление зверя"

Автор книги: Елена Прокофьева

Соавторы: Татьяна Енина (Умнова)
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Глава 12

Костя

Это была самая странная ночь в моей жизни. На чердаке заброшенного склада… Половицы скрипели, когда я передвигался. Внутренняя лестница – ржавая, винтовая – скрежетала, когда я спускался по ней на второй этаж – по нужде. Ночь в городе была полна шумов – тысячи машин, сотни сирен, миллионы телевизоров… Но здесь, на территории заброшенного завода, – стояла странная тишина. Похоже, ни крыс, ни собак, ни бомжей здесь не было. Только мы с Софьей. И каждый звук отдавался в этой тишине как выстрел.

Софья была молчалива. То и дело вскидывала автомат, примерялась с ним – то к одному окну, то к другому. Я понимал ее неуверенность и волнение и старался не досаждать разговорами. В конце концов, она была всего лишь врачом, хорошо умеющим стрелять! Не снайпером. Не наемным убийцей.

Потом она заснула.

Я пообещал, что буду чутко стеречь ее сон и разбужу, если хотя бы услышу что-то подозрительное.

Я сидел и смотрел в окно на задымленное московское небо, где и звезд-то не разглядеть. Я понимал, что эта ночь, возможно, последняя в моей жизни. Пытался настроиться на торжественный лад. Но – не получалось. Мысли в голове то метались, как испуганные мыши, то и вовсе замирали, обнаруживая некую космическую пустоту… Вспоминались какие-то глупости. Совершенно неуместные в такой серьезный момент.

О маме я старался не думать. А то просто с ума сошел бы. Интересно, солдаты накануне ответственного сражения тоже стараются не думать о матерях? В кино нам обычно показывают, как все они пишут письма любимым. Но теперь мне казалось: это – фальшь. Если сегодня думать о тех, кто ждет твоего возвращения, то завтра ты пойдешь не в атаку, а… Побежишь с поля боя куда глаза глядят.

С размышлений о войне я плавно перешел на размышления о двух своих новых ролях: театральной и кинематографической. Все-таки мой будущий киношный фашист интереснее, чем мой будущий театральный Тит Андроник. Обидно будет не дожить… И не сыграть такую классную роль! Ведь меня даже без проб взяли… Сделали фотографии в гриме – и утвердили. Я на них хорошо получился. Правда, придется стричься. Таких длинных волос, как у меня, немецкие офицеры не носили. Но это – мелочи… Главное – я впервые сыграю в кино не жертву, а палача. В театре у меня были роли злодеев, в кино – никогда. Правда, мне придется изобразить палача интеллигентного, чувствительного, сомневающегося, мятущегося… То есть вызывающего сочувствие. Но все-таки палача! К тому же интересно, как публика встретит фильм о войне после столь долгого перерыва, тем более такой фильм: не про окопную грязь и жестокость СМЕРШа, а о героизме советских людей. Степка боится, что критики его сожрут… Но мне кажется, публике должно понравиться. И история любви там очень трогательная.

Я и сам не заметил, как заснул.

Разбудила меня Софья. Выглядела она на редкость свежей и милой. Личико – словно только что холодной водой умыла! Косы явно тщательно расчесаны и переплетены. Блестят, как две сытых змеи. Солнышко светит яркое… Полуденное…

– Костя! Сейчас половина второго. Уже скоро…

Я вскочил.

– Что же ты меня раньше не разбудила?

– А зачем?

– Но ведь могут явиться посыльные этих бандитов, разведывать, нет ли тут кого в засаде… А я сплю!

– Хорошо выспаться тоже важно. Не тревожься. Я давно проснулась. И бдю.

– А если бы они пришли, когда мы спали?! Вот ужас-то… Надо было кого-то выставить на страже!

Софья улыбнулась. И я тут же вспомнил, что вообще-то пообещал охранять ее сон. И перестал скандалить. В конце концов, ничего не случилось, так чего же впустую воздух сотрясать?

– Поешь.

– Перед боем не едят. На случай, если пулю в живот получишь.

– Милый, в нашей ситуации, если пулю в живот получишь, то следующая будет – в голову… Контрольный выстрел. Так что можешь спокойно позавтракать.

– Спасибо! Утешила!

– Стараюсь…

Мы поели пирожков, запивая их минералкой. Съели по кусочку шоколада. Софья посетовала на невозможность почистить зубы. Я нашел в кармане пачку «Орбита». Солнышко пригревало. Откуда-то доносились веселые крики ребятни.

Очень хотелось жить…

– Давай удерем! Пока не поздно!

– Нельзя. Я обещала.

– Кому? Этому бандиту?

– Это нужно прежде всего мне самой. Спасти Лешу. Успокоить Анюту и Анну Сергеевну. Отомстить за Матвея Николаевича. Я должна! Ты понимаешь? Я должна!

– Ты думаешь, он говорит правду? Ты думаешь, их действительно перестанут преследовать, если ты убьешь всех главарей? Но ведь те, кто их преследует, – мелкая сошка…

– Если ослабить влияние цыган в Москве, если власть сконцентрируется в руках Алексея Ивановича – возможно… Если он станет во главе всего их нищенского бизнеса, он прикажет, чтобы Лешу оставили в покое. У меня тоже есть сомнения. Но я считаю, что надо сделать хоть что-то. И посмотреть, что будет.

Где-то вдалеке завыла сирена «скорой помощи». Залаяла собака. Дети вопили все громче и радостнее. Наверное, лупили кого-нибудь.

Мой привычный мир – он так близко… И так далеко! Почти недосягаем. Чтобы попасть туда, надо пройти сквозь огонь и кровь. И бросить кольцо в жерло Ородруина.

Оставшиеся часы мы сидели в молчании. Софья, как мне казалось, дремала, держа на коленях автомат. Какие тонкие у нее руки! Какие нежные! Даже странно видеть в этих руках – орудие убийства… Вдруг она распахнула глаза – широко-широко, как разбуженная средь бела дня сова.

– Едут…

У меня сердце рухнуло куда-то в желудок.

Я тоже услышал шорох шин по гравию.

В узкий проем между складами въезжали машины. Две – справа. Три – слева. Из них начали выходить люди. Я узнал Кривого. Казалось, он не держится на ногах. Из машины его буквально выгружали телохранитель и Юраш. В свободной руке у Юраша был черный дипломат.

Я завороженно наблюдал, как Кривого окружают. Его телохранитель выглядел испуганным. Юраш злобно сверкал глазами, похоже, он готов был драться за своего хозяина когтями и зубами, убивать, пока его самого не убьют.

И тут Софья начала стрелять.

Два первых выстрела прозвучали с таким маленьким промежутком, что люди внизу не успели отреагировать на первый, когда раздался второй… Двое упали. Оба – цыгане. Остальные рассыпались, прячась за машинами и вытаскивая оружие. Шарили глазами по сторонам, пытаясь определить источник выстрелов. Я видел, как телохранитель Кривого шарахнулся в сторону и присел у машины. Видел, как Кривой неловко сползает по стене. Мне показалось, она и его подстрелила… Юраш пытался прикрыть его своим худым, жилистым телом.

Следующими тремя выстрелами Софья пригвоздила к земле еще троих. Но остальные поняли уже, откуда стреляют. И принялись стрелять в ответ.

Пули влеплялись в кладку снаружи и влетали в окна… Свистели над моей головой… Ударяли в стены и осыпали меня розовой кирпичной пылью…

Я упал на пол и накрыл голову руками.

Я сжался в комочек, стараясь сделаться совсем-совсем маленьким и незаметным.

И я слышал, как время от времени сухо потрескивает автомат в руках Софьи.

Не знаю, сколько времени это продолжалось.

Вечность?..

На самом деле, наверное, всего несколько минут.

Потом все кончилось и наступила тишина.

А я все лежал, не в силах даже шевельнуться.

Лежал и ждал контрольного выстрела в голову.

Я был уверен, что Софья – мертва.

Что сейчас к нам на чердак поднимаются озлобленные киллеры…

– Все, Костя. Вставай. Все кончено, – услышал я тихий голос Софьи.

Я поднялся.

Солнечный свет резал глаза. В воздухе кружилась розовая пыль. Софья была бледна и печальна. Но – вполне жива… И я тоже – жив.

Я почувствовал, что весь облился потом. Из глаз текли слезы. Руки и ноги тряслись. К горлу подкатывала тошнота. Я украдкой посмотрел на свои брюки. К счастью, я хотя бы не обмочился со страху.

Да, не получится из меня героя… На экране и на сцене я умею изображать их весьма внушительно. А в жизни – говнюк!

– Спускайтесь! – прозвучал бодрый голос Кривого.

А затем послышались выстрелы.

Я еле подавил в себе желание снова кинуться ничком на пол… Но Софья спокойно стояла у окна и смотрела вниз. Значит, стреляли не враги. Тогда – кто?

Я заставил себя сделать несколько шагов к окну и опасливо выглянул.

И увидел, как Кривой добивает выстрелом в голову последнего из раненых, кто еще шевелился.

Как меня не вырвало – не понимаю до сих пор!

Но – не вырвало. Обошлось.

Мы спустились.

Кривой вполне уверенно стоял на ногах. Значит, его слабость была притворством. В воздухе чувствовался ужасный запах: крови, дерьма и мочи. Возле двери, из которой мы выходили, лежал мужик в роскошном костюме. Голову ему разнесло выстрелом, и ступени были забрызганы чем-то бело-розовым… Мозгами?!

Кроме Кривого, в живых оставался только Юраш.

Шофер и телохранитель были убиты.

Я не стал спрашивать, кто их положил – Софья или сам Кривой. Буду надеяться, что Кривой. А правду знать не хочу.

Софья сжимала автомат так, словно готовилась снова стрелять – если что… Не доверяла Кривому?

А Кривой смотрел на Софью таким странным взглядом… Что мне стало как-то не по себе. Тревожно. Мне почудились в его взгляде восхищение, и нежность, и даже… Любовь? Старательно скрываемая? Любовь, в которой не смеешь признаться? Все те чувства, которые мне и самому были знакомы, которые я и сам к ней испытывал…

Может быть, мне показалось? Будучи влюбленным, я считаю, что и прочие обязаны испытывать влечение к предмету моих чувств?

Но – нет. Он действительно ТАК на нее смотрел.

К счастью; она ответила ему тем абсолютно безразличным взглядом, которым раньше пугала меня.

– Я восхищен, – тихо сказал Кривой. – Я преклоняюсь перед вашим профессионализмом, Софья Михайловна.

– Вы не ожидали, что врач окажется хорошим убийцей? – слабо улыбнулась Софья.

– Вы – не просто «хороший» наемный убийца. Вы – гениальны, Софья Михайловна. Откровенно говоря, я не предполагал… Я не надеялся… Я даже был уверен, что ничего не получится, что я погибну… А вы положили их всех!

Кривой окинул трупы радостным взором.

– Они заслужили смерть, – равнодушно сказала Софья. – Больше не будут покупать и продавать людей, как скот… По крайней мере, эти – не будут…

– Разумеется, я с вами полностью согласен… – начал было Кривой, но Софья перебила его.

– И я – не наемный убийца. Меня никто не нанимал. Я сама решила устранить этих людей. Вы только помогли мне… Собрать улики и оформить это решение. Я осознаю, что совершила самосуд. Противоправное действие. Но пока государство не научится защищать своих граждан и карать подонков, эту миссию будут брать на себя отдельные личности… Честные граждане, решившие преступить закон во имя справедливости.

Она говорила таким мертвым голосом, что мне показалось – она произносит заученную речь. Возможно, она впервые произнесла вслух все то, что постоянно сама себе говорила?

– Цены б тебе не было в тридцать седьмом… Честная гражданка! – прошипел сквозь зубы Юраш.

У Софьи дрогнул уголок рта. Я подумал, что следовало бы вмазать змеенышу. Даже кулак сжал. Но руки у меня всё еще тряслись после увиденного. Господи, все эти убитые… Кровь… Предсмертные конвульсии того мужика, которого Кривой добил «контрольным выстрелом» в голову… И Софья с автоматом в тонких, нежных руках! Я сейчас явно был не в той форме, чтобы драться. Тем более – с тем, кто заведомо слабее.

К счастью, Кривой успел быстрее. Обернувшись к своему верному слуге, он улыбнулся:

– Ты заблуждаешься, Юраш. В тридцать седьмом только серые люди, беспринципные и подлые, могли не бояться за себя и сделать какую-то государственную карьеру. А Софья Михайловна – яркая личность. Тогда таких не любили. И не ценили. Вот ты, дружочек мой, ты бы смог сделать карьеру в тридцать седьмом… Правда, ты у нас не любишь работать. Для тех времен это – большой минус.

Издали послышались завывания милицейских сирен.

– Ой-ой-ой… Надо уходить, – проворчал Кривой.

Он заспешил к приоткрытым воротам какого-то ангара. Мы – за ним. Там он безошибочно нашел за ящиками дверь в подвал. Зажег фонарик – наверное, заранее заготовил себе пути к отступлению?

– Там остались наши спальники, – спохватилась Софья. – И сумка. И пакеты с остатками еды.

– Мелочь. Решат, что тут – место ночевки бомжей. Или любовное гнездышко каких-нибудь подростков.

– Но в сумке Костин свитер!

– Надеюсь, на нем нет именной бирки?

– Нет, – ответил я.

– Но даже если и есть – скажете, что сумку у вас украли. И вам поверят.

– Но мы только вчера купили спальники! Продавцы могут нас вспомнить!

– Скажете, что их у вас тоже украли. Спальники – не машина и не бриллиантовое колье. Вряд ли знаменитый актер, обеспеченный человек, живущий в таком доме, станет заявлять об их пропаже в милицию. Успокойтесь, даже если они точно установят, что вы тут были, вас никак не свяжут с убийством. Вы слишком знамениты, Константин. И вы – актер! Что у вас может быть общего с этим отребьем? А ваша невеста, женщина-врач… Какое отношение она может иметь к убийству? Ведь не отравили их и не ланцетом зарезали! Успокойтесь и идите за мной.

Нам пришлось спуститься в какой-то люк. Софья несколько раз цеплялась автоматом за металлические перекладины лестницы – и по подземелью проносился гулкий грохот. Мне все это ужасно не нравилось. Похоже, мы лезли прямо в канализацию. А что, если Кривой хочет убить нас обоих и похоронить прямо здесь? И будем считаться пропавшими без вести… Надежда оставалась только на Софьин автомат. Но как мы тогда отсюда выберемся?

Нам пришлось идти по щиколотку в теплой, вонючей воде. Потом мы поднимались… И снова шли, шли, шли… Пол гудел под ногами. Металлический? Каждый звук многократно усиливало эхо.

Наконец в конце тоннеля забрезжил свет.

– Вы больше не боитесь, что я убью вас, Софья Михайловна?

– Почему вы спрашиваете?

– Потому что вынужден просить вас оставить здесь автомат.

Софья, поколебавшись, сняла ремень автомата с плеча и протянула его Кривому. Кривой передал оружие Юрашу. Юраш развернулся и скрылся в темноте.

А мы вышли на свет.

Обернувшись, я выяснил, что вышли мы из огромной сливной трубы. Перед нами лежал замусоренный берег какой-то мелкой речки.

– Где мы? – удивленно спросила Софья.

– Далеко от места преступления, – прокомментировал Юраш, появившись вслед за нами из зловонной темноты. – Обратно придется ехать на метро. Или – ловить тачку. Но уж больно все мы вонючие…

Действительно – обувь и края брюк у всех четверых были вымазаны в чем-то коричневом и зловонном, подозрительно похожем на экскременты.

Юраш пошел полоскать ноги в речушке. Остальные последовали его примеру.

– Ну, здесь нам лучше расстаться. Тачку будем ловить порознь. Вы уходите влево, мы – вправо, – с нескрываемым облегчением заявил Юраш.

Я был бы рад последовать его предложению…

Но Кривой не трогался с места. Он стоял и смотрел на Софью. Тепло и ласково.

– У меня просто не хватает слов, чтобы выразить мою признательность… Но, возможно, этим своим подарком я смогу хоть в какой-то мере отблагодарить вас…

Поморщившись от боли, он склонился к дипломату, который Юраш поставил у его ног, и принялся быстро набирать код.

– Не трудитесь, – брезгливо скривила губы Софья. – Я все равно не возьму деньги. Дедушка меня бы проклял за это… К тому же они мне не нужны. На жизнь мне хватает.

Кривой открыл дипломат и достал оттуда большой конверт из коричневой бумаги.

– Софья Михайловна, я бы никогда в жизни не осмелился оскорбить вас, предложив вам деньги! Я же не дурачок и не быдло, я знаю толк в людях. Но этот подарок… Полагаю, вы все-таки не откажетесь от него.

Софья подозрительно посмотрела на конверт, потом – на Кривого. Затем натянула рукава на кисти рук и приняла-таки конверт – так, чтобы не оставить на нем отпечатков. Юраш презрительно фыркнул – должно быть, выражая свое отношение к таким предосторожностям. Софья открыла конверт, заглянула… И глаза ее изумленно расширились. Как у ребенка, столкнувшегося возле елки с живым Дедом Морозом! Отбросив все предосторожности, она выхватила из конверта какие-то плотные листки, принялась перебирать их…

Это были крупноформатные фотографии. Правда, я не мог видеть, кто изображен на них.

Кривой смотрел на нее с ласковой улыбкой, за которую точно схлопотал бы по морде… Если бы у меня не дрожали так сильно руки.

– Откуда? Господи, где вы это взяли? Даже я никогда их не видела!

– Милая Софья Михайловна, у мафии очень длинные руки, – чуть насмешливо ответил Кривой. – Я задействовал свои связи… И им удалось выкупить это из архива спецслужб одной очень маленькой, очень свободной и очень недружественной нам страны. К сожалению, личное дело похитить они не решились. Только эти фотографии. С негативами. Они были подшиты к личному делу как вещественные доказательства. Вот негативы… На случай, если вы захотите размножить.

Он достал из дипломата темно-синий конверт такого же размера.

Софья жадно схватила его.

– Спасибо! Спасибо вам! – восторженно лепетала она, прижимая оба конверта к груди.

Кривой так смотрел на нее, что мне показалось: еще мгновение – и он совершит что-нибудь непоправимое… Например, поцелует ее! Мою Софью…

И потому я поспешил обнять ее за плечи своей постыдно дрожащей рукой.

– Пойдем? Думаю, на сегодня мы закончили и всем нам пора отдохнуть.

– Я надеюсь, мы закончили навсегда… – помрачнела Софья.

– Надежда умирает последней, – рассмеялся Юраш. – Предпоследним умирает надеющийся.

– Увы, Софья Михайловна, боюсь, на этот раз мой дерзкий юный друг прав. Мы уничтожили нескольких негодяев. Но это – только капля в море. Мы предотвратили войну кланов и вернули власть над московским дном в те руки… Которые смогут управлять этим отребьем решительно и честно! – Кривой поднял руки ладонями вверх и продемонстрировал их нам, пощелкав пальцами. – Но кто знает, что ждет нас впереди? И когда еще честным гражданам придется взяться за оружие, чтобы отстаивать справедливость противозаконными методами?

Мне показалось, что он говорит почти что издевательски. А на меня смотрит почти что с ненавистью. Но может, это последствие тяжелого дня? Я переутомился, перенервничал – и теперь мне все время кажется бог весть что?

– Алексей Иванович, не надо меня высмеивать. Я говорила абсолютно серьезно, – сказала Софья, глядя ему в глаза своими чудесными чистыми глазами. – И я надеюсь, что мне не придется больше выполнять работу киллера… Я решилась на это только потому, что эти негодяи затронули лично меня. Потому что они виновны в страданиях людей, которых я люблю. Потому что они представляли опасность для моих близких. Но я надеюсь, что теперь все кончилось. Вы обещали помочь Леше и Гуле вернуться в мир живых. Я убеждена, что вы выполните свое обещание. Вы все-таки по-своему честный человек. Так же я надеюсь, что вы поможете нам в усыновлении Гоши и Вики.

– Разумеется, я сделаю все, что обещал! Вам не следует тревожиться. Уж если я смог выкрасть для вас вот эти сувениры… Значит, в простых бытовых проблемах я вам уж как-нибудь помогу!

– Спасибо вам, – тепло поблагодарила Софья, еще крепче прижимая к груди два конверта. – А теперь мы с Костей пойдем. Я действительно устала.

– Не смею вас задерживать… До свидания, Софья Михайловна. Как жаль… Как жаль, что отныне мы с вами будем видеться только случайно. И только как чужие друг другу люди. – Его голос задрожал.

О Господи, на этот раз мне точно не показалось! Этот проклятый бандит искренне переживал… Уж я-то, как актер, всегда чувствую фальшь!

– Мне тоже жаль, – вежливо, но равнодушно ответила Софья. – До свидания, Алексей Иванович.

Юраша она не удостоила даже прощального кивка. Наверное, в ее системе ценностей он был «недочеловеком». Юраш – проводил ее совсем не ласковым взглядом… Впрочем, его-то я не боялся. Без своего хозяина он – ничто. А Кривой вряд ли когда-нибудь осмелится причинить ей вред.

Кривой с Юрашем не спеша пошли направо. А мы с Софьей свернули влево и принялись карабкаться на усыпанный мусором склон.

Вернувшись домой, мы сразу же завалились спать, и проспали шестнадцать часов.

Впрочем, нет, я – завалился сразу же, а Софья прежде приняла душ и прибрала на кухне остатки позавчерашнего пиршества. Думаю, устала она не меньше меня, а даже больше. Ведь стрелять-то пришлось ей. Но такая уж ее натура… Все и всегда делать хорошо. Все и всегда доводить до конца. Я мучился угрызениями совести, но не нашел в себе сил даже предложить ей помощь!

Сквозь сон я слышал, как Софья разделась и скользнула под одеяло… Позже – как вернулась мама. К счастью, она привыкла видеть меня спящим в самое неурочное время и не пыталась разбудить. Только тихо постояла у изголовья. Посмотрела на нас. Она плакала – я слышал это по ее затрудненному дыханию. Но, полагаю, плакала она от умиления. От того, что у меня наконец-то все хорошо и что я нашел именно такую жену, о какой она для меня мечтала. В том, что Софья все-таки выйдет за меня замуж, я не сомневаюсь ни секунды. Ведь все женщины хотят замуж! А я – завидный жених.

Мама все-таки разбудила нас – в три часа следующего дня, когда мне пора было бежать на репетицию. Софья решила проводить меня в театр, а уже потом ехать к Зое за Вичкой.

Мне было приятно появиться в театре в сопровождении невесты, о которой я до сего дня никому ничего не говорил. Появление Софьи было подобно взрыву атомной бомбы! Большинство коллег не смогли скрыть своего недоумения. Ну конечно, ведь для них я – голубой! Правда, двое наших стариков, Татьяна Георгиевна и Павел Сергеевич, очень тепло меня поздравили. И как мне показалось, вполне искренне. Оля Кондратьева устремила на меня такой тупо-обиженный взгляд… Наверное, пыталась изобразить взгляд раненой лани. Но получился взгляд коровы, страдающей запором. А Ниночка Гзовская закатила визгливую истерику. Что было так же весьма приятно. Пусть стервочка утрется…

Когда началась репетиция, я, как всегда, «выпал» из реальности, а потому не заметил ухода Софьи. И не знал, естественно, о ее передвижениях по театру. А вечером по возвращении домой меня встретил детский писк и умиленное воркование мамы – моей мамы, потому что Софья, мне кажется, вообще не способна ворковать и умиляться. По-моему, она и с Викой-то так возится сугубо из чувства долга. Раз уж взяла на себя ответственность за ребенка – значит, нужно исполнять предельно хорошо все то, что для ребенка необходимо. Надеюсь, хоть со мной она спит не из чувства долга, а потому что я ей нравлюсь… В конце концов, она мне ничего не должна!

Мне дали подержать Вику – перед тем, как Софья унесла ее кормить-купать-укладывать, причем все строго порционно и в соответствии с режимом.

Не могу сказать, что я был в восторге. Наверное, приятно было бы взять на руки своего собственного ребенка. Это интересное переживание, духовно обогащающее. Хотя я отучил себя думать о детях с тех пор, как умерли мои близнецы. Ведь их мне так и не удалось подержать… Но какое удовольствие в том, чтобы тискать чужого?! Тем более – такого несимпатичного, как эта девочка… Наверное, у нас с Софьей будут красивые дети. Но остаток жизни мне придется мириться с присутствием в доме этого найденыша. Зато мама моя, похоже, счастлива даже этим. И девочка не кажется ей такой уж дурнушкой. И потом, не выкидывать же ее обратно на улицу?! К тому же для моего имиджа это будет очень хорошо… Красиво. Романтично. Константин Шереметьев, переживший страшную трагедию в личной жизни, решил удочерить сиротку! И поклонницы, возможно, простят мне мою женитьбу…

Следующий день тоже был суматошным. С утра – детский писк, днем – репетиция… Вечером, убегая домой и предвкушая очередную порцию Викиных воплей, я был несказанно удивлен, когда Сева Горовиц из декораторского цеха нагнал меня в коридоре и протянул два знакомых конверта: коричневый и синий. Черт возьми! А я и забыл про них! Так и не спросил Софью, что же за подарочек преподнес ей Кривой!

– Отдай Сонечке. Скажи – я внимательно посмотрел, никакого фотомонтажа нет и в помине. Подлинные фотографии сороковых годов. И очень, очень интересные… Может, хоть ты мне объяснишь, что за фашист на них изображен? Она сказала, что это пока – секрет. Дескать, когда ее исследование будет закончено, она мне первому даст почитать. Или это имеет отношение к твоей новой роли?

– К роли это отношения не имеет. Но если Софья сказала, что это секрет, значит, я не вправе разглашать, – проворчал я, принимая фотографии. – А давно ли она для тебя стала Сонечкой?

– Ревнуешь? – хихикнул Горовиц.

Я окинул пренебрежительным взглядом его хилую ссутуленную фигурку… Ревную, как же!

– Просто интересно. Я ведь вас даже не знакомил.

– Татьяна Георгиевна познакомила вчера. Соня очень интересовалась, кто делал те фотографии, что в фойе висят. Вот Татьяна Георгиевна и отвела ее ко мне. А потом, когда мы разговорились, Соня попросила меня изучить фотографии на предмет монтажа. И кстати, она пообещала предоставить мне эксклюзивное право присутствовать при крещении вашей приемной дочери и при вашем бракосочетании!

– Тебе повезло. Ну, ладно, бывай! – Я поспешил к машине.

Ужасно хотелось есть.

Но еще сильнее терзало любопытство: что же за фотографии в этих конвертах?

А Софья, значит, действительно собралась за меня замуж. Хоть в чем-то – как все женщины! Замуж хочется, дом, семью, ребенка. Ребенок есть уже, осталось пожениться и сделать еще одного! Не то чтобы самому мне очень хотелось ощутить прелесть отцовства… Но Софья не бросит меня, если нас будет связывать ребенок. А может, даже полюбит.

Я не такой самовлюбленный дурак, чтобы тешить себя иллюзиями относительно ее нынешнего ко мне отношения. Она меня не любит. Пока – не любит. Потому что, когда любишь, – всегда точно знаешь, что любишь. И никаких сомнений в этом чувстве быть не может. Оно заполняет тебя всего, оглушает и ослепляет, затмевает весь мир… А у женщин это бывает даже сильнее!

Я захлопнул дверцу машины и нетерпеливо выхватил из коричневого конверта фотографии.

Первая была мутноватой – словно сделана со значительного расстояния.

Большой бревенчатый дом… Во дворе, на земле, – трупы… Я насчитал восемь человек. Кажется, среди убитых были и мужчины, и женщины.

Двое вооруженных автоматами ППШ мужчин стоят лицом к дому – спиной к фотографу. Еще двое – лицом к фотографу. Один курит, глядя на трупы. Другой смотрит чуть в сторону. Туда, где пятый – высокий светловолосый парень – прибивает к стене дома доску с надписью на трех языках.

Сам я в школе учил французский, потом вынужден был изучить еще и английский… Но из трех надписей понял только одну – по-русски. Кажется, еще одна из надписей была сделана по-немецки. Впрочем, не уверен. А надпись по-русски гласила: «Так партизаны карают предателей и фашистских приспешников».

Господи…

Я отложил эту фотографию. И почувствовал какое-то смутное беспокойство… Какой-то внутренний холодок… Очень неприятное ощущение! Странно – ведь убийство, запечатленное на этой фотографии, было совершено пятьдесят с лишком лет назад. А я сам только позавчера стоял над свежими трупами!

На следующей фотографии была изображена та же сцена, только фигуры вооруженных мужчин переменили позы, а тот высокий светловолосый парень, который прибивал доску к стене дома, теперь был пойман в анфас и смотрел прямо в объектив. Его угрюмое лицо показалось мне странно знакомым. Но в тот момент я еще не понял…

На третьей фотографии была изображена группа немецких офицеров. Фотография была четкой. Их снимали не украдкой, не с далекого расстояния – они явно позировали. И среди них был тот, светловолосый. Только – в фашистской форме, как и остальные. Офицеры улыбались, положив руки друг другу на плечи. И он тоже скалился в объектив. Именно скалился. Вряд ли это можно было бы назвать улыбкой. От его взгляда у меня мороз по коже прошел. Не хотел бы я с ним встретиться… Да и не встречусь. Повезло. Разминулись во времени. А если бы и успел встретиться… Он уже не был бы таким молодым. И может быть, его взгляд стал мягче? Хотя бы в те мгновения, когда он смотрел на свою внучку… Ведь она была так похожа на него! Несмотря на свои грузинские брови и грузинские косы.

Вот на этой фотографии я его сразу узнал. Хотя раньше видел одну-единственную карточку – ту, где он уже ветеран, увешанный медалями, а за шею его обнимает одиннадцатилетняя Софья!

На следующей фотографии – последней, четвертой – он был в той же немецкой форме, но лицо его было дано крупным планом. И он уже не улыбался. Большие, красивые, очень светлые глаза – глаза Софьи! – смотрели из-под фуражки с черепом на высокой тулье. Как там назвал его Сева Горовиц? «Этот фашист»… Действительно – этот фашист. Он мог бы играть у Спилберга в «Списке Шиндлера» роль Амона Гета безо всякого грима. И подошел бы куда лучше, чем изысканный англичанин Райф Файнс. Кстати, у Файнса – значительная примесь еврейской крови. По нему не видно, но если знать… То очень даже забавно смотреть, как он играет фанатика-фашиста. Убедительно играет! Но «этот фашист» был бы куда убедительнее…

У него взгляд человека, не ведающего ни жалости, ни простых человеческих слабостей, ни страстей. Взгляд полубога. Конечно, я знаю прекрасно, что он отнюдь не фашист, а даже наоборот… О чем свидетельствуют две первые фотографии… И форма эта, как бы органично она ни смотрелась на Артуре Модестовиче, – всего лишь маскарад. Наверняка он выполнял какое-нибудь задание партии, подпольщиков, партизан или еще черт знает кого… Софья расскажет мне. Если, конечно, она в курсе. Иначе – почему она отдала эти фотографии Севе, чтобы проверить, не являются ли они монтажом?

Я вытащил вторую фотографию – ту, где он стоит над трупами «фашистских приспешников», повернувшись лицом к неведомому фотографу. Положил их рядом – вторую и четвертую. Охватившее меня беспокойство все нарастало.

Его глаза…

Господи, как же они с Софьей похожи! И как похож их взгляд!

Неужели и она – из породы полубогов, не ведающих страха и сомнения, без жалости, без слабостей, без страсти?

Нет, нет, не может быть!

Та женщина, которая трепетала и плакала в моих объятиях…

Та женщина, которая ждет сейчас меня дома, чтобы покормить ужином…

Женщина, пестующая чужого ребенка…

Женщина, для которой чувство долга превыше всего, которая всегда и все доводит до конца, всегда и все делает хорошо!

Женщина, которая позавчера убила одиннадцать человек, руководствуясь только чувством гражданского долга!

А после… Переживала ли она содеянное? Кажется, у нее даже руки не дрожали… И ночами она не плачет. Это уж точно.

Бежать, бежать от нее…

Только – поздно теперь. Никуда я не убегу. Я люблю ее. И я уже не смогу быть с другой.

Я приблизил к глазам фотографию, на которой Артур Модестович Ванагас был изображен крупным планом.

Да, ему не повезло.

Причем дважды.

Единственная женщина, которая могла бы по-настоящему хорошо его понять и по-настоящему сильно полюбить, оказалась недоступна для него.