Текст книги "Московские эбани"

Автор книги: Елена Сулима

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

– Говорили волшебная прямо. Там люди летают.

– У кого они не летают?.. У Шагала тоже летают. Ну и что? – с печалью вспомнила она о тех временах, когда люди встречающиеся ей на пути казались больше, значительней, чуть ли не древнегреческими полубогами. И за каждым казался свой мир. Оказалось – борьба рефлексов и догм.

– Во-во. С Шагалом тоже сравнивали. Говорили, что у Шагала, они летят с бодуна, а у тебя органично.

– Просто розовые сопли какие-то. – Виктория пожала плечами и, стараясь не выдать себя, начала собирать пустые бутылки в пакет, не оглядываясь на Вадима: – Нет! Я вам её не покажу. Она не имеет для вас никакого значения.

– Те есть как?! Картина есть картина! Дай посмотреть.

– Вы ничего в ней не увидите.

– А что я должен видеть?! Посмотреть-то дай!

– Уходите, пожалуйста. Сейчас придет мой сын, мне будет неудобно за то, что вы устроили.

– Но я уже, можно сказать, знаком с ней: голубоватая дымка неба… на переднем плане черная, словно обожженная трава… Мне бы хотелось ознакомиться с оригиналом.

– С оригиналом, как я понимаю, вы уже знакомы, – бросила Виктория и пошла на кухню с полным подносом грязных бокалов, тарелками из-под закуски. Вадим схватил свой бокал из-под вина, открыв зубом бутылку пива, с удовольствием заметив как она поморщилась, метнув на него взгляд, медленно с особым бульканьем налил себе пива в бокал. Выпил. Она вернулась с кухни, села перед ним в кресло и закурила, молча, вглядываясь ему в глаза.

– С оригиналом, говоришь? Так что же выходит, картина это не оригинал? Код что ли его? Или как он сам говорил, символ?

– Какой ты дотошный. Это приятно. Это твой плюс. – Вспомнилось ей, его фраза в ту ночь их странного знакомства.

– А что же минус?

– То, что хватаешься за все, что ни попадя.

– Ты не "все что ни попадя".

– Но так же случайна.

– Нет. Закономерна!

– Не может быть. Потому что тебе в принципе все равно.

– Нет! – он протянул к ней руки через журнальный стол, чтобы схватить за плечи, но она отпрянула. Он взял её недокуренную сигарету и затянулся. За кого ты себя выдаешь? – откинулся на спинку дивана, – Тоже мне судья х-художница. Блондинкой тебе было бы лучше. Сексуальнее.

– О! Бедный бледный эбани! – едко усмехнулась она. – Такой лишь рядом с блондинкою герой. Лишь чужая рецессивность может вдохновить на роль доминанты.

Он вжал голову в плечи, взглянул на неё снизу вверх, но тут же блеснул лукавым глазом:

– Если б я был этим… эбани, ты б оставила меня за забором!

– А ты и так за забором.

– Впусти!

– Зачем? Ты же все равно ничего не увидишь.

– Почему?!

– Почему, почему… Потому что погряз.

– Невозможно с тобой. – Вадим вышел в прихожую, молча оделся и вышел из её квартиры, с мыслью больше никогда не возвращаться.

Она курила, так и не встав его проводить.

ГЛАВА 18

Обед в ресторане Москва подходил к концу, ещё не перейдя в ужин. Вадим тяжело отдувался, набив пузо всякой изысканной всячиной. Борис, более умеренный в еде, скорее из-за чувства такта перед платящим, чем из природного аскетизма, не знал чем развлечь шефа и смотрел в огромное окно, с высоты птичьего полета наблюдая Манежную площадь. Все темы разговоров вроде бы были исчерпаны, но тут новой темой вошел в зал ресторана Иван и подошел к их столику с заговорческим видом:

– Вам срочная депеша. – Протянул он огромный конверт Вадиму и присел рядом, следить за его реакциями.

– От кого письмо? – Вадим и не подумал вскрыть его сразу.

– А вот догадайся.

– Чушь какая-то. Зачем ей мне писать, когда телефон при мне?

Не всех дам, чуть, что не так, бросал Вадим в фонтан. Тоню он обхаживал уже три года. Три года регулярно появлялся и исчезал с её горизонта, чтобы неожиданно появиться вновь. Она была девушка, так сказать, высшего класса по ещё советским меркам. У неё было все, чтобы жить спокойно и достойно: и образование, и знание нескольких языков, и отец полковник бывшего КГБ. И детство при дипкорпусе на Кубе, и каникулы в различных странах, и собственная огромная, для москвички, квартира в престижном районе, и даже работа в дорогом журнале с высокой зарплатой, не говоря про мелочи – в виде шубок и украшений. Не было у Тони проблем ни внутренних вроде, ни внешних, и даже маленький шрамчик над губой придавал её лицу некую изюминку. Но была при этом в ней такая опустошающая самодостаточность, что более трех суток в её обществе, а казалось бы – «на» – живи, – Вадим не выдерживал и несся сломя голову навстречу приключениям или случайным знакомствам.

Поначалу все-таки удерживался от беспросветного блуда и, понимая, что по всем меркам более правильной жены ему не найти, возвращался. Она обиженно молчала. Впрочем, молчание её было не столь безобидно, как казалось – могла взять бокал и стукнуть ею по голове. А потом развернуться и уйти, а могла вдруг лечь, словно кошка у его ног и замурлыкать. Но и в том и в другом случае Вадиму хотелось одно – бежать. Что удерживало его рядом с ней, что заставляло продолжать молчаливую игру в мужчину и женщину – самому было непонятно. Но понятно было одно – это игра, а не жизнь. Какой должна быть их настоящая жизнь – тоже было непонятно. Иногда она показывала ему фотографии – себя в разных странах, предлагала поехать попутешествовать с ней вместе. Тем более что Вадиму, владельцу туристической фирмы, это ничего бы не стоило. Но стоило ему лишь представить, – как они вышагивают по Парижу ли, Риму под руку, и Тоня ровным голосом ведет экскурсию, указывая, на что следует обратить внимание, а сама так и ожидает от него какой-нибудь выходки, взгляда в сторону, чтобы больно щипнуть за ногу и снова, с льдинками в голосе, вести ту же экскурсию, – как его охватывала отчаянная тоска. Отчего никуда не ездил последние три года. Ощущение её постоянного присутствия в качестве тайного контролера, превратило Вадима в бегуна от всяческой нормальной жизни.

Он кидался на женщин как на спасательный круг, способный вытянуть его из моря укоряющего молчания Тони, из океана скуки. Он не брезговал, оставив машину, и прокатиться в метро ради случайного знакомства, в троллейбусе. Мог очнуться спьяну в постели городской сумасшедшей, из тех, что обычно разъезжают в общественном транспорте с мешками ненужного барахла, одетые летом в зимнее, зимой в черти что. Мог оказаться и у женщины милиционера, и у директора хлебного завода, с женой представителя кавказской мафии или нового русского. Раз проснулся в квартире, где разгуливало около двадцати кошек и стояла такая вонь, что он и не понял, как не протрезвел сразу же, едва попал туда. Раз проснулся, а над ним мужик с пистолетом, а ещё раз женщина лет семидесяти, но правда явно из бывших актрис, читает над ним письмо Татьяны из «Онегина». Всюду нарывался на чьи-то проблемы, тоску, страсть, комплексы и всегда ловко выходил из них живым и невредимым. Ему раскрывались женские души, их печали, коварство и слабость. Нет он не считал их, не чувствовал себя коллекционером любовных романов, как Иван, он и романами это не считал – так анекдотами. Но забавными. Но убивающими время.

Не звериная сексуальность руководила им, не похоть, как он считал, а инстинкт с удовольствием подводящего статистические итоги лаборанта, – все в сущности одно дерьмо и скука. Наивные голодные соотечественницы тем временем легко сдавались в подопытные кролики, предполагая о том, что встреча с ним в общественном транспорте способна изменить всю их жизнь. Ломаясь так, чтобы он не принял, за легкодоступных, все равно шли на сексуальный контакт тут же, как миленькие. Словно нечем более удержать мужчину. Так – словно они в постели и есть – истинное откровение!.. Зло отзываясь о проститутках, они обходились куда дешевле их – всего-то в цену бутылки вина и легкой закуски, но требовали куда больше, чем просто деньги – жизнь. Жизнь никому отдавать не хотелось. Но их жалобы на эту жизнь – то есть жизнь с мужчинами порой трогали его. Наивностью. Не пониманием что все они похожи, словно детали выходящие с конвейеров одного завода. Завод этот раздражал своей механистической продукцией. Иногда он чувствовал, что сходит с ума, и снова возвращался к Тоне. Тоня выжидательно молчала, словно какое-то радикальное решение или хотя бы предложение пожениться могло хоть что-нибудь изменить в их совместной жизни. Но его пугала даже мысль не только о том, что всю жизнь он проживет с такой безукоризненно правильной женщиной, но и то, что ему придется жить в её огромной квартире, а ведь реши он купить такую – ему бы пришлось работать и работать. Он боялся, что благополучие Тони поглотит все его труды, метания по жизни и вообще всего его самого. Впрочем, будь она бедна, он все равно бы бежал от её молчания. Но молчание она иногда разбавляла записками: "Мне надо тебе изменить написала Тоня ему как-то раз записку. – Тогда ты будешь меня ревновать, почувствуешь, что любишь".

– Пробуй, разрешаю. – Коротко ответил он на её умозрительное построение чувственной жизни, и в тот же день закрутил роман с безумно охочей до брызг шампанского, цветов и любовных историй женой компьютерщика.

Компьютерщик был странный, хоть и тихий, малый. То он сидел за своим компьютером и день, и ночь, не обращая внимания на дикие оргии доносившиеся из комнаты жены, в то время как там она и её подруги то устраивали лесбийские игры, то делили гостей по постелям. Конечно же, играя, поскольку Марианна никогда бы не позволила при ней увести потенциального любовника. А так как потенциальными любовниками были все – шумные разборки: кто кого любит, – продолжались бесконечно. А то вдруг компьютерщик просыпался и, вызвав из комнаты жены Вадима на разговор, садился перед ним поигрывая огромным тесаком и спрашивал о его отношении к тому или иному политику.

Бред сгущался, постепенно превращаясь в навозную жижу. С Марианной пора было кончать, до хорошего эта Мессалина не довела бы, но это означало, что пришлось бы возвращаться к Тоне. Так как должно же быть у него что-то основное. Он был на распутье. Марианна ревновала его к Тоне. Проверила раз, – по какому телефону он звонил, – по его мобильнику это было просто и, напившись, начинала названивать Тоне, рассказывая, как она хорошо живет с Вадимом. Тоня же делала странные выводы из её речевых наездов и мучалась оттого, что ему не к кому её ревновать.

И вот он получил от Тони письмо. Она сообщала, что наконец-таки изменила ему со страстным армянином, и не раскаивается, потому что ей надоело, что "он бегает по дороге одновременно в два конца".

Вадим вздохнул, прочитав письмо. Вздохнул и почувствовал облегчение, словно прапорщик, гонявший его на стометровку от старта и до обеда, вдруг рухнул с инфарктом. И все. И некому его больше гонять. И никогда его больше не затащит Марианна в свои игры в любовь, а Тоня… – этот страж, постоянно присутствующий за его спиною, вдруг растворилась, словно и не было. Только пустоты, пугающей пустоты не образовалось – странная картина, о которой ему говорил Потап, ожила в его уме и заполнила все пространство его воображения легкостью полета.

– И люди по небу летят… – вздохнул Вадим, складывая письмо.

– И у тебя, что ли, началось? – усмехнулся Борис, внимательно вглядываясь в задумчивое лицо и друга, и шефа.

Вадим дрогнул, вспомнив бредовую историю Потапа. Что-то было все-таки в ней, чему он поверил. Но вот чему конкретно, понять не мог. Одно точно вызывало доверие: для Потапа связь с Викторией была серьезной. Быть может единственной серьезной, хотя и короткой, связью с женщиной за всю его жизнь. А у Вадима не было ничего, что бы заставило его почувствовать дыхание судьбы. Вадим усмехнулся сам себе – завидовать было нечему. Этот полусумасшедший бомж до смерти будет верить, что все его падение произошло из-за того, что она так нарисовала… И было в одно и тоже время неприятно, что у такой женщины, произведшей на него столь сильное впечатление, были такие безобразные любовники и приятно, что всерьез. Но все-таки что чувствовала она?.. Почему написала эту картину? Почему так жестоко отказалась от Потапа. А ведь он был тогда ещё ничего себе – преуспевающий красавец… Да и не дурак. Тонко чувствовал все, если смог так вдруг сразу понять то, что она писала. Странно, что она поняла то же, что и он. А ведь могла писать не понимая. Ведь она сразу сказала, что оригинал ему известен. Значит символ – не картина, не какое-то там рукотворное произведение символ тот самый человек. Только вот чего? Ее этих непонятных эбани, или тех, кто срывается к ним на землю? Или того, что Потап, в сущности, был для неё эбани, но она дала ему шанс, а он не выдержал силы эбанического тока? Или силы собственной тяжести? Как это Потап говорил о символе? Кажется так: он выражает все то, что можно перечислять годами, описывать талмудами. Целую объемную систему. Потап увидел, прочитал его сразу. Значит, он все-таки не был в сущности эбани. Видел – так же как и она… Почему же они не соединились, как близкие люди? Почему она сказала, что он ничего не увидит? Значит, считала, что он, Вадим, точно уж этих «эбани» и видеть, читать символы, понятные ей, ему не дано?.. Черт, совсем она меня с ума свела со своими «эбани», "не эбани". Ну и словечко! – Вадим цедил вино и задумчиво тер виски, не обращая внимания на скучающий взгляд Бориса.

Он постарался успокоится, как и Борис уставился в окно, и вдруг увидел плывущую чреду женщин своих последних лет, не каждую конкретно, а абрисы танцующие каждый свою пляску. Пляску "Святого Витта", а вроде бы пляску секса. Пляску страсти? Нет. Страсть всегда от избытка, эта же пляска нехватки. Прозрачная, как опустевшая куколка стрекоз… Не эту ли пляску изображают полу женщины – полу иероглифы Виктории, которых он видел на фотографиях?..

– Что летают люди-то? Летают? – усмехаясь вперившемуся в окно прозрачному взгляду шефа, переспросил Борис.

– Корчатся. – Буркнул Вадим и тщательно, на мелкие кусочки рвал письмо. – Что же эта такое твориться? – думал он, пытаясь вернуть себе былую трезвость, – Выходит, всякая картина символ? В каждой, что ль закодирована какая-то сверхинформация?.. Так что же это получается – и "Утро в сосновом лесу" Шишкина тоже код? Бред какой-то. Картина – это всего лишь картина. Черт, тут что-то не то. Почему она не дала мне посмотреть ту картину. "Ты ничего не увидишь". А почему увидел Потап? А впрочем, правильно. Он бы действительно увидел просто картинку. Тем более если бы ничего не знал про Потапа. Как и всякий другой. Значит, картина эта несла информацию только для него. А может, все картины несут только сакральную информацию – сколько их, господи, в мире и каждая ждет того, кто сможет её прочитать. Может тогда и Шишкинский пейзаж что-то несет в себе большее для того, одного. Мишки эти его – кому?! Быть может, кто-то прочитает в ней предупреждение о своей смерти? Лучше не думать об этом. Но невозможно уже не думать. Ну и состояние!.. Как рядом с ней – невозможно. Быть может, оттого и невозможно, что он ещё не прочитал свой код… Свою, больше ничью информацию о будущем, ту покруче, пообъемнее любого гадания?.. Почему она сказала, что "ты ничего не увидишь"? Ах да, потому что «погряз». То есть уже утонул. Но в чем? Живет вроде свободно, как хочет, особенно по сравнению с другими… Почему же тогда он и погряз? И вдруг вспомнилось, что она что-то говорила про абсолют, когда он пришел к ней впервые. Что-то про то, что её и не её…про несущественное… А ведь точно – он погряз в несущественном!

Он снова вспомнил фотографии её фигур. Наверняка, среди них есть и символ его. Но если бы он был, разве он бы не понял это сразу. Ведь сакральная информация доходит без объяснений до того, кого должна дойти. Пробивает как молнией, как откровение пророка… А быть может, он не постиг её, потому, что не видел её работ в натуре, они же большие, они же покупаются, значит, производят серьезное впечатление, а фотографии это не то…

Он вздрогнул от звона разбившейся рюмки. Борис неловким движением смахнул её со стола.

– На счастье, – сказал Борис, жестом подзывая официанта.

– Рассчитайте нас. – Кивнул Вадим подошедшему метрдотелю.

– Чего так быстро? Куда спешим? – отозвался Борис.

– На самолет опаздываем, – бросил Вадим, отсчитывая деньги, – Завтра вечером вместе полетим, – пояснил Вадим, Борису, совершенно не обращая на мимические вопросы Ивана: "Что там, что?".

– На фиг? – только и спросил Борис.

– В одну галерею. Картины посмотреть.

– И чего, прям, так – на самолете? Охота тебе? Сходил бы ты лучше на Крымскую набережную. Там тоже картинки всякие можно посмотреть.

– Ну… вы совсем, ребят, сума сошли. От безделья все. От безделья. Чего клиентуры совсем нет?

– Нет. – Отрезал Вадим Ивану и тут же снова обратился к Борису – Не забудь, а то я потом предупредить забуду. Все хлопковое только бери.

– Это почему ж?

– Спаришься.

– Да что ж это за галерея такая?! – Шепча, закатил глаза Борис.

– Что в письме – что-то серьезное? – встревожился Иван.

– В письме? А я и забыл о нем. Ничего там нет.

– А что передать-то ей, что? – забеспокоился Иван.

– Ничего. Надоели мне эти юные мадам с точным знанием о роли любви и дружбы в человеческой жизни.

ГЛАВА 19

Неделя пролетела впустую. По всем столбам микрорайона были развешаны объявления о том, у жителей городка Моссовета, или Пьяного городка – как называли его местные, появилась своя ворожея. Но это известие не потревожило тишины и уюта непривычно непроходного райончика Москвы.

Были даны и объявление в газетах. Но отчего-то никто ничего не хотел знать о своем будущем.

Зинаида сидела в своем голубом кабинете по семь часов в день и ждала посетителей. Но даже Галина Арнольдовна больше не посещала её. От скуки Зинаида продолжала судорожно оформлять свою колдовскую келью, внося все новые и новые детали. Так, что видавшая виды, Виктория приходила в немое оцепенение. На евангелие современного, дешевого издания, стоял собачий череп, который Зинаида нашла во дворе и, по совету Виктории, выкрасив в черный цвет, придала ему вид подсвечника. На нем крепилась явно церковная свеча; рядом лежала колода карт, на ней католический крест. Крест православный висел над столом, на яркой буддисткой мандале, которую, как и прочие сувениры Зинаида выпросила у Виктории. Над мандалой висел черный барельеф Гаруды – птицы справедливого счастья, – справа, – Анх – ключ к жизни и символ Нила, похожий на крест, но с кружочком сверху. Слева, на полке, также покрытой невинно-голубого цвета парчой, стояла египетская кошка из базальта. Под полкой прикреплена церковная кадильница, по углам комнаты на специально прибитых щепках сандалового дерева курились всевозможные благовония. Голова начала бы кружиться от этакой дымовой завесы. Но мало того – Зинаида регулярно кадила ладан.

А ещё во все углы втыкала прожаренные на сковородке иголки, рассыпала по полу соль, потом подметала, и снова зачем-то рассыпала. Всему этому она научилась, насмотревшись телевизор. Зачем, что делала – объясняла сумбурно.

Виктория смотрела на все это молча, чувствуя себя окончательно взрослым человеком, заглянувшим под стол, где маленькая девочка играет в бабки-ежки. Но, несмотря, на колдовские эксперименты, которые время от времени Зинаида проводила в соответствии с тем, что читала в купленных ей брошюрах – удача не шла ей в руки – клиентов не было. Впрочем, в одном ей повезло – соседка раз пожаловалась Виктории на одиночество после смерти мужа и, Виктория пристроила её в няньки Серафиме за мизерную плату. Так что теперь Зинаида, неотягощенная заботой о дочери, была вольна зарабатывать большие деньги. Но деньги не шли.

Когда же все эти дни дремавший перед телевизором в соседней комнате, Якоб вдруг очнулся и попросил у Виктории в долг сто долларов, а заметив недоумение на её лице – пятьдесят, но тут же снизил желаемую сумму до "хотя бы пяти", Виктория вдруг словно пробудилась:

– Вы что так и собираетесь, словно сомнамбулы блуждать по этому подвалу всю оставшуюся жизнь?! Если так дело пойдет и дальше – вы с голоду погибнете! Спасайтесь! Делайте хоть что-то! Брать в долг это не дело!

– А что делать-то?

– Вырываться. И если сейчас ничто не приносит большего дохода, чем примитивная торговля, значит, надо наступить на горло собственной песне и в бой!

– Пока я своим ателье занимался все места в торговле заняли. – Сонно проворчал Якоб.

– Такого не бывает. В капиталистических странах с устоявшейся экономикой и то всегда можно найти пробел. Главное искать.

– Вот, вы же нашли пробел – занялись своим колдовством, а толку что?

– Ты что думаешь, что на этом сейчас можно заработать серьезные деньги? Я ещё удивилась, что ты согласился, сдавая нам комнату, за какие-то мифические тридцать процентов. С чего?!.. Видно было сразу, что дела у тебя идут из рук вон. Но чтобы так!..

– Ну… вы же эти… колдуньи, маги, как вас там ещё кличут, вот и наколдуйте деньги.

– Неужели ты так наивен, Якоб?

– А вдруг.

Но Якоб! Настоящему магу, чтобы чувствовать себя комфортно – деньги не нужны. Для него это так… фантики!

Якоб снял очки, протер полой футболки, снова надел и пристально уставился на нее.

Виктория тут же пояснила: Я никогда не слышала о том, что хоть один из тех, кто занимается магией – был миллионером. Но люди занимающиеся бизнесом имеют куда больше шансов стать миллионерами.

– Виктория, ты уж это… слишком высоко метишь, тут не знаешь, как десять долларов отдать… Слава богу, мать чего-то починяет и кормит.

– Но делайте что-нибудь! Под лежачий камень вода не течет.

– А что?

– Хорошо. Я подумаю.

Зинаида не присутствовала при их разговоре, но слышала через стены как Виктория повышала на Якоба голос, подумала, что они о чем-то спорят, – её симпатии были на стороне Якоба. Якоб казался ей столь приличным, столь солидным человеком, что она робела перед ним, не веря, что с таким когда-нибудь сможет вообще заговорить на равных. Ей не нравилось, что Виктория так свободно обращалась с хозяином офиса. И как она не боялась, что он вдруг рассердится на неё и выгонит их?..

Поэтому, когда Виктория после разговора с Якобом вошла в голубой кабинет Зинаида смотрела на неё исподлобья настороженно.

– Вот тебе деньги, купи что-нибудь перекусить и все рекламные газеты, сборники, найди обязательно "Товары и Цены". – Кинула на стол две сотенные купюры Виктория.

Зинаида оскорбилась про себя, мол, нашла себе девочку на побегушках, но ничего не сказала, оделась и пошла выполнять поручение.

Думай, думай – сама себе твердила Виктория склонившись над рекламным томом "Товары и цены", словно Кутузов над картами во Филях.

– Деньги исходные вам надо сделать быстро. Какой у нас ближайший праздник?

– День защитника родины – двадцать третье февраля, – подсказала Зинаида. – Но… – и продолжила шепотом, – затмение. Курды бунтуют. – Так, словно это действительно что-то значило для нее.

– Ты входишь в роль, дорогая. Но ты плохо играешь ведьму – усмехнулась Виктория, – Ведьма ходит поперек причинно следственной связи, а ты вдоль. Причем здесь курды? При чем здесь затмение?! Главное, чтобы в мозгах не было темно.

Зинаида отпрянула:

– Неужели вы не во что не верите?

А Виктория, сделав вид, что не расслышала, продолжала дидактическим тоном:

– Что теперь дарят мужчинам в такой праздник?

– Э-э… все, девки, умываю руки. Не успеем. Все торгаши и без нас уже за месяц к празднику подготовились. Дело проигрышное, опять одни долги, Якоб вошел в их комнату.

– Но почему долги? Я даю исходные деньги, прибыль делим на троих, по тридцать процентов, десять на развитие. Надеюсь, за быструю операцию нас не притянут к налогам. Давайте же попробуем, рискую я.

– Ничего не продашь. Все ниши забиты.

– Но что дарят мужчинам в такой день? Что больше всего разбирают?

– Портвейн. А в торговле алкоголем своя мафия. Там особое разрешение требуется, опять же марки акцизные… Да и никто нам вклиниться в это дело не разрешит.

– А ещё что?

– Водка… пиво…

– Может быть заряженную воду продавать? – встрепенулась Зинаида. Говорят, если вокруг бутылки с обыкновенной водой руками поводить и в это время думать о чем-то, то сбудется. А почти все кто в этот день гуляет с войны – из Чечни, или ещё с Афганистана… Вот если настроиться на быстрое заживление ран, то…

– Все, девки! Я в ваши игры не играю. Вы давайте сами там разбирайтесь, а я посмотрю. – Пятился задом Якоб.

Виктория устало посмотрела на Зинаиду. – Бизнес не такая уж сложная штука, надо только жестко придерживаться выбранных правил. И логики. Давай, думай! Раньше, я помню, народ по этому поводу собирался в парке культуры имени Горького.

– И сейчас – молодежь, а старики на Поклонной горе.

– Отлично. Если не алкоголь и сигареты – что молодежь, недавно пришедшая из армии, скупит разом?

– Не знаю я.

– Ну… что-то же ещё скупит?

– Бутерброды с сосисками?.. Флажки?.. Шарики?..

– Продукты… Шарики… Нужны им шарики. Скорее презервативы. Сказала Виктория и судорожно начала листать товары и цены.

– Ой, да вы чего? Чтобы я да эту гадость продавала?!

– Не продавать надо, а предложить продавцам и потом развести по ларькам.

– Нет. Не буду я.

– Я же тебе не наркотики предлагаю, милая!

– Но это похуже будет. – Убежденно ответила Зинаида – А если увидит кто из знакомых? – И глаза её и без того большие расширились.

– По-моему ты бредишь. Подумай – долго ли ты вот так безрезультатно просидишь здесь?

– Я не сижу и бездельничаю, я сюда на работу хожу. А то, что никого нет, так в этом не моя вина.

– Послушай, я не понимаю, – Виктория встала со стула и впритык уставилась на Зинаиду, – Зина, очнись! Зачем мы с тобою затеяли все это дело? Деньги зарабатывать или?..

– Вот вам нужны деньги, вы и зарабатывайте. А мне пока зарплаты хватает. – Проворчала машинально Зинаида, по всей видимости, даже не понимая, что говорит.

Изумление таким ответом Виктория поднесла руку к её лбу:

– Вроде температура нормальная… Почему же ты не понимаешь – у тебя нет никакой зарплаты. Те деньги, которые я дала тебе на первое время, чтобы протянуть, скоро кончатся. И не деньги я тебе дала, а шанс приобрести свой бизнес.

– Но не такой же!

– Никто тебя не просит заниматься этим постоянно, но тебе предлагается сделать хоть минимальный изначальный капитал. А как ты думаешь – он делается?

– А что ж вы одна не сделаете?

Виктория глубоко задумалась. Она никак не могла понять, где тот порог понимания происходящего, который не способна переступить Зинаида и почему она, желающая ей добра, не может ей помочь. А ведь было все так просто – ей казалось, – вручи она девочке то, чего она хочет – собственное дело, научи её, не наставлениями, как все, а совместным трудом зарабатывать деньги, дай ей возможность ощутить весомость первой заработанной суммы и все – человек, так сказать, встанет на ноги. И зачем она только ввязалась в это дело?..

Захотелось уйти, оставить и эту Зинаиду, и постоянно полусонного Якоба. Уйти и не видеть их никогда. Она уже было сделала шаг к двери, но мысль о том, что таким образом она распишется в собственном бессилии, глупости, остановила её.

– Так. Ладно. Все будет, как было.

– То есть как?

– Мы также все поделим на троих. Только ты будешь сидеть покуда здесь, на телефоне, это тоже нужно, мало ли чего, а я с Якобом поеду…

"Поедет с тобою Якоб, как же" – обиженно думала вслед уходящей в комнату Якоба Виктории Зинаида.

Она пыталась прислушаться – о чем они там говорили, но говорили они почему-то на этот раз тихо.

На самом деле Виктория попыталась изменить тактику, поняв, что прямо и просто с ними говорить нельзя: – Яш, ну поехали, пожалуйста. – Уже не диктуя, а скорее ноя, подошла к лежащему на диване Якобу.

– Да ну…

– Яш, но у меня машина барахлит. Поехали на твоей! Она больше.

– Я, кажется, пива выпил с утра.

– Хорошо, дай мне ключи от твоей машины.

– Нет. Ключи не дам. Машину бабам не доверяю.

– Яш, но очень нужно.

– Очень? Ну, поехали. Все равно делать нечего. – И он, лениво потянувшись, встал с дивана.

Лишь в машине спросил:

– А зачем поедем-то?

– Так, по одному адресу товар посмотреть. Вдруг выгорит? – ответила Виктория, не намереваясь более тратить времени на обсуждение.

Праздничное настроение покупателей, начавшееся ещё за день до праздника, заставило их покрутиться – на вырученные деньги срочно закупать товар, и снова раскидывать по киоскам. Так вложенные Викторией всего двести долларов, прокрутившись несколько раз, в полусотне киосков оказались тремя тысячами.

Получилось так, что, выйдя из офиса двадцать первого февраля, они оба появились в нем лишь вечером двадцать пятого.

Все эти ночи Якоб спал в квартире у матери. То, что он не ночевал в офисе, не осталось незамеченным Зинаидой, а Виктория постоянно звонила ей, спрашивая, как дела и коротко сообщала: – У нас все идет хорошо. Сиди и жди.

Три дня Зинаида просидела в офисе совершенно одна. Догадки мучили её. В одном не было сомнения, – Якоб и Виктория спелись за её спиной. Она теперь будет третьей лишней.

И когда веселые они вошли в конце третьего дня в офис и, развалившись в креслах, призвали Зинаиду к отчету – Как дела, что происходило, пока их не было?..

Зинаида, взглянув на изнуренное, но все равно сияющее лицо Виктории и поняла, что догадки были её не напрасны. Так и хотела крикнуть: "А… сошлись, снюхались!.." Но сама от себя не ожидая, выкрикнула хвастливо:

– А я деньги заработала! – и, увидев как они переглянулись, подмигнув друг другу, добавила: – пока вы отсутсвовали. – И судорожно нащупав в кармане сто пятьдесят рублей из той суммы, что дала ей ранее Виктория, многозначительно захрустела купюрами. – А что вы думаете – я оказалась неплохой гадалкой.

– Неужели кто-то приходил? – удивился и Якоб, казалось, ещё больше обрадовался, её деньгами. И даже как-то уж очень нетерпеливо покосился на её карман.

– Да. Приходила одна женщина. Я ей всю правду сказала. Она мне сто пятьдесят рублей заплатила. Вот. – И Зинаида положила на стол три пятидесятирублевки.

Виктория взяла их и быстро, словно три карты, раскидав на столе перед каждым из присутствующих по одной, сказала: – Что ж делим их на троих – как договорились. Про развитие пока забудем, а теперь…

Якоб с грохотом выдвинул ящик письменного стола и деловито положил в него полтинник, задвинул ящик и, положив локти на стол, уставился на Зинаиду, улыбаясь.

То, что далее произошло, явно не входило ни в чьи планы. Увидев, как исчезли в письменном столе деньги и, осознав, что она держит в руках всего лишь один полтинник, вместо былых трех, Зинаида не смогла сдержать хлынувших слез.

– Вот ты какой! Жирный! И с машиной еще! И ты у меня, матери одиночки, когда мой ребенок голодает, какой-то паршивый полтинник отбираешь!