Текст книги "Ушедший в бездну"

Автор книги: Елена Величка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

Глава 15
Кубок

Замок поднимался из бурных волн: мрачные прямоугольные башни, увенчанные грубыми конусами шпилей. Горизонт закрывала стена дождя. Ветер рвал кроны прибрежных деревьев. Прибой шумел тревожно и угрожающе.

– Шато де Шильон, – сказал Феррара. – Древняя крепость. Скоро мы будем на месте.

Конрад с восторгом глядел на пенные валы.

– Что это за море?

– Это озеро, ваша светлость. Вода в нём пресная, но, как видите, штормы здесь тоже бывают.

Конрад привстал, вглядываясь в даль. На горизонте шёл корабль. Не лодка с прямым или треугольным парусом, какие часто мелькали на реках Моравии и Австрии, а двухмачтовик с округлыми бортами, высоким бушпритом, двумя ярусами парусов и длинными вымпелами, развевающимися по ветру. Такие корабли Конрад видел до сих пор только на рисунках и гравюрах. Он следил за крылатым чудом, скользящим в тумане, и вдруг ощутил себя в ином времени, на много лет старше. Там не было ни Феррары, ни Дингера, ни пана Мирослава. Не было ни Норденфельда, ни Хелльштайна, но был корабль – этот или подобный ему, и море, пенящееся у его бортов.

– Что с вами? – спросил Феррара.

Конрад молча улыбнулся. Он не хотел верить в то, что ему приоткрылось будущее. Слишком непохоже оно было на его мечты.

Через день прибыли во владения друга Феррары. Дом, построенный в стиле барокко, был окружён лесом и этим напоминал Норденфельд. Хозяин, смуглый пожилой толстяк, обрадовался гостям. Глядя, как он обнимается с Феррарой, Конрад заметил, что они похожи, словно братья, но объединяли их не узы родства, а воспоминания об очень страшных событиях.

Конрада поселили в уютной, красивой комнате, окна которой выходили на розарий. Густой тёплый запах роз смешивался с запахами травы и прогретой летним солнцем земли. В доме стояла тишина. В маленьком ухоженном саду пели птицы. Было приятно бродить по его аллеям среди фруктовых деревьев и цветов.

На прогулках Конрада сопровождали итальянец и грек. В последние дни путешествия он постоянно общался с ними и наконец-то запомнил их имена. (Из наёмников этой чести удостоился только Хасан, да и то лишь потому, что повздорил с Дингером.)

Итальянца звали Пьетро. На вид ему было лет тридцать. Он великолепно фехтовал, но из скромности или по какой-то другой причине никогда не говорил о том, где научился этому искусству.

Имя грека – Анастас – трудное и нелепое с точки зрения немца, Конраду удавалось произносить почти правильно, чем он заслужил симпатию младшего слуги. Разница в возрасте не мешала им развлекаться на равных. Анастас донимал Конрада, подшучивая над ним и разыгрывая его разными способами, так что иногда тот всерьёз обижался и гонялся за хохочущим парнем, стараясь дать ему пинка. Они с криками носились по тихим аллеям, перепрыгивая через маленькие ухоженные клумбы, прячась за деревьями и гипсовыми скульптурами. После Микулаша это был первый слуга, с которым Конрад мог поиграть и побегать, пошутить и подраться. Греческий паренёк ничего не знал о немецкой и моравской аристократии и не разбирался в геральдике. Он давно забыл, что его нынешний приятель – маленький господин Дейк путешествовал по Моравии в собственной карете, украшенной баронским гербом, и носил другое имя. То, что Конрад плохо говорил по-голландски, было не особенно заметно для грека, изъяснявшегося на этом языке ничуть не лучше.

Пьетро участвовал в их играх, делая вид, что это ему интересно. Конрад подозревал, что итальянец присматривает за ним, как когда-то присматривал Фриц. Но в отличие от барона Норденфельда Феррара не ограничивал свободу своего воспитанника и не унижал его жестокими наказаниями.

Хозяин дома был весел и общителен, любил праздники, застолья и музыкальные вечера. Он создал из слуг домашний оркестр, сам неплохо пел и писал стихи. Наигравшись за день, Конрад рано ложился и, засыпая, слышал доносящиеся из глубины дома смех, музыку и пение.

Лет за тридцать до того в совершенно иных краях, а точнее, у берегов Сицилии, произошло событие довольно обычное для тех мест и времени. Торговое судно, шедшее из Генуи в Венецию, захватили алжирские корсары. Экипаж во главе с капитаном сдался без боя, но покорность не избавила моряков от плена. Вместе с ними в руках пиратов оказались два пассажира: ювелир Альберто Феррара и нынешний хозяин дома – избалованный сын богатых родителей. Никто толком не знал, что заставило его покинуть Геную и отправиться в путешествие. Говорили, что он пережил неудачное любовное приключение.

С этим молодым человеком Феррара познакомился на корабле и не особенно доверял ему, поскольку вёз с собой золотые изделия, которые надеялся продать на Сицилии. Жили путешественники в одной каюте. Как-то раз в отсутствие своего необщительного попутчика генуэзец из любопытства порылся в его вещах и заметил тяжёлую шкатулку, бережно обёрнутую в тёмное сукно. Она была заперта, и ключа от неё он не нашёл.

Незадолго до нападения пиратов Феррара тяжело заболел. Генуэзец терпеливо ждал его смерти, но когда корсары захватили корабль, понял, что тянуть дольше нельзя и присвоил шкатулку вместе с другими вещами своего спутника. С этой добычей он взошёл на борт разбойничьей галеры, надеясь откупиться, но получилось иначе. Открыв шкатулку и оценив её содержимое, пираты решили, что владелец такого сокровища способен заплатить за свою свободу в два раза больше, чем обычный пленник. Его отвели в отдельное помещение, увезли в Алжир и несколько лет держали в тюрьме, пока родственники не собрали назначенный за него выкуп.

Феррара, больной и нищий, прибыл в Алжир в трюме галеры вместе с матросами генуэзского судна. Там его очень дёшево продали турецкому купцу, которому срочно понадобился слуга взамен умершего в море.

Купец любил философствовать и считал, что если его прежнего слугу совершенно некстати сгубила лихорадка, то новый будет здоров и живуч, так как милостивый аллах не посылает правоверным одно и то же несчастье дважды. Словно подтверждая эту теорию, Феррара вскоре выздоровел. Некоторое время он прислуживал купцу, затем принял мусульманство и стал матросом на его корабле. Ни особенной храбростью, ни усердием он не отличался. Тем не менее, ему удавалось каким-то образом избегать плети боцмана.

Корабль стоял в Триполи, когда Ферраре представилась возможность вернуться в Европу. Вся команда, за исключением владельца судна и двух матросов, сошла на берег. Сидя на палубе под жгучими лучами солнца, Феррара и второй вахтенный по имени Хасан рассматривали грязную, потрёпанную шхуну без флага и других атрибутов, по которым можно было бы определить, из каких краёв пожаловало это убогое чудовище. Впрочем, оба знали, что хозяин шхуны голландец, а экипаж состоит из подонков, презирающих любую религию. Капитан Питер Годсхалк торговал с корсарами Алжира и Триполи. Его знали и не трогали.

– Он стоит довольно далеко, – сказал бывший ювелир. – Сможем ли мы доплыть?

Матерью Хасана была сицилийская невольница. Она так часто и с таким вдохновением рассказывала сыну о своей родине, что внушила ему желание побывать в тех краях. Безумной идеей принять христианство мальчишка загорелся после гибели отца – неудачливого корсара, всё добро которого прибрал к рукам влиятельный родственник, а Хасан оказался матросом на купеческом судне, без надежды не только на возвращение отцовского состояния, но и на приобретение своего собственного.

Феррара всегда безошибочно угадывал тех, кто мог быть ему полезен, поэтому снизошёл до близкой дружбы с Хасаном и знал о его великой обиде на аллаха. В Османской Империи к ренегатам относились значительно лучше, чем в Европе к язычникам, вынужденным по каким-либо причинам принять христианство. Феррара понимал, что его другу вряд ли удастся добиться в Венеции большего, чем место матроса теперь уже на христианском судне, но не спешил разочаровывать его.

Голландец со своей облезлой шхуной подвернулся им в наиболее удачное для побега время. Они не сомневались, что за вознаграждение он согласится помочь им.

Ближе к вечеру они спустились в каюту купца, задушили его и бросили в трюм, затем обыскали его вещи. Вероятнее всего в каюте имелся тайник, но у них не было времени его искать, поэтому они удовольствовались драгоценностями, которые сняли с убитого, – хозяин судна любил украшения и носил их в большом количестве. Добычу разделили поровну и зашили в пояса. Сын корсара, рождённый в Османской Империи, не задумывался о том, что заставляет его подчиняться чужеземцу.

До шхуны доплыли в полной темноте, по якорному канату поднялись на борт. Хасан предпочёл бы отсидеться в трюме до выхода в море, но Феррара решил немедленно показаться на глаза Годсхалку и переговорить с ним, так как их уже хватились и искали, а европейское судно, даже хорошо известное портовым чиновникам, в первую очередь оказывалось под подозрением.

На палубе веселилась пьяная компания, миновать которую оказалось нетрудно. Питер Годсхалк сидел у себя в каюте, как ни странно, почти трезвый. Появление незваных гостей не особенно удивило его. Он довольно быстро понял, чего хотят от него мокрые полуголые беглецы, и пообещал доставить их в ближайший христианский порт, либо пересадить на любое европейское судно, если такая возможность представится.

Ночью шхуна снялась с якоря. Беглецов удивляло спокойствие Годсхалка. Он не торопился и, как видно, не допускал мысли о том, что его могут заподозрить в сговоре с убийцами турецкого купца. Ни Феррара ни Хасан не знали, что голландцу известно об их хозяине намного больше, чем им, в том числе о его долгах и нетерпеливых кредиторах.

Пройдя Гибралтар, шхуна взяла курс на Амстердам. Хасан был недоволен: его надежды попасть на Сицилию не оправдались. Зато Феррара радовался. Возвращаться в родную Венецию после своих восточных приключений он не собирался. Католическая вера казалась ему ещё отвратительнее мусульманской. На шхуне его считали турком. Впрочем, Годсхалк сразу понял, что имеет дело с европейцем, и посмеивался над его бритой головой и длинной чёрной бородой.

Ферраре и Хасану довелось участвовать в нападении на испанское судно. Годсхалк не оставил их без награды. В Амстердам они прибыли с деньгами и надолго расстались. Хасан принял христианство, получил европейское имя, бестолково использовал свою часть денег и, не зная, что делать дальше, нанялся матросом на голландский корабль, уходивший к берегам Африки.

Феррара остался в Амстердаме, перепробовал множество профессий от учителя фехтования до астролога, сумел вернуться к своему любимому занятию – ювелирному делу и разбогател настолько, что купил небольшое двухмачтовое судно. Он никогда не стремился войти в число самых обеспеченных граждан Амстердама, но не пренебрегал полезными связями. Среди его близких друзей был моравский аристократ Виллем Шлик, в доме которого он познакомился с паном Мирославом.

Со своей роднёй, живущей в Венеции, Феррара вёл переписку, но возвращаться домой не собирался. Однажды ему сообщили, что генуэзский авантюрист выкуплен из алжирского плена. Феррара не имел претензий к генуэзцу. Какая разница, совершил тот кражу или нет? В любом случае драгоценности не могли остаться у законного владельца, а вору они принесли несчастье.

Генуэзец поселился в Швейцарии. Феррара узнал об этом от своего брата, который тоже проявлял интерес к судьбе вора и даже нанял человека для наблюдения за ним. Дела не позволяли Ферраре принять участие в семейной охоте на своего давнего обидчика, слишком далёкого и не настолько богатого, чтобы можно было извлечь выгоду из этого увлекательного, но дорогостоящего развлечения. Если бы не пан Мирослав, генуэзец, скорее всего, так и не повидался бы с жертвой своей юношеской любви к ювелирным изделиям.

Перед отъездом в Моравию Феррару навестил Хасан, нищий и оборванный. Христианский бог оказался не очень-то щедр на милости. Хасан был глубоко разочарован. Ювелир нанял его за небольшое жалование и взял с собой.

Странствия по Австрии и Швейцарии, оплаченные моравским вельможей, вполне устраивали Феррару. Сложные отношения с католической церковью не позволяли ему отправиться с Конрадом в Италию, погостить у брата в Венеции и оттуда вернуться в Голландию морем. В Швейцарии он чувствовал себя свободно. Он не знал точно, что именно заставило его навестить генуэзца: любопытство, воспоминания молодости или предчувствие хорошей возможности поживиться…

Никакие игры и развлечения не могли переломить привычку Конрада к одиночеству и беседам с потусторонними существами. Он быстро уставал от своих новых приятелей и временами убегал от них, чтобы побыть наедине с другими – невидимыми созданиями. В огромном доме спрятаться было нетрудно. Мальчик бродил по роскошным залам и покоям, разглядывая их убранство. Немногочисленная прислуга редко видела его. Он, словно зверёныш, чувствовал постороннее присутствие и успевал скрыться. Во время одной такой прогулки он зашёл в просторную комнату с высоким потолком, мозаичным полом и большим окном. Конрад слегка испугался, сообразив, что попал в покои владельца дома.

В комнате было много красивых вещей, расставленных с изящной небрежностью на круглом столе и в шкафу со стеклянными дверцами: часы с фигурками античных богов и богинь, статуэтки из бронзы, фарфора и серебра, золотые и серебряные приборы, хрустальные вазы. На стенах, затянутых цветной материей, висели картины.

Внимание Конрада привлёк кубок, стоявший отдельно на мраморной тумбе. Он был сделан из большой перламутровой раковины, оправленной в серебро. По крепкой ножке вился узор из виноградных листьев.

Справа от тумбы в проёме приоткрытой двери, ведущей в спальню, был виден угол столика и над ним яркий натюрморт с пионами и райскими птицами. Конрад затаил дыхание: ему почудились голоса. В спальне шёл тихий разговор. Там находился Феррара. Второго человека узнать было труднее. Его злобный свистящий полушёпот напоминал шипение потревоженной гадюки. Собеседники ожесточённо спорили, стараясь не очень шуметь. Говорили, видимо, по-итальянски, так как Конраду не удавалось разобрать ни слова. Внезапно послышался приглушённый вскрик, возня и тонкий звук выскользнувшего из ножен клинка.

Конрад осторожно заглянул в спальню. Феррара стоял, прислонившись к стене между туалетным столиком и кроватью. Хозяин дома держал у его горла остриё шпаги. Раздумывать было некогда. Схватив с тумбы тяжёлый кубок, мальчик бросился на помощь Ферраре, но в комнате уже кое-что изменилось: шпага была теперь в руке у гостя, а разоружённый хозяин трусливо пятился к двери, осыпая противника яростными проклятиями. Конрад отступил за тумбу – не слишком надёжное укрытие – и присел, неловко опустившись на одно колено. Край кубка чиркнул по стене, но разгорячённые ссорой мужчины не услышали постороннего звука. Они вывалились из спальни, громко ругаясь, пронеслись к выходу и углубились в полумрак анфилады.

Когда стихли шаги и голоса, Конрад тихонько возвратился в свою комнату, унося с собой кубок. Он не знал, зачем совершил эту нелепую кражу. Возможно, для того чтобы наказать владельца дома за испуг, который пережил по его вине. Было ясно, что после скандала хозяин выставит гостей вон и до их отъезда вряд ли хватится одной из безделушек, украшавших его покои. Конрад понимал, что собирается присвоить очень дорогую вещь и что Феррара не одобрит этого, а значит, показывать ему трофей не стоит.

Едва мальчик успел спрятать свою добычу под грудой подушек на кровати, как за ним явился Анастас: Феррара решил немедленно отправиться в путь и ждал их во дворе. Конрада эта новость не удивила. Сбросив камзол, он завернул в него кубок и отдал изумлённому парню со строгим напутствием: «Не вздумай потерять эту вещь и никому её не показывай!»

Молодой грек отличался большой сообразительностью в том, что касалось присвоения чужого добра.

Внизу у ворот Феррара и хозяин дома обменивались язвительными репликами, пока слуги готовили кортеж в путь. Конрад тихо прошёл мимо них к карете. Никто не заметил, что поверх рубашки на нём только жилет, а его непочтительно скомканный камзол держит в охапку греческий слуга.

В карете Анастас спрятал кубок под сложенное на сидении покрывало, а сверху положил «Историю Богемии». Конрад облачился в камзол, надел шляпу и сел напротив слуги. Оба пытались скрыть беспокойство, поглядывая в окошко. Мысли Конрада занимала крайне неприятная процедура повешения, с которой рано или поздно приходилось знакомиться большинству воров и разбойников.

Наконец явился Феррара и, раздражённо хлопнув дверцей, приказал трогать. Кортеж двинулся в путь. Конрад с сожалением провожал взглядом парк, ускользающий в даль приятных воспоминаний. Впереди была долгая дорога и осень, уже пометившая небо и листву своим прикосновением.

Путешествие начиналось не лучшим образом. До темноты нещадно гнали лошадей. Феррара был не в духе и молчал, не обращая внимания на своих притихших спутников. Кубок он увидел на следующий день к вечеру. От озера пошёл туман, и стало прохладно. Взяв плед, Феррара с ужасом обнаружил под ним знакомую вещь, которой накануне любовался в совершенно других условиях. Анастасу досталась тяжёлая оплеуха. Конрад, заслуживший более сурового наказания, выслушал длинное нравоучение, в котором неоднократно повторялось оскорбительное для аристократа слово «воришка». Взглянув на пристыженных мальчишек, Феррара внезапно расхохотался. Они сделали то, что не удалось ему: заставили генуэзского авантюриста вернуть часть старого долга. Но теперь стоило поторопиться: хозяин, конечно, хватился пропажи.

Переночевали на постоялом дворе. Около четырёх часов утра Феррара разбудил Конрада. Дингер уже седлал для них лошадей. Уехали втроём: ювелир на гнедой кобыле Хасана, Дингер и Конрад на Султане. Всё самое ценное, в том числе краденый кубок, взяли с собой. Пьетро и Анастас должны были ехать следом в карете под охраной наёмников. Никто, кроме итальянского слуги, не знал, где Феррара будет ждать свой кортеж. Не знали этого и Конрад с Дингером. Вынужденные помириться, они молча следовали за неутомимым венецианцем, лишь по необходимости обмениваясь несколькими словами. Во время короткого привала Дингер не сдержался: «Проворовались, ваша светлость, спёрли чашку? Ваш предок Отто фон Шернхабен до такого бы не додумался».

При первой возможности Феррара купил для Конрада лошадь, избавив его от чересчур тесного общения с невоспитанным слугой. На трёх лошадях продвигались вперёд значительно быстрее. Ночевали, где и как придётся, часто прямо у дороги, не разводя костёр. Вставали до рассвета и, наскоро перекусив, мчались дальше.

Конрад не узнавал места, по которым они проезжали. В действительности, это была другая дорога, и вела она к берегам Рейна. Весь световой день проводили в сёдлах. На привалах мальчик в изнеможении ложился на землю. Ноги, спина и плечи у него невыносимо болели. Из-за постоянного напряжения и скудной пищи его начали мучить спазмы желудка, как прежде во время длительных постов.

В горах наняли проводника. Ехали тропами, в некоторых местах настолько опасными, что приходилось спешиваться и вести коней в поводу. Проводник – пожилой охотник дивился упорству чужеземцев. Ни проливной дождь, ни ветер не были для них помехой. Странным казалось бездушие, с которым мужчины относились к своему младшему спутнику.

За пределы кантона Фрибур проводник идти отказался. Дальше отправились сами на свой страх и риск. Погода не радовала. Ночёвки под открытым небом становились всё труднее, но Конраду нравилось сидеть в дождь у костра, разведённого под ветвями большого дерева. В свете огня дождевые капли, пробивающиеся сквозь листву, казались мерцающей золотой пылью. В горах часто бушевали грозы, и временами приходилось искать более надёжное укрытие. Прятались среди скал, под нависающими каменными карнизами. Холодные голубые вспышки озаряли шевелящиеся лапы елей, раскаты грома покрывали тревожный шёпот леса.

Под Берном Султан повредил ногу. Ни Дингер, ни Феррара не решились пристрелить великолепного коня. Его расседлали и оставили в лесу. Дингер пересел на лошадь Конрада, и дальнейший путь до порта Базеля на Рейне мальчику пришлось проделать сидя за спиной опостылевшего слуги и держась за его пояс.

Первые ночные заморозки окрасили траву в убогий пепельно-жёлтый цвет. По утрам всё вокруг было белесым от инея. С восходом солнца он таял, и мир вновь наполнялся живыми красками.

В Базеле лошадей продали. Феррара договорился с судовладельцем из Майнца. Тот согласился взять троих пассажиров. Ехали они без багажа и были согласны выполнять любую работу.

Однопалубное судно с единственной мачтой, низкими бортами и скамьями для гребцов представляло собой не лучшее средство передвижения для тех, кто спешил. Вверх по течению от Майнца до Базеля его тянули лошадьми. Вниз по течению оно шло на вёслах или под парусом.

Как ни ворчал Дингер, ему пришлось сесть на скамью вместе с гребцами и взяться за тяжёлое весло. Перед отплытием Феррара и Конрад расстались с длинными волосами и сменили свою одежду на простонародную. Вещи и драгоценности зашили в грубый холст и спрятали в старый мешок, вид которого не вызывал желания заглянуть внутрь.

Для Конрада время, проведённое в плавании, было отдыхом от изнурительной дороги. Окружающие его люди не нуждались в помощи десятилетнего мальчика. Иногда ему поручали какую-нибудь несложную работу, но чаще он бездельничал: дремал, откинувшись на мешок с вещами, или равнодушно наблюдал, как работают взрослые.

На судне посмеивались над ленивым мальчишкой, проводящим целые дни на пыльном мешке. Зато Феррара был спокоен за свои драгоценности. Конрад терпеливо сносил насмешки, молча улыбался в ответ. В пивной в Базеле он позаимствовал нож, с которым теперь не расставался, нося его, как Дингер, за голенищем сапога. Рассматривая своё отражение в стальном лезвии, Конрад не узнавал самого себя. С коротко остриженными волосами он выглядел младше и наивнее, лицо казалось более круглым, простоватым. К такому лицу полагались соответствующие манеры. Копируя своего моравского слугу Микулаша – добряка и лентяя, он не замечал, с каким пристальным любопытством следит за его игрой Феррара.

Они плыли по сказочно красивым местам. Берега были то пологими, то скалистыми и крутыми. Лес вокруг золотился и алел горячими красками осени. Прозрачно-синее небо отражалось в воде. Широкий, величественно-спокойный Рейн по утрам окутывался туманной дымкой. Вечерами его волны светились, как янтарь. Но люди с их деловитой суетой и тупой грубостью омрачали безмятежную красоту природы. На реке белели лепестки парусов, чернели длинные баржи, глубоко осевшие под горами просмолённых бочек. С палуб доносился рёв скота, беспокойное ржание лошадей. Между баржами скользили низкие, узкие, похожие на многоножек лодки с четырьмя – шестью парами вёсел, шумно взбивающих воду. Скрипели уключины, перекликались гребцы. В местах стоянок образовывались заторы. Поднимались крики и ругань. Временами доходило до драк.

На ночь причаливали к берегу, разводили костёр и жарили на нём пойманную днём рыбу. Спали у огня под открытым небом. В дождь делали навес из парусины. Конрад и Феррара предпочитали ночевать на судне.

Однажды за полдень над холмами правого берега показались облака. Величественные, ярко-белые на синем фоне неба, они быстро двигались, разрастаясь и приобретая вид снежных гор.

Конрад глядел в воду. Она была светла и на удивление прозрачна – кое-где просматривалось дно. В глубине мелькали косяки рыбы.

– Будет дождь, – сказал Феррара. Дингер зевнул и сплюнул за борт.

К вечеру ветер усилился. Облака затянули всё небо, потемнели и опустились ниже. Река заволновалась. На её поверхности появились белые барашки. Справа над скалистыми вершинами небо озарилось первой зарницей и запульсировало холодным белесым светом. Вспышки следовали одна за другой. Вскоре стал слышен отдалённый рокот грома.

Начался дождь. Ветер изменил направление и дико, угрожающе завыл. Лес по берегам отозвался тревожным шёпотом. Рейн вскипел. Острые ветровые волны окружили судно, раскачивая его то с борта на борт, то с носа на корму. Брызги и пена осыпали людей. Послышались проклятия и брань – вода в реке была холодной.

Шкипер приказал поворачивать к правому берегу. Шторм примчался с той стороны, и прибой там был слабее. Вода наступала на левый берег, едва видневшийся за стеной дождя.

Шквальным порывом сорвало парус. Судно угрожающе накренилось, но широкие борта не позволили ему опрокинуться.

Обрушился ливень. Гроза разбушевалась не на шутку. Раскаты грома, рёв шторма, шум и треск деревьев на берегу, гулкий отзвук в скалах, крики людей, беспрестанные вспышки ветвистых молний в сгустившейся темноте, слепящие брызги вперемешку с разбитыми струями дождя создавали иллюзию конца света.

Страх Конрада достиг своей высшей границы, перехлестнул её и перестал существовать. Думать об опасности и смерти было некогда. Под ногами тяжело налегавших на вёсла гребцов плескалась вода. Вооружившись ведром, Феррара начал вычерпывать её. Конрад помогал ему, но их усилий было недостаточно. С большим трудом гребцам удалось развернуть судно так, чтобы волны не перехлёстывали через борта.

Идти навстречу шторму было неимоверно тяжело. Казалось, берег отдаляется и тонет во тьме. Наконец во мраке проступили очертания холмов. Ветер внезапно ослабел, и Конрад решил, что буря начинает стихать. Судно вошло в небольшую бухту, образованную высокими крутыми утёсами. Резкий толчок сотряс его: киль зарылся в песок.

Конрад заворожено смотрел, как люди прыгали в клокочущую чёрную воду. Феррара схватил мальчика за руку и увлёк следом за ними.

Очутившись по грудь в нестерпимо холодной воде, Конрад вскрикнул. Феррара обхватил его за плечи и потащил к берегу. Ноги увязали в песке. В ушах стоял неумолкающий гул встречного ветра. Волны у берега были не высоки – по колено, но быстрое течение тянуло в глубину, не отпускало. Если бы не Феррара, Конрад вполне мог утонуть, угодив в водоворот или поскользнувшись на покрытых илом камнях.

Молнии разбивали темноту, и тогда на мгновение становилось видно, как гнутся под ветром деревья на прибрежной круче и стелется волнами трава.

Оглянувшись при очередной вспышке, Конрад с ужасом увидел белесую, дико мчащуюся реку и чернеющее на её фоне судно, окружённое вихрями пены. Шкипер и трое из команды пытались растянуть над палубой парусиновый навес. Остальные – кто по пояс, кто по колено в воде – брели под дождём к берегу, держа на плечах канаты, протянутые с борта.

Впереди раздался треск. С высокого утёса в воду шумно обрушилось вывернутое с корнем молодое деревце, едва не придавив одного из гребцов.

Судно пришвартовали к большим старым деревьям, росшим прямо над водой.

У кого-то нашёлся порох, благодаря чему удалось развести костёр под выступом прибрежной скалы. Шкипер расщедрился на выпивку, но ни джин, ни пламя костра не спасали от холода. Места в убежище было мало. Спали сидя, в тесноте. Несколько человек осталось на судне. Течением его сняло с песчаной отмели и отнесло от берега. Канаты угрожающе натягивались. Оба дерева содрогались, будто в ознобе. С них дождём осыпалась листва, но глубокие разветвлённые корни крепко удерживали их на скалистой вершине.

Несмотря на усталость, Конрад так и не смог уснуть и задремал лишь на рассвете, когда шторм стих и дождь прекратился.

Утром разожгли большой костёр. До полудня отогревались, сушили промокшую одежду. За полдень отправились дальше, поставив запасной парус.

После шторма заметно похолодало, но небо было ясно – ни облачка. Бурная серая река несла стволы поваленных деревьев, обломки разбитых лодок, брёвна, пустые бочки, трупы животных и птиц.

Конрад не мог унять дрожь, кутаясь в дорожный плащ Феррары. Сам ювелир, чтобы согреться, взялся за весло вместе с Дингером. Работали дружно и слаженно, как старые товарищи, изредка обмениваясь короткими энергичными репликами. Австриец припоминал своему хозяину его пустые обещания сытой беззаботной жизни на деньги пана Мирослава и от души желал им обоим попасть в преисподнюю. Не вдаваясь в метафизику, венецианец угрожал слуге сократить ему жалование за дерзость.

Ближе к Майнцу потянулись огромные плоты из сложенных в три яруса стволов. На них стояли домики для многочисленной команды. Лес сплавляли из Шварцвальда в города на Нижнем Рейне.

Поговорив со сплавщиками на стоянке, Дингер вернулся разочарованный. Они отказались взять попутчиков. Феррара отнёсся к этой неудаче равнодушно.

В Майнце пересели на баржу, идущую в Кёльн. Дингер и Конрад предпочли бы путешествовать по Рейну и дальше, но Феррара решил, что ехать верхом во многих отношениях выгоднее. В Кёльне он приобрёл двух лошадей. На покупку третьей пожалел денег. Впрочем, особой необходимости в ней не было, так как его спутники вдвоём были не тяжелее, чем он один. Украденный кубок удалось продать за хорошую цену местному ювелиру и обеспечить себя не только лошадьми, но и зимней одеждой.

Остановку в Кёльне Феррара и Дингер запомнили надолго. Конрад сердился на них обоих, считая, что они могли бы обращаться с ним лучше и меньше экономить на еде и ночлеге. Возмущаться вслух было бесполезно и стыдно: как-никак по его милости ювелир лишился кареты, слуг и охраны.

В Кёльне мальчик сбежал. Поводом для этого стало его знакомство со сплавщиками леса из Шварцвальда. Состоялось оно в таверне, где Феррара оставил Конрада под присмотром австрийца, чтобы без помехи выбрать лошадей для дальнейшего путешествия. Дингер заказал себе пиво и завёл беседу с нетрезвым посетителем из местных обывателей. Конрад примостился на другом конце длинного стола, ближе к четверым шварцвальдцам. Они курили глиняные трубки и играли в карты, не обращая внимания на хмурого мальчишку. Украдкой разглядывая этих людей, он слушал их разговор и отчаянно завидовал им. По-видимому, они хорошо заработали на продаже леса – деньги у них были приличные, судя по тому, какие ставки они делали. Конрад лениво размышлял о том, как это, наверное, здорово – путешествовать в компании земляков и друзей, самому зарабатывать себе на жизнь и тратить столько, сколько хочется, не ожидая, когда за тебя заплатит кто-то другой.

Неожиданно один из игроков заговорил с ним приветливо и дружелюбно. Конрад смутился. Он не привык к доверительному общению с незнакомыми людьми. Было заметно, что этот человек – главный в четвёрке, и выглядел он старше своих партнёров по картам. В его густой рыжей бороде и волосах поблескивала седина. Он подвинул к Конраду кружку с пивом и протянул кусок хлеба.