Текст книги "Ушедший в бездну"

Автор книги: Елена Величка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

Чтобы умилостивить демона и заручиться его помощью, Феррара временами проводил обряд, который называл бескровным жертвоприношением. Это магическое действо очень нравилось Конраду, поскольку он был его основным участником. С помощью заклинаний Феррара устанавливал связь между своим учеником и Велиаром и всячески ублажал мальчика, угощая его самой лучшей пищей, покупая ему дорогие красивые вещи и игрушки. Так хорошо Конраду не жилось никогда. В гостях у пана Мирослава он был вынужден подчиняться вкусам и требованиям властного хозяина, и не ценил окружающую роскошь. Теперь же у него было то, что он хотел иметь, и его незамысловатые желания не слишком опустошали кошелёк ювелира.

Играть Конрад не умел. Игрушки, которые покупал ему Феррара, он расставлял по комнате и рассматривал их, любуясь этими чудесными вещицами. Он ничего не ломал и не разбивал, напротив, тщательно оберегал свои сокровища от случайных повреждений. Самые любимые из них он брал с собой на прогулки по городу, а на ночь ставил в изголовье кровати. Феррара давно забыл, как ведут себя дети, и дивился такому чудачеству, хотя для мальчика, не избалованного подарками и вниманием взрослых, подобное поведение было вполне заурядным.

От Дингера венецианец узнал историю семьи Норденфельдов. Слуга рассказал о безумии, охватившем барона Герхарда после гибели старшего сына, об издевательствах, которые пришлось выдержать Конраду перед отъездом в Баварию, и его бегстве в Хелльштайн. Всё это не особенно тронуло Феррару. Он предполагал нечто подобное и, кроме того, хорошо представлял себе, что без козней вездесущего пана Мирослава дело не обошлось. Встревожило ювелира то, что барон Норденфельд, о чьём существовании он до сих пор не имел достоверных сведений, оказался реальным человеком, а не мифической частью авантюрного замысла владельца Хелльштайна, и, вероятно, прилагал усилия, чтобы отыскать своего пропавшего наследника. Мир тесен, а судьба временами изволит плохо шутить с теми, кто наивно считает себя её любимцами: уж это-то Феррара знал по собственному опыту!

Тревога, охватившая Конрада при встрече в Вене со своим ненавистным тёзкой, наконец-то нашла отклик в душе Феррары. Младший Норденфельд давно успокоился, зато пришла очередь его благоразумного наставника ворочаться ночами без сна, вспоминая злополучную встречу двухлетней давности. Возможно, что в тот день «другой Конрад» всё-таки узнал сына своего ближайшего соседа и, вполне вероятно, сделал попытку тайком удостовериться, что не ошибся. Те, у кого мало собственных дел, проявляют величайший интерес к чужим.

Как умеет хранить тайны Дингер, Феррара уже знал, да и наёмникам было известно подлинное имя мальчика, ехавшего с их хозяином от самого Хелльштайна. О наёмниках Феррара думал постоянно. Пьетро и Анастаса он не боялся, а вот этих…. Любой из них мог выдать своего бывшего господина…

Значит, всё-таки Америка…

Чтобы переселиться на Кюрасао и устроиться там с тем же комфортом, к которому он привык в Амстердаме, требовалось больше средств, чем было у него сейчас, даже если бы он смог выгодно продать дом и всё своё имущество. Но со многими вещами ему не хотелось расставаться. В частности, с коллекцией картин и минералов, библиотекой, лошадьми и маленьким удобным экипажем, любовь к которому в последнее время разделял и Конрад.

Ответ Велиара был неожиданным. У Феррары появились заказчики, да ещё какие! В течение полугода он изготовил несколько роскошных безделушек для жён городской элиты. Денег, вырученных за эти изделия, хватило не только на покрытие многочисленных долгов, но и на ремонт «Вереска».

Легче стало и с фрахтом. Один состоятельный и уважаемый купец по непонятной причине решил доверить свои товары именно Ферраре, и «Вереск» ушёл в новое плавание, на этот раз в Испанию.

По доброте душевной Конрад простил Дингера и заступился за него. Австриец остался на берегу, но Феррара загрузил его работой по самое горло.

После череды сплошных неудач и потерь, венецианский авантюрист получил небольшую передышку. Жизнь начала налаживаться. Он верил в то, что не последнюю роль в этом сыграли его щедрые пожертвования Велиару.

Лето и осень 1675 года прошли для Конрада, словно во сне. Смутной тревогой ожидания были пронизаны самые яркие и самые тёмные дни. Мимолётные радости приобретали особое значение и запоминались надолго. Каждый маленький праздник превращался в событие.

Отправляясь к заказчикам или компаньонам, Феррара брал Конрада с собой, но оставлял его в карете и не позволял выходить из неё. Как правило, мальчик не нарушал этого запрета. Ожидая возвращения своего воспитателя, он наблюдал в окно за прохожими, читал или рисовал.

Увидев его рисунки, сделанные углем, Феррара расщедрился на грифель, цветные мелки и бумагу. То, что Конрад нашёл себе занятие по вкусу, избавило ювелира от необходимости постоянно пресекать его шалости и ссоры со слугами.

Дингер подружился с форейтором и проводил всё время на конюшне, видясь со своим младшим хозяином только во время поездок. На запятках кареты рослый австриец выглядел как лакей из хорошего дома.

В тёплые солнечные дни они выезжали за город, прихватив с собой еду, и устраивали пирушки на берегу моря. Светлый, нагретый солнцем песок дюн, шум набегающих волн и шелковистые прикосновения ветра казались феерическим сном, в реальность которого Конраду почти не верилось. Такого счастья просто не могло быть в его жизни. Но оно было.

1676 год начался спокойно и даже почти удачно, хотя город будоражили слухи то о блистательных победах, то о катастрофических поражениях на море. Всё это происходило далеко, в чужих водах. Французский военный флот уже давно не показывался вблизи нидерландских берегов.

Феррара улаживал свои торговые дела. В тот день Конрад был с ним и ждал его в карете. Феррара отсутствовал довольно продолжительное время, так что его воспитанник успел заскучать. Наконец ювелир появился и сел рядом с мальчиком.

В этот момент какой-то неряшливо одетый старик бросился к ним через улицу и ухватился за дверцу, не давая закрыть её.

У Феррары был такой вид, словно во время бала ему сообщили, что его дом сгорел и с праздника ему предстоит вернуться на пепелище. Старик невнятно бормотал: «Подождите! Подождите!» От него несло перегаром. Дингер схватил его за шиворот, оттащил и ударил по лицу. Старик захныкал, пуская кровавую слюну. Почудилось Конраду или он действительно произнёс по-чешски: «Не бейте меня!»?

Захлопнув дверцу, Дингер вскочил на запятки. Под свист и щёлканье кнута лошади сорвались с места. Старик, отвратительно ругаясь, погнался за каретой.

– Колдун! Чернокнижник! – кричал он. – Бог покарает тебя!

Вскоре он отстал. Феррара сидел неподвижно, глядя в окно. В полумраке экипажа его лицо казалось неживым. Конрад подавлено молчал. Впервые со времени отъезда из Моравии он ощутил себя проклятым и отверженным.

– Я считал, что он давно умер, – сказал венецианец. – Этот человек – ваш бывший соотечественник. Его имя – Вацлав Шлик. Он хорошо знал владельца Хелльштайна. Они оба были моими друзьями, я доверял им, но Шлик не заслуживал доверия. То, что с ним произошло, нисколько не удивляет меня. После смерти родителей он промотал всё своё состояние и попал в тюрьму. Почти десять лет о нём ничего не было слышно. Я бы не узнал его, если бы он не кинулся на нас. Поверите ли, что ему сейчас должно быть около тридцати пяти?

– Да, выглядит он ужасно, – Конрад брезгливо поморщился, силясь прогнать образ мерзкого бродяги. – Неужели он из благородной семьи?

– К сожалению, именно так. Будь он простолюдином, я бы не беспокоился, но в Амстердаме у него есть родственники.

– Чем он опасен для нас?

– Прежде всего тем, что ему известно обо мне, – Феррара понизил голос до едва различимого шёпота, хотя ни форейтор, ни Дингер не могли слышать их разговор. – Вацлав Шлик был моим учеником в магии, так же как и пан Мирослав.

– Пан Мирослав?!

– Да, дитя. Владелец Хелльштайна в своё время побывал в Амстердаме и натворил здесь бед. Женитьба на вдове лейтенанта ван Бёйтенхауса была только одной из его многочисленных глупостей…

Конрад усмехнулся.

– Могу представить, как вы разочаровались в своих учениках. Наверное, они платили вам за науку не лучше, чем Мирослав – за моё содержание. Понятно, почему вы не желаете тратить время на то, чтобы хоть чему-то меня научить. К примеру, писать по-голландски. Читать я умею. Не уверен, что правильно, но всё же…

– Дело не в плате за ваше содержание, – попытался оправдаться Феррара, услышав в словах мальчика упрёк своего покровителя. – Просто в последнее время у меня было слишком много забот о хлебе насущном. Думаю, что теперь я смогу уделить вам больше внимания.

– У меня никогда не было настоящего учителя. В Норденфельде библиотекарь учил нас с братом письму, чтению и счёту. Иногда он рассказывал нам о других странах, но, по-моему, кое-что путал или выдумывал. Мне больше нравилось слушать Лендерта. Он, по крайней мере, говорил только о том, что видел сам.

– Согласитесь, ваша светлость, что вы повидали немало, путешествуя со мной. Ни в одном из европейских университетов вы бы не получили тех знаний, которыми обладаете сейчас. И разве не моя заслуга в том, что вы в достаточно короткий срок научились свободно изъясняться и читать на голландском языке?

– Разумеется, но мне бы хотелось писать на нём не хуже, чем на немецком. Не могу же я оставаться малограмотным, как ваш форейтор!

– Однако некоторые из ваших высокородных соотечественников, приехав в Голландию, с презрением отказываются не только писать, но и говорить на языке этой страны, предпочитая общаться с её уроженцами через переводчиков, потому что, видите ли, чешская культура и письменность значительно древнее и благороднее голландской.

– Мой родной язык – немецкий. По-чешски я говорил со своим слугой Микулашем да и то лишь тогда, когда барон фон Норденфельд не мог нас слышать. Представляю, как бы он возмутился!

По правой стороне улицы из белой вьюжной пелены выступили очертания трёхэтажного дома. Над входом виднелась дата постройки – 1601 год. Под окнами трое мальчиков лет по четырнадцать – пятнадцать играли в снежки. Увидев карету, они посторонились, с любопытством разглядывая её. Самый рослый подошёл ближе, стараясь заглянуть в окошко, прикрытое занавесками.

Экипажи на улицах Амстердама появлялись куда реже, чем лодки на его многочисленных каналах.

– Смотрите, ваша светлость, – тихо сказал Феррара, – вот ваш соперник в борьбе за наследство. Это и есть Дейк ван Бёйтенхаус.

Забыв об осторожности, Конрад прильнул к окну. Феррара схватил его за плечо и усадил на место.

– Он не должен видеть вас!

Дейк не успел разглядеть лицо, мелькнувшее в окошке кареты, зато Конрад хорошо запомнил высокого худенького паренька с тёмными волнистыми волосами.

– Он совсем не похож на то, что я себе представлял! – с недоумением воскликнул маленький Норденфельд. – Он намного старше меня. Интересно, как бы мне удалось занять его место? По-моему, пан Мирослав посмеялся над нами!

– О сходстве речь не шла, – возразил Феррара. – Дейк старше вас на четыре года, но в Моравии его никто не знает, а его амстердамским родственникам и друзьям путь в Хелльштайн закрыт. Вы больше похожи на голландца, чем этот несчастный мальчик. Его отец – уроженец Амстердама, но мать – еврейка с некоторой примесью испанской крови.

– Еврейка?!

– Да, ваша светлость. Я не говорил вам об этом прежде, так как считал, что для вас не имеет значения, кем была покойная фрау ван Бёйтенхаус. Вы не обязаны чтить её память.

– Разумеется. Теперь мне и вовсе нет дела до Дейка и его матери, я ведь остаюсь с вами.

В мае город потрясло известие о гибели адмирала де Рюйтера, командовавшего нидерландской эскадрой. Он был тяжело ранен в сражении с французами близ Сицилии и умер через несколько дней на своём корабле.

Для Республики Соединённых Провинций это была серьёзная утрата. Кое-кто решил, что война безнадёжно проиграна. Феррара был другого мнения. Конрад слышал, как он говорил кому-то из своих посетителей: «А что собственно произошло? От одного человека не может зависеть исход войны. Но даже если французы будут хозяйничать в Средиземном море, а шведы на Балтике, „Вереск“ пойдёт на Карибы, к западному побережью Африки, в Испанию, Бранденбург, Англию. Будем искать новые пути и новых торговых партнёров».

Де Рюйтера похоронили на родине великого Архимеда – в Сиракузах.

Той же весной Феррару посетил купец, приехавший в Амстердам из Праги. Он привёз письмо от пана Мирослава. Владелец Хелльштайна извинялся, что из-за войны вынужден отложить на неопределённое время выполнение своего обещания насчёт постройки судна. Вместе с письмом Феррара получил вексель на сумму, которая не покрывала даже половины его расходов и потерь, связанных с путешествием и пребыванием в его доме Конрада.

Для наследника Хелльштайна купец передал три крупные жемчужины – подарок мнимого отца. Полюбовавшись ими день-другой, мальчик не без сожаления отдал их Ферраре в уплату за своё содержание.

– Вы делаете ошибку, ваша светлость, – заметил ювелир, но жемчужины взял.

Приняв к сведению упрёк своего воспитанника, Феррара купил ему несколько книг, изданных на голландском языке, и посоветовал переписывать их на досуге, чтобы выработать хороший почерк, а заодно запомнить, как пишется то или иное слово.

Одна из книг оказалась поэтической. Это была трагедия Йоста ван ден Вондела «Люцифер». Конрад был поражён: он не думал, что нидерландец, перешедший в католическую веру, может взяться за такую тему, да вдобавок посвятить своё произведение Фердинанду III, императору Священной Римской Империи Германской Нации.

– Я бы не удивлялся этому, – сказал Феррара. – Грань между святостью и одержимостью дьяволом очень тонка. Самых рьяных пособников сатаны легче всего встретить в храмах и монастырях. Многие из них очень набожны и не подозревают, что в своём фанатизме временами опускаются до глубин преисподней. Людям, занятым мирскими делами, некогда размышлять о рае и аде. Спросите Дингера, молится ли он хотя бы раз в день, и он, скорее всего, решит, что вы насмехаетесь над ним.

Представить Дингера за молитвой было и вправду невозможно, но и в земных делах он не проявлял усердия. Лень его оказалась настолько заразительной, что конюх-форейтор, постоянно общаясь с ним, тоже превратился в убеждённого бездельника. Единственное, что Дингер делал охотно, это учил Конрада драться с применением различных видов холодного оружия.

– Я сделаю из тебя отличного ландскнехта, цыплёнок! – посмеивался бывший наёмник. – Тебе моя наука пригодится больше, чем все твои книжонки. Ещё спасибо мне скажешь.

Занятия с Дингером нравились Конраду больше, чем уроки фехтования с Феррарой. Австриец был проворнее и энергичнее, а главное, опытнее в воинском искусстве. В хорошую погоду они упражнялись во дворе за каретным сараем. В плохую – в доме. Летом, выезжая за город вместе с ювелиром, брали с собой целый арсенал и сражались на берегу моря, развлекая немногочисленных зрителей, большинство из которых составляли рыбаки и бродяги.

Упрекая Феррару в том, что тот жалеет деньги на его образование, Конрад не сознавал, что в действительности очень многому научился благодаря венецианцу. Университетская схоластика и богословский вздор не шли ни в какое сравнение с настоящей наукой, которую он постигал под руководством венецианского авантюриста – сложным искусством выживания в самых неожиданных условиях.

Минули лето, осень и зима. В начале весны 1677 года из Средиземного моря возвратилась нидерландская эскадра. Гроб с телом де Рюйтера доставили на флагманском корабле в Амстердам для перезахоронения.

В день торжественного погребения адмирала в Новой Церкви Феррара взял Конрада с собой в город. Дингер отправился с ними. На запятках кареты он чувствовал себя достаточно уверено и с презрением покрикивал на бедно одетых прохожих.

У Новой Церкви стояла толпа, проехать сквозь которую было невозможно. Взглянув издали на это бурлящее людское море, ювелир не пожелал окунуться в его тёмные волны и приказал форейтору остановиться на боковой улице. Но и здесь людей было предостаточно.

Конрад с тревогой поглядывал в окошко на собравшихся вокруг горожан. В основном это были бедняки и нищие. Число их быстро увеличивалось.

Впереди над толпой возвышался, как остров, другой экипаж. На его запятках стояли два лакея, переругиваясь с напирающими сзади зеваками.

Феррара попросил Конрада опустить занавеску на окне и запер дверцы кареты. В окошко с его стороны заглянул оборванный старик и гнусавым голосом попросил милостыню. Феррара бросил ему серебряную монету и с поспешностью, удивившей Конрада, опустил занавеску рядом с собой.

Снаружи раздались громкие проклятия. Человек, только что получивший деньги из рук ювелира, орал как одержимый, призывая на него кару Божью.

– Некстати он появился, – прошептал Феррара. – Сидите тихо, ваша светлость. Надеюсь, он скоро угомонится.

Но нищий продолжал вопить, стараясь привлечь к себе внимание столпившегося вокруг отребья:

– Смотрите, люди, вот слуга дьявола, чёртов итальяшка, католик и колдун! Из-за таких мерзавцев, как он, Господь отвернулся от нас, и мы проигрываем войну. Клянусь Богом, пока все добрые христиане молятся о победе, этот самый итальяшка у себя в погребе служит Чёрную мессу во здравие Людовика!

– Тебе-то откуда знать, чем он занимается в своём погребе? – насмешливо спросил Дингер, но ропот, поднявшийся вокруг, свидетельствовал о том, что скандальный нищий нашёл поддержку у зевак.

Феррара сжал руку Конрада.

– Не бойтесь. Они не осмелятся напасть на нас.

Конрад затаил дыхание. Ему представлялось, что карета это дом, стоящий на скале посреди бурного моря. Клокочущие волны подступали вплотную и бились о стены. За тёмными занавесками мелькали расплывчатые тени.

– Потерпите, ваша светлость, – тихо произнёс Феррара, обнимая мальчика. – Это не будет продолжаться вечно. Скоро он уйдёт. Жаль, что невозможно подъехать ближе к Церкви…

Снаружи поднялась возня. Приподняв край занавески, Конрад увидел, что Дингер оттаскивает бродягу, вцепившегося обеими руками в подножку кареты. Форейтор поспешил на помощь австрийцу. Зеваки расступились. Никто не осмелился вмешаться в драку.

– А ты-то сам не католик? – поинтересовался Дингер, оторвав, наконец, нищего от подножки и сбив его на землю пинком под колени. – Я слышал, ты родом из Чехии, а там сейчас полно иезуитов. Не на их ли денежки ты здесь шпионишь и клевещешь на порядочных людей?

– Я родился в Амстердаме! – завопил бродяга. – Я ненавижу иезуитов! Из-за них мой отец бежал из Моравии, бросив замок и всё своё добро! Не смей меня трогать, немецкий ублюдок! Я дворянин и нечета тебе!

Вокруг поднялся хохот. Дингер тоже рассмеялся.

– Видали аристократа? А не пошли бы вы, ваша светлость, отсюда, пока целы?

Форейтор пнул нищего в зад. Бродяга, ругаясь, пополз на четвереньках в гогочущую толпу. Он уже скрылся из виду, а вокруг ещё некоторое время бушевало неуместное на похоронах веселье. Конрад перекрестился, испытывая стыд. Он слышал о подвигах де Рюйтера и не хотел оскорблять его память.

Недели через две Вацлав Шлик объявился вновь. На этот раз он пришёл прямо к дому Феррары и начал орать под окнами, требуя денег и угрожая рассказать всем о колдовских ритуалах, которые венецианец проводил у себя в погребе десять лет назад.

Феррара в чёрном домашнем костюме спустился во двор и подозвал Шлика к калитке. Они долго беседовали, стоя по разные стороны ограды.

Бродяга ушёл, довольно посмеиваясь и напевая по-чешски. У Конрада заныло в груди. Эту песенку он когда-то слышал от своих моравских слуг.

– Теперь эта скотина будет таскаться сюда каждый день, – недовольно сказал он, встретив ювелира на лестнице. – Я бы ни за что не стал давать ему деньги.

– А я и не дал. – Феррара обезоруживающе улыбнулся. – Лишних денег у меня нет. Я не так богат, чтобы раздавать милостыню, но у меня есть друзья, которые могут кое-что сделать для этого несчастного. Дитя, надо быть добрее и по мере сил помогать ближним в их бедах. Я обещал помочь Шлику обрести подходящее жильё и все блага, которые он заслужил.

Конрад удивлённо фыркнул, услышав свои собственные ханжеские интонации. Именно так он когда-то сообщил Ферраре, что всегда молится перед сном, чтобы под покровом ночи не стать добычей дьявола.

– По-моему, единственное, чего он заслужил, это большого пинка.

– Что вы, ваша светлость! Разве можно быть таким непримиримым к беднякам? Шлик вёл себя непристойно, но мне всё-таки удалось поладить с ним. Я никогда не обманывал его, поэтому у него нет причин для недоверия.

Вечером Феррара позвал к себе Дингера. Через некоторое время австриец вышел от хозяина и спустился по лестнице, весело насвистывая и позванивая монетами в новеньком бархатном кошельке.

Конрад сидел на кухне. В окно ему было видно, как слуга бодро шагал через двор к конюшне.

Несколькими часами позже в своей комнате, готовясь лечь, Конрад разделся, погасил свечу и, сам не зная зачем, выглянул на улицу, словно какая-то сила потянула его к окну. Ему показалось, что мимо дома прошёл Дингер. В лунном свете было трудно разглядеть одинокого прохожего. Конрад решил, что ошибся. Австриец никогда не отлучался из дому в одиночку, тем более, в такое позднее время.

Утром, сразу после завтрака Феррара выехал в город. Конрад и Дингер были с ним. Проезжая по набережной, они увидели Шлика. Он неподвижно лежал навзничь под стеной соседнего дома. Конрад решил, что он пьян и крепко спит, но тут раздался хриплый голос Дингера:

– Вот так дела! А попрошайка, кажется, помер!

Феррара выглянул в окошко кареты.

– Не думаю. Скорее всего, выпил лишнего.

Дингер спрыгнул с запяток, быстро приблизился к Шлику, постоял над ним, брезгливо рассматривая его, и бросился догонять карету. Лошади бежали лёгкой трусцой. Запрыгнув на ходу на своё место, австриец тяжело перевёл дыхание и сообщил:

– Радуйтесь, господа, он сдох. Кто-то проломил ему череп. Мух и муравьёв вокруг орава, а крови почти нет. Аккуратная работа.

– Бедняга, – вздохнул Феррара. – Я подозревал, что он умрёт не своей смертью. Его родители боялись того же, поэтому так настаивали на его женитьбе. К сожалению, обручальное кольцо далеко не каждого удерживает от распутной жизни…