Текст книги "Ушедший в бездну"

Автор книги: Елена Величка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

– Наверное, я сделал глупость, – холодно заметил Конрад. За несколько часов, проведённых в доме Хооге, он испытал столько унижений, что грубоватый тон Альфреда, упорно отказывающегося принимать заслуженную благодарность, не слишком больно задел его самолюбие. – Мне действительно не за что вас благодарить. Вы ведь заранее знали, что ваши друзья попытаются захватить «Вереск». Не понимаю, зачем вам понадобилось защищать нас от них? Разве они не поделились бы с вами?

– Не обижайтесь, – примирительно сказал Хооге. – Мне не хочется, чтобы вы считали меня лучше, чем я есть. С Феррарой я знаком давно. Подобных людей не жаль. Он знал, на что шёл, заключая со мной сделку. Но ваше присутствие на «Вереске» многое изменило. Дети и женщины не должны участвовать в мужских делах. Это вынуждает мужчин менять свои планы. Я не мог допустить, чтобы вы оказались в руках моих сообщников.

– Феррара не говорил вам, что решил взять меня с собой в Смирну?

– Нет. До отплытия я даже не подозревал, что у него есть воспитанник.

– Значит, я помешал вам вернуться к магрибским корсарам?

– Почти что так. Вы заставили меня вспомнить о том, что я европеец и христианин, и что в Амстердаме меня ждут… Но было кое-что ещё. Когда мы высадились в Магрибе, я не увидел Хайнца. Его прикончил кто-то из своих после того как я отправился в Европу. А Вернера убили вы, ваша светлость, когда изволили стрелять по запертой двери. Он стоял за ней. Помните мертвеца, которого ограбил Дингер? Это и был мой старый приятель Вернер из Гамбурга. Шотландец пошёл ко дну вместе с первой потопленной нами шебекой, так что в Магрибе у меня больше нет друзей…

Несколько дней Конрад провёл в постели. Рана воспалилась и невыносимо болела. Его мучила бессонница. Погружаясь в дремоту, он начинал бредить и пробуждался от звука собственного голоса.

Семейство Хооге не на шутку встревожилось. Старики бранили Альфреда: насколько легкомысленным надо быть, чтобы привести в дом чужого мальчика со свежей раной то ли от шпаги, то ли от кинжала, полученной неизвестно где и как! Боясь неприятностей, глава семьи запретил своим домашним приглашать врача, но, в конце концов, сделал это сам. Врач, пожилой солидный господин, приехал в экипаже, запряжённом откормленной гнедой лошадью, осмотрел больного и успокоил хозяев: умирать их гость отнюдь не собирался.

Фрау Хооге сама ухаживала за раненым, допуская к нему Альфреда лишь на короткое время. Конраду было смешно и досадно слышать, как старики укоряют сына за дружбу с Феррарой, «нажившимся на морском разбое и контрабанде». Они явно ничего не знали о собственном наследнике!

Выбрав удобный момент, когда Альфред был в хорошем настроении, Конрад сделал попытку поторговаться с ним:

– Вы бы оставили нам «Вереск»…

– Зачем? – искренне удивился Хооге. – Феррара прекрасный ювелир. Пусть себе занимается цветными камешками. Теперь у него есть вы, и он должен думать о вашем благополучии, а не о морских приключениях.

Как только мальчик почувствовал себя лучше, хозяева дома устроили ему настоящий допрос. Им было необходимо знать, каким образом он получил ранение. Чтобы выдержать такой напор со стороны двух взрослых людей, требовалось немало сил, а Конрад ещё не успел толком прийти в себя после болезни. Со слезами на глазах он признался, что совершил большой грех и теперь очень жалеет об этом. Нескольких минут, потраченных на слёзы и покаянные рассуждения, ему хватило, чтобы придумать, в чём именно состоял его проступок. Старики услышали рассказ о том, как их гость тайком от своего благодетеля взял его шпагу поиграть с другом по имени Дейк. Этот самый друг – персонаж полумифический – оказался не только неловким, но и трусливым. Получив рану, Конрад был вынужден дать ему слово, что не выдаст его, так как Дейк очень боялся наказания.

Фрау Хооге вздохнула.

– Как ты похож на Альфреда! В твоём возрасте он доставлял нам столько хлопот…

– Феррара мог быть и повнимательнее, – ворчливо заметил глава семьи. – О чём он думал, оставляя оружие на виду?!

Старики больше не тревожили Конрада расспросами. В их отношении к нему прибавилось теплоты. С выздоровлением он не спешил, помня, что ему запрещено без особой необходимости разгуливать по дому, – бездельничал, нежился в постели, отсыпаясь после бессонных ночей. Помимо общения с духами-защитниками, главным его развлечением стал дневник.

Привычка делать всё украдкой спасла младшего Норденфельда от большой ошибки, которую он мог совершить, если бы честно попросил у Хооге разрешения воспользоваться его письменными принадлежностями. Конрад не думал о том, какую опасность представляло для нынешнего и будущего владельцев «Вереска» его описание высадки на магрибском побережье, о которой ни словом не упоминалось в судовом журнале.

В отсутствие Альфреда Хооге мальчик тайком прокрадывался к нему в комнату и набрасывал несколько строк, сидя за его столом. Вести дневник в таких условиях уже само по себе было настоящей авантюрой. Временами Конраду чудилось, что за ним следит Ибрагим, и прежде чем выйти из комнаты, он долго стоял у двери, прислушиваясь.

Альфред часто уходил на целый день до позднего вечера, а то и на всю ночь. Конрад беспокоился, чувствуя, что это как-то связано с Феррарой. Возвращаясь домой, Хооге первым делом заглядывал к своему гостю, болтал и шутил с ним, на его вопросы о ювелире отвечал, что тот понемногу выздоравливает и тревожиться за него не стоит.

– Долго ли вы ещё собираетесь отлёживаться? – поинтересовался однажды «приятель магрибских корсаров».

Конраду было уютнее за плотным пологом своей кровати, но Хооге всё же выудил его из этого убежища и повёл в зал для фехтования.

– Ибрагим никогда не будет хорошим бойцом. У него больше склонности к размышлениям, чем к действиям, но всё-таки я не оставляю его в покое, хотя, по-моему, он до сих пор побаивается оружия. Сейчас увидите, чему он научился под моим руководством.

Конрад недовольно молчал. Его совершенно не интересовали успехи Ибрагима, как и всё, связанное с этим заносчивым рабом.

Воспитанник Альфреда Хооге ждал в маленьком зале, похожем на просторную комнату для приёмов.

За время, проведённое в Амстердаме, Конрад так и не привык к миниатюрным размерам помещений в голландских домах. В Норденфельде с его весьма скромной обстановкой зал для фехтования был раза в четыре больше. На узком столе у стены лежали две шпаги, внешне ничем не отличавшиеся от боевых. Простые, скромно украшенные эфесы казались тяжёлыми и неудобными. Конраду тут же захотелось попробовать, как рукоять такого оружия ляжет в ладонь, но Ибрагим подошёл к столику раньше него.

Чудо! Восточный мальчик сдержанно поклонился гостю. Конрад кивнул в ответ, от изумления забыв о своём намерении. Но ему предстояло испытать ещё большее удивление, когда начался поединок. Хооге явно недооценивал своего воспитанника как бойца. Понаблюдав за ними несколько минут, Конрад был вынужден признать, что в искусстве фехтования уступает Ибрагиму. Сын барона Норденфельда ощутил ревность. Подобное мастерство он считал привилегией людей своего сословия и не мог понять Хооге. Юного аристократа из Моравии возмутила демократичность голландского дворянина, обучающего безродного мальчишку дуэльным приёмам.

Поймав недовольный взгляд гостя, Хооге улыбнулся и сделал знак Ибрагиму остановиться.

– Теперь вы, ваша светлость, а я передохну.

Конрад взял протянутую ему шпагу. Мгновение спустя, оказавшись лицом к лицу с хмурым противником, он понял, что не следовало соглашаться на этот поединок, но было поздно. Ибрагим с остервенением набросился на него, сразу же оттеснив от центра зала. Твёрдое желание осадить заносчивого простолюдина прибавило Конраду сил, но он был младше и слабее, к тому же в последний раз занимался фехтованием ещё до отплытия в Смирну.

В пылу сражения мальчики не обратили внимания на окрик Хооге, пытающегося их разнять. Конрад испуганно вскрикнул, увидев, как внезапно рядом с Ибрагимом появился их наставник, о присутствии которого они оба забыли. Толкнув своего воспитанника, Хооге ловко увернулся от клинка гостя. Ибрагим выронил шпагу и растянулся на полу. Не желая обострять вражду между мальчиками, Хооге решил не делать между ними различий. Миг – и Конрад очутился в противоположном углу, потирая ушибленное колено. Подняв обе шпаги, Альфред положил их на стол.

– На первый раз достаточно. Начало не слишком удачное, но со временем, надеюсь, вы научитесь вести себя достойно. Не следует давать волю гневу и ненависти, даже если противник – ваш злейший враг.

Вечером, когда Конрад уже собирался лечь, к нему в комнату зашёл Ибрагим.

– Я тебя простил, – бесстрастно сообщил он. – Мой господин хочет, чтобы мы помирились.

Конрад молча пожал протянутую ему руку, дивясь тому, что Хооге удалось переломить злое упрямство слуги.

Виделись мальчики редко: в основном во время уроков фехтования и иногда вечерами в комнате Альфреда, когда тому приходило в голову поговорить с ними обоими. Он угощал их вином, печеньем, засахаренными фруктами и заводил беседу с Ибрагимом, в которую постепенно втягивал Конрада. Наоборот получалось труднее, так как Ибрагим очень неохотно поддерживал чужие разговоры, предпочитая отмалчиваться, даже если речь шла о том, что касалось его самого.

Хооге был изумлён, узнав, что Конрад толком не умеет обращаться с огнестрельным оружием.

– Значит, вы впервые взяли в руки пистолет во время боя с пиратами и первым же выстрелом убили человека через запертую дверь, целясь на голос?! Это суд Божий!

Конрад промолчал о том, что и второй его выстрел достиг цели, словно его руку направляли потусторонние силы. Наверняка было именно так.

Дни стояли ненастные. У Конрада не имелось никаких причин выходить из дому. Хооге снабдил его целой стопкой книг. Некоторые из них были интересными, над остальными сладко спалось под шум непогоды.

Завернувшись в тёплую накидку, Конрад отправлялся в мысленное путешествие по городу. Он пытался найти своих преследователей и временами видел Светелко в каком-то доме, в полутёмной каморке, всегда одного, но его сообщники находились где-то неподалёку, и их было по-прежнему двое. Конраду никак не удавалось разглядеть дом снаружи. Ему казалось, что над входом есть какая-то надпись или вывеска. Если бы он мог свободно гулять по городу, то, наверное, вскоре нашёл бы этот дом.

Соприкасаясь с душой Светелко, Конрад погружался в омут безысходной тоски и отчаяния. Паж Мирослава не испытывал ненависти к тем, кого должен был убить, и думал о них с сочувствием, однако не мог вернуться в Хелльштайн, не выполнив приказа. Замысел наёмников изменился. Потеряв из виду мальчика, они сосредоточились на его воспитателе. Проникнуть к Ферраре они не имели возможности, поэтому им оставалось ждать его смерти или выздоровления.

Конрад недоумевал. Ему всё время чудилось, что в доме Феррары полно народу, но этого никак не могло быть. В Амстердаме у венецианца не было ни родственников, ни близких друзей, а посторонних людей он едва ли впустил бы к себе в такое время.

Все попытки юного колдуна обнаружить тех, чьё присутствие ощущалось повсюду в комнатах, приводили к одному и тому же: перед ним, повергая его в растерянность, скользили смуглые лица бывших берберийских рабов. Если бы он мог поговорить об этом с Хооге, то узнал бы кое-что интересное для себя.

Первую ночь после нападения доктор Янсен провёл возле раненого. Ни Хооге, ни Феррара не желали посвящать в свои дела служителей закона. Лакей был стар, и поверить в его естественную смерть было куда проще, чем в то, что кому-то вздумалось сократить ничтожный остаток его жизни. Конюха и кухарку Феррара убедил молчать о происшедшем и заплатил им столько, что совсем запугал их.

Ночью в дом проник грабитель. Возможно, это был один из моравских наёмников, а возможно, самый обыкновенный вор. В городе знали, что «Вереск» возвратился из Смирны, следовательно, его владельцу было чем поделиться с ближними.

Непрошеный гость пробрался через широкую каминную трубу в комнату рядом со спальней Феррары. Ночь была лунная, и грабитель легко обходился без свечи.

Венецианскому авантюристу снова повезло. Именно в это время к нему заглянул Янсен, которому не спалось из-за полнолуния. Они оба услышали подозрительный шорох в соседней комнате, и врач на всякий случай запер дверь. Имея дело с такими личностями, как Феррара и Хооге, он прекрасно представлял себе, какие гости могут навестить его пациента среди ночи.

В ящике письменного стола в спальне хозяина дома хранилась шкатулка с пистолетами. Вооружившись, Янсен почувствовал себя увереннее и громко окликнул неизвестного, воровато шуршащего за стеной. Шорох стих. Выжидательное молчание неведомого соседа не понравилось доктору. Взяв со стола свисток, он огласил дом такой трелью, что конюх, ночевавший в каморке под лестницей, и до смерти перепуганная кухарка, кое-как натянув на себя основные детали своего дневного облачения, прибежали на помощь. Вор, естественно, не стал ждать и удрал, оставив на память о себе пятна сажи возле камина, чёрные следы по всей комнате и разбитое фарфоровое блюдо.

Чтобы предотвратить новые визиты «гостей» из Моравии и прочих любителей тёмных дел, Хооге привёл к Ферраре шестерых матросов из команды «Вереска» и поселил их в комнате покойного лакея. Обитателей дома это, разумеется, не обрадовало. В первый же день неотёсанные постояльцы переломали и перебили всё, до чего только могли добраться. Не обошлось, разумеется, и без воровства. Кухарка была в ужасе и жаловалась Альфреду. Хооге посмеивался: лучше быть ограбленным, чем убитым. Тем не менее, он выбрал среди своих людей двоих, имеющих какое-то представление о цивилизованной жизни и достаточно сильных, чтобы держать в узде остальных, и приказал им присматривать за порядком.

Янсен также не оставлял своего пациента без внимания, но не соглашался ночевать в его доме вместе с бандой чужеземных оборванцев.

Лакея похоронили на средства Феррары. Венецианец с неслыханной щедростью откупался от всех и всего, жертвуя неверной Фортуне нажитое при её содействии богатство. Терять ему было нечего. Не только его судно, но и дом оказался в руках расторопного энергичного компаньона. Слыша пьяный рёв своих постояльцев в нерадостной близости от собственной комнаты, Феррара не знал, проклинать или благословлять день, когда Хооге явился к нему с предложением доставить контрабандный груз на магрибское побережье. Старый авантюрист привык к переменам судьбы и с мудростью философа принял её очередной каприз. Хооге ограбил его, но спас жизнь ему и Конраду.

Оставшись в одиночестве, Феррара вдруг осознал, что чужой мальчик, который не только не оправдал его надежд, но причинил немало хлопот, каким-то образом сумел стать ему близким и необходимым. Думая о Конраде, ювелир знал, что тот скучает и хочет вернуться. Их мысли пересекались, находя друг друга в незримом мире. Конрад представлял себе, как входит в комнату Феррары, садится к нему на кровать, и раненый в полусне видел мальчика, сидящего рядом, чувствовал прикосновение его руки.

Конрад вспоминал о Дингере, но никогда не спрашивал о нём Хооге. Альфред тоже молчал. До тех пор, пока «Вереск» оставался собственностью Феррары, ни ювелиру, ни его воспитаннику не следовало знать, что путешествие в Смирну стало для австрийца последним. Он умер почти сразу по возвращении в Амстердам.

С Феррарой Хооге был не так милосерден, как думал сам, считая себя образцом великодушия. Едва раненому стало легче, нетерпеливый компаньон заставил его подписать бумаги о продаже «Вереска».

«Я оплачиваю ваше лечение, забочусь о мальчике, которого вы похитили, и при всём этом покупаю судно за ту же цену, которую назначил первоначально. Вам повезло, господин ювелир. Вы имеете дело с бескорыстным человеком».

Передав шняву новому владельцу, Феррара вздохнул с облегчением. Он больше не был нужен Хооге и мог рассчитывать на то, что тот оставит его в покое. Но «приятель магрибских корсаров» твёрдо решил довести до конца своё доброе дело. В этом он был действительно бескорыстен, к тому же сам подвергался опасности, скрывая у себя Конрада и ежедневно навещая Феррару.

Убийцы могли появиться в любой момент. Временами Альфреду казалось, что за ним следят. Находясь на улице, он каждую минуту ожидал нападения или выстрела. Особняк его родителей, полный слуг и огороженный со всех сторон, был неприступной крепостью, однако «моравским гостям» ничего не стоило проникнуть в дом ювелира, кое-как охраняемый шестерыми вечно пьяными бездельниками и туповатым конюхом.

Феррара держал на столике в изголовье своей постели пару заряженных пистолетов. Дверь его комнаты кухарка запирала на ключ, допуская к раненому только врача. Тем не менее, эти предосторожности казались Альфреду недостаточными. Выбрав день, когда ювелир чувствовал себя более или менее сносно для серьёзного продолжительного разговора, Хооге заставил его рассказать о побеге Конрада всё, что не успел узнать от Дингера.

Феррара был предельно откровенен, но промолчал о причине, заставившей наследника Норденфельда отказаться от своего отца. Каким бы мерзавцем не проявил себя Дингер, он, судя по всему, тоже не решился затронуть эту опасную тему.

Хооге не замечал в мальчике ничего особенного, считая его избалованным, дерзким и своенравным. Он знал по собственному опыту, на какое безрассудство способны дети из богатых семей и посмеялся бы, услышав, что Конрад – одержимый. Сам он, в таком случае, был настоящим дьяволом. Скорее всего, мальчишке надоела строгость добродетельного папаши, и захотелось повидать свет. Этим и воспользовался бывший любовник его матери.

Узнав от Феррары полное имя таинственного пана Мирослава, Хооге удивился. Даже в Голландии оно было достаточно известным. И этот всесильный вельможа похитил Конрада, чтобы сделать его своим наследником?! Неудивительно, что в конце концов могущественный аристократ опомнился и решил разом покончить со всеми участниками сговора.

– Давно ли вы живёте в Амстердаме?

Феррара медлил с ответом, силясь вспомнить, в каком году прибыл в Голландию на грешной шхуне капитана Годсхалка. Прежде он держал в памяти эту дату и теперь вдруг обнаружил, что забыл не только день и год, но даже была ли тогда весна или осень.

– Лет двадцать, а может и больше.

Ювелира нестерпимо раздражал Хооге, который сидел у его постели, чуть наклонившись к нему и пристально всматриваясь в его лицо. Что за идиотская манера сверлить собеседника взглядом?! Феррара с удовольствием послал бы своего компаньона ко всем чертям, если бы мог обойтись без его помощи.

– Вы уже настоящий амстердамец, – сказал Хооге. – Вам будет непросто уехать отсюда, но сделать это необходимо. Если мне удастся избавить вас от тех троих, следом за ними вскоре явятся другие. Вы нажили такого врага, с которым нам не справиться даже общими усилиями. Я не уверен, что он не найдёт вас в Венеции, в Магрибе или на Босфоре. На вашем месте я бы отправился в колонии. Есть у вас знакомые на Кюрасао или в Батавии?

– Нет, но суть не в этом. Я сам давно уже подумываю о Новом Свете, но у меня мало денег, да и здоровье не настолько крепкое, чтобы выдержать подобное путешествие и ужасный климат Кариб. К тому же Конрад нуждается в хорошем образовании. Ему нельзя уезжать из Европы.

– Об этом-то я как раз собирался побеседовать с вами. Конрад должен вернуться домой. Никто не защитит его лучше, чем его настоящий отец, барон фон Норденфельд. Мальчик любит вас, и вы привыкли к нему. Возможно, вам будет трудно расстаться с ним, но подумайте о его дальнейшей судьбе. Он наследник знатного рода, единственный сын в своей семье. Его род не должен прерваться по вашей вине. Если понадобится, я сам отвезу Конрада в Моравию.

– Он не поедет с вами.

– С чего вы взяли? Я попробую его уговорить.

– И напрасно потратите время. Я не раз собирался написать барону фон Норденфельду. Конрад не позволил мне это сделать. Очевидно, у него есть причины не желать возвращения домой, но мы их не знаем.

Хооге усмехнулся и встал, бросив взгляд на украшенные позолотой и голубой эмалью часы, которые носил на цепочке как медальон.

– Думаю, что всё намного проще. Мне пора. До завтра, мой друг.

Оставшись один, Феррара вызвал в воображении образ своего воспитанника.

– Вы покинете меня, дитя?

Призрачный мальчик молча покачал головой.

Альфред Хооге не привык откладывать задуманное и в тот же день позвал Конрада к себе. Они беседовали один на один, слыша, как Ибрагим ревниво топчется в чердачной каморке у них над головами.

– Ваша светлость, – Хооге решительно приступил к выполнению обещания, данного ювелиру. – Я навестил сегодня господина Феррару. Он понемногу выздоравливает.

– Значит, я скоро вернусь домой? – с надеждой спросил Конрад.

– Разумеется. – Хооге был немного обескуражен его тоном, но отступать не собирался. – Вы увидитесь с господином Феррарой. Однако я должен поговорить с вами о вашем настоящем отце, бароне Герхарде фон Норденфельде.

Мальчик с ужасом взглянул на своего собеседника и опустил глаза.

– Ах да, вы же всё знаете от Дингера…

Хооге ощутил стыд. Ему показалось, что он переусердствовал, проявив слишком большой интерес к делам, которые его, в сущности, не касались. Если двое чужих друг другу людей решили, что им хорошо вместе, стоит ли вставать между ними? Пусть себе живут, как хотят. Что ему до какого-то барона фон Норденфельда, не сумевшего удержать собственного наследника?

Но эта здравая мысль была мимолётной. Хооге считал своим долгом развенчать безумные мечты маленького аристократа о свободе, хотя в душе сознавал, что сам является не лучшим примером для мальчика, убежавшего из дому.

– Я говорил о вас с господином Феррарой и надеюсь, что он согласился со мной. Вы должны вернуться в Моравию к отцу и унаследовать ваше родовое имение. Это не означает, что вы расстанетесь с господином Феррарой навсегда. Со временем, вступив во владение замком, вы сможете вызвать своего благодетеля к себе, и он проведёт остаток жизни рядом с вами в покое и безопасности. Здесь, в Голландии, вам оставаться нельзя. Я готов помочь вам деньгами, готов сам отвезти вас на родину…

Конрад съёжился, глядя в пол.

– Мне требуется ваше согласие, – сказал Хооге, чувствуя молчаливый отпор со стороны мальчика. Ярость наследника Норденфельда была настолько ощутимой, что казалось, вокруг его хрупкой неподвижно застывшей фигуры воздух уплотнился, наливаясь жаром.

– Вы уже купили «Вереск»? – неожиданно спросил Конрад. Он поднял на Хооге безмятежно-невинный взгляд и улыбнулся, но в его вопросе Альфреду послышалось нечто большее, чем простое любопытство.

– Если бы меня не было, Феррара не продал бы вам шняву, – пояснил мальчик. – Значит, я не зря убежал из дому. Вы получили «Вереск», Феррара – меня. Будет не справедливо, если я брошу его и вернусь к отцу, который ненавидел меня настолько, что решил отправить в Баварию, подальше с глаз.

– Что вы говорите, ваша светлость?! Отец боялся за вас и, как оказалось, не напрасно! Неужели вы не сознаёте, что вас могут убить в любой момент, что вас уже пытались убить?!

– Да, конечно, – согласился Конрад, – вы спасли меня, и я вам очень признателен.

Его слова казались бы искренними, если бы не едва уловимая нотка в его голосе, весьма похожая на издёвку. Хооге не поверил своим ушам. Мальчик, которого он отбил у троих негодяев и приютил с риском для себя и собственной семьи, насмехался над ним?

Конрад больше не улыбался. Его лицо выражало скуку. Беседа надоела ему, и он попытался закончить её так же решительно, как Хооге – начал:

– Я не вернусь домой, тем более что в этом нет смысла. Отец тут же заставит меня уехать в Баварию. Он хотел, чтобы я оставался там до совершеннолетия. Так лучше уж я поеду в Венецию с Феррарой. Никто не помешает мне вернуться через несколько лет, когда я сам этого захочу.

– Вы не вернётесь, ваша светлость.

– Почему?

– Прежде всего, потому что к тому времени ваш отец может умереть, и его имение отойдёт к другим людям. Но даже если он будет жив, узнает ли он вас? Кто подтвердит, что вы – его сын?

Конрад на мгновение задумался, и Хооге решил, что смог его убедить, но после короткого промедления, словно сбросив унизительную личину бедного сироты, с которой успел свыкнуться, мальчик твёрдо заявил:

– Я не вернусь, и не уговаривайте меня. Мне нельзя возвращаться. Я давно отказался от своего отца, наследства и родового имени. Теперь мой отец – Феррара. Он не носит баронского титула, но разве это имеет значение? Главное то, что я сам родился в семье барона фон Норденфельда и помню об этом. Мне безразлично, что думают другие.

Продолжать уговоры не было смысла. Хооге не мог отделаться от ощущения, что мальчик оскорбил его. Случайно, в запальчивости или вполне осознанно дал ему понять, что не позволит лезть в свои дела человеку, унизившемуся до шантажа. В любом случае это было справедливо.

Конрад вышел от Хооге расстроенный и злой. Вездесущий Ибрагим тенью метнулся от двери. И когда он успел спуститься со своих чердачных высот, чтобы подслушать разговор, ни в коей мере его не касающийся?!

Закрыв дверь своей комнаты, Конрад присел на постель. На душе у него было отвратительно. Он не сомневался, что после этой беседы Хооге будет презирать его. Отпрыск аристократического рода, по неведомой причине отрёкшийся от своего отца, высокого происхождения и всех, связанных с ним преимуществ не заслуживал ничего, кроме презрения. На подобную выходку способен либо сумасшедший, либо порочный испорченный человек, не ужившийся с самыми близкими ему людьми или совершивший какую-то гнусность.

Но Конрад ошибался.

«Не желаешь моей помощи, крошка, чёрт с тобой!» – примерно так «приятель магрибских корсаров» воспринял его сопротивление и великодушно простил ему оскорбительное упоминание о шантаже.

Меньше чем через час Альфред забыл о неприятном разговоре. Конрад всё ещё переживал и терзался, а мыслями Хооге уже безраздельно владел «Вереск». Альфред собирался немедленно отправиться на шняву, чтобы сообщить команде о том, что судно теперь принадлежит ему.

Вспомнив об Ибрагиме, он решил взять его с собой, чтобы загладить свою вину перед ним. Мальчик не на шутку рассердился из-за того, что хозяин не позвал его к себе, пригласив только Конрада. Хооге посмеивался над ревностью своего воспитанника, но не хотел его обижать.

Выглянув в окно, Конрад увидел, как они неторопливо проехали верхом мимо дома, и позавидовал им. Он с удовольствием отправился бы на верховую прогулку по многолюдным улицам Амстердама, но не с этими двоими, а с Феррарой…

Где-то, возможно очень близко, шла война, кто-то погибал на поле боя, томился в плену, умирал от голода и ран. Конрад ничего не знал об этом. Он был заперт, словно в осаждённой крепости, в доме Хооге, и мог лишь терпеливо ждать решения своей участи, ничего не предпринимая и уповая на то, что кому-то в потустороннем мире не безразлично, жив он или убит.

В окно его комнаты смотрел чужой город, пронизанный холодным дыханием осени. Мягкие, как пуховые перины, облака скрывали небо. Неприятное чувство заставило Конрада отступить вглубь комнаты: ему показалось, что город следит за ним тысячами тёмных, словно омуты, окон.