Текст книги "Явление зверя"

Автор книги: Елена Прокофьева

Соавторы: Татьяна Енина (Умнова)
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Часть 2 АНГЕЛЫ И БЕСЫ

Глава 6

Софья

Иногда мне кажется, что Элечка Рабинович – просто святая! Хотя, конечно, святые не бывают столь сладострастны, как она… Но вместе с тем, я не встречала ни одного человека с такой искренней, бескорыстной, постоянной готовностью прийти на помощь. Причем не только близким друзьям, а вообще – всем, кому ее помощь нужна и кому она в силах помочь.

Как только Элечка узнала о том, что Лешка жив, вернулся домой и вдобавок притащил с собой девушку, мальчика и девочку, она – поахав и поохав сколько полагается и даже слезу пустив от счастья по поводу его возвращения и от сочувствия к его инвалидности – тут же развила бешеную деятельность. И сделала все, о чем мы – остальные – просто не подумали. А именно: перетрясла свой шкаф на предмет одежды, которая ей была уже не очень нужна, затем перерыла Гришенькины вещи и отобрала среди них то, из чего он вырос, и то, что не часто надевает, затем сгоняла к Зое, взяла у нее кое-что из Верочкиных старых вещичек и со всем этим явилась к Рославлевым. Не забыв, впрочем, захватить множество баночек и сверточков со своими кулинарными шедеврами: ведь Леша после всех лишений так нуждается во вкусной и питательной еде! Элечкиными стараниями Леша был накормлен, а Лешина подруга Гуля и оба его юных спутника – одеты и приведены в божеский вид. Но если мальчика достаточно было просто помыть, подстричь и одеть в чистое, то над девочкой мы втроем – Элечка, Анюта и я – держали консилиум.

Девочка была в очень плохом состоянии. Вся в опрелостях, в потнице… Но это – полбеды. Братик сообщил, что ей уже два года. А выглядела она едва на полтора. Что же касается ее психического развития… Похоже, она отставала где-то втрое. Впрочем, возможно, причиной тому было, что в последнее время ее закармливали снотворными, говорят, нищие так делают, чтобы ребенок не кричал. Но не исключено также, что у нее был врожденный порок умственного развития – как результат материнской наркомании.

– Пока выводы делать рано. Надо провести детоксикацию, – постановила Элька.

– Ты что, серьезно? Ты возьмешься? А если она умрет? – испугалась Анюта.

– А мы проведем мягкую детоксикацию. Хороший уход, хорошая еда, молоко, соки, витамины.

– А если у нее диатез? – взвыла Анюта.

– Вот и узнаем!

– Я не умею обращаться с маленькими детьми! – Анюта чуть не плакала. И ее можно понять: столько событий в такой короткий срок, столько жизненных перемен… Тогда как она вообще никогда не была готова к каким бы то ни было переменам, пусть даже перемены были к лучшему – все равно не готова…

– Может, отдать ее Зойке? – задумалась Элечка. – Один или два ребенка – какая разница?!

– Разница есть, – вступила в разговор я. – Зойка устает на работе. Ее Верочка – существо вполне разумное, сама многое умеет, не капризничает. А эта девочка… Еще неизвестно, чего от нее ждать. Всякие сюрпризы могут быть. Вплоть до ломки. Наверное, мне нужно ее забрать… Но у меня сейчас такой плотный график! Время остается только на сон. Бросить сейчас пациентку я не имею права. И брать ребенка с собой я не могу.

– Это почему же? По-моему, если он согласился помочь Леше с побегом, то согласится и девочку у себя потерпеть, – мрачно заявила Аня.

– Нет, нет, это не выход. Мы не можем рисковать первым в Софьиной жизни романом! – замахала руками Элечка.

– Но если он ее любит, то он… – начала было Анюта.

Но Элечка ее перебила:

– Ты ничего не понимаешь! Он как посмотрит на ребенка, послушает ее вопли, увидит, как Софья мечется по хозяйству: от больной мамы к вопящему дитяте и обратно… так всякая романтика из отношений пропадет. Нет, даже обсуждать не будем. Наверное, придется мне ее взять. Родителей я в дом отдыха отправляю, а Гришенька потерпит.

– Тебе?! – хором спросили мы с Анютой.

Нет, право же, Элечка – святая! Полдня она работает в салоне красоты, полдня бегает по домам клиентов, да еще Гришеньку между делом перекидывает из школы – домой, из дома – в музыкальную школу, да еще продукты-стирка-уборка-готовка, проверка уроков, воспитательные беседы с сыном на тему плохого поведения в школе и во дворе…

– Возьму отпуск за свой счет! – с наигранной бравадой в голосе заявила Элечка.

– А жить ты на что будешь? – вздохнула Анюта.

– А с работы не вылетишь? – в один голос с ней спросила я. – Ты же говорила, что лимит отпусков исчерпан…

– Но что-то с ней делать надо?!

– Да что делать… У меня пусть остается, – вздохнула Анюта. – Я возьму отпуск за свой счет… Нет, не за свой! Я просто отпуск возьму! Мне отпуск давно полагается! А я все не брала и не брала…

И тут же, словно испугавшись собственной решимости, она вновь запричитала:

– Но я совершенно не умею обращаться с маленькими детьми! И потом, на что мы будем жить?! Тем более ведь теперь нас не трое, а… семеро!

– Деньгами я тебе помогу. У меня кое-что есть, – пообещала я.

– Я не уверена, что смогу тебе отдать, – погрустнела Анюта.

– Не заморачивайся, – отмахнулась я. – Это не в долг, а в качестве вклада… В наше общее дело.

Господи, да я счастлива была, что могу найти своим заработкам достойное применение! К тому же, несмотря на угрызения совести, я совершенно не имела моральных сил на то, чтобы взять к себе этого ребенка. Я вообще не очень люблю маленьких детей. Своих – наверняка буду обожать, а вот чужих… Я их всегда жалею. Но – не люблю. Не получится из меня всеобщей праматери – как из детолюбивой Элечки, готовой немедленно усыновить любого сопливого беспризорника.

– А я буду приходить и помогать с уходом! – обрадовалась Элечка. – И Зойку тоже призову, она у нас, в конце концов, специалист по детским болезням. Нечего ей в стороне отсиживаться. А от Софьи нам всем следует сейчас отстать. Пусть личную жизнь устраивает. Это длительный и серьезный процесс. В кои-то веки…

– Это совсем не то, что вы думаете, – покраснев, соврала я.

– Ага, ага! Может, еще скажешь, что ты с ним не спала? – инквизиторским тоном спросила Элька.

От ответа меня спас робкий стук в дверь. На пороге стоял мальчик Гоша. Как удивительно иной раз преображает человека одежда! Он казался почти хорошеньким, и личико у него было умное… Ничего общего с тем маленьким дикарем, городским Маугли, которого Костя тащил к машине.

– Если вы хотите забрать ее отсюда… То я не дам, – решительно заявил он.

– Мы не хотим… – начала было я.

Но Элечка, заговорив одновременно со мной, спросила:

– А почему?

Мальчик потупился, уставился на носки почти новых Гришенькиных ботинок, которые ему были несколько великоваты.

– Мама умерла… У Вички теперь – только я… А вы… Вы хорошие… Но чужие! – прошептал он.

– Твоя сестренка останется у меня. Ты не тревожься, – ласково сказала Анюта. – Но тетя Соня и тетя Эля – действительно очень хорошие. Им вполне можно доверять. А главное – они ведь врачи!

– Врачи! – как-то благоговейно произнес Гоша. – Врачи! Тогда вы сможете ее вылечить, да? И Лешу сможете вылечить? Ему протезы нужны… А Вику кормить пора. Я пойду на кухню, сготовлю… Можно?

– Я с тобой. Покажу тебе, как нашей плитой пользоваться и где что стоит. – Аня устремилась к дверям, видимо, решив ни за что не подпускать Гошу к запасам продуктов.

– Самостоятельный ребенок, – прокомментировала Элечка, быстро и решительно одевая Вику в Верочкины одежки. – А ты, пока Анютки нет, давай рассказывай, как там у тебя с Шереметьевым дела обстоят…

И я рассказала, в надежде на полезные советы, которые даст мне по ходу дела моя многоопытная подруга.

Надежды оправдались.

Хотя от ее полезных советов я краснела, как когда-то – в третьем классе, – когда стянула у Ники учебник по биологии и прочла там много нового и интересного про размножение млекопитающих.

Да, Элечка – человек уникальный. Она моментально нашла юриста – из числа ее многочисленных поклонников – и выяснила, что нужно для того, чтобы устроить судьбу Лешки и его подопечных. Потом позвонила мне и отчиталась о проделанной работе.

Оказалось, что сложнее всего будет с Лешкой. С Гулей – проще. Достаточно пойти в милицию и заявить, что она – беженка и потеряла паспорт. Если среди москвичей найдется кто-то, кто готов ее у себя прописать и взять на себя заботы, – проблем с восстановлением Гули в мире живых быть не должно. Другое дело – если ее ищут «хозяева», а милиция – коррумпирована… Что касается детей, то их легко усыновить. Правда, придется скрыть, что они – брат и сестра. Девочку надо объявить подкидышем. А мальчик должен сказать, что осиротел давно и с тех пор – беспризорный. Правда, нужна семейная пара, а лучше – две, чтобы усыновить и удочерить наших сироток. Одинокому человеку гораздо труднее заполучить себе ребенка! Проще родить своего, чем хлопотать об усыновлении.

Печаль в том, что на всю нашу дружную компанию супружеская пара была только одна: Зоя с Андреем. Конечно, если мы их попросим, они могут кого-нибудь из ребят официально усыновить. Но им и без того нелегко живется. Мы как-то старались оберегать Зою и, помогая ей по мере возможности, почти никогда не загружали ее нашими заботами, все решали втроем, между собой: Элька, Аня и я. Хоть Элька и мать-одиночка, хоть Анюта и сирота круглая, хоть я и потеряла самого дорогого человека, – но все равно нам всегда казалось, что Зое приходится тяжелее. Потому что работает она в госструктуре, а муж у нее – неудачник. И теперь нам очень не хотелось втягивать ее в эту историю. Достаточно с нее будет пожертвованных детских вещичек.

– Может, ты выйдешь за Шереметьева и вы их усыновите? – предложила Элька.

Она говорила об этом, как о некоем само собой разумеющемся действии, которое совершается быстро и просто! Я даже не нашлась, что ей ответить. Если сказать, что Костя не просил еще моей руки, – она же смеяться будет… Она всегда смеется над моей старомодностью.

Но, к счастью, Элька тут же позабыла о своем легкомысленном предложении и защебетала о чем-то другом – о комплексе витаминов, которые необходимы сейчас Гоше и Вике. Я слушала ее и думала: а ведь есть, наверное, на свете люди, которые удивились бы, посмотрев на нас. Которым и в голову бы не пришло взять на себя заботу о двоих сиротках, о чужих детях, случайно – на миг! – оказавшихся на пути… Наверное, проще было бы сдать их в приют. Но почему-то это не приходит в голову ни Анюте, ни Элечке, ни мне… По крайней мере, если бы все зависело только от меня, я бы, наверное, все-таки не смогла выбросить Гошу с Викой из своей жизни и позабыть о них. А ведь есть люди, которые могут! Для которых равнодушие и жестокость – норма жизни. Которые считают, что естественно быть жестокими, если жесток окружающий мир. Это – очень плохие люди. Но сами они считают себя просто нормальными. А таких, как мы, – блаженными… И что забавно: никто из нас даже не верит в Бога! Мы – все трое – агностики. Как и большая часть интеллигенции.

– Эй, Сонька, ты где?! – гаркнула мне прямо в ухо Элечка.

– Я здесь…

– Нет. Ты не здесь. Я тебя зову-зову, а ты все не отвечаешь… Заснула на телефоне?

– Нет. Я думала о том, какие мы все хорошие.

– Это мы-то хорошие? Насмешила…

– Хорошие. Особенно – ты. Заботимся о чужих детях.

– Ну, а что же еще мы теперь можем сделать? Выхода-то нет, кроме как о них заботиться.

– Выход есть… Можно было бы переложить заботу о них на государство.

– Надеюсь, ты не серьезно? Государство о себе-то позаботиться не может!

– Если бы мы не были хорошие, мы бы так и поступили.

– Ну, ладно, уговорила, хорошие… Так ты хоть послушай, что я говорю: мне удалось добыть якобы чудодейственную гомеопатическую мазь от потницы и прочих раздражений у младенцев, сегодня вечером поеду к Рославлевым, отвезу. Ты не заедешь?

– Нет, я же буду вечером сидеть с Надеждой Семеновной. Так что передавай привет.

– А денежки когда?

– Уже отдала Анюте. Ты смотри, при Лешке не проговорись, мы скрываем на всякий случай: вдруг обидится. Он раньше такой был… Гордый.

– По-моему, из него гордость за эти годы должны были выбить.

– Он стойкий. Как молодогвардеец. Из него не очень-то выбьешь… Так что ты не говори ничего.

– Кстати, кое-кто мог бы сказать, что мы так хорошо поступаем, потому что у нас есть деньги. Если бы денег не было – и не поступали бы…

– Если бы денег не было, мы бы действительно не смогли. Но большинство людей, имея деньги, только черствеют душой. В отличие от нас!

– Ой, что-то на спине зачесалось… Кажется, крылышки растут! – расхохоталась Элечка и тут же серьезно добавила: – Нужно Лешке инвалидную коляску купить. Хорошую.

– Дать денег? – уныло спросила я.

Свои закрома я уже выгребла, но, с другой стороны, я зарабатываю много – столько же, сколько и Элечка, – а трат у меня гораздо меньше, потому что нет детей, так что вполне естественным выглядело, что именно я должна сейчас оказать материальное вспомоществование… Но я отдала уже почти все, что оставалось от моих накоплений. Оставаться совсем без денег мне не хотелось. Слишком страшно это в наше время – остаться совсем без денег!

Словно почувствовав мое настроение, Элечка тут же добавила:

– Ну, да это – моя забота. И Зойкина. Она обещала по своим каналам добыть подержанную, но очень качественную, а я оплачу. И не спорь, ты и так много отдала на наше святое дело.

Чудодейственная мазь помогла, и страшные пятна на коже Вики вскоре исчезли. Но девочка оставалась все такой же заторможенной и ко всему безразличной. Она совсем не плакала. Даже если была мокрой или голодной. Когда ее кормили – покорно ела. Но как-то без аппетита, без удовольствия. А если Анюта сдвигала кормление на более поздний час, малышка никак не протестовала. Она совсем не реагировала на игрушки. Вика лежала в большом кресле, спешно переоборудованном под кроватку, и, если не спала, то просто тупо смотрела в потолок. Конечно, Анюте так было проще: Вика была – словно не настоящий ребенок, а макет ребенка. Но всем нам было тревожно: а что, если она так и не выправится? Одно дело – просто взять на себя заботу о чужом ребенке и вырастить его как своего. И другое дело – отдавать свои силы безнадежному инвалиду… Который к тому же не связан с тобою узами крови и любви.

Леша

Как-то очень быстро и легко наша жизнь вошла в нужное русло. Анька изо всех сил пыталась лечить Вику, Гуля полностью освободила бабушку от хлопот по хозяйству и плюс ко всему занималась с Гошкой, на полном серьезе готовя его к третьему классу, хотя я, признаться, сильно сомневался, что в этом году мальчишка сможет пойти в школу.

Сам я читал новые книжки по программированию, стеная и ужасаясь про себя, как же далеко вперед ушла любимая мною когда-то наука. В иные моменты мне казалось, что никогда уже не догнать улетевший вперед прогресс, но мне ничего не оставалось, как упорно ковылять за ним следом. Выхода у меня другого не было.

Если буду, как и раньше, программы писать, смогу хоть какие-то деньги зарабатывать. Анька сказала, что сейчас даже маленькие конторки все делопроизводство ведут на компьютере и платят хорошие деньги тем, кто подгоняет стандартные программы под их личные нужды.

Через пару дней после моего возвращения прилетела Элечка, совсем неузнаваемая, такая официальная, одетая в строгий темно-серый костюм, с волосами, собранными в скромный пучок, – увидел бы ее на улице, не узнал бы, – и кинулась меня обнимать, а потом воскликнула, что страшно торопится, потому что задержалась на работе и Гришенька ее заждался, поэтому чай пить она не будет, но обязательно придет и посидит с нами как-нибудь в другой раз, а сейчас забежала, чтобы отдать Гошке одежду своего сына и – от Зои – одежду для Вики.

Элечка поставила сумки, поцеловала Аньку, бабушку и упорхнула так быстро, что мы не успели опомниться.

А на следующий день, в воскресенье, как и было заведено все четыре года, бабушка, дед и Анька собрались на кладбище, на мою могилу…

– Теперь не на твою, – сказала бабушка. – Но ведь какой-то солдатик там похоронен и о его могилке надо заботиться.

Какой-то солдатик… Кто из троих, сгоревших в злосчастной БМПэшке? Игорь Воскобойников? Пашка Стрельцов? Или Генка Лазаренко? Теперь уже никто и никогда этого не узнает.

Любимая у чеченцев игрушка, под названием «шмель», предназначенная для уничтожения бронетехники, встречаясь с препятствием, мгновенно выпускает огненную струю толщиной с иголку, которая прожигает металл и создает внутри броневичка температуру градусов тысячи в три. В таком пекле боекомплект начинает взрываться, отрывая и откидывая метров на тридцать многотонные башни, разрывая в клочья экипаж, и тех, кому не посчастливилось сгореть в этой машине, опознать весьма проблематично, тем более что взрослый человек становится размером с грудного ребенка. То, что вместо четырех куколок из БМПэшки вытащили только три, не значило ровным счетом ничего, четвертую – просто не нашли. И какая разница, кто из них кто, небось не члены царской семьи.

Я старался не раздеваться при родственниках, мыться и переодеваться помогала мне Гуля, которая уже давно рассмотрела меня во всех подробностях. Конечно, я не смогу скрывать свои шрамы и ожоги всю жизнь, но пусть хотя бы пройдет какое-то время, все покроется пеплом и травой зарастет…

Так прошло несколько дней, и страх постепенно отпустил, я расслабился и успокоился. Понимал, что – нельзя, но ничего не мог с собой поделать.

Дом – это крепость. Маленькая крепость на втором этаже старого кирпичного дома, крепость, защищающая не камнем и не замками, а линялыми обоями и выцветшей фотографией родителей, пожелтевшей моделью «ТУ-154» с отвалившимся хвостом и огромным допотопным, компьютером на письменном столе, бабушкиными блинами, дедушкиными сигаретами «Беломор», Анькиными кремами и духами, тысячью родных мелочей, сопровождавших меня всю жизнь с самого рождения.

Этот дом – мое убежище. От всех врагов, от бед и несчастий, здесь я в безопасности всегда. Здесь в безопасности все, кого я люблю.

…А Гуля по вечерам стремглав удирала от меня в Анькину комнату, может быть, стеснялась оставаться со мной, а может быть, просто ей было противно. Дружить, помогать друг другу – это одно. Но в постель лечь с таким уродом…

В конце концов неопределенность наших с Гулей отношений начала мучить меня больше, чем какие-то опасности извне, я чувствовал, что все это не может продолжаться долго, что нам надо поговорить, но никак не получалось – все время народу полон дом, все время какие-то дела… дела… да и поди придумай, с чего начать!

Не о том я думал! Совсем не о том, о чем должен был! Расслабился, размяк… Я никогда себе не прощу того, что случилось потом, на десятый день моего пребывания дома.

Мне нет и не будет оправданий, я должен был все предвидеть, предусмотреть и просто не допустить, чтобы мы остались дома вчетвером и у бабушки кончилось лекарство.

Дед отправился на прогулку, Анька была на работе. А мы втроем столпились возле натужно кашляющей бабушки, хлопали глазами и не знали, что делать.

У бабушки астма была давно, сколько я себя помню, все мы к этому факту привыкли и никогда особенно не пугались, если вдруг бабушка начинала кашлять, потому что у нее всегда было лекарство – маленький чудодейственный ингалятор, с помощью которого дыхание восстанавливалось в считанные секунды.

У нас никогда не случалось такого, чтобы лекарство в ингаляторе заканчивалось! Никогда! Ни разу на моей памяти!

И вот – пожалуйста… За всеми этими волнениями и суетой и бабушка, и все мы напрочь забыли, что за ингалятором нужно следить.

На самом деле в сложившейся ситуации ничего, кроме как действительно принять Гошкино предложение, уже не оставалось… Я очень не хотел выпускать его на улицу. Какое-то шестое чувство яростно сопротивлялось этому, но пришлось его подавить. Бабушке становилось все хуже, и, даже если бы мы решились вызвать «скорую», не было никакой гарантии, что она успеет…

– Леш, ну давай я в аптеку сбегаю! Ну, в двух же шагах! Я быстро! Бегом! Никто меня не заметит! Да и не ищет меня никто! Никто не знает, что я с вами!

Аптека – в соседнем доме, ее из окна видно. Я осторожно отодвинул занавеску, огляделся по сторонам и не заметил никого подозрительного по всему периметру обзора… Нужно быть редкостно невезучим, чтобы напороться на знакомого в середине дня на достаточно тихой улочке, пробежав через нее туда и обратно.

Гошка действительно сбегал за лекарством за две минуты, прибежал запыхавшийся и довольный, с успехом выполнив возложенную на него миссию, а спустя полчаса, когда бабушке стало лучше и она задремала на диване, мы сидели с ним на кухне, ели суп, и у меня кусок не лез в горло.

– Гоша, вспомни, тебя точно никто не видел?

– Да точно, Леш…

– И ты никого не видел?

– А при чем тут?..

Сердце замерло и забилось сильнее. Никогда не стоит махать рукой на шестое чувство, которое голосит как сигнализация на автомобиле, даже если ты на сто процентов уверен, что тревога ложная!

– Кого ты видел?

– Леш… он меня не видел! Да и не узнал бы он меня в этой одежде и помытого!

– Кто?

– Коля Карандаш… Это просто старик, Леша. Побирушка. Мы и знакомы-то плохо… Да и вообще… Ну не видел он меня!

Гошка пытался меня убедить, а у самого в голосе совсем не было уверенности, и в глазах металась паника.

Так. Предчувствие меня не обмануло. Не зря ведь сразу же после Гошкиного ухода засела в сердце заноза и никакие доводы рассудка не помогли от нее избавиться, даже после того, как мальчишка благополучно вернулся и заявил, что все в порядке.

Вот вам, пожалуйста, – какой-то Коля Карандаш.

Может быть, он и правда не видел Гошку, может быть, не узнал, может быть, ему просто нет дела до того, кто такой Гошка и куда он бегал. Но заноза в сердце колет и колет…

– Леш… – Гошка хлюпнул носом, и глаза уже наливались слезами. – Ты правда думаешь, что…

– Ничего, Гошка, ничего, – проговорил я, глядя в тарелку с остывающим супом. – Не дрейфь, прорвемся.