Текст книги "Полководец"

Автор книги: Елена Хаецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Урок был наглядным – достаточно наглядным для того, чтобы проникнуть даже в душу лишенного интеллекта создания.

Гномы – благородное племя. Они не оставляют без наставления даже самых безмозглых и готовы ради высокой цели нравоучительства жертвовать собой.

На головах трое избранных держали массивные золотые подносы.

Еще один важный урок! Ибо как бы ни была велика тяжесть ноши, ни один из несущих ее не сгибал шеи.

А на подносах лежали предметы, отобранные тщательно и с глубоким смыслом. В осознании этого отбора и заключалось первое испытание.

– Внимайте, лишенные интеллекта! – провозгласил Дробитель, поворачиваясь к пленникам. – Ради вас лучшие умы великого и свободного народа потрудились и из бесконечного многообразия вещей извлекли три вещи. Вас трое, и вещей тоже три, однако в этом не следует искать символизма. Ибо если бы вас было четверо, или пятеро, или шестеро, или, упаси нас от этого небо, семеро, а то и десятеро, ну или, скажем, сто, – предметов все равно осталось бы ровно три. Такова традиция, потому что не в наших правилах брать десять там, где можно взять три. И не в наших правилах брать пятнадцать там, где можно взять три. И не в наших правилах брать тридцать пять там, где можно взять три. Итак, мы могли взять три, и мы взяли три, и эти три вещи – перед вами.

При последних словах Дробитель сделал знак, высоко взмахнув руками, и три золотых блюда опустились на пол перед пленниками. Зрители вытянули шеи, боясь упустить малейшую подробность.

Дробитель указал пальцем на Фихана:

– Отвечай! Одна из вещей здесь является лишней. Какая?

Фихан молча посмотрел на Дробителя, пытаясь угадать – чего же тот добивается. Какого ответа ожидает гном? Но Дробитель поджал губы и опустил веки. Он был непроницаем для любых догадок и предположений.

Фихан перевел взгляд на три предмета. Это были: кинжал, молот и скалка.

После короткого раздумья Фихан указал на скалку.

– Почему? – тотчас спросил Дробитель.

– Кинжал и молот по форме сопоставимы с фигурой креста, – сказал Фихан. – Скалка – нет.

Он прикусил губу, когда услышал, как по рядам гномов пробежало насмешливое шушуканье. Один или два зрителя даже подмигнули Фихану, а ближайший к нему гном в первом ряду, с ярко-оранжевыми волосами и темно-синей бородой, похлопал себя ладонью по голове, весело намекая пленнику на его явную умственную неполноценность.

Вторым испытуемым был Евтихий. Он безмолвно показал пальцем на скалку.

– Почему? – опять спросил Дробитель.

Стало очень тихо. Все затаили дыхание и пристально уставились на бедного Евтихия. Сперва ему стало жарко, а потом, сразу, – очень холодно. Показалось, кстати, что в пещере, кроме него и трех предметов, ничего больше нет. Ничего и никого. А под конец как будто исчез и сам Евтихий.

Издалека донесся чужой, спотыкающийся голос:

– Она не содержит в себе железных деталей. Она целиком и полностью деревянная. Вот.

Громовой хохот сотряс своды пещеры. Гномы смеялись так, что у многих слезы запрыгали по щекам, теряясь в бородах. Даже Дробитель слегка улыбнулся.

Геврон сказала:

– Слушайте, ноги болят. Я сяду, хорошо?

И уселась на полу, не дожидаясь разрешения.

Дробитель не счел необходимым добиваться от нее послушания: соблюсти порядок при проведении церемонии было куда важнее. А препирательство по ходу процедуры стало бы куда более серьезным нарушением, нежели развязная поза испытуемой.

Поэтому Дробитель просто дотронулся до плеча Геврон и кивнул ей на три предмета.

– Ну, скалка! – произнесла она с недовольным видом. – Вам ведь уже два раза сказали. Что еще?

– Почему скалка? – Дробитель продемонстрировал величайшее терпение, и гномы оценили это, загудев одобрительно.

– Слушайте, вы надоели! – закричала Геврон. – Хотите нас скормить ящеру – валяйте, только делайте это откровенно, а не по закону.

– Мы не знаем, как это делается в других местах, – сдержанно отозвался Дробитель, – но среди гномов все происходит исключительно согласно действующего законодательства. Мы не желаем иметь ничего общего с миром, где процветают ложь, обман, предательство, хитрости и другие изворотливости.

– Ясно, – проворчала Геврон. – Ну так что вам от меня надо?

– По какой причине ты решила, что скалка – лишний здесь предмет?

– Фихан так сказал, а Фихан умный, – буркнула Геврон.

– У тебя есть свои собственные соображения?

– Евтихий тоже так считает. Мы с ним – оба дураки, поэтому слушаем Фихана. Фихан еще ни разу не ошибся, хоть он и остроухий. Он даже когда в жабу превращался, оставался умным, только слабел.

– Есть причина, по которой ты предпочитаешь изъять из круга трех предметов скалку?

– Ну, это бабья штуковина, скалка, – ответила Геврон недовольно. – И мне бы она пригодилась. А такой тяжеленный молот и нож мне не нужны. Мужские вещи. Был бы кинжальчик полегче и потоньше – тогда, может быть, я бы его и захотела. А так мне все это совершенно без надобности.

Сделалось совсем тихо. В пещерах тишина чуткая, живая: у нее тысячи разных оттенков. Она уже бывала здесь и выжидательной, и насмешливой, и сердитой. Сейчас она стала одобрительной.

Рептилия стукнула хвостом по полу и заскребла когтями.

– Попытка умничать есть верный признак отсутствия интеллекта, – молвил Дробитель, указывая плавным жестом в сторону эльфа и Евтихия. – Что до женщины, то она проявила недюжинный ум, здравомыслие и простоту. Итак, женщина-человек, ты признана обладателем интеллекта первой степени. Твои безмозглые собратья пока что отстают на одно очко.

Он помолчал, чтобы зрители и пленники впитали в себя эту информацию и насладились ею в полной мере. Затем хлопнул в ладоши:

– Два!

Очевидно, те, кто подготовили второе испытание, уже стояли наготове возле входа в пещеру, потому что сразу же после выкрика «два!» раздался длинный гнусавый вой трубы, и в пещеру вошел очень низенький гном. Он толкал перед собой двухколесную тележку, на которой лежала гигантская труба. Остановившись перед Дробителем, гном опять наклонился к трубе. Щеки у него покраснели и страшно раздулись, редкая бородка встопорщилась, глаза выпучились. Оглушительный звук заполнил все пространство пещеры, выращенные из кристаллов цветы задрожали и отозвались тонким пением.

Наконец у маленького гнома закончился воздух в легких, и он с облегчением отвалился от трубы.

Вибрации медного звука еще не улеглись, когда четверо гномов в золотых доспехах внесли в пещеру паланкин. На паланкине стоял огромный сосуд причудливой формы, а из горлышка торчала гномья голова.

Голова эта была весьма красна, увенчанная копной красных же волос, поверх которых был нахлобучен медный колпак, по форме в точности повторяющий сосуд, только в десяток раз меньше.

Широко раздувая ноздри, голова прокричала:

– Сказание о Братьях!

Гномы пошебуршились, устраиваясь поудобнее, и голова, выждав, пока установится тишина – на сей раз почтительная, – принялась орать:

– Внимайте! Тупоголовые кретины! Сказанию о Братьях! Великому! – Он гулко вздохнул и вдруг испустил отчаянный вопль: – А-а-а!

Евтихий содрогнулся. Его пробрало, кажется, до самого нутра. Ящерица в своем загоне затихла – испугалась.

– Так кричала мать близнецов, когда они родились на свет! – сообщила голова. – Но мать не играет никакой роли. Покричала и довольно! Прочь, глупая женщина! Родила детей и отстань от них! А-а-а! Обидно ей.

Он помолчал. Слышно было, как он чешется в кувшине.

– Старший брат! – Рассказ возобновился так неожиданно, что Евтихий подскочил. – Старший брат-близнец! Умен! Красив! Никого не слушал! Любил женщин! Ну и дела-а! – напевно прокричал сказитель и снова умолк.

Его борода высунулась из кувшина и воинственно уставилась на слушателей.

– Младший брат! – пропел сказитель. – О-о-о! Беда-а-а! И некрасив, и глуп, и неталантлив, но так хитер, так хитер, что беда-а!.. И женщины его не любили, но он их воровал, и делал с ними, что хотел, и растлевал их, и им это нравилось. Глупые бабы. Беда!

Он опять помолчал и пожевал губами. Протяжно, словно вызывая кого-то издалека, сказитель опять повторил:

– Глупые бабы! Но им это нравилось. Глупые!

Геврон вдруг поняла, что среди слушателей нет ни одной женщины. Ни единой женщины-гномки! Трудно объяснить, почему, но она испытала облегчение. С мужчинами ей всегда было проще.

– И вот выросли братья! – верещал сказитель. – Выросли и задумали поделить между собой весь мир! А мир состоит из верха и низа, и любой дурак это видит, потому что низ – внизу, а верх – вверху! Так? Так?! Так, я вас спрашиваю?! – надсаживался сказитель, подпрыгивая в своем кувшине.

– Так! Так! – загудели гномы и закивали бородами.

И Геврон на всякий случай тихонечко прибавила:

– Так.

А Евтихий вдруг понял, что изо всех сил сжимает кулаки и впивается ногтями себе в ладони. Он боялся. Он слишком хорошо знал, что скрыть свой страх не может – ни от самого себя, ни от других. Все видят, как боится Евтихий. Ну и пусть. Он глубоко вздохнул и разжал кулаки. Что будет, то и будет.

Искоса он посмотрел на светлое лицо Фихана, но плохо его разглядел в рассеянном пестром свете пещеры. Так, бледное пятно. Никакого облегчения.

– И мы всегда имеем возможность убедиться в том, что верх – вверху, а низ – внизу, так? – продолжал сказитель под общее поддакивание. – И одни камни растут сверху вниз, а другие – снизу вверх, но они никогда не встретятся, потому что братья разделены, и всегда были разделены, даже в материнской утробе. И особенно они стали разделены после рождения. А уж когда подросли, то вообще разделились! И сказал младший брат: «Эй, старший!» Так сказал младший из близнецов, нахал из нахалов, и женщина ластилась к его боку! «Эй, старший!»

Гномы хором повторили:

– Эй, старший! – и притом несколько раз.

– «Давай играть в игру, – продолжал хитрец. – Мы бросим с тобой две палочки, вот эти палочки, – и он подобрал с земли две палочки и показал их старшему брату, – и кто из нас двоих выбросит больше палочек, тому и достанется прекрасный верхний мир, и горы, и Калимегдан, где можно построить белые башни, и вообще все, что накрыто небом, и облаками, и тучами, и солнцем. А кто выбросит меньше палочек, тот будет владеть подземным миром, и всем, что внизу, и всем, что будет ниже самого глубокого низа, и тоннелями Кохаги, которых еще нет, но которые будут, и всеми, кто еще не родился, но непременно родится, достигнет зрелости и провалится в тоннели Кохаги, и далее не будет знать о том, что ими кто-то владеет. Все это достанется тому, кто проиграет в нашу игру. И еще он будет владеть недрами, и драгоценными камнями, и полезными ископаемыми, и всем, что будет выкопано, и всем, что накрыто каменным сводом».

– «Эй, старший, давай сыграем в игру…» – вразлад загудели гномы, повторяя, каждый, как запомнил, длинную речь меньшого брата.

Геврон тоже проборматывала отдельные слова:

– Провалились в тоннели Кохаги… Драгоценности и побрякушки… откопать их и владеть ими… и еще всяким золотом и деньгами из золота…

Наконец все выговорились до конца и замолкли, взирая на сказителя.

И он провозгласил:

– Они сыграли! И бросил две палочки старший брат-близнец! И выпали ему две палочки! И бросил палочки младший брат-близнец! И выпали ему три палочки! И сказал младший: «Я выиграл и буду владеть Калимегданом!» И стал Калимегдан обителью лжецов, самозванцев, гнусных Мастеров, неумех и нерях, и злодеев! И ничего путного не создали они, потому что мошенники! И предок их мошенник! И основатель их царства – мошенник! И муж их жен – мошенник! И жены их – мошенники! И все у них – мошенническое! Вот что такое Калимегдан и вот как он был заложен на вершинах гор, накрытых небом!

– У! У! У! – закричали гномы и принялись хлопать ладонями по земле.

А потом Дробитель щелкнул пальцами и призвал их к тишине, потому что не время выражать враждебность к Калимегдану – для того существуют особые празднества, именуемые Днями Ненависти и Презрения.

Наконец все успокоились и перевели дыхание. Видно было, что слушатели чрезвычайно взволнованы рассказом.

Дробитель хлопнул в ладоши. Ящерица отозвалась скрежетом когтей по камню. Слышно было еще, как служители тычут в нее палками и умоляют успокоиться.

– Итак, – провозгласил Дробитель, – испытуемые, вы слышали рассказ о том, как были заложены и окультурены подземный и наземный миры. Есть ли у вас вопросы? Задавайте свои вопросы без боязни, чтобы мы могли по достоинству оценить наличие либо отсутствие у вас какого-либо интеллекта.

Фихан быстро глянул на Евтихия, вздохнул и спросил:

– Как возможно, чтобы один из близнецов был старшим братом, а второй – младшим?

Дробитель так и застыл с раскрытым ртом. Некоторое время гномы только тем и занимались, что безмолвно разевали рты и обменивались изумленными взорами, а затем они дружно рассмеялись.

Сказитель подпрыгивал в кувшине, то и дело стукаясь подбородком о край, и вопил громче всех:

– Ха! Ха! Близнецы! Один родился раньше, а второй позже! Ты, безмозглый эльф! Тупица из тупиц! Ящерицу стошнит, если она откусит от тебя хоть кусочек! Ха! Старший брат родился раньше. И когда он родился, все силы, и духи, и боги, и демоны, и бесплотные создания, и мощные незримые существа, и даже пустые бабьи суеверия повыползали из своих нор, убежищ, укрытий, щелей, дырок и обиталищ и наделили младенца всем хорошим, что только сумели отыскать, украсть или придумать. Они дали ему невысокий рост, широкие плечи, кудрявую бороду, благородные залысины, мясистые ноздри, чтобы в случае голода он мог бы их отрезать и сварить в бульоне, и еще основательный ум, пристрастие к законам, благородный нрав, честность, желание трудиться и умение все на свете обращать себе на пользу. Все эти дары они вручили старшему брату, когда он оставил лоно глупой женщины – своей матери! Но известно ведь, что у благородных существ, наделенных интеллектом, крайне редко рождается двойня, вот никто из дарителей и не подозревал о том, что есть еще и второй. Второй брат, младший. И когда этот младший тоже решил выбраться на поверхность, все были крайне удивлены, а больше всех – их глупая мать. А-а-а! – отчаянно завопил сказитель. – Вот так она сказала, когда увидела второго. А-а-а! Но было уже поздно, младший брат также родился и захотел тех же даров, что достались старшему. Ан даров-то и не осталось! Тут младенец ка-ак закричит! А-а-а! И-и-и! И мать тоже надсаживается: а-а-а! Вот так они орали, и вопили, и верещали на пару, и у всех заложило уши. И тогда младшему брату всучили все те дары, что еще оставались в запасе: хитрость, подлость, коварство, высокий рост, тощие плечи, ловкие пальцы, кривую рожу, хрящеватый нос, колючий подбородок, вороватые глаза, один из которых смотрит прямо, а второй шарит по сторонам. Все это получил младший брат-близнец, пока старший сосал материнскую грудь и ни о чем даже не подозревал.

– Ты получил ответ на свой глупый вопрос, глупый эльф, – провозгласил Дробитель. На его физиономии появилось выражение глубочайшего презрения, и Фихан понял, что опять провалил испытание.

Евтихий тоже догадался об этом. Он весь сжался, предчувствуя, что сейчас и ему предстоит публично опозориться перед целым собранием. От ужаса он клацнул зубами и прикусил язык. Больно!

Дробитель между тем уже указывал на него пальцем.

– Ты. Задавай вопросы.

– Ну… – промямлил Евтихий. – Я не понял, как вышло, что младший брат обыграл старшего. И что это за игра такая – бросать две палочки? Как можно выиграть, если заранее знать, что палочек – всего две? И как получилось, что у младшего оказалось целых три палочки?

Гномы разразились рукоплесканиями.

Сперва Евтихий подумал, что сумел задать правильный вопрос и что слушатели выражают свое восхищение его умом и догадливостью. Но потом до него постепенно начало доходить нечто прямо противоположное. Их изумляла его глупость.

– Младший брат жульничал! – закричал сказитель. – Он ведь получил в дар хитрость! Он нарочно предложил игру, в которой, вроде бы, невозможно ни выиграть, ни проиграть, а сам спрятал третью палочку в ладони! Заранее спрятал, понял ты? Вот как он поступил! И вот почему в Калимегдане все – жулики!

Евтихий молча опустил голову. Ему ничего так не хотелось, как оказаться очень далеко отсюда. Но только не в золотом замке, прибавил он. Где угодно, только не там. В душе он сильно надеялся на то, что у гномов, как бы они ни провозглашали свою полную власть над подземными мирами, все-таки нет возможности отправить пленников обратно в тоннели Кохаги.

Когда настал черед Геврон, она спросила:

– А почему ваш сказитель сидит в кувшине?

Дробитель выразительно крякнул, а сказитель произнес:

– На этот вопрос ни у кого не найдется внятного ответа.

И долгий гнусавый звук трубы поставил точку во втором испытании пленников.

* * *

Усталость и нервное напряжение делали свое дело; возможно, кстати, сказались и издержки трансформации – не всякий день из могучего клыкастого существа человек превращается в обыкновенного парня двадцати шести лет, среднего сложения, не слишком высокого, не слишком здорового… В общем, в образчик тривиальности.

Евтихий почувствовал, что теряет силы. Что еще немного – и он просто растянется на полу. И сколько бы ни пинали его, сколько бы ни бранили, ни стыдили, ни били палками – он даже не пошевелится. Хорошо эльфу: из слабого он стал сильным.

А вот с Евтихием произошло нечто прямо противоположное.

Он закрыл глаза, стараясь отвлечься, и вдруг увидел перед собой Деяниру. Так ясно и отчетливо он ее увидел, словно заснул и погрузился в ослепительный сон.

Девушка стояла перед домом, на фасаде которого была нарисована забавная танцующая козочка, и медленно произносила его имя. «Евтихий». Наверное, он улыбнулся. Во всяком случае, именно так тепло и весело становится на душе, когда улыбаешься. Он вспомнил, как осторожно прикасался к тонкой (будем честны – костлявой) талии, и тепло влилось в его ладони. Она морщила белый лобик над светлыми бровями. Остренький подбородочек, обтянутый повязкой, придавал ее бесцветному личику выражение непреклонности. Евтихия это умиляло и забавляло, потому что он знал, какая она на самом деле.

«Милая. Деянира. Моя госпожа».

В видении Евтихия Деянира вздрогнула всем телом, обернулась, стиснула пальцы и проговорила сама с собой:

«Евтихий. Боже, как я могла забыть парня, которого любила?»

А потом, без тени сомнения, позвала его вновь:

«Евтихий».

Ключ к человеку – его имя. Евтихий снова улыбнулся и открыл глаза. Он больше не боялся. Он опять стал Деянириным – то есть собой.

– …Мы могли бы принести и десять блюд, но не в наших правилах нести десять блюд, когда можно принести три. И мы могли бы принести и двадцать три различных блюда, но не в наших правилах нести двадцать три различных блюда, когда мы можем принести три, – вещал Дробитель.

Суть третьего и последнего испытания заключалась в том, что пленники должны были выбрать и съесть одно из трех блюд гномской кухни. Пробовать запрещалось, нюхать тоже. Для того, чтобы пленники не нарушили запрет и все-таки не понюхали, им обвязали носы тряпочками, пропитанными каким-то пахучим раствором.

Фихан протянул руку к одной из плошек, помедлил, затем взял вторую и медленно начал есть. Евтихий схватил ту, от которой отказался Фихан; что до Геврон, то она просто забрала оставшееся.

Как ни странно, еда оказалась сытной и вкусной. Никаких каверз, вроде запеченных червей, глиняных пирожков пли соломы в супе не наблюдалось. Несколько неприглядный вид придавало пище то обстоятельство, что она вся была мелко нарезана или даже перемолота: крупа, мясо, какие-то коренья, приправы, так что на блюдах лежала кашица неопределенного цвета.

Когда пленники насытились и отставили пустые блюда, им позволили снять с носов повязки.

Наступал кульминационный момент всего разбирательства – оглашение результатов экспертизы. Торжественность была немного умалена тем, что кхачковяр так и не явился; но Дробитель с успехом заменял его. По правде говоря, никто из ныне живущих не умеет так громко и важно изрекать фразы, вроде: «Испытуемые провалились!» Или: «Глупость испытуемых вопиет!» Или даже: «Поскольку мы не мучаем бессловесных, ящерица не будет накормлена испытуемыми!»

– …кроме Геврон! – Дробитель простер руку, указуя на женщину. Он не счел возможным просто тыкать пальцем в существо, наделенное несомненным интеллектом, как поступал по отношению к ее безмозглым сотоварищам. – Эта девица обладает разумом. К ней могут быть применены пытки по всем нашим законам!

Гномы заревели, затопали ногами и забили в ладоши. Некоторые хлопали по голове себя или соседа, и возле десятка плешивцев возникла настоящая суматоха – каждому хотелось дотянуться до звонкой лысины и хотя бы раз приложиться ладонью.

Перекрывая гвалт, Дробитель продолжал:

– Итак, Геврон, ты признана дееспособной и интеллектуально полноценной. Ты получаешь право ходатайствовать о предоставлении тебе гномского гражданства. Желаешь ты этого?

– Да! – закричала Геврон. – Да, желаю! Желаю! Миленький!

Она бросилась к Дробителю и обхватила его за шею.

– И я могу жить здесь? Не возвращаться в деревню? Не быть стряпухой? Не прислуживать старому пню?

– Ни один пень не будет обслужен тобой, – важно произнес Дробитель.

Геврон метнула на Евтихия с Фиханом ликующий взгляд, а Евтихий вдруг снова увидел то, что пригрезилось ему сразу после выхода из тоннеля: комнатку с низким каменным потолком, стол с едой, постаревшую Геврон и их с Фиханом, у нее в гостях. И снова ощущение покоя, счастья, а главное – правильности всего происходящего – охватило Евтихия.

Он больше не испытывал страха.

Общие восторги по поводу решения Геврон, особы, наделенной недюжинным умом и прочими достоинствами, долго не могли еще улечься. Но в конце концов Дробитель поднял сжатую в кулак руку, приказывая согражданам угомониться и выслушать последнюю часть приговора.

– Испытание едой было последним. Как вы могли убедиться, оно не таило в себе никакого подвоха, потому что мы, гномы, никогда не шутим с едой. Нам это не свойственно. Это фундаментальный обычай нашего народа. Кто подсыплет железную стружку в кашу собрата – да будет казнен. Единственный случай применения смертной казни. И он ни разу не был применен.

– Она, – сказал Фихан. И пояснил: – Смертная казнь.

– Он, – возразил Дробитель, сердито хмурясь в сторону Фихана. – Случай.

В Фихана полетели рукавицы, пуговицы и пряжки.

– Эй, ты! Безмозглый! Заткнись!

Фихан получил пуговицей в глаз, охнул и замолчал, приложив ладонь к веку.

– Испытание едой показало вас во всей красе и поставило точку в наших наблюдениях за вами! – сказал Дробитель. (Пуговицы и рукавицы все еще летели в Фихана, а заодно перепадало и Евтихию). – Воображающий себя умником эльф выбирал – хотя любой выбор был равноценен. Завистник и дурак человек-мужчина схватил то, что отверг эльф. И только женщина спокойно дождалась, пока ей не оставят выбора, и тем самым сохранила свой душевный мир. Поэтому Геврон получает гражданство и становится полноправной гномкой, к которой – если она подсыплет железную стружку в кашу соседа – будет применена смертная казнь. А вы двое признаны бессловесными и потому ваша судьба нас больше не интересует.

Фихан и Евтихий медлили, не зная, как им теперь поступать. Гномы вообще перестали обращать на них внимание. Они толпились возле Геврон, что-то наперебой ей рассказывали, а она смеялась и охотно хлопала их по плечам. Наконец Фихан сказал своему другу:

– По-моему, если мы сейчас уйдем, никто не заметит.

Так они и поступили. И даже не простились с Геврон.