Текст книги "Московские эбани"

Автор книги: Елена Сулима

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

ГЛАВА 4

А дело было простое. Сидел он в одном из облюбованных богемой кафе с Борисом фотографом, давно пропившему свой последний гонорар, а быть может и аппаратуру, и уже более года перебивавшемся на вспомоществование, поступающее за мелкие услуги от меценатствующего по отношению к нему Вадима. Сидели, вальяжно вытянув под столом ноги, развалившись на стульях, попивали водочку, болтали, можно сказать, ни о чем. Подошел Иван, развалился рядом, нога на ногу, поглядывает на них в полупрофиль, словно сытый горный орел только что обожравшийся труповщинки, и сообщает, как бы вскользь, что этой ночью он переспал уже с тысячной женщиной.

– С тысячной?! – чуть не подскочил Борис.

– Ну ты просто сексуальный террорист! – усмехнулся Вадим и начал быстро разливать водку по стаканам.

– Слушай, а скажи, а чего такого ты в них искал? – успокоившись, спросил Борис, уже несколько лет в одиночестве переживающий разрыв с любимой женщиной. Ему, конечно, приходилось иногда снимать противоположный пол, несмотря, что в основном фотографировал для буклетов рекламирующих станки и рабочую одежду, но снимать на фотопленку, а не так, как это делается на Тверской.

– Коллекция у меня такая. Коллекционер я, понимаешь? Чтобы было потом – что вспомнить. – Вновь орлиный профиль Ивана устремился в невидимую даль.

– И каков же возрастной диапазон? – не унимался Борис.

– Ну… в основном у меня молоденькие… но были и пятидесятилетние.

– А красивые? – Спросил Борис, глядя куда-то мимо.

Вадим и Иван проследили за его взглядом и увидели Викторию, севшую в противоположном углу небольшого зала.

– Кажется, я эту бабу знаю, – напрягся Иван, и профиль его преобразился в профиль охотничьего пса на болоте, даже пипочка носа шевельнулась – Да это же Виктория! Сто лет её не видел. Как изменилась – не узнаешь. Она и раньше частенько бывало меняла цвет волос, а теперь, значит, брюнетка… И загорелая!.. И зимой! По круизам шляется?..

Вадим не был праведником, но Иван осматривающих всех женщин, как свое конкретное поле деятельности, его раздражал.

– Справедливо будет отметить, – обратился Вадим к Борису, мало знакомому с Иваном, – что Иван обычно выбирает себе женщин на изломе, неуверенных в себе или просто некрасивых. Так что не завидуй.

– Вадим, конечно, прав. – Повернулся к столу лицом Иван и подражая манерности тона своего друга и тайного врага одновременно продолжил: Перед красивыми женщинами я робею. Но случалось. Случалось. Что греха таить…

– Где ж ты брал так много некрасивых? – искренне удивился Борис.

– Я же говорю, случались и красивые.

– И такие были? – Провокационным тоном спросил Борис и еле заметным кивком указал на Викторию.

– А что она красива, что ль? – Иван с опаской оглянулся на Викторию.

– Ну… – потянул, подмигнув Вадиму, Борис, – При определенной постановке света – конфетку сделать можно. Аджани… Коллинс… она одного с ними ряда. Конечно на любителя, если не блондинка, но у всемирно известных графиков редко эксплуатируются блонды. Возьмем, к примеру, Бердслея с его ранней серией "Смерть короля Артура"…

– Смерть? Нет. Эта смерть королям ещё не была. – Иван пошутил, но, почувствовав, что приятели подбивают его на новый подвиг, совершить который ему вряд ли удастся, остановил их искренними рассуждениями: – Эта женщина слишком хорошо знает, что ей нужно. А это отталкивает. Но какие наши годы? Все ещё впереди. – Краем глаза наблюдая за Вадимом, он встал и окликнув ту, о которой говорили, предложил пересесть к ним за столик.

Ничего не подозревающая Виктория заулыбалась и пошла к ним.

Иван испытал удовольствие, заметив, как Вадим отвел взгляд в сторону и, поменяв позу, затряс ногой под столом, когда он, Иван, целовал руку Виктории.

– А ты? – спросил Вадима Борис так, словно никого не было рядом.

– Я не начетчик, – процедил Вадим, стараясь не вспоминать о побочных явлениях в своей биографии и не смотреть на Викторию.

– Я вообще-то тоже… – кивнул Борис.

Иван, словно не обращал внимания на их замешательство – больше всего он любил, когда ему завидовали, – услужливо поставил ей стул рядом с собой.

Вблизи Виктория же произвела впечатление столь неприступной женщины, какой казалась при взгляде на неё через расстояние, мило улыбнувшись и познакомившись со всеми, села за стол, заказала бокал красного вина. Наступила тишина.

– Какие проблемы? – после паузы спросил Иван, как бы скучая.

– Ты, знаешь, я в шоке. – Глаза её расширились, мелькнуло что-то детское в выражении её лица.

И все напряженно уставились на нее.

– Чего же так? – как бы лениво спросил Иван.

– Ничего не понимаю – никого найти не могу. Одни уже умерли, другие спились окончательно, третьи друзья-художники уж и не художники, работают невесть кем… остальных вообще невозможно разыскать.

– А ты сама-то, мать, где пропадала?

– А… так. – Хмыкнув, отмахнулась Виктория.

– А кого конкретно ищешь? – как бы свободно закинув руку за спинку своего стула, продолжал поддерживать разговор с Викторией – весьма некокетливой, по его мнению – дамой, Иван.

– Да никого конкретно. Просто мне нужен продюсер.

– А… продюсера надобноть?.. Есть такой человек. – Иван взглянул на напряженно наблюдающего за ними Вадима. Выдержал паузу, и врезал по её наивности: – Прошу познакомиться – Вадим Юрьевич. Продюсер и миллионер. Спонсор многих творческих начинаний.

Не успел Вадим понять, что он имеет в виду под словами "творческие начинания" – уж не их ли пьяные похождения различного масштаба, как уже был втянут в игру. Обычную игру словоблудия, рассчитанную на ничего не видящих вокруг, экзальтированных особ.

– Вот как? А можно вашу визитку. Я позвоню вам дня через два, если можно.

На визитке ничего не было написано о том, что он продюсер. Информация на ней сразу бы выдала, что у него была своя туристическая фирма и к искусству он никакого отношения не имеет, поэтому, сказав, что они, к сожалению, кончились, он оторвал кусок картонки от пачки сигарет написал свой телефон крупным, неровным почерком.

После того как она ушла последовало естественное подзадоривание.

Он не знал как себя вести, если она ему позвонит и зачем ему это надо, но едва он сбросил очередную случайную попутчицу по развлечениям в фонтан, в тот же вечер позвонила Виктория, и он понесся на встречу с ней, ни о чем не думая, словно убегая от всего того, что смертельно ему надоело.

ГЛАВА 5

– А что было дальше? – спросил Вадим вернувшись.

– Когда? Где? – она явно думала о чем-то о другом.

– В ЮАР.

– Ах, в ЮАР… Я жила там немного времени, а работала много. Очень много. Мои работы там очень хорошо шли.

– Они были в том же стиле, что ты показывала?

– Нет. Тот мой стиль мне тоже трудно определить, но он ближе и к эпохе возрождения и к Дали… Только помрачнее будет и в них нет такой лаконики, к которой я пришла. А… потом как-нибудь покажу фотографии. – Отмахнулась она, и начала рассказывать, как переехала ЮАР в Таиланд, на остров. Ее продюсер, которого она вдруг, по ходу речи, начала называть командором, был ещё владельцем виноградников, которые продал и все свои средства перекинул на строительство системы отелей на острове в Сиамском море, взвалив на неё ответственность за их оформление, требуя одновременно все новых и новых картин. Он вообще показался Вадиму какой-то мифической стожильной личностью, требующей от людей, которые работали с ним, той же стожильности. И, как не странно, Виктории не казался её труд непосильным. Она отрешенно работала, живя на острове, ни словом не упоминая о той жизни, которую называют личной. Может, действительно – рисовать, творить какие-то модули, отвечать за интерьеры и прочее – и было её личной жизнью?.. Она рассказывала о том, что она делала, а он уже не улавливал подробностей. Лишь чувствовал, что она сама остров, и остров этот отплывает от него, отплывает, и вот уже от него до неё – целый океан… Лишь тревожными позывными частенько пробивались к нему имена Палтай и Пинджо.

– Кто такие?! Слуги? – переспросил он.

– Нет! Что ты! Там люди не могут быть слугами, в том смысле как это понимается европейским сознанием! Там цивилизации, то есть основной философии три тысячи лет! Там люди никогда не голодали и не мучались от отсутствия крыши над головой, но, тем не менее, не превратились в папуасов. Они, конечно, зарабатывают деньги, чтобы смочь купить себе мотоцикл, или что-либо ещё – из техники, но в основном работают ради делания добра. Работают с кайфом. Да с таким, что таксист может провести тебя мимо нужного места, а если ты рассердишься на него за это, так расстроиться, что у него не получилось сделать добро, что бросить машину, или не взять плату. Это совсем другое мышление. Тебе не понять.

– Но кто они были эти деятели добра мужчины или женщины?

– Сущности, – коротко отмахнулась она, и тут же продолжила вспоминать про свой дом, райский сад, какую-то словно выписанную по шелку голубую гору соседнего острова, что маячила у неё в окне, на которую она медитировала. О том, что если повышалась влажность, то гора исчезала, и ей было трудно настроиться на творчество.

Он ещё несколько раз, при упоминании тех самых странных имен: Палтай и Пинджо, переспросил её, кто это. Но каждый раз она тут же вспоминала что-то ещё из подробностей той жизни, забывая ответить, или действительно ей было неважно – кто они были. Хотя бы женщинами или мужчинами?.. Ему, впрочем, и самому очень скоро стало неважно. Его укачивало, её остров отплывал, становился прозрачным… Словно и не было его – так приснился, не поймешь кому: ему или ей?.. Да и она сама приснилась – странный замороченный сон, никакого отношения не имеющий к его жизни – полный бред!

".. А потом он разорился."

Кто?! Ах, да – её командор… – вяло дошло до Вадима.

"… Ювелирное дело… Дела пошли хорошо, а по-тайски «хорошо» – это все, что не отвратительно. Мой командор приподнялся духом… мое направление было новое, и в тоже время не столь новое, чтобы идти вразрез с их эстетическими воззрениями, воспитанными более чем трех тысячелетней культурой свободных…"

Ах да… это она, опять она, говорит о тех самых картинах, что видел он на фотографиях, – выныривал Вадим из-за своего горизонта.

"…Но есть свои мафиозные структуры, действующие тайно… Никто не будет расстреливать тебя в подъезде, как у нас… Все кончилось катастрофически быстро – он умер от отравления… Причина отравления так и не была установлена… Вот я и уехала…

Галерея моя до сих пор работает… Я хочу жить здесь по-человечески и…"

– Жить по-русски и по-человечески, – очнулся Вадим, – это не одно и тоже.

– Да-да. Я понимаю вас, но я приехала всего лишь десять дней назад. Но как говорят буддисты, в сгустившейся тьме легче увидеть свою звезду.

– Я готов слушать тебя бесконечно, но лучше бы лежа. – Он взглянул на часы: – Уже утро.

– И так темно!..

– Это тебе не райский остров. Привыкай обратно, – сомкнутые губы Вадима искривились в усмешке, он вышел в коридор и, преодолевая усталость, надел тяжелую куртку на меху. – Ладно, не буду будить водителя, – постоял в задумчивости на пороге её квартиры, вынул и тут же спрятал мобильный телефон во внутренний карман куртки. Дал ей свою визитную карточку. – Вот так-то – никакой я не галерейщик, но туристическое агентство имею. Пойду-ка я прогуляюсь до такси. А ты подумай. И молчи. Здесь никто тебя не поймет. Никто. И никому ничего больше о себе не рассказывай.

ГЛАВА 6

Кухонная раковина напоминала коралловую литораль во время отлива. Чашки, ложки, рюмки, покрытые пеной для мытья, упрекали её эффектом опущенных рук – Виктория неумолимо клонило ко сну. Но, поспав часа два, вскакивала, бродила по квартире, снова падала на постель, просыпалась – и так провела весь день в полусонной маяте. Ни о каких делах, намеченных на этот день, не было и речи.

Все романы начинаются с туманных чувств, а кончаются невероятным прозрением, – усмехнулась над своей маятной ночью Виктория. Зажмурилась, стараясь уснуть с хорошим сном, но тут ей вспомнились строки из песни, которую она пела с друзьями в детстве у походного костра:

"Шеф нам отдал приказ: лететь в Кейптаун.

Говорят, там цветет зеленый плаун.

Не лучше ль сразу – пулю в лоб и делу крышка.

Но ведь и смерть нам, друзья, не передышка…"

Странная песня, – подумалось ей. И что это за шеф, если он настолько неправильно информировал своих сотрудников о том, куда им надо лететь, так что пуля в лоб показалась лучше. Наверняка какой-нибудь прыщ из КГБ. Откуда вообще взялся в этих белокаменных джунглях плаун, который скорее встретишь в нашем лесу где-нибудь под Звенигородом?.. Но как романтично тогда звучала эта песня!.. – засыпала она, вспоминая, но во сне увидела совсем иную картину:

Она идет по тропе джунглей, идет и знает, что в ста метрах от неё развалины древнего храма, ей больше всего на свете хочется увидеть их, что-то там исследовать, раскопать… найти что-то очень, очень важное, но она не может сойти с тропы ведущей её к кемпингу. Ей не прорваться через крепко сцепившиеся лианы, через кишащих на ветвях змей, сколопендр и прочей нечисти под ногами.

Так засыпала она, просыпалась, едва достигала белого отеля, куда её машинально вели ноги, с горьким чувством на душе – невозможно, невозможно… Несбыточно…

И все-таки часов около шести вечера она очнулась, вспомнила, что – то ли наследующий день, то ли вот-вот вернется из командировки её сын, – (он работал оператором в компании делающей рекламные ролики), а к его приезду она обещалась купить себе постель. Взяла справочник, начала обзванивать магазины, оказалось, что к ней никто не приедет с каталогом постелей, и никто ничего не привезет.

– Я привыкла к тому, что в каждой стране свои законы, но не до такой же степени неудобства! – возмутилась она, разговаривая по телефону с менеджером крупного мебельного магазина давшего огромную, яркую рекламу в телефонном справочнике.

– Но вы единственная за все время работы, кому вот так срочно потребовался диван-кровать, но это же не хлеб! Согласитесь, не будем же мы, в ожидании подобных вам, содержать целую службу, – вежливо ответил менеджер.

Мне нужен хотя бы самый обыкновенный диван! – воскликнула Виктория, отчаянно соображая сколько времени потеряла зря.

И тут зазвонил дверной звонок. Думая, что это уже вернулся её сын, она распахнула дверь, но перед ней стояла какая-то стена. Сначала ей показалось, что её замуровали, но потом стена зашевелилась, начала разворачиваться боком и на неё пошел диван.

– Что это? Что это?! – пятилась она, про себя нащупывая связь между появлением дивана и её переговорами с магазинами – быть, может, это какой-то приз?.. Или они разыгрывали её, говоря, что такое невозможно, а тем временем по телефону определили адрес?.. Или… но никаких «или». За рабочими, протаскивающими диван в коридор, светилась физиономия Вадима.

– Что это значит? – уже небезадресно понизила она тон своего голоса и уставилась на Вадима.

– Ну, тебе же был нужен диван. Вот я и решил занести его тебе по дороге.

Рабочие, как и прежде, разделяли их махиной дивана, и она смотрела в немом недоумении на эту конструкцию, на Вадима.

– Ой, спасибо! Сейчас я вам деньги отдам, – пришла она в себя.

– Ну вот. Так хорошо поговорили вчера, а ты – деньги…

– Нет. Возьмите деньги. – И она побежала в комнату за деньгами. Когда вернулась, поняла, что не сможет прорваться через диван к Вадиму. Надавила на диван, стремясь остановить неотвратимый «подарочек».

– Я застрял. Окончательно. – Слышался голос рабочего из-за дивана. Все, Вадик, сваливаем, а то она меня им в конец задавит.

– Ах! Вы ещё и знакомы! У вас целая компания! – взвилась Виктория, Цирк решили устроить! И дружков в статисты притащили! Уж не собираетесь ли вы тут поселиться? – и начала им давить на Вадимовых дружков.

– Я-то не прочь, но ты же не позволишь. Так что спи спокойно. Пока.

– Что?! Нет. Не надо мне такого подарочка! – Она с большей силой надавила на матрас дивана, но видимо сил у неё было маловато и, отлетев от живо сопротивляющейся плоскости в дальний угол комнаты, увидела, как в диван въехал проем комнатной двери.

– Ставить-то куда? – спросил Борис-фотограф столь спокойно, что она поняла, что зря надеялась на то, что рабочие растеряются и с криком: "разбирайтесь сами" убегут. Этот тип как зомбированный продолжал втаскивать матрас в комнату, даже не дождавшись её ответа, второй, похожий, на сморщенного панка, вообще, казалось, ничего не видел.

– Заберите, заберите свой диван! – вновь кинулась на диван Виктория, попыталась, приподнят его, двинуть к выходу, но не смогла и от бессилия заплакала.

– Она плачет тут, видишь ли, – Борис обернулся к Вадиму, так и не переступившему её порога, а лишь заглядывающему в её квартиру, – Что делать?

– Бежим!

Входная дверь хлопнула, и Виктория осталась одна. Ах – так! Заговорила она сама с собою. – Ну, я сейчас тебе этот диван на голову скину, – и поставив невероятным усилием диван на ребро начала двигать его к балконной двери. Я тебе его на крышу машины ра-авнехонько положу, так что у тебя самого съедет крыша раз и навсегда. Я не позволю! Я никому не позволю вторгаться так бесцеремонно в мою частную жизнь!

– Мама! В чем диван-то виноват?

Виктория оглянулась – на пороге стоял её великовозрастный сын.

– О! Митя! – кинулась она к нему. – Как хорошо, что ты приехал. Я ничего не понимаю! Я вернулась в дом, а как в болезнь… в бред… в температуру! Тут такое происходит! Такое… Я совершенно ничего не понимаю. Я потеряла все ориентиры!

– Ну ладно, успокойся, мам. Что все-таки происходит? Давай по порядку.

– Во-первых… – она глубоко задумалась на мгновение и поняла, что во-первых: – соседка, та, что Зина, отравилась газом. Это самоубийство. И дочку свою.

– Насмерть?

– Нет – её удалось спасти. Я была у неё квартире – там такая нищета! Она что – совсем одинока? И откуда она вообще взялась?

– Кажется, у неё никого нет. Она сюда в году девяносто четвертом или девяносто пятом переехала. Не помню. Да и сталкивался я с ней редко. Так… лохушка какая-то. По мелочам занимает и вроде отдает.

– Никого нет… Надо завтра же её навестить.

– А диван откуда?

– А… диван?.. – Рассеянно взглянула на диван, поставленный на попа, Виктория, набрав воздуха полные легкие, победно выдохнула: – Не перевелись ещё в России романтики! Ну-ка помоги поставить его вон в тот угол.

ГЛАВА 7

Когда Виктория проходила мимо сквера между кирпичной башней-девятиэтажкой и сталинским шестиэтажным домом, которыми начинался ряд домов после виадука на берегу Яузы, она увидела странную картину: прямо на снегу под заснеженными, жилистыми деревьями стоял закрытый розовый гроб, на нем бутылки с водкой, закуска. Парни, бродившие вокруг импровизированного стола с пластиковыми стаканами в руках, как ни в чем ни бывало, подходили к гробу, брали с него разложенные бутерброды и топтались вокруг.

С детства вид гроба вызывал у Виктории полуобморочное состояние. Она с трудом подавила в себе шоковое помутнение и спросила проходившего мимо пьяненького мужичонку:

– Простите, а что это значит?

– А, – оглянулся он на компанию своих приятелей: – Дело обычное. Бабка у Димки померла. Деньги на перевозку вчера не собрали. А теперь уж собрали, да она только ночью приедет. А бабка в тепле вонять начала. Вот они её и вынесли.

Сколько помнила себя Виктория – такого она не видела. Впрочем, этот бытовой сюрреализм слишком уж естественно вписывался в эту местность. Ведь недаром, впервые оказавшись, здесь – была очарована этой странной местностью. Покой был – как во времена её детства: мужички играли за столом в домино; женщины расхаживали по двору в домашних тапочках и халатах; деревья росли не стриженными – как хотели; сытые дворняги бродили, где хотели; кошки не боялись ни собак, ни людей и грелись на солнышке в расслабленных позах. Где-то с огородов, что на берегу Яузы, в, так называемом, нахал-строе, нечто подобное она видела только в Барселоне, прокукарекал петух, над головой прокружила стая голубей – явно из голубятни… И все – Виктория захотела жить здесь – где никто никому не мешает, никого не строит ни в какие ряды, где люди, кошки, собаки мирно живут – как хотят, проявляясь непривычно свободно также, как это было в той, другой Москве, в Москве времен её детства. А ведь не окраинные выселки, не район лимитчиков, совсем недалеко от центра процветал этот этнографический заповедник. Потому и переехала, разменяв с бывшим мужем квартиру.

"Но все-таки странно. Такого я не видела нигде и никогда. Словно знак, какой. Наверное, что-то будет" – подумала она, ещё раз оглянувшись на гроб-стол на снегу, и поехала в больницу навестить отравившуюся соседку, с которой ещё не успела толком познакомиться.

Зинаида из тех типичных русских девушек, которые входят в эту жизнь считая, что лицом они, как топором сало, прорежут серую, вязко равнодушную среду и, оставив на ней неизгладимый след своего шествия – столь по достоинству будет оценена их красота, добьются всего. Мол, такой красотой горы берут, мир завоевывают!.. И откуда у них рождается эта уверенность в неотразимости именно своей внешности, при которой не требуется иных достоинств?.. Жизнь обламывает их миллионами. Но все им кажется, что даже принц Монако, подозреваемый во врожденном равнодушии к женскому полу, взглянув на такую надолго обретет бессонницу и потребует разыскать её, словно Золушку, во чтобы-то ни стало. Но как ни странно, принцам лицезреть таковых не случалось. И некому было оценить по достоинству красоты Зинаиды.

Для манекенщицы ростом она не вышла. Работать фотомоделью даже не пробовала – мама говорила, что это то же самое что стать проституткой.

Мама, конечно, не была для неё авторитетом, но все-таки её отношение к будущему дочери, влияло на Зинаиду. Мама была когда-то очень важным инженером и даже начальником какого-то проектного бюро. Проработав всю жизнь на одной работе, она считала, что все про эту жизнь знает, поскольку за тридцать лет службы в их трудовом коллективе случалось всякое. Когда-то у неё был муж, отец Зины, но он впоследствии оказался недостойным роли мужа такой важной начальницы, поскольку был водителем грузовика, и он отчалил на заработок денег к геологам на Таймыр. Отчалил и больше никогда никак не проявлялся. Мама Зины готовила дочь к счастливому трудовому будущему, путь же к нему лежал только через технический ВУЗ и получение ставки, желательно в её проектном бюро. Зинаида же сильно сомневалась, что счастливое будущее в соответствии с представлениями матери в действительности счастливое. Да и особыми математическими способностями не обладала. Время проводила с подругами по двору. Любила модно одеваться. В общем, была как все и даже лучше всех во дворе, потому, что была настоящей, а не крашеной, чернобровой блондинкой, и с лицом не "кровь с молоком", а по интеллигентному бледным, несмотря на свой маленький рост – стройная и худая. А ещё у неё была очень умная и образованная мама, которая пользовалась уважением среди простоватых родителей друзей со двора. Но именно эта мамина самостоятельность раздражала Зинаиду – лично ей хотелось, семьи, мужа, заботы… И зря говорили, что повывелись настоящие мужчины – она читала о них в модных журналах, видела фильмы и считала, что если бы все это была неправда – то таких бы фильмов не показывали. Значит, есть все-таки где-то тот самый необходимый покровитель, главное, найти.

Когда она оканчивала школу – на дворе стоял девяносто первый год, во дворе сидел двоечник по кличке Буйвол и всегда, когда она выходила из подъезда, чтобы отчалить на электричке из своего подмосковного Реутово на поиски прекрасного принца, исподлобья следил за ней. Ей это нравилось, хотя она никогда ни кому не призналась бы в этом, потому что Буйвол был изначально "не вариант".

В Москве, в самую пору испытания голодом всего её честного населения, казалось бы, нечего было делать. Но Зину мало интересовали политические и экономические обстоятельства её времени – в Москве был открыт первый Макдонольс. Макдональдс резко изменил геополитику местности. Если раньше у памятника Пушкину назначали встречи люди весьма интеллигентные, а потом "забивали стрелки" хиппи и прочие неформалы, – молодежь яркая, чаще из весьма приличных семей, отличавшиеся интеллектом, свободолюбием, а также творческим взглядом на жизнь, то с открытием этого американского конвейера питания – Пушкинская площадь по своей ментальности превратилась в обыкновенный вокзал. Раньше приезжие снимались на фоне Пушкина и спешили дальше – в ЦУМ, ГУМ, Детский мир. Теперь же они оседали в Макдоналдсе, словно выпадали в осадок, или колобродили по площади, жуя, жуя, жуя.

Пристроившись в огромную, несколько часовую, очередь за откровенно вредным для пищеварения бутербродом, Зинаида знакомилась с теми, кто стоял с ней рядом, обычно это были иностранцы, хотя чаще мусульманского вероисповедания. Но она знала что делала.

Уж не думаете ли вы, что все составляющие, поражающую в те времена воображение голодных обывателей, очередь мечтали в итоге получить этот пресловутый гамбургер, на цену которого старушки могли месяц влачить свое существование?.. О! Нет! Не будьте так наивны, как те консерваторы, что насмехались в начале девяностых годов над жаждущими бутерброда и колы, отмечая, что очередь в Пушкинский музей на Мону Лизу была меньше, чем за гамбургерам. Очередь в Макдональдс была клубом знакомств. Ярмаркой невест. Несчастные студенты Африки и Азии сбежавшие от своей нищеты, задумавшие, ради своего спасения, жениться на русской и, несмотря ни на что, остаться в России, а лучше – в Москве, искали там будущих жен. Но почему-то находили лишь временные связи.

И хоть тщетны были итоги поисков, как приятен процесс! Наши же девушки, мечтая удрать куда угодно, но лишь бы подальше от родины-матери, искали там себе возможных претендентов на международный брак. Так сталкивались два фронта ветров с совершенно противоположными целями, но с общей промежуточной фазой – соитием, а далее: посмотрим, – чья возьмет. До брака дело обычно не доходило. Очень быстро, поначалу хватаясь за всех без разбора и вдруг ухватившись, представители и той, и другой стороны становились разборчивыми на какое-то мгновение. Порой, казалось, что они только и сходятся для того, чтобы удостовериться знанием, что это не то, что им надо, но все-таки – урвать, вопреки всему, моменты наслаждения. А далее – разойтись, расплевавшись, чтобы с новыми силами, как вампиры, переварившие чужую кровь, чужую несчастность, вдохновиться на новые знакомства.

Итак – они встречались в очереди, кокетничали, болтали часа два, а после одни девушки спохватывались перед самым входом, что потеряли кошелек, другим же, типа Зины, даже не надо было разыгрывать столь примитивных сцен, мужчины сами заранее предлагали им не тратиться. И тех и других угощали за свой счет. А после как раз все и начиналось.

И все-таки это нельзя было назвать проституцией. Проститутки не влюбляются, не терпят днями, неделями, месяцами взбрыки чуждого воспитания, – ничего не ждут от таких. Проституток не водят за нос и не загружают своими проблемами так, что и продыху нет. Проститутки, конечно, рискуют но в принципе у них все оплачено и не в цену бутерброда. У них все ясно. Тут же не ясно ничего. Знай себе – гадай на ромашке: Женится, не женится, обнимет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет, а любит ли?.. А время проходит, жизнь насыщается ненужными подробностями.

Афганцы, естественно не те, кто воевал в Афганистане, а те, кто там родился и вырос, иорданцы, египтяне – просвещали Зинаиду по полной программе об экономическом и политическом положении их стран, о родовых традициях, и нюансах их религии и взглядов на правильную жизнь. Уже через год такого просвещения она могла бы сдать соответствующие экзамены на отлично и, ни как не меньше, чем за пятый курс какого-нибудь института с востоковедческим уклоном. Но в институт почему-то поступать не хотелось. Не до этого было – особенности мусульманских характеров в конец измотали ей нервы. С другими же романов как-то не приключалось. Но, тем не менее, самый тяжелый период для граждан всей её многострадальной страны пролетел мимо, совершенно не коснувшись её даже треволнениями путча, потому как в эти дни она сопровождала своего очередного Хусейна, вроде бы не Садама, но обладавшего не меньшим гонором, по Ярославлю, где он искал никелированные чайники.

Чайники, по версии Хусейна, нужны были для того, чтобы переправить их в Афганистан. Там три, а можно сделать, чтобы и два чайника, стоили одну кожаную куртку. Это была бы весьма выгодная сделка, так как у нас одна кожаная курка стоила столько, сколько тридцать наших чайников, а если их покупать вдали от Москвы, чайников сорок, пятьдесят!.. Впрочем, в Москве их купить было невозможно, потому что в столице эти чайники были нарасхват. Зинаида носилась по магазинам, находила чайники, привозила Хусейна. Хусейн оценивал те или не те чайники, и если оказывались те, то посылал снова в магазин Зинаиду, она скупала все чайники, что были в магазине – обычно, не более тридцати. А этого было откровенно мало. Хусейну же, несмотря на признаки новой экономической политики, продавщицы так много чайников не продавали. Из принципа. Из подозрительности – зачем это они ему? Вывезет ещё все чайники из страны, а мы что будем делать?

В некоторой степени, в качестве патриоток своей родины, они были правы – чайников и без того хватало в южных странах. Да ещё каких красивых чайников! Но там не хватало никеля. А никель в, ещё вроде бы, Советском Союзе считался сырьем стратегическим и просто так из страны не вывозился. Его было не жаль тратить густым слоем на чайники, но продавать другим странам – ни-ни! Но именно никель был нужен частным торговцам позарез. Как пояснил ей однажды Хусейн, осчастливленный очередной партией чайников, что эти чайники потом переправлялись в Пакистан, где один чайник становился в цену одной кожаной куртки. Из Пакистана их перепродавали в Индию, где две кожаные куртки стоили один чайник, или одно кожаное, разумеется, пальто отдавалось за один чайник. А вот уже из Индии большая партия чайников переправлялась, по словам Хусейна, в Японию или в Корею, где с этих несчастных чайников сдирали весь блеск – никель. Его отправляли на никелировку ручек магнитофонов и прочей бытовой техники.

Пытаясь понять причины столь сложного пути своих родненьких отечественных чайников, Зинаида сама чувствовала себя чайником. «Чайником» в устройстве личной жизни она, вскорости, и оказалась.

Хусейн познакомился с начальницей торговой базы, на которой было, сколько хочешь блестящих, новеньких, вожделенных чайников. С ней и остался. Впрочем, расстался он с Зинаидой не так как другие, наборов косметики, колечек, духов подаренных ранее, назад не требовал, сцен ревности, мол, она сама во всем виновата, неправильно себя ведет, – не закатывал. Просто, дней за пять до ухода, начал зевать ей в лицо. Потом после скудного ужина, обычно супа, приготовленного ею в условиях провинциальной гостиницы при помощи кипятильника, делал невыносимо скучную физиономию и отправлялся на вечерний променаж перед сном. Возвращался, когда она уже спала, ложился рядом, повернувшись к ней спиною, и если она обнимала его, спокойно снимал с себя её руку, бурча о том, что она мешает ему спать.