Текст книги "Опоенные смертью"

Автор книги: Елена Сулима

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

ГЛАВА 23

Фома как всегда ушел рано, по-английски не объясняясь. Алина хотела воспользоваться передышкой и навести порядок в своих вещах, но не тут-то было – в номер постучался Друид.

– Алина! – с порога упал он перед нею на колени, едва перешагнул порог, – Бери Фому и уезжай отсюда! Вы здесь погибните! Ведь он совсем сопьется! Ты, только ты, ты можешь повлиять! С тех пор, как вы приехали, у нас на Урале! Перепутались и дни и ночи! Я чувствую, все это неспроста! Грядет космическая катастрофа! Подумай, что за дикая случилась смесь! А водка все никак не кончится!.. Нескончаемый поток! Смешалось все – богема, уголовники… – он осекся, словно сам удивился тому, что выпалил, и выдохнул на тормозах: – и я…

– И тебе пить надо меньше. А лучше вообще не пить.

– Но я здесь не причем! Нас много! И мы меняемся, как будто караул. Нам есть куда уйти, поработать пару дней, как отдохнуть. Но возвращаешься назад через неделю – а там, у Климовых, все тоже. Фома бессменно пьет. И день, и ночь, и ночь и день… И эти уголовники… а Лена потихоньку плачет. Ей некуда вернуть детей. Дом их – как стоянка палеолита! Этого ж не выдержит! Ни один живой! А он все пьет! Зачем ему все это. Я знаю, потому что он поэт! Поэт всей жизнью! – Глаза его, словно пограничные локаторы неспособные остановиться рассеянно шарили по его пограничной реальности.

– Алкоголизм не признак поэтического дара. Не пейте с ним, и тем его спасете.

– Но он-то как святой! Ему невозможно отказать! А как он нас гоняет за бутылкой! Это ж просто гипноз какой-то! Массовый гипноз! Я написал пять книг, но отчего-то никаких влияний не имею! А он всего-то репортажных фотографий понаделал в угоду времени, не вечному! Бомжи, веселые нищенки, целующиеся попрошайки, теперь уголовники… И всюду налет безысходности и смерти. Но все о нем, только о нем, и говорят. Я не понимаю, чем он обрел такую славу?! Но почему так дружно с дудками и под фанфары мы все за ним бежим в ту, даже не пропасть, в яму, яму! В придорожную канаву! Агония! Как мы её все любим! А все ещё не умерли! Быть может, оттого что все в России вечны?.. Спаси его! Спаси! Спаси всех нас от его заразительного пьянства! Ты можешь! Ведь он любит тебя как поэт!

Она вникала в его страстную скороговорку, и ей казалось, что не он, а она сама уже вдруг начинает бредить его словами. И сопротивление этому нарастающему потоку начинало медленно городить запруды:

– Поэт!.. – усмехнулась она, – Красивое оправдание – поэт… Но отчего-то тошно… Я не Анна Каренина, чтобы падать под его паровоз…

– Но ты же – женщина!..

– Но как ты не поймешь, что ему легче пожертвовать любовью!.. Какой там любовью – жизнью другого человека, чем пошлой привычкой!..

– Да-да… кивнул покорно Друид, – Он просто так ведет себя, как будто бы уже не существует. От этого он кажется загадкой. А тайна должна быть обязательно темной мрачной в сознании лишь тех, кто сам в себе не смог преодолеть животный мрак. Подумай, чем не тайна – кристалл алмаза играющий всеми оттенками света – ваджара! Ваджара – это алмаз! Ваджара сутра!

Алина почувствовала, что у неё кружится голова оттого, что она тщетно пытается угнаться за бегом его мыслей.

– Короче, что ты хочешь?

– Я знаю, что билетов не достать, но я вышел, тут, на мафию. Они из уважения к вашему делу… Вот два билета вам на поезд. Увези его!

– А как же выставка?

– Бог с ней! Мы все устроим сами! Мадам, как он вас называет, я прошу! – и вдруг Друид взмолился по-французски. Потом он долго лопотал на непонятном языке. Как показалось Алине, – на финском. Потом вдруг перешел как будто на арабский и так страстно, так эмоционально, что Алина вдруг заволновалась за него – не белая ли у него горячка?..

– Хорошо, хорошо, – погладила его по тонким черным волосам "мадам", Но почему на поезд?! Он же выпадет в пространство по дороге, а я его не удержу! Вот с самолета так просто не сойдешь!

Друид, как будто бы не слышал, он резко вскочил с колен, – Сейчас он вернется. Я чую! Я обогнал его не так уж и намного. Он осмотрел холл номера, в котором они вели свой странный диалог, распахнул дверцы антресолей над стенным шкафом и ловко запрыгнул в пустоту.

– Что ты делаешь! Да ты сума сошел! Зачем?! – схватила его Алина за ботинок

В ответ в антресолях показалась всклокоченная голова Друида, – Не забывай, что я писатель, – сказал он по-шпионски тихо.

И Анна растерялась – И что из этого?! Что?!

– То. Я не пойму – как и о чем вы разговариваете, когда вы без свидетелей. Ведь Фома немногословен. Он говорит всегда одни и те же фразы. И только ты беседуешь с ним с глазу на глаз. Лично! Я все же хочу разгадать эту загадку его гипноза, на другом интимном уровне! Все. Меня нет. Прощай! – он вырвал свою ногу и было унырнул совсем, пытаясь весь свернуться в улитку слуха в темных антресолях. Но тут она схватилась за другую. Друид в ответ зашипел из темноты.

– Ты что! Не понимаешь! Я профессионал! Я пишу о вас рассказ в стиле фэнтази.

– Вот и фантазируй сам!

– Тише! Он идет!

– О нет! Подслушивать!.. – Алина захлебнулась от возмущения, она была готова ко всему, но только не к этому. – Да кто б ты не был!..

Она вцепилась в его ногу мертвой хваткой и тянула вниз из-за всех сил. Друид брыкался, цеплялся, сопротивлялся и все же медленно сползал назад. И вдруг раскрылась дверь, и на пороге застыл Фома.

Немая сцена… действительно была похожа на сцену из провинциального спектакля.

Фома нашелся что сказать:

– Опять Друид валяет дурака, – и словно ничего такого не случилось, прошел к ней в комнату, попробовал включить телевизор, но телевизор был сломан, тогда вынул из-за пазухи газету, уселся в кресло, и стал читать.

– Ну вот… Ну вот… Ну все… Ну я пошел, – шептал покрытый пылью квадратной пустоты Друид, гримасничая Алине: ты, мол, про билеты не забудь.

Ошарашенная Алина вошла в комнату и села на постель. И принялась читать другую газету оставленную им на столике газету. Но ни строки прочесть не смогла.

– Ну что у вас там за секреты? – спросил Фома, не отрываясь от печатаного текста.

– Ты почему так рано?

– Надоело.

– Мне тоже. Может быть… поехали в Москву.

– Ты ещё не набрала материала. А я не сделал ни одного нормального снимка.

– Ну и пусть.

– Здесь, знаешь, как – обратной нет дороги.

– То есть как?..

– Начнем с элементарного – билетов не достанешь.

– А если я достану – ты поедешь?

– Но это невозможно. Не достанешь.

Они ещё поторговались несколько минут, она не выдержала и дала ему билеты.

– Понятно. Это происки Друида. – И он разорвал последнюю надежду

Тут в комнату влетел Друид, – Но Фома! Спаси хотя бы Алину! Ведь она!.. – и он застыл в молитвенной позе.

– А что она? Живет в тиши, в гостинице, не пьет… Ей делать дома нечего. Ты понял?

Алина, побледнев, откинулась затылком к стене и уставилась в потолок. Прозорливость этого постоянно пьяного героя поразила её. Ей действительно нечего делать в Москве. Разве что вновь томиться в былых нерешаемых проблемах. Вся она давным-давно не для такого, не о том, она уже не вписывается в свое прошлое. Как будто даже группа крови её переменилась…

– И сколько же вы будете здесь торчать?

– А сколько нужно, столько и будем?

– А сколько нужно?

– До конца.

– Но до какого?! – воскликнул Друид.

– До логического. Понял?..

"Что ж… – согласилась с ним про себя Алина, – Логично, хоть нет логики здесь никакой". И машинально посчитал её мозг:

ОСТАЛОСЬ СТО СОРОК ПЯТЬ ДНЕЙ.

И тут же встряхнулась и по-женски начала осваивать невменяемое пространство:

– Что ж!.. Если так, то дальше так же невозможно! Ведь я элементарно голодна!

– А может быть, пойдем в столовку?

– О нет! Я там уже была.

– Нельзя же быть настолько утонченной. Мы все-таки с тобой по зонам ходим, сколько видим!..

– Я приглашаю всех вас в ресторан, – взмахнул торжественно рукой Друид. Все это время он стоял в дверях и с любопытством смотрел то на Алину, то на Фому, словно ребенок вертя головой.

– Нет, – отрезал Фома, – В ресторан я не пойду. Обязательно морду набьют.

– Ну почему обязательно?! – воскликнула Алина.

– А потому что. Так всегда бывает. Без драки в рестораны не хожу.

И все-таки они пошли. И все-таки наконец-таки поели. За время пребывания в Екатеринбурге, Алина впервые отпробовала горячую пищу. Но… куда приятнее было то, что настроение их неуемно поднялось. Они играли, словно дети, в карикатуру на светских людей, и Фома заигрался. Выходя из ресторана, куда они зашли без верхней одежды, поскольку ресторан располагался рядом с гостиницей, Фома вдруг подскочил к швейцару и раскорячился спиной – мол, подайте мне пальто.

– Чайво тебе? – возмутился старый фронтовик, швейцар, – Во! Клоун! Ты смотри – и цаца твоя улыбится…

– За цацу ответишь! – резко фронтоном к нему развернулся Фома.

Но бывалый старикан был куда лаконичней – ударил сразу.

Фома отпрянул, разинув рот от удивления. Но… Не бить же старика!..

И хохотала Алина на морозе, пока старик с вытолкнутым Фомой объяснялись через стекло дверей, строя друг другу невероятно комические рожи. И бесполезность всех сопротивлений заполнила раскисшей пустотой фантазии Друида.

ГЛАВА 24

И вновь холодно, словно спектакль через толщенное стекло, воспринимала Алина реальность.

Что делать?! – изнеможенно ныли женщины, – Сил нет. Он раньше приезжал к нам на недельку, и это было очень весело тогда. Но третью неделю… Сначала пили, потому что вы приехали. Потом по поводу твоей белой горячки. – Перебивала одна другую. – Потом отметили начало ваших похождений по этим тюрьмам… Потом, уж без тебя, мы отмечали, что дали зал под выставку… И все по несколько суток подряд! Теперь скорбим и пьем оттого, что у Фомы синяк под глазом и в таком виде он не может поехать в Нижний Тагил. Когда ж это кончится?! Раньше мужчины так… выпивали, теперь же превратились просто в профессиональных алкашей… Все оттого что нету жесткого режима, вот чем опасна творческая жизнь!.. Так это твой!.. А мой, как ни странно, ещё умудряется через день преподавать в Университете! Вот интересно, какие лекции он там читает с серьезной миной лица?.. Да он же с кафедры когда-нибудь слетит, как фарфоровый божок! Весь разлетится по осколкам, а мне его потом приводи в себя, вновь делай из дебила человека! Да что же это за сизифов труд! Аля, пожалуйста, придумай хоть что-то!.. Нет больше сил!

Вчера напились и подрались, кто тоже гений, кто ещё не гений, теперь у всех по синяку. Позавчера Друид принес вдруг пистолет, и все носились с ним по крыше. Слава богу, что пистолет был куплен в детском мире! А ведь устроили дуэль. Ты посмотри, они теперь раскрашены, как спитые бандюги, горланят песни по ночам, да так, что все соседи… И кто поверит, глядючи на них, что это цвет интеллигенции Урала?!

Алина качала головой в ответ, – А вы? – спросила, не зная, что и сказать.

– Что мы? Ведь мы же столько пить не можем!

– Они закатывают нам ежевечерние концерты, а мы надеемся и ждем.

– А давайте им в ответ такой концерт закатим, чтоб им мало не показалось?

– Но как? Ведь мы ж не можем так подраться, чтоб понаставить друг другу синяков. Потом за водкой бегать по таксистам…

– Зачем нам драться. Елена, у тебя есть грим?

Когда мужчины, уже заранее встретившиеся на улице, вошли в квартиру Климовых, чтобы продолжить свое, ставшее уже традиционным, ежевечерне-всеношное пьянство, им открыло дверь странное создание раскрашенное под плачущего Пьеро с натурально хрустальной слезой приклеенной под глазом. С трудом в нем угадывалась жена Копытина, – А… это ты, моя Коломбина? – спросило создание Копытина манерно-писклявым голосом и лианообразно колыхнулось в сторону.

Как ни пытались женщины изобразить на своих лицах побои, свободная фантазия зафантанировала и надиктовала им свое.

– Что это!? – воскликнул Климов, угадав свою жену Елену в лице клоуна с размалеванным ртом до ушей. Но когда вышла поэтесса Горюшко – вся в синяках вокруг глаз – не понятно, то ли только что из морга, то ли вообще инфернальное чудовище, а за ней руки в боки появилась с боевой раскраской краснокожего Анна, и объявила: – "Все. Кончились ваши деньки. Теперь пьем мы!" – мужчины совершенно растерялись и сникли. Они разделись и, не заходя на кухню, где обычно проходило основное действие пития, пошли в комнату, единственную комнату Климовых являвшуюся одновременно и спальней, и детской, и кабинетом, и гостиной, расселись на диване и, включив в телевизор, уставились в экран.

– Может, все-таки примем? – достал бутылку Копытин.

– Ты что! – воскликнул Климов, – Если у баб крыша поехала, то это уж полный конец! Если уж бабы запили то это!.. – Он ошарашено мотал головою, не находя нужных слов, – Им такое может прийти в голову, такое!.. Все, мужики, – сухой закон! Мы должны сохранять трезвость и бдительность. Что-то будет.

– Так, что же у нас теперь по программе? – заговорщически поинтересовалась Горюшко.

Женщины сели за стол на кухне, не зная, что делать дальше.

– Главное – не упускать линии поведения – шокировав одним, тут же шокировать другим.

– А чего же они обычно делают дальше? – спросила Алина

– Чего-чего?.. Разговаривают, то есть орут так, что соседи прибегают. И о чем же так можно орать?

– О политике, о поэзии, о всяких аномальных явлениях – перечислила жена Копытина.

Они попробовали говорить о политике, но должной страсти в них не пробудилось, им в сути были равно скучны все политические деятели. Как мужчины, они явно не возбуждали никакого интереса, как политики… ох уж эти мужские, а у нас, скорее мужицкие игры!.. О поэзии… поговорили, почитали стихи. Но крика надрывного опять не получилась. О чем еще… об НЛО… о барабашках… Нет, слишком тихо. Уж двадцать минут, как там за стеной мужчины прислушиваются к их обыкновенному женскому лепету. Так не пойдет!

– Вот уж эти мужчины, – покачала головою Алина, – Ну почему они до старости лет позволяют себе фантазировать, словно дети, а мы, даже выпив, соблюдаем трезвость. А выпьем – позаигрываем с тем же мужским полом – вот и все удовольствие, как скучно. Никаких разнообразий.

Полоски на её лице змеились, как живые змейки.

– В крайнем случае, женщина, перебрав, падет. И все. Но это уже не интересно. – Добавила Елена и углы её гигантских нарисованных губ, чуть-чуть расплывшись, потекли.

– И её тут же подберут и превратят в половую тряпку, – отозвалась жена Копытина и назидательно посмотрела на Горюшко.

– Вот жизнь. И никакой игры! Ну почему мы так не можем разыграться, что б бегать вдруг по крыше босиком, перестреливаться из пистолета, в котором нет патрон, в окно, в конце концов, вдруг выпасть!.. распереживалась Алина. – Ну почему у женщин все-все должно быть в норме?! И ничего неожиданного! Все как по рельсам! Да только по ржавым уже…

– А как они потом серьезно мучаются по утрам, как искренне болеют, как будто дом построили вчера!

– Да все у них с таким серьезным видом!.. Любая чушь!

– А нам?! Давай – рожай! Корми! Воспитывай! Заботься! И в доме чтоб было прибрано! И выглядеть сама должна так, чтобы нравилась, а сами!.. Для них и дело, как не труд, а развлечение.

– Еще хотят, чтоб женщина была красива, а посмотреть на эти рожи!..

– А я думают, что если б не они, как бы жизнь была спокойна и разумна! А деньги!.. Тратят больше, чем добывают, черти! Да если бы вдруг я пришла домой и заявила, что пропила всю зарплату?..

Они так распалились, что к их крикам с тревогой прислушались мужчины.

– Девчонки, здорово! Ведь мы уже кричим! Что дальше по программе?

– Дальше песню надо спеть.

– Нет. Сначала надо к таксисту за водкой. Я спрятала на чердаке бутылку. Кто побежит за нею? Посчитаемся, – Елена вспомнила считалку, Аты-баты…

– Ого! – они уже собрались по таксистам! Они с ума сошли! – Мужчины уставились в щель приоткрытой двери, готовясь на излете схватить, каждый свою.

В холл выскочила Алина. Фома сорвался с насиженного дивана и преградил ей выход:

– Мадам, куда это вы собрались?

– Как так куда? Маршрут известен!

– Да ты сума сошла, мадам, ты посмотри в каком ты виде!

Но не было страха у неё показаться некрасивой, неприличной. Жизнь социальная уже настолько поразила её известиями о своих многообразных формах, сплелась в клубок под горлом катаклизмом всех понятий, что больше её не интересовали её указатели и ориентиры. И с чувством, что она сама по себе, и надеяться не на кого, и не перед кем красоваться, но можно всласть наиграться напоследок, поскольку жизнь ли – смерть ли – все, все мерзко безнадежно, если это не игра, – она стремительно погрузилась в ещё неизвестную ей игру. Игру: "ответ мужскому полу".

– А в каком я виде?! А вы – в каком виде бегаете к такси?..

– У нас всегда серьезный вид, хоть бы и с бланшем под глазом.

– И у меня серьезный вид, не видишь, что ли, я боевой раскраске! Я опасна! Прочь с дороги, ты мужчина! Что ты против меня, когда я женщина в загуле!

– Нет. Только через мой труп! Только через мой труп!

– Ах, через труп, – лицо дико раскрашенной мадам, вдруг озарилось хитрой улыбкой, – Да все пути ваши усеяны одними трупами из женщин, что мне твой труп! Я все равно пройду.

– Нет. Не пройдешь.

– А… ну тебя! Не драться ж мне с тобою, – махнула рукой Алина и пошла в туалет.

Фома отошел от двери, и попросил Климова прикурить. Пока прикуривал, заметил, как мелькнула фигура Алины в коридоре и хлопнула входная дверь. Доля секунды – и он оказался на лестничной клетке, а там никого. Лифт молчал. Он бросился вниз, перепрыгивая через ступени, выбежал из подъезда никого.

– Быть не может, – отозвался Копытин на переживания Фомы. – Не могла же она раствориться.

– А вообще-то твоя подруга странная женщина, – покачал головою Уточкин, – Она, мне кажется, на все способна.

– На все! – Гордо кивнул Фома, и тут же добавил, – Но ведь не до такого!..

Тут в дверь позвонили, Фома открыл и увидел Друида. Друид, видимо, решил эстетизироваться на сегодня, и был в строгом костюме, при широком галстуке. В руке держал букет цветов для хозяйки дома. – Как так – жить на Урале и без хризантем?!

– Ну, гад, Друид, – угрюмо Фома перекрывал ему дорогу, – Зачем ты летом бегал в полушубке?! С тебя-то все и началось!

Друид, готовый ко всему, немного обалдел и стал похож на попугая. Склонив голову на плечо, затараторил вдруг скороговоркой, – Как так – в такое лето и без тулупа на Урале!

– Смотри, чем кончился твой выпендреж! – Подлетел к нему Климов, Бабы!.. – взвыл он, – Фома, прав, ты начал, ты!

Я? Что я?

Тут с кухни донеслось нестройными женскими басами, подделывающимися под мужские голоса: – "Э-эх, любо братцы любо… любо, братцы жить…"

– Что это? – Шепотом спросил Друид, чуть приседая, словно прячась от возможных подзатыльников, пролизнул в квартиру. Климов захлопнул дверь, но тут же дернулся, за его спиной звонили и одновременно колотили в дверь ногами.

– Кто это?.. – переспросил Друид.

– Вождь Краснокожих, – мрачно ответил Фома и резким движением распахнул дверь.

На пороге стояло нечто в мужской рубахе, выбившейся из-под джинсов, раскачиваясь, как моряк во время шторма, размахивая бутылкой, стояло нечто с перекосившимся лицом, раскрашенным алыми и синими полосками, с вороньим пером во взъерошенных волосах, то – что когда-то называлось Алиной.

– Мама мия! – и влюбленный Друид упал на колени: – Аля, Алечка, Мадам!.. Я прошу тебя, прекрати! Ты ж взрослая женщина!..

– А в-вы? – Подражая пьяницам, выразила Алина свое удивление, – Никак не пойму. Вы взрослые люди?.. Йи-ка… – неудачно изобразила она икоту, Все. Ваш бронепоезд уже на запасном пути.

И отстранив Друида, прошла сквозь строй мужчин распластанных по стенам.

– Что делать, девчонки, водку пить неохота, – под басистые завывания, отбивая ритм песни по столу и притопывая ногами, поморщилась Алина.

– Давай её выльем, а воду нальем, – на секунду прервала свое пение жена Копытина.

– Мужчины нас бы убили… – заметила Горюшко, – … А первая пуля… Священный продукт.

– Наконец-таки я расправлюсь с этой гадостью, – схватила Елена бутылку и ловким движением сдернув бескозырку, торжественно длинной струей начала медленно выливать в слив раковины священный продукт русской эпохи.

– Но выпить надо по чуть-чуть. Для куражу, – заметила Алина.

Тем временем они уже раз третий пробасили одну и ту же песню. Их голоса в конец охрипли. Но женщины ещё держались.

– У меня в сумке есть сухое, белое. Давайте перельем в бутыль от водки, – предложила Копытина. – А подумать только, я ведь тоже была художником! И не плохим! А как с ним стала жить, так все, что я не рисую все не то, а он!.. Он – гений априори!.. Что мне – здесь мебель поломать? Иль выпрыгнуть из окна? Что б доказать, что тоже существую, как творческая личность!

– Холодно в окна прыгать, – усмехнулась Елена, – Не сезон. Подожди, когда сирень зацветет.

– А зацветет ли она, после моего Копытина?.. Вот в чем вопрос.

– А давайте, играть в салочки, – предложила Алина, сама от себя не ожидая такой идеи.

– Здесь тесно!

– А тем громче будет.

Климов тихонько приоткрыл дверь кухни подглядеть, что ж там такое-то твориться. С чудовищно размазанным гримом по лицам, взвизгивая, подпрыгивая, женщины хаотично носились по десятиметровой кухне, сшибая табуретки, натыкаясь на стол, шкафчики и стены. Никакой системы в их передвижении проследить не удалось. Климова прошиб пот. Белая горячка, подумал он и осел по стене.

– Ле-е-на, – взвыл Климов трубным голосом волка в огненной облаве.

– …Жинка погорюет… – задыхаясь от быстрого бега, продолжала песню Копытина.

– Му-у-вжик, – поправила её Алина, – Му-у – вжик погорюет…

– Му-у… – подхватили женщины хором, не переставая носиться по кухне – …вжик… – словно оттачивали нож, – … погорюет.

– Ле-е-ена! – выл Климов, ввалившись в кухню на коленях. Устремился за отскочившей женой, упал на четвереньки, но ухватил её за полу длинной юбки, – Я умоляю, я прошу – остановись!

– Я две недели тебя прошу остановиться, – неожиданно трезво отсекла его Елена, и продолжила при поддержке подруг, – … выйдет за подругу и забудет про меня…

– То ты, а то я, – встал в полный рост Еленин муж.

– Вот как, а чем Елена хуже? Почему это тебе можно, а ей нельзя, вмешалась Алина.

– А потому, как на женщине все держится, на женщине! – выпалил Климов, – Вот, если я загуляю, ничего такого не изменится, а вот если жена!.. Это ж все, конец семьи получается! Е-е-лена!.. – и выскочил из кухни.

– … жалко только Горюшку в незамужней долюшке, – переделывали порядком надоевшую им песню женщины, – … деточек да бабушек… да птиц над головой…

– Мужики! Держите баб! – влетел в комнату Климов, – Беда!

Мужчины растеряно переглянулись между собою, встали, пошли было к дверям из комнаты, да так и не решились переступить её порога.

– Может быть, продержимся до рассвета? – почесал Фома затылок, – А потом они сами попадают.

– Какой попадают! Из окон они попадают! – взвыл Климов, – Они уже допились до чертиков, по кухне носятся, словно от крыс спасаются. Вы контролируйте, я побежал за последним спасением, – и выбежал из дома.

"Последние спасение" давно пребывало в эвакуации у бабушки, в доме напротив.

Когда Климов ввалился с ещё окончательно не проснувшимися, не по-детски встревоженными сыновьями Елены, женщины замерли. Такого каверзного поступка они не ожидали. Лишь сумасшедший взгляд Климова оправдывал его. Дети! На колени! – вопил он весь, дрожа, – Молите! Спасайте свою мамочку!

Старший, двенадцатилетний Антон, сразу оценил обстановку и понял, что с мамочкой как раз все в порядке, а вот с папочкой что-то не то.

– Ты чего, отец, не допил что ли? – он сонно уставился на Климова

– Антон! Как ты смеешь разговаривать с папой! – возмутилась Елена.

– А че, вы тут театр разыгрываете, бабушку будете в час ночи, меня с Минькой в зрители из постели тянете, а я тут должен перед вами расшаркиваться.

Ленины подруги тихо захихикали.

– Выйди вон! Вон! – пафосно завопил Климов, – В то время как мать твоя гибнет!..

– Как это я с вами ещё не погиб, не понятно. – Тихо проворчал Антон и ушел из родительского дома, назад, к бабушке.

Тем временем первоклашка Минька, плотно прижавшись к отцовской ноге, смотрел на мать с кровавыми подтеками вокруг рта, с черными морщинами вокруг глаз, до него не доходило, что это грим. Он верил отцу, всему его пафосу, и тихо плакал, понимая, что с мамой действительно случилась беда.

– Миня, Минечка, ну что ты маленький, – кинулась к сыну Елена, схватила его на руки, и ребенок, уткнувшись ей в плечо, заревел в голос.

Концерт окончен.