Текст книги "Полководец"

Автор книги: Елена Хаецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Глава шестая

Евтихий остановился у высохшего русла реки Маргэн. Когда-то, давным-давно, во времена великой вражды Таваци и Гампилов, Маргэн протекала под самыми стенами города и несколько месяцев в году была судоходной. По этой реке приплывали в город торговые суда, а иногда случались пиратские набеги.

Теперь от былого великолепия остался лишь широкий овраг, на дне которого росли кусты. Город виден был отсюда, как игрушечка: башенки, лесенки, зубчики стены. У Евтихия перехватило горло. Он сел на край оврага, чтобы перевести дыхание и вообще успокоиться. Хотя, наверное, следовало бы, напротив, поволноваться всласть и получить удовольствие от сильного чувства. Просто он к такому еще не привык.

Впервые в жизни Евтихий возвращался куда-то, где его ждали. Родная деревня – не в счет; ее он никогда не покидал на достаточно долгий срок, чтобы там успели по нему соскучиться. Да и кто бы? Родители? Они не были склонны к эмоциям. Что такого, если сын отсутствует пару дней? Когда Евтихий возвращался в родительский дом – с сенокоса или с рыбалки – отец только кивал ему, а мать буднично звала пообедать. Евтихий и сам не воспринимал эти отлучки как нечто существенное, такое, на что следовало бы обратить внимание.

А вот в Гоэбихоне живет женщина, которая при виде него вся вспыхнет от радости. «Евтихий!» – скажет она, и собственное имя покажется ему ключом к прекрасному миру, где полным-полно сундуков, и каждый набит счастьем доверху и с горкой.

– Женщина – существо волшебное, – сказал Евтихию Фихан, когда приятели прощались у последнего перекрестка: Фихан отправлялся далеко на север, в эльфийские леса, а Евтихий только к одной цели рвался, в Гоэбихон, к Деянире. – Сдается мне, неспроста наши хозяева-гномы признали Геврон существом разумным, а нам с тобой в этой привилегии отказали…

– Я ничего во всем этом не понял, – признался Евтихий.

За время их путешествия они заговорили на эту тему впервые: до того Фихан что-то обдумывал, а Евтихий попросту стеснялся.

Что обсуждать-то!

Полный провал да стыдобы – две лоханки. И толпа народу в свидетелях. Как они смеялись! Как потешались над дураками! У Евтихия мороз бежал по коже, когда он вспоминал хохот гномов в той пещере. Хорошо еще, что кхачковяра не было – кем бы он ни являлся. Кхачковяр, наверное, вообще мокрое место бы от них оставил.

– Чего же ты не понял? – спросил Фихан, улыбаясь.

– Положим, я на испытании все говорил неправильно, – объяснил Евтихий. – Я – деревенский, а остаток ума мне отшибли тролли. Но ты!.. Как они ухитрились признать глупым тебя? Ведь ты всегда правильно разгадывал происходящее…

– Гномская загадка оказалась самой трудной из всех, – признал Фихан. – И поначалу я и вправду здорово был задет. Но знаешь, что я теперь думаю? Я думаю, что для гномов моя способность разбираться в вещах и событиях не имеет ровным счетом никакой цены. Я просто анализировал и оценивал действительность. А вот Геврон, как и всякая настоящая женщина, – это сама действительность… Им не требовался некто, кто выносит суждения, пусть и безошибочные; они ценят лишь тех, кто сам представляет собой объект суждений.

Евтихий мало что понял из объяснений эльфа. Фихан и происшествию с гномами нашел приемлемое толкование. Вот и хорошо.

Евтихий окончательно успокоился на сей счет.

Друзья простились без лишних слов.

Фихан, как и любой эльф, не давал себе труда беспокоиться о будущем. В долгой эльфийской жизни не бывает вечных разлук. По крайней мере, так считают сами эльфы.

Что до Евтихия, то он не сомневался в истинности своего видения: через много-много лет их ждет вечер в зажиточном и благополучном доме у постаревшей Геврон. Этот вечер твердо был обещан Евтихию. Что бы ни предстояло им в ближайшем и более отдаленном будущем, они все-таки проживут эти годы и сойдутся вновь под одной крышей, и будут есть и пить за одним столом и предаваться воспоминаниям.

И еще Евтихий подумал о том, что начиная с этого перекрестка общие воспоминания у них заканчиваются. Что ж, это сделает их встречу еще более увлекательной. И Евтихий непременно расскажет своим друзьям о том, как вернулся в Гоэбихон к своей возлюбленной и как был с ней счастлив.

Он улыбался.

То, о чем он будет рассказывать, еще не случилось, а он думал о будущем как о давно прошедшем – уверенно и с любовью.

Сейчас гоэбихонские обычаи не казались ему такими уж странными. Вход в город был открыт любому, но выйти оттуда можно было лишь заплатив пошлину – или прорвавшись с боем. А в самом Гоэбихоне – ни одного постоялого двора, ни одного угла, где чужак мог бы преклонить голову. Поэтому-то там и не бывает посторонних, лишних людей, людей, которым никто не рад, которых не ждут.

Он еще раз вздохнул, поднялся и пошел в город.

* * *

Деянира молча смотрела на оборванца, переминавшегося на пороге с ноги на ногу. Он постучал в дверь так уверенно, такой твердой рукой, что Деянира, спускаясь, чтобы открыть, ни мгновения не сомневалась: явился посланный от хранителя устава Тиокана, или кто-нибудь из знакомых подмастерьев с приглашением на очередную традиционную пирушку, или же человек от заказчика. В общем, кто-то по делу.

А тут… вот такое.

В первый миг Деянира даже отпрянула, увидев молодого мужчину в дурно пошитой и исключительно грязной одежде. Вообще весь облик чужака был весьма отвратительным. Если и имелось на этом свете что-то, что вызывало бы у Деяниры искреннюю ненависть, так это сальные волосы, приклеенные к черепу.

Кожа незнакомца потемнела, как будто он долго голодал, ногти слоились и были забиты грязью. И при том он нагло улыбался! Не от довольства жизнью, понятное дело, – нет, его мерзкая ухмылка была адресована лично ей, Деянире. Как будто он ожидал, что сейчас она взвизгнет от радости и повиснет на его черной шее. Наверное, в той выгребной яме, откуда он вылез, его внешний вид считался приемлемым и даже привлекательным, иначе откуда бы такая самоуверенность?

Деянира машинально провела ладонями по своему платью. Безупречно чистое полотно юбки, белоснежная рубашка с тонкими манжетами. Находясь в доме, она не носила чепца, но ее прическа, как она знала, была в идеальном состоянии: волосок к волоску, аккуратнейшая в мире косичка, широкая, собственноручно вытканная Деянирой узорная лента на лбу. Миссис Накрахмаленные Юбки, миссис Зашнурованный Корсаж, миссис Когда Бы Вы Ни Зашли, Я Всегда Буду На Высоте.

– Что тебе нужно, милейший? – осведомилась Деянира.

Его глаза расширились от удивления, потом сощурились.

Совершенно очевидно, что зрение у него плохое, и сейчас он силится разглядеть ее. Что ж, возможно, он просто ошибся дверью. Деянира заранее поместила на лицо снисходительную усмешку. «С кем не бывает, – говорила эта усмешка. – Я не сержусь. Погоди, вот тебе монетка. Она тебе пригодится для того, чтобы заплатить пошлину на выходе. Удачи тебе, бедняжка, и никогда сюда больше не возвращайся».

И тут произошло нечто непредвиденное.

– Госпожа Деянира? – тихо спросил он. – Госпожа подмастерье? Член гильдии гобеленщиков? Это ведь вы?

Девушка прикусила губу. Она опустила голову, рассматривая подол своей Безупречной Юбки, потом вскинула взгляд на незнакомца и опять увидела его лицо.

Определенно, он знал ее. Он обращался именно к ней. И в Гоэбихон явился, рассчитывая жить на ее попечении, в ее доме. То есть, в доме господина Дахатана, но это не имеет большого значения.

Откуда-то он знал ее, но она абсолютно его не помнила!

– Госпожа Деянира? – повторил он и, сильно наклонившись вперед, протянул к ней руки.

Ей знаком был этот жест изъявления покорности. Так принято у троллей. Ей рассказывал об этом ее пропавший парень… Евтихий, кажется, или Этиго… Сейчас она не была уверена в имени. Долгое время он был их пленником. Жил рядом с троллями. Странно, что Деянира совсем не помнила, как он выглядит.

– Госпожа Деянира, – повторил он, – это же я, Евтихий.

Точно, Евтихий. Так его звали! Не Этиго. Этиго – тролльское имя, а Евтихий – человек.

– Выпрямись, – приказала она. – Я хочу еще раз тебя рассмотреть.

Он послушно поднял голову. Он не сомневался ни в Деянире, ни в себе. Он знал, кто они такие. Они оба.

– Почему ты так одет? – осведомилась она, поджимая губы.

– Долгая история.

– Ненавижу когда так отвечают!

– Это не моя одежда, – сказал Евтихий. – Так получилось.

– Вижу, что не твоя! – сказала Деянира.

– Она даже не для людей сшита, – добавил Евтихий.

– А для кого?

– Для… троллей.

– Опять связался с троллями?

– Вы все-таки помните меня, моя госпожа, – проговорил он тихо.

Деянира еще несколько секунд сверлила его глазами, а потом холодным тоном приказала:

– Войди в дом.

Она позволила ему вымыться на кухне и даже принесла для него хорошую одежду, бесцеремонно забрав из хозяйского сундука кое-что принадлежавшее лично мастеру. Дахатану она сообщила, что к ней пожаловал один старый друг, которому потребовалась помощь. «Ничего особенного. Поесть, отлежаться, нормально одеться. Расходы не превысят шесть голов, я уже подсчитала. Послезавтра я его выставлю». Мастер предпочел поверить и не вмешиваться, однако кое-какие нотки в голосе Деяниры заставили его насторожиться. Слишком уж небрежно отзывалась она о человеке, которого собиралась приютить на пару ночей! О человеке, с которым, по ее словам, девушку ничего не связывает. Ага, как же. Не родственник. И не деловой партнер. Не горожанин, не гражданин Гоэбихона. Приблудный какой-то, от которого никакой пользы. Ну, и для чего такое сокровище Деянире?

Разгадка могла быть только одна: это ее прежний любовник.

Тот, кого она не может забыть. Тот, из-за которого она отказывает Дахатану в своей благосклонности, хотя нет ничего более естественного, нежели брак между людьми, живущими под одной крышей и ведущими единое хозяйство.

Дахатан боялся раздражить свою незаменимую Деяниру и поэтому предпочел шпионить за ней тайно.

Евтихий сразу почувствовал это.

– По-моему, ваш мастер следит за нами, – сказал Деянире Евтихий, чистый, благоухающий после купания, облаченный в рубаху из тонкого белого полотна и замечательные штаны из плотного серого атласа. Одежда Дахатана пришлась ему впору, только рукава оказались немного коротковаты, и Деянира дала себе слово непременно подарить ему широкие кожаные манжеты с какими-нибудь хорошенькими заклепками. Не будет ее гость выглядеть как прихлебала в одежде с чужого плеча. Даже если это и правда.

– Коли господину Дахатану угодно следить за нами, то он в своем праве, – отозвалась Деянира. – Так даже лучше. Пусть собственными глазами убедится в том, что мне скрывать нечего. Мое поведение никогда еще не давало ни малейшего повода для нареканий. Меня уважают даже эти пьянчуги, подмастерья сапожников.

Она гордо вздернула нос.

Евтихий смотрел на нее с грустным обожанием.

– Ешь. – Деянира придвинула к нему плошку с кровяной колбасой и хлебными лепешечками (девушка выпекала их сама – маленькие, кругленькие, с тмином). – Ты весь черный – это от голода. Очень некрасиво, совсем не романтично. И морщины уже появились. Тебе сколько лет? Тридцать?

– Около того.

– Меньше, – уверенно сказала она. – Вот спорим, что меньше?

– Я точно не знаю.

– Назови примерно.

– Двадцать шесть.

– А мне девятнадцать.

– Я не спрашивал, сколько вам лет, госпожа.

– Я сама тебе сказала, болван, без всяких твоих вопросов… Ешь давай.

– Я уже сыт.

– Ешь понемножку. С перерывами. Ты отвратительно выглядишь. Зачем ты меня искал?

– Вы – единственный человек на свете… – Он запутался в словах и просто заключил: – Вы – это все, что у меня есть.

– В таком случае, – заявила Деянира, – у тебя нет ничего. Потому что я – не то, чем можно владеть.

– Может быть, это вы мной владеете, – возразил Евтихий.

– Давай еще раз, и все по порядку, – велела Деянира и постучала пальцем по краю плошки. – И не забывай об ужине. Рассказывай и ешь. Так ты утверждаешь, будто мы с тобой встречались раньше?

– Да.

– Где?

– В Гоэбихоне.

– Где конкретно?

– Возле гробницы Кохаги… Когда ее ограбили. Вы помните, что тогда произошло?

– Тролль, – вымолвила Деянира, морща лоб. – Там был тролль.

– Авденаго, – подсказал Евтихий.

– Так его звали?

– Да. Авденаго. Его тролльское имя, которым он гордился.

– А Этиго?.. Кто это такой? Еще один тролль?

– Это он меня так называл. На самом деле меня зовут Евтихий, – ответил ее собеседник.

Его даже не интересовало, почему она ничего толком не может вспомнить. И то, как она его встретила, тоже не слишком огорчило Евтихия. Не выгнала, снизошла до разговоров с ним – вот он и счастлив. Не человек, а приблудный пес.

Однако едва лишь Деянире пришло на ум это сравнение, весьма нелестное для Евтихия, как она тотчас же сообразила: нет, она ошибается. Приблудный пес всегда не уверен в хозяйской милости и из кожи вон лезет, выпрашивая подтверждения: скажи еще раз, о господин, что ты меня не выставишь, что ты всерьез намерен меня кормить и гладить по спине. А вот Евтихий ни мгновения не сомневался в своем будущем. Ему как будто было открыто нечто такое, о чем Деянира, при всей ее самоуверенности, даже не догадывается. Но он непременно ей расскажет. Он любит ее, он возьмет ее с собой в свое несомненное и счастливое будущее.

Здорово, а? И при том она даже не понимает, о чем идет речь.

– Авденаго ограбил гробницу Кохаги, – сказал Евтихий. – И мы с вами были тому свидетелями. Помните?

Она качнула головой и быстро прибавила:

– Не имеет значения, как много я забыла. Просто рассказывай.

– Кохаги был скороходом, – продолжал Евтихий.

– Ты ешь, – перебила Деянира. – Возьми еще колбасы.

Он послушно начал жевать, но затем сунул кусок за щеку и опять заговорил:

– Кохаги умел комкать пространство, сминать его, и там, под землей, в другом мире, – мы называли его «преисподней», – там множество тоннелей… Люди проваливаются в них.

– И ты туда провалился?

– Да, госпожа. Я провалился туда. Ухнул с головой.

– И что дальше?

– Мы выбрались на свободу. Считается, что такое невозможно, однако нам удалось.

– Каким образом?

– Старая гномская шахта.

– Ты видел гномов?

– Да, моя госпожа.

– И какие они, гномы?

– Они признали меня лишенным интеллекта.

При слове «интеллект» Деянира усмехнулась.

– Я склонна согласиться с гномами… Что-нибудь еще?

Он пожал плечами:

– Как только я получил свободу, я отправился к вам.

– Зачем?

– Потому что я люблю вас, – сказал он просто.

Деянира задохнулась. Она побледнела, потом вскочила, опрокинув стул, и наконец закричала:

– Что ты себе позволяешь? Бродяга! Тролльский холоп! Да, конечно, я узнала тебя! Этиго! Ты пропадаешь из города и шляешься неизвестно где, а потом возвращаешься, грязный и весь такой отвратительный, от-вра-титель-ный! Чего ты от меня ожидал? Что я заберусь на самую высокую башню и буду преданно смотреть на дорогу? Что я тебя не забуду? Поверь мне, уже забыла! Если бы ты хотя бы самую малость зацепил мое сердце, я бы помнила тебя, твое лицо, твои руки, твои глаза, твой голос, будь ты неладен, Этиго, но ведь ничего такого нет!.. Нельзя любить только имя.

Она поставила стул на место, уселась, оперлась о стол локтями и приказала Евтихию, сопровождая свои слова суровым кивком:

– Ешь. У тебя за щекой колбаса. Прожуй.

Он задвигал челюстью, а она смотрела на него в упор.

– Вы меня и вправду совсем забыли? – спросил он наконец.

– Я только что говорила тебе об этом, – фыркнула Деянира. – Да, ты вылетел из моей памяти, как сажа из трубы. Я вспомнила только имя, и то с усилием.

Она помолчала, собираясь с духом, чтобы сделать трудное для себя признание.

– Если уж честно, – заговорила она, – то в последнее время мне вообще кажется, что… многое происходит не так. Воспоминания путаются. Если точнее, то многие воспоминания не соответствуют действительности.

– Как это? – не понял Евтихий.

– К примеру, я помню нечто. Следствием из того, что я помню, должно быть то-то, а на самом деле – совершенное иное, – объяснила Деянира.

«Женщина – не истолкование реальности, а сама реальность», – пришли на ум Евтихию прощальные слова Фихана, и он машинально повторил их вслух.

– Считаешь меня дурочкой? – надулась Деянира.

– Считаю вас женщиной, – брякнул Евтихий.

– На языке мужчин «женщина» как раз и означает «дурочка».

– Да будет вам известно, гномы нашли признаки интеллекта только у женщины, которая была с нами.

– «С нами»? Ты уже несколько раз употребляешь это «мы»… Кто такие «мы»?

– Эльф, женщина и я.

– И гномы сочли тебя и эльфа дураками? – Деянира рассмеялась. – Отменная шутка! Это будет иметь успех на собрании подмастерьев.

Евтихий вздохнул.

– Вам видней, госпожа, как поступать, да только если вы расскажете эту историю подмастерьям, вам трудно будет потом выйти за меня замуж. Дразнить ведь будут.

– Повтори пожалуйста, я плохо расслышала, – попросила Деянира нехорошим тоном. – Кажется, мне почудилось, будто я собираюсь за тебя замуж?

– А разве нет? – простодушно удивился Евтихий.

Деянира махнула рукой.

– Обсудим позднее… Может, ты и прав, бродяга. Ладно, попробую растолковать тебе еще раз. Касательно моих воспоминаний и последствий неслучившегося, разумеется, а не насчет брака и прочих таких дел. Ну, любви. Ты меня понимаешь.

Евтихий притянул к себе кувшин, кружку и налил киселя. Деянира была единственной хозяйкой в Гоэбихоне, которая варила кисель. Другим просто в голову не приходило, что та самая штука, которая крахмалит одежду, может быть еще и съедобной.

– Смотри… – начала Деянира.

Он застыл – кружка у губ, взгляд насторожен.

– Вот смотри, положим, с некоторых пор я отлично помню, что перехватила заказ у Синака Таваци… И это мне не приснилось, потому что я хоть сейчас могу перечислить кучу всяких подробностей: как я стерегла заказчика, для чего переоделась мужчиной и провела всю ночь за воротами, чтобы он уж никак не мог меня миновать; и как воспользовалась в работе редким синим цветом, хоть он и просил сделать одежды своих персонажей голубыми… Кстати, синий цвет его просто восхитил, так что он по доброй воле заплатил мне немного больше, покрыв все мои расходы на выход из города. Таваци потом подослали ко мне подмастерье, Тайнон Таваци его звали, младший сын младшего сына, редкостный негодник… Видишь, сколько деталей? Во сне такого не увидишь!

– И что этот Тайнон Таваци? – заинтересовался Евтихий.

Деянира махнула рукой.

– Для описания данной ситуации Тайнон Таваци не имеет никакого значения!

– И все-таки, – настаивал Евтихий, – что между вами произошло?

Деянира помолчала немного, поджимая губы, как заправская старая дева, а потом бесстрастно произнесла:

– Драка.

Евтихий вздрогнул:

– Что?

– Драка, – чуть повысив голос, повторила Деянира. – Мы подрались. Недалеко от дома гильдий. Он стал обзывать меня, кидаться разной пакостью, грязью даже. Я подошла и ударила его в глаз. Он вцепился мне в волосы, я – ему, мы… В общем, мы покатились по мостовой. Он ударился головой о камень, а я села на него сверху и, пока он был без сознания, навесила ему синяков. У меня наперсток оставался на пальце, так что…

Она пожала плечами, позволяя Евтихию закончить картину по собственному усмотрению.

– И что потом? – спросил Евтихий.

– Потом Тайнон ходил разукрашенный, и ему приходилось объяснять всем и каждому, кто лез с расспросами, что рожу ему разбила Деянира. Лично меня это вполне удовлетворило.

– Но ведь подобные разговоры могли повредить вам!

Деянира посмотрела на Евтихия как на ребенка:

– Чем же?

– Женщина обычно бьет мужчину только в том случае, если он – ее любовник…

Несколько мгновений Деянира молчала, а затем разразилась хохотом.

– Любовник! – повторила она, стукнув кулаком по стону. – Ну, насмешил. Какой из Тайнона любовник? Это подросток лет пятнадцати. Младший сын младшего сына. Говорят же тебе, я просто избила его за наглость. И мастерам Таваци пришлось заткнуться. А моя репутация в очередной раз взлетела до небес.

И прибавила мысленно: «Ну что, ты все еще хочешь на мне жениться?» Однако, к ее разочарованию, Евтихий заговорил совершенно о другом:

– И какое отношение эта история имеет к неправильным воспоминаниям? Что в ней неправильного – кроме публичной драки, конечно?

– Драка была правильная, – буркнула Деянира. – А странность заключается в том, что никаких мастеров Таваци на самом деле не существует. Ни Синака Таваци, ни Тайнона Таваци. Есть несколько человек с таким именем, но это – бедняки, настоящая рвань. Один, кажется, старьевщик и человек пять – в подмастерьях, но не в нашей гильдии, а в кожевенной, где нужна грубая сила… Я просто привела один пример, – добавила девушка. – Наиболее яркий. Если поразмыслить, то найдутся и другие. События и люди как будто не на своем месте. Я уже несколько дней над этим размышляю… А тут – ты.

– Вы рады мне? – спросил Евтихий.

Деянира неопределенно передернула плечами.

Это его не смутило. Он продолжал смотреть на нее, так тепло и спокойно, что Деянира вдруг сдалась.

– Я скучала по тебе, – призналась она. – Я не помнила ни твоего имени, ни лица, я и сейчас узнаю тебя с трудом. Но это действительно ты, и я действительно ждала тебя.

Евтихий взял ее за руку.

– Ты наелся? – спросила Деянира. – Может быть, разогреть тебе суп с клецками? Я варю лучший в Гоэбихоне соленый суп с клецками.

Он не отвечал. Встал, притянул ее к себе.

– Погоди, я уберу посуду, – сказала она. – Нельзя быть таким неряхой!

– Ругай меня, – прошептал он ей в самое ухо. – Брани на все корки. И погромче!

– Что? – Она попыталась вырваться.

– Твой хозяин – он подслушивает. Хочет знать, не любовники ли мы.

– Какая гадость! – выдохнула Деянира.

– Тебе ведь нельзя… Это самое… – Он вдруг сообразил, что не знает, как выразить эту мысль, не прибегая к нечистым выражениям. В сознании Евтихия не существовало ничего более несовместимого, чем Деянира и те слова, которыми солдаты (да и крестьяне) обозначают физическую близость.

Он замолчал, близоруко моргая.

Теперь Деянира отчетливо слышала, как за порогом переступили с ноги на ногу, а потом привалились к закрытой двери и задышали. Хорошо, что никакой замочной скважины в кухонной двери не имелось. Обычная задвижка.

– Дурак! – неожиданно закричала Деянира (Евтихий отпрянул). – Выбирай выражения! Что значит – «нельзя»? Чего это мне нельзя?

– Тише, – пробормотал он.

– А, вот как ты теперь заговорил! – сказала Деянира. – Побирушка! Ты мне еще и указываешь?

Евтихий запустил пальцы ей в волосы и принялся выпутывать ленту из косички.

– Ну, не бранись, мать, – протянул он развязно – так, по мнению горожан, разговаривают со своими подругами деревенские дураки.

Лента выскользнула из растрепанных волос и упала на пол. Деянира сделала шажок назад, наступила на ленту.

– Никчемный дурак! – вскрикнула она. – Смотри, что ты наделал! Собака – и та ест опрятнее!

– Я все подберу, – сказал Евтихий. – Клянусь. Все кусочки.

Он развязал шнурок на ее корсаже и принялся выдергивать его. Деянира льнула к его ладоням, но он работал очень аккуратно и почти не задевал деянирину грудь.

Она сказала:

– Я так хорошо прожарила это мясо! А ты все уронил!

– Уже подбираю, – откликнулся он и, последним резким движением выдернув шнурок, бросил его на пол. – До чего же вкусно, моя госпожа!

– Не ешь грязное, – сказала она. – Как ты можешь быть таким неряхой! Это очень вредно для здоровья. Упавший кусочек нужно почистить. Погоди, я оботру.

– Поздно, я уже съел его, – сказал Евтихий и громко зачавкал.

– Свинья! – завопила Деянира.

Он избавил ее от корсажа и в растерянности уставился на рубаху: поди угадай, как расстегиваются манжеты!

Деяниру насмешило выражение его лица. Она поднесла руку к его глазам, чтобы он мог лучше рассмотреть пуговки на манжетах.

– Вот еще кусочек, и лакомый, – сказала она. – Подбери-ка и его заодно, но сразу не ешь, сперва все-таки вытри. Фу, у тебя к губам прилипли жир и грязинки!

Евтихий наконец совладал с пуговками. Пальцы у него подрагивали, так что пришлось повозиться. Да еще Деянира то отбирала у него свою руку, объявляя парня «настоящей дубиной без понятий о манерах», то возвращала назад – как драгоценный дар со словами: «ладно уж, раз откусил кусок – доешь целиком».

Вот и манжеты упали, отстегнутые.

– Чумазый поросенок! – фыркнула Деянира. – Не вытирай руки о волосы. Лучше умойся.

– Зачем мне умываться, – возразил Евтихий, – если через минуту я опять испачкаюсь? Что там у тебя на блюде – оливки? Давай их сюда! Не жадничай!

– Где ты рос? В хлеву? – закричала Деянира, топая ногами.

Она пыталась избавиться от пояса, удерживающего юбку, но от волнения ей это плохо удавалось. Она изгибалась всем телом, пытаясь поскорее дотянуться до застежки на спине.

– Может, и в хлеву, но моя мать готовила тушеное мясо получше, чем ты! – рявкнул Евтихий.

Он схватил Деяниру за талию, обернул ее к себе спиной и в два счета расправился с поясом. Он сдернул ее грохочущие крахмальные юбки и швырнул их в угол кухни.

– Ах, твоя немытая деревенская мать готовила лучше? – возмутилась Деянира. – Как ты смеешь! Врываешься в порядочный дом да еще бранишь хозяйкину стряпню!

– Завела бы кухарку, не пришлось бы возиться… Смотри, какие у тебя гадкие руки – все в заусеницах и цыпках!

– Это у меня гадкие руки? У меня? – Деянира задохнулась от негодования. – Я выщипаю тебе волосы, плешивый боров!

– Лучше подай-ка мне эти овощи с подливой, кусачка, – сказал Евтихий, посмеиваясь, и осторожно потянул Деяниру за кисти рук. Она послушно подняла руки, а он, помедлив, провел ладонями по ее телу, тонкому и теплому под просторной рубашкой.

Деянира тихо вздохнула.

– Не смей обмакивать пальцы в соус… – пробормотала она.

Евтихий поцеловал ее в ухо и шепнул:

– Убедительнее… Твой хозяин все еще торчит под дверью…

– Не смей! Обмакивать! Пальцы в соус! – закричала Деянира во весь голос, освобождаясь из его объятий.

Евтихий изумленно и радостно смотрел на нее. Деянира засмеялась, встряхнула распущенными волосами, глаза ее вспыхнули. Вовсе они не серые – ярко-зелеными они стали, как у Джурича Морана, а в пепельных волосах вдруг сверкнуло золото. Евтихий слышал, что у женщин в минуту страсти изменяется цвет глаз; но Деянира преобразилась вся, как будто ее заново создали, переделав, вызолотив, разукрасив до неузнаваемости старое изделие.

– Посмотри, что ты натворил! – сердилась и топала ногами Деянира. – Как тебе не стыдно вытирать пальцы о стол!

– Я приберу, – обещал Евтихий, избавляясь от рубахи, принадлежавшей мастеру Дахатану. – Я все вымою!

– Только не рукавами! Клянусь Гераклом, – сказала Деянира, – такого грязнули свет еще не видывал. Завтра же убирайся вон из Гоэбихона! Тебе здесь не место. Здесь приличные люди живут, а не свинтусы.

– Ну, денег-то на дорогу дай, – заныл Евтихий. – Всегда ты была скупердяйкой… Не жмоться!

Она поднесла к нему раскрытые ладони и задержала их в нескольких миллиметрах от его кожи. Евтихий стоял неподвижно, позволяя ей рассматривать себя. Он оказался более широкоплечим и крепким, чем можно было подумать, глядя на него одетого. И куда лучше сложен. Ему нужно носить одежду немного другого покроя.

Она смотрела на белые и розовые рубцы, рассекавшие его плечи, спину, грудь. Интересно, почему детей так завораживают эти отметины на человеческом теле? Откуда такое желание – непременно показать одноклассникам шрам от вырезанного аппендицита? И почему рейтинги у тех, у кого такой шрам есть, несоизмеримо выше, чем у ребят, лишенных подобной благодати? Бормотание «а мне гланды удалили, только не видно» звучит в данной ситуации весьма жалко, если не сказать смехотворно.

Может быть, все дело в инициации, решила Деянира. Шрам – бесспорное свидетельство перенесенной некогда боли. Очень большой боли. И раз ты ее выдержал и все еще жив и даже способен радоваться жизни, – значит, ты очень сильный человек, и все должны тебе завидовать.

Кожа Евтихия вдруг покрылась мелкими капельками пота. Сразу вся, от шеи и до пояса, мгновенно. Деянира задержала дыхание и приложила ладони к влажному животу Евтихия. Живот дернулся, втянулся, потом расслабился и прильнул к рукам девушки.

– Не надувай брюхо, – сказала Деянира. – Ой, у тебя пузо, оказывается, какое!..

– Это все твоя стряпня, – ответил Евтихий.

– А чем это тебе не угодила моя стряпня?

– Она вся в животе.

– Фу, я не хочу об этом думать! Как она там переваривается! Меня сейчас стошнит!

– Тогда отойди от меня подальше. Я не хочу, чтобы ты запачкала мои чудесные новые штаны.

– Это не твои штаны. У тебя вообще нет ничего своего.

– Нет, штаны мои, ты украла их для меня у своего хозяина, Деянира. Ты воровка.

– Сам ты вор! – взвизгнула она и покрепче надавила на его живот.

Евтихий ухнул и подался назад.

– Что, обожрался? – завопила она. – Набил чрево? Не вздумай рыгать! Ненавижу рыгателей!

С этими словами она потянулась к нему и с хохотом дернула завязки на его поясе. Евтихий охнул, схватился за штаны, но было поздно: они упали.

Деянира обняла его за шею и прижалась к нему всем телом.

– Обжора, – прошептала она. – Неряха. На тебе даже штаны не держатся… В жизни не видывала такого проглота.

* * *

Тиокан смотрел на Деяниру неодобрительно. Евтихий мялся у нее за спиной: он начал побаиваться этого маленького могущественного человечка еще до того, как увидел его. Деянира пыталась успокоить Евтихия рассказами о том, какой Тиокан предусмотрительный, мудрый, строгий, и тем самым запугала своего спутника еще пуще. Евтихий всегда страшился мудрых, строгих и предусмотрительных.

Сама Деянира выглядела еще более строгой и сухой, чем обычно. Она не боялась произносить слова «любовник» и того похлеще и, наверное, не покраснела бы и от солдатских выражений, – в ее мире, в мире Екатерининского канала, все это почти ничего не значило; но одно дело – говорить, а другое – делать.

В душе она тряслась от ужаса: вдруг Тиокан догадается о том, что произошло вчера ночью! Поэтому-то она затянула шнурки корсажа туже обычного, а ее головной убор придавал ей сходство с жертвой катастрофы, только что побывавшей в руках умелых санитаров, которые наложили ей по меньшей мере десять повязок.

Бесцветные глаза на бледном личике Деяниры смотрели неподвижно, она даже не моргала, кажется, а когда заговорила, то ее бескровные губы едва двигались:

– Господин Тиокан, приветствую вас.

– Кто это с тобой? – недовольно осведомился Тиокан и закопошился в своем огромном кресле. – Я не ошибаюсь, и ты действительно привела в дом гильдий постороннего? Кто этот бродяга? Я вижу его впервые!

– Это мой друг, господин Тиокан.

– ДРУГ? – Тиокан повысил голос. – Друг, ты сказала? По-моему, ты лишилась остатков своего бабьего разума, Деянира! Какие у тебя могут быть друзья?

Ни один мускул не дрогнул на лице Деяниры. По части умения сохранять бесстрастие она могла бы дать фору любому из индейских вождей.