Текст книги "Полководец"

Автор книги: Елена Хаецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

– Я тоже Мастер, – улыбнулся Церангевин.

– Ой, – сказал Денис.

– Но не тролль, – добавил Церангевин. – Я человек.

– Стало быть, Мастера – все разные?

– Нас объединяет мастерство, одаренность, способность к искусству, к преобразованию мира… – задумчиво проговорил Церангевин. Он как будто рассуждал сам с собой или общался с очень близким другом, перед которым не нужно притворяться и постоянно думать о том, как ты выглядишь и какие слова в разговоре подбираешь.

Денис глубокомысленно кивнул.

– Моран – он…

– Джурич Моран – преступник, – холодно перебил Церангевин. И снова улыбнулся: – Он, конечно же, не предупреждал тебя об этом?

Денис покачал головой.

– Он странный, конечно, – признал Денис, – но…

– Тем не менее, Джурич Моран – опасный преступник! – повторил Церангевин. – Он был по справедливости приговорен судом Калимегдана. Его изгнали из Истинного мира. Изгнали навсегда. Закрыли для него путь обратно. И то, что он направлял сюда своих посланцев, само по себе является серьезным нарушением. Об этом в свое время будет извещен Совет Мастеров. Я позабочусь о том, чтобы новые злодеяния Морана не остались безнаказанными.

– Ну надо же!.. – протянул Денис. – Только это, по-моему, никакие не злодеяния. Моран, конечно, своеобразное существо, но он не злой.

На мгновение Денис подумал о том, что своей откровенностью сильно навредил Морану. Но ведь Джурич Моран мог бы, в конце концов, и предупредить клиентов о том, чтобы они поменьше болтали. Тем более, таких особенных клиентов, как Денис Мандрусов. Уж Денису-то он мог бы и довериться! Рассказать искренне о своей жизни среди Мастеров, о своем преступлении, о своих целях, в конце концов. А вместо этого Моран даже никогда не трудился предостеречь своих посланцев о том, что им может грозить опасность. Про Дениса он, например, точно знал, что посылает его на войну. И что же? Даже не поинтересовался, умеет ли клиент обращаться с оружием.

– Видишь ли, – продолжал Церангевин, – я думаю, все дело в артефактах. В тех вещах, которые вышли из рук Морана. Согласен, намерения у Морана могли быть вполне даже добрыми. Лично я говорил об этом на суде. И со мной согласились, однако на приговор это не повлияло. Намерения – одно, а результаты – совершенно другое. Результаты морановских экспериментов над материей оказались ужасающими в одних случаях и плачевными – в других. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Да, – сказал Денис. – По-моему, понимаю. В замке Гонэл был плащ, который заставлял видеть не то, что было на самом деле. Ну, на самом деле был обычный парень, а всем представлялось, будто это – великий певец, менестрель. А потом сама Гонэл надела этот плащ и обратилась в золотую великаншу…

– Насколько я знаю, защитница Гонэл погибла, – горько проговорил Церангевин.

Денис вздохнул.

– Но замок не пал? – спросил он робко. Он очень боялся услышать утвердительный ответ.

К его облегчению, Церангевин покачал головой.

– Замок держится. Серая Граница сместилась и теперь она проходит под самой стеной замка. Туман затекает в ров… но замок стоит, и тролли не сумели туда войти.

– А окрестные земли? – Денис вспомнил, как они с Арилье ездили в деревеньку неподалеку от крепости…

Церангевин грустно кивнул.

– Деревни отошли к троллям… Несладко приходится тамошним жителям, честно тебе скажу. Но никто из Мастеров не в состоянии справиться со случившимся.

– А почему Мастера не могут повлиять на изменения Серой Границы? – удивился Денис.

– Для начала, Мастера вовсе не всесильны, как тебе могло бы показаться, – объяснил Церангевин. – Наши возможности все-таки ограничены. Мы ведь не боги, знаешь ли. Вторая же причина заключается в особом местоположении Калимегдана. Наш замок и эти горы – одинаковы в обеих мирах. Колебания Серой Границы никак не сказываются на нашей жизни. Это не означает, что мы не сочувствуем тем, кто страдает от перемен, – прибавил он, – но сделать ничего не можем.

– Таковы правила? – спросил Денис.

Церангевин ободряюще кивнул ему:

– Ты схватываешь на лету. Именно так. Правила.

– Ясно, – сказал Денис.

– Расскажи еще о том плаще, – попросил Церангевин.

– Ну, это был плащ… или платье… В общем, нечто из одежды, – сказал Денис. – А потом оно уничтожилось.

– Дары Джурича Морана разбросаны по всему Истинному миру, – произнес Церангевин. – Истребить их силами обитателей Истинного мира невозможно. И Морану известно об этом. Поэтому он и засылает сюда ничего не подозревающих людей из других миров. Бедняги! Вы прибываете сюда в надежде просто развлечься и получить новые впечатления, а сами попадаете на войну, смысла которой до конца не понимаете. Вы погибаете, даже не догадавшись об истинной причине своей гибели. – Церангевин вздохнул. – Вашими руками Моран надеется избавить Истинный мир от наиболее нежелательных предметов. Ему безразлично, как много ни в чем не повинных людей умрет, пытаясь сделать это.

– Вы хотите остановить Морана? – спросил Денис.

Церангевин печально улыбнулся ему:

– А это, по-твоему, возможно?

* * *

– Проклятье! – орал Моран.

Авденаго переглянулся с Юдифью. Юдифь, которая удерживала собаку, выпустила ошейник, и пес с громким лаем устремился в комнату, откуда валил дым.

– Уйди! – завопил Моран еще громче, когда пес рванулся к хозяину. – Убери свои лапы, убийца! Авденаго! Спаси меня от животного! Оно рвет меня когтями!

Авденаго бросился к своему господину, которого обнаружил лежащим навзничь. Обломки фотоаппарата валялись повсюду. Из скулы Морана торчал осколок. Пес стоял лапами на хозяйской груди и лихорадочно вылизывал его лицо. Моран испускал нечеловеческие крики.

Авденаго оттащил пса и, невзирая на его отчаянное сопротивление, запер на кухне. Затем вернулся к Морану. Тот уже немного успокоился. Сидел на полу, как надломленная деревянная фигурка, шарил вокруг себя руками. Из ранки на скуле текла кровь, и Моран инстинктивно слизывал ее своим длиннющим троллиным языком.

– Можете встать? – спросил Авденаго. – Я помогу, обопритесь.

И протянул руку.

Моран мутно посмотрел на него.

– Ты кто такой? Ты что здесь делаешь? – с неожиданной силой закричал вдруг Моран визгливо. – Вот сейчас милицу позову!

– Это я, Авденаго, – сказал Авденаго.

– Не помню такого, – фыркнул Моран.

– Да я это, и вы меня хорошо помните, не ломайте-ка дурака, – повторил Авденаго.

– Я тебе сейчас такого дурака заломаю! – сказал Моран, хватаясь за протянутую ему руку. – Лучше помоги встать.

Хватая Авденаго за руку и за одежду, Моран с трудом поднялся. Оглядел разгром в лаборатории и с тоской замычал.

Авденаго наклонился, тронул обломки.

– А зачем вы фотоаппарат разбили? – спросил он Морана.

– Разбил? – горестно взвыл Моран. – Если б разбил! Если б своей волей я его разбил!.. Все не так обидно. Я б хоть знал, что в любой момент от тебя избавиться могу. А теперь?..

Хрустя осколками, Авденаго вывел Морана из лаборатории, уложил на диван, пошел готовить чай. Пес, вырвавшись из кухни на волю, примчался обследовать хозяина. Моран морщился, но собачьи ласки терпел. Юдифь сидела в кресле, поджав ноги, погруженная в ласковую задумчивость.

Неожиданно Моран напустился на нее. Он приподнялся на диване, опершись на локоть, и заговорил, монотонно, ядовито, не спеша избыть злобу:

– Твоя все работа!.. Ах ты, обойная блоха, злоехидина. Все бы тебе языком молоть. Для чего ты их сюда притащила? Нарочно сделала. Ты всегда против меня нарочно делала. Потому что завидуешь. Ты-то плоская, а я – круглый. Я из круглого мира, вот тебе и завидно. С чего это тебя на улицу понесло?

– А может, меня тоска заела! – вдруг сказала Юдифь.

Моран аж подпрыгнул на диване, так что пес сперва шарахнулся, а потом сообразил, что начинается новая игра, и принялся скакать кругами по комнате и лупить виляющим хвостом по стульям и ножкам стола.

– Лучше бы она тебя вообще до смерти съела! – пожелал ей Моран. – Я из-за тебя свой полароид разгрохал. Как я теперь зарабатывать буду? Об этом ты подумала?

– Так вы его сами, что ли, об пол приложили? – спросила Юдифь.

– Не доброй волей, – ответил Моран, снова опрокидываясь на подушки. – Он как взорвется! Крабберздохх! – Моран взмахнул рукой, показывая, как «крабберздоххнул» злополучный полароид. – И все почему?

– Почему? – Юдифь видела, что Моран ждет этого вопроса и что он без этого ее вопроса ничего не скажет.

– Вот любопытная мангуста! – рявкнул Моран. – Все ей растолкуй да объясни! С чего все началось, а?

– С чего? – опять подтолкнула его Юдифь.

– Да с того, что тебя понесло на улицу гулять! – сказал Моран. – Ага, не ожидала? Не ожидала, что я сразу загляну в корень события? Ты забралась в газеты и ну рыдать оттуда, а тут эти двое идут. Они здесь давно шастают, ты ведь их видела… А? Признавайся! Признавайся, клеевой червяк, ты ведь за ними наблюдала!

– Ну, возможно, – призналась Юдифь.

– Не возможно, а точно.

– Я только краем глаза. Мне интересно было.

– И что тебе было так интересно? Жаба, глаз на ниточке!

– Найдут они дорогу или нет.

– Без тебя бы не нашли.

– Наверное… Я скучала по Авденаго, – призналась Юдифь. – Ну и побежала к нему, а тут – снег и такая сырость… Я и забралась в газеты. А наружу – никак. Мне ведь страшно.

Моран постучал себя согнутым пальцем по лбу, намекая на умственную отсталость Юдифи. Она пожала плечами, не решаясь возражать.

– Ты лишила меня средств к существованию, – сказал Моран. – Без полароида экстремальные путешествия невозможны.

– Да у вас денег куры не клюют, – возмутилась Юдифь. – Весь платяной шкаф забит купюрами, я сама видела.

– Кто тебе показал? – Моран поджал губы с крайне недовольным видом.

– Да вы и показывали, когда в шкаф лазили.

– А ты, конечно, сразу же глазюки выпучила и ну рассматривать, сколько у меня денег.

– Просто увидела, – возразила Юдифь. – Мне-то все равно, сколько их у вас. Разве что вот бумажные они.

Она вздохнула.

Тут вошел Авденаго с подносом и поставил на стол чайник и чашки.

– Выпейте-ка горячего, – обратился он к Морану.

Моран сел на диване, оглядел комнату.

– У меня щека поранена, – капризно проговорил он.

– Знаю, – сказал Авденаго, вынимая из кармана полоску пластыря. – Давайте сюда лицо.

Он подошел к Морану и аккуратно залепил порез. Моран потрогал пластырь пальцем.

– Ты что, насовсем ко мне вернулся? – с подозрением осведомился он у Авденаго.

– Вроде того, – криво улыбнулся тот.

Глава одиннадцатая

– Ты боишься смерти? – спросил Церангевин у Дениса.

Они разгуливали по саду и разговаривали. Денису было немного неловко; он не всегда понимал, как себя вести и каким образом отвечать на странные вопросы хозяина дома, чтобы тот остался доволен. Иногда от усилий быть вежливым у него вдруг ужасно ломило виски, а потом отпускало, и он с облегчением вздыхал. Но Церангевин держался так просто и спокойно, что постепенно успокаивался и Денис. Ничего особенного от него и не требовалось. Церангевин с самого начала дал понять, что Денис – не столько пленник, сколько гость. Хотя, конечно, покидать владения Церангевина без дозволения ему пока что не разрешалось. Денис как-то раз попробовал подойти к воротам и выглянуть наружу – просто из любопытства. Однако рядом тотчас же возник Ланьядо.

Доверенный человек Церангевина ничего не сказал, даже пальцем не двинул, но Денис сразу же отказался от всякой идеи высовывать нос за пределы имения. Денис отвернулся от ворот и зашагал по дорожке обратно к дому. Когда он спустя минуту бросил взгляд через плечо, Ланьядо уже исчез.

Большую часть времени Денис проводил в саду: рассматривал цветы, подгладывал за хорошенькими горничными, наблюдал за работой садовников или ел. Угощения ему приносили прямо в сад, причем слуги каким-то образом всегда безошибочно знали, где он находится.

Пару раз Денис пробовал завязать разговор с кем-нибудь из них, но в ответ ему лишь вежливо улыбались, кланялись – и исчезали.

Наконец Денису это надоело, и он нарочно выследил девушку, которая несла ему полдник: молоко в большой глиняной кружке и булочки с яблоками в корзинке. Денис приметил ее издалека и спрятался в кустах, а когда она приблизилась, осторожно обхватил ее шею сзади и прижал девушку к себе.

– Ой, – тихо проговорила она.

– Садимся вместе на корточки и ставим кружку на землю, – приказал Денис, дыша ей в ухо.

Она подчинилась.

– Я тебе плохого не сделаю, – продолжал Денис.

Она шевельнулась в его руках. Мягкие теплые плечи, гладкая кожа щеки.

– Да уж конечно, не сделаете, – согласилась служанка.

– Я тебя выпущу, только ты поговори со мной, – попросил он.

– Ладно.

Но стоило ему разжать руки, как она попыталась ускользнуть. Денис догнал ее в несколько прыжков и преградил ей путь.

– Ну ты и хитрая! Обещала же.

– Нам запрещено, – сказала девушка, облизывая губы и озираясь.

– Почему?

– Никто не спрашивает – почему. Просто запрещено, и все тут.

– Что плохого в том, чтобы поболтать со мной? – удивился Денис.

– Слуги глупы, могут наговорить лишнего, – ответила девушка. – Если бы ты стал хозяином такого имения, ты бы знал это.

– А ты откуда знаешь?

– Хозяин сказал.

– А вдруг он ошибается?

– Если бы он ошибался, у него не было бы имения. Он – Мастер, из великих Мастеров.

– Погоди, останься еще на минутку, – взмолился Денис. – Тебя что, накажут, если ты со мной поговоришь?

– Не знаю, – пожала плечами девушка. – Это всегда по-разному. Одним ослушникам все сходит с рук, другие просто исчезают куда-то… Увольняют их, наверное. Или еще что-нибудь. Я бы не хотела это выяснять.

– А как ты здесь оказалась? Ну, просто интересно. Ты просто пришла и сказала, что хочешь здесь работать? – спросил Денис.

– Вам-то на что это знать?

– Может, я тоже не прочь наняться, – предположил Денис.

Она засмеялась.

– Ой, насмешили! Вы – и наняться? К нашему господину? Так не бывает… Не с вами.

И она бросилась бежать. Денис не стал за ней гоняться. Мало ли что. Вовсе не обязательно подводить девчонку под неприятности, даже если она и посмеялась над ним.

Когда у Церангевина выдавалось свободное время, он беседовал со своим гостем. Денис хоть и напрягался в присутствии хозяина, все же ожидал этих встреч с нетерпением: ему все казалось, что Церангевин вот-вот проговорится и выскажет наконец всю правду – чего он от Дениса добивается, зачем похищал его и вообще, что тут происходит.

Но Церангевин с поразительной ловкостью обходил все острые углы и обсуждал преимущественно разные абстрактные темы.

Вот и сейчас.

– Боишься ли ты смерти?

Денис пожал плечами, надеясь, что этот жест не выглядит слишком картинным.

– Только не говори, что никогда над этим не задумывался, – настаивал Церангевин. Он пристально всматривался в лицо своего молодого собеседника. – Ты ведь был солдатом, а все солдаты – философы.

– Возможно, я и сейчас солдат, – ответил Денис. – Но вот философом не был никогда, это точно.

– Все воины так или иначе имеют дело с вопросами жизни и смерти, – проговорил Церангевин, – а это самый важный, основополагающий философский вопрос.

– По-моему, всякие там битвы, осады или, скажем, запас продовольствия для отряда, – это, скорее, вопрос практики, – высказался Денис. Он был очень доволен тем, как сформулировал мысль.

– Ты мне все-таки не ответил, – вздохнул Церангевин. – Люди избегают прямых ответов. Смерть – слишком интимное дело.

– Наверное, – сказал Денис. Ему не хотелось думать об этом.

– Ты говорил, у тебя были друзья эльфы, – продолжал Церангевин, краем глаза наблюдая за Денисом. Тот сорвал травинку, сунул в рот, чтобы скрыть смущение, но как-то слишком уж быстро ее сжевал и потянулся за следующей.

– Ну, были, – признал Денис.

– У них чрезвычайно долгая жизнь.

– Если их не убить, – добавил Денис.

– Но если эльф не погибает насильственно, он живет весьма долго, – повторил Церангевин.

Денис кивнул.

Церангевин остановился, развернул юношу лицом к себе, заглянул ему в глаза.

– Тебя это никогда не оскорбляло?

Денис изумленно моргнул.

– В каком смысле – «оскорбляло»?

– Им даровано невероятное долголетие, можно считать – бессмертие, – объяснил Церангевин. – За что? Почему? Просто потому, что они – эльфы? Но что такое – эльфы?

– Раса, – сказал Денис. – Вроде негров, например.

Пример был не слишком удачным, но Денис не стал поправляться. Как сказанул, так и ладно. Церангевин все равно не знает, кто такие негры.

И действительно, ученый Мастер пропустил это сравнение мимо ушей. Он был слишком поглощен своими мыслями.

– Просто другая раса, – повторил он. – Отчего же такая привилегия?

– Просто так положено, – объяснил Денис.

– Но кем положено?

– Кем надо, – буркнул Денис. – Если начнешь обо всем этом думать, то свихнуться можно.

Он вспомнил Арилье, которому было больше восьмидесяти лет. Жуткая разница в возрасте не мешала им дружить.

Арилье пытался как-то раз объяснить Денису, что эльфийское долголетие вовсе не обеспечивает безбедного существования. «Для нас время течет немного по-другому», – говорил Арилье. И еще что-то там. Тоже про время, про восприятие жизни и смерти, разные такие философские штуки. Денис их сейчас не помнил. Он и тогда их не вполне понял. Главное – что они с Арилье приятели. В общем-то, даже близкие друзья.

– Если я буду думать про смерть, – сказал наконец Денис, – то вообще жить не захочется. И потом, может, еще есть загробная жизнь.

Церангевин поднял брови:

– Загробная жизнь?

– Ну, хотелось бы верить… – неопределенно произнес Денис.

Он вздохнул.

– С такими мыслями далеко не уедешь. В общем, что будет, то будет, – заключил он.

– В тебе говорит храбрец, – молвил Церангевин, – а я бы хотел услышать голос мыслителя.

«Ну вот, – уныло подумал Денис, – а я-то считал, что как раз это голос мыслителя и был…»

К его великому облегчению, Церангевин заговорил сам. Он рассуждал в присутствии Дениса, но как бы с самим собой, приглашая молодого собеседника принять участие в разговоре на правах слушателя.

– Любое существо желало бы жить вечно… – Церангевин мимолетно провел рукой по качнувшейся ветке куста. – Все живое противится умиранию. Это естественно… Для того, чтобы наступила смерть, необходимо, как это ни странно, согласие жертвы. Способность на это согласие, готовность умереть – что еще более странно – заложена в живом существе изначально. Но вот теперь представим себе, что это существо будет лишено даже возможности дать подобное согласие. Что произойдет в таком случае?

Церангевин выдержал паузу.

– Ну, если оно разумное, то все равно умирать не хочется, – высказался Денис.

Он очень надеялся, что не попал впросак.

– Точно! – воскликнул Церангевин. – И вот проблема: достаточно ли одного только желания жить, или же материя должна при этом обладать разумом?

– Ну, – протянул Денис, – это да.

К счастью, Церангевин не обратил на эту маленькую реплику никакого внимания.

– И не перестает ли живое быть по-настоящему живым, если ему не предстоит умереть? – сказал Церангевин.

Денис понял, что еще немного – и голова у него окончательно распухнет. Он поступил так, как наловчился делать еще в средней школе: полностью отключил сознание от того, что говорил ему собеседник. Это умение он отточил на маме и успешно применял во время наиболее нудных уроков.

– Разрушить хрупкое очарование смертных вещей – не означает ли это также убить их, не прибегая к убийству? – вопрошал Церангевин. – Но где граница между согласием на смерть и желанием бессмертия? Любой цветок стремится избежать руки, которая тянется, чтобы сорвать его. Но вечное цветение – ужасно. Вот над чем стоило бы поразмыслить.

– Ну, – сказал Денис. – Да.

Он думал о своем друге, об Арилье. Все бы, кажется, сейчас отдал, чтобы только посидеть с ним за кувшином доброго пива и поболтать о какой-нибудь ерунде.

* * *

Семья знатной троллихи Аргвайр исстари владела обширными землями за горным хребтом, отделяющим священную долину Комоти от той, что принадлежала Аргвайр. Там трудились сотни работников – и подчиненных троллей, и рабов. Все они были весьма усердными и толстыми. Для троллей-землевладельцев содержать работников в довольстве было делом чести.

Сама Аргвайр обитала в просторном, ярком шелковом доме, возведенном посреди огромного фруктового сада. В шатре она хранила великое множество расчудесных вещичек; все они лежали в сундуках с незапирающимися крышками, и в шкатулках, что стояли вдоль живых и дышащих шелковых стен шатра; и были развешаны на стенах, и разложены на коврах, что Аргвайр расстилала на земляном полу своего жилища.

Енифар часами сидела там, копаясь в материнских сокровищах, а Аргвайр устраивалась где-нибудь поблизости и грустно любовалась на дочь.

По древнему троллиному закону, подменыша нельзя обменять вторично, даже если встреча истинной матери с истинным ребенком все-таки произошла – каким-то чудом (обыкновенно подобных чудес не случалось). Аргавайр не могла оставить Енифар у себя. У нее уже имелась дочка – крестьянский ребенок со светлыми волосами. Низкий лоб и плоские скулы делали эту девочку похожей на тролленка – и все же до Енифар ей было как до звезды. В самом лучшем случае дитя-подменыш могло бы сойти разве что за тролленка из самой низшей касты, в то время как Енифар вся лучилась и сияла.

С того самого момента, как Арилье согласился на обряд усыновления и сделался как бы троллем, с ним действительно произошли существенные перемены, и главной из них была та, что внезапно, как по мановению руки, он перестал считать троллей безобразными. Раньше все они представлялись эльфу на одно лицо: смуглые, кривоногие, плоскорожие. Теперь он отчетливо видел различия между ними; более того, многие из них были по-настоящему красивы. От некоторых знатных троллих просто дух захватывало.

И все же Аргвайр превосходила любую из них. Такой красавицы Арилье не встречал прежде никогда, ни в одном из миров по обе стороны Серой Границы. Мать Енифар – из рода Эхувана, который претендовал на роль верховного вождя и был побежден Нитирэном, – принадлежала к числу знатнейших, и все в ее облике говорило об исключительном благородстве происхождения. Ее темно-синие волосы были разделены на пряди, каждая из которых оканчивалась золотым бубенцом. Иногда Аргвайр перевивала их серебряными нитями, иногда оставляла распущенными. Ее гладкий смуглый лоб украшал узор из золотых бусин, приклеенных к коже. Ослепительно синяя краска подчеркивала плавную линию раскосых глаз. Белые вертикальные полосы рассекали пухлые бледно-розовые губы.

Аргвайр не носила обуви и оставляла обнаженными свои царственные смуглые руки. Казалось, она способна на любую девичью шалость, и лишь памятование о злобе и хрупкости смертных удерживает ее от поисков счастья – ненадежного и кратковременного прибежища слабой души.

Аргвайр почти не разговаривала с подменышем, только поглядывала на нее любовно и снисходительно. Как и все подмененные дети, эта девочка была недоумком; выросшая среди троллей, она ничего не знала о людях и почти ничего – о собственных соплеменниках; ей довольно было тепла, которое она получала от своей приемной матери. Иногда она подходила к Аргвайр, пытливо рассматривала ее лицо, касалась пальцем бусины на лбу или полоски на губе, бормотала что-то и прижималась светловолосой головой к боку троллихи. Та осторожно накрывала ладонью тонкую спинку девочки и обменивалась со своей истинной дочерью быстрым, понимающим взглядом. Так проходили дни.

Однажды Аргвайр укоризненно сказала Арилье:

– Ты совсем не становишься толстым.

– Наверное, я и не могу сделаться слишком уж толстым, – улыбнулся Арилье.

Аргвайр покачала головой:

– Что обо мне скажут, когда увидят тебя!

– Скажут, что ты прекрасна… – заверил ее Арилье. – Я люблю тебя, Аргвайр. Я люблю бусины над твоими бровями. Я люблю твои синие ресницы. Я люблю средний палец на твоей левой ноге.

– О, они скажут, что Аргвайр плохо кормила Арилье! Они скажут, что она слишком много времени смотрела на средний палец своей левой ноги и слишком мало времени – на живот Арилье.

– Я буду надувать живот, чтобы они такого не говорили, – заверил троллиху Арилье.

Но она продолжала упрекать его:

– Я люблю твой рот, когда он открывается перед ложкой! Я люблю твою шею, когда в ней булькает обильное питье!

Таковы были формулы дружеского приветствия у троллей, и Арилье без труда усвоил их.

– Я люблю тебя, Аргвайр, – сказал он матери Енифар. – Но даже ради этой любви я не смогу стать удовлетворительно толстым.

– Нитирэн сделал тебя весьма и весьма толстым, – возразила Аргвайр, – но заботы о Енифар снова превратили тебя в тощего. Это нехорошо.

Превратившись в тролля, Арилье начал носить по нескольку золотых ожерелий на шее и наборный пояс со здоровенной пряжкой, инкрустированной рубинами. На левой руке у него теперь блестело два серебряных браслета с шипами и спиралями из накладных витых проволок, а на правой руке звякала тонкая золотая цепочка с мелкими жемчужинками. Чтобы защитить от слишком яркого троллиного солнца свою бледную эльфийскую кожу, он обматывал вокруг широкополой шляпы длинную вуаль. Когда солнце поднималось в зенит, Арилье закрывал тонкой тканью лицо. Тролли вовсе не потешались над ним; напротив – они находили это обыкновение аристократическим и остроумным.

– У меня достаточно золота на теле, чтобы я оставался толстым в глазах сородичей, – заверил Арилье хозяйку усадьбы.

– Я подарю тебе еще, – сказала Аргвайр. – Если уж я не в состоянии как следует откормить гостя, я утолщу тебя с помощью пряжек, бусин и браслетов.

Арилье и Енифар должны были вскоре покинуть мать девочки, и эта разлука печалила всех троих. Только подменыш ни о чем не догадывался и продолжал безмятежно льнуть к Аргвайр.

Как ни хотелось троллихе показать свою настоящую дочь другим сородичам, она благоразумно воздержалась от этого поступка.

– Никто не должен знать о том, что Енифар здесь побывала, – объяснила мать, лаская косички девочки. – Это против закона. Нам запрещено встречаться.

Вот уже и слуги привели двух лошадей, лохматых, широкоспинных; вот уже и оседлали их и положили под седла красивые ковры с кистями и бубенцами, а в длинные гривы вплели шелковые ленты из числа тех, что прежде носила сама хозяйка.

Скоро отъезд…

Неизбежность разлуки раскинулась над головами, как купол.

Босоногая, в пушистом белом платье, Аргвайр сидела на траве и следила за тем, как работают слуги, а Енифар оседлала вытянутые ноги матери, наклонилась вперед и положила голову ей на колени.

– Аргвайр, мое солнечное вино, – сказал Арилье.

– Арилье, единственный с именем Арилье, убийца мстителя, небесный глазок, – сказала Аргвайр.

– Аргвайр, медовый рот, Аргвайр, горячая трава.

– Арилье, вода на перекате, Арилье, стрела в середине ладони.

Они сплели пальцы и стиснули их, так, чтобы костяшки заболели, а потом высвободили руки.

– Найди отца моей дочери, – попросила Аргвайр. – Найди ее настоящего отца. Не надейся, что это будет просто, ведь никто в Истинном мире не знает, где сейчас Джурич Моран. Спроси о нем в Калимегдане. Если только у Мастеров сохранилась власть над Мораном, они могут кое-что знать… – Аргвайр-троллиха говорила задумчиво, протяжно, во время говорения она срывала травинки, зажимая их между пальцами босых ног. – До меня доносились разные слухи. Говорят, он преступник. Говорят, он изгнанник. Моран бродяга, Моран любовник, Моран, у которого сказки сочатся из-под ногтей, а бредни свисают с левого уха… Где Моран плюнет, там у цветов появляются зубы, где Моран чихнет, там глохнут и плачутся жабы, где Моран зевнет, там разверзнется болото, где Моран заснет, там родится и умрет призрачный город…

– Как же Моран зачал твою дочь?

– Во сне.

– А кто из вас двоих спал – ты или Моран?

– Или я, или Моран. Мы оба спали, Арилье, и все-таки дочка зачалась…

– Я найду Джурича Морана, – обещал Арилье. – Он признает Енифар своей, возьмет ее за руку, он назовет ее наследницей всех своих чихов, плевков и зевков, всех своих снов и фантазий, и каждая сказка этого мира будет принадлежать Енифар.

– Ты меня понял, Арилье! – обрадовалась Аргвайр. – Смотри, вот уже и лошади оседланы, и гривы их заплетены, и красивые коврики постелены под седла. Вам и вправду пора ехать.

* * *

За невысокими холмами начиналась равнина, где и реки, и небольшие светлые леса существовали как бы в присутствии далеких гор Калимегдана, которые отсюда виделись блекло-фиолетовыми, с едва намеченной облачной вершиной…

Далеко же занесла судьба Арилье от мира, к которому он привык! Ядовитое солнце троллиного мира кусало и жгло его кожу.

Обряды усыновления изменили его отношение к троллям и особенно – к троллихам, которые во многих отношениях превосходили своих соплеменников мужского пола; но ничего не смогли сотворить с физическими данными самого Арилье. Он по-прежнему удивлял новых сородичей светлой кожей, очень тонкой и нежной, и особенно – невозможными для тролля круглыми синими глазами. Эти особенности облика если и не превращали Арилье в посмешище, то делали его весьма уязвимым для здешнего спектра солнечного света.

На открытой местности даже вуаль почти не спасала, и к вечеру лицо у Арилье горело. Он смазывал лоб и скулы маслом, который подарила ему молодая троллиха – его названная сестра, и потом полночи мучился от запаха, который, как ни старался, не мог не считать отвратительным.

Дорога на Калимегдан оказалась более трудным испытанием, нежели считал Арилье, особенно поначалу. Тяжело далась и разлука с Аргвайр: мать и дочь расстались быстро, даже стремительно, и на прощание лишь соприкоснулись кончиками пальцев, но потом Енифар несколько часов ехала на своей веселой косматой лошади очень мрачная.

Легко сказать – «найдите Джурича Морана»! Джурич Моран сам кого хочешь найдет, отыскать же его самого – совершенно другая задача. Стало быть, следовало бы попасться ему на пути; но где бежит его путь и как пересечь ту дорогу, по которой нынче он бродит?

– Я говорила тебе, что мой отец – необыкновенный, – сказала Енифар, когда печаль по матери перестала метаться в ее душе и отыскала себе удобный, скрытый от посторонних глаз уголок, где и поселилась. – Помнишь, я говорила тебе о сказках, которые он мне рассказывал в моих снах?

– Поначалу я ничему этому не верил, – признал Арилье.

Она с торжеством улыбнулась ему:

– Ты многому обо мне не верил, Арилье.

– Зато я сразу угадал, что ты тролленок, – вздохнул Арилье. – И не хотел брать тебя в замок Гонэл. А ты все рвалась переступить порог, гибельный для любого тролля.

– Может быть, я хотела умереть, – сказала Енифар.

– Восемь лет – слишком маленький срок, – отозвался Арилье. – Умирая в таком возрасте, ты просто не знаешь, от чего отказываешься.

– Пожил бы с мое в деревне да при деревенской матери, – огрызнулась Енифар, – с обрыва бы сиганул вниз головой, лишь бы только этого не видеть.