Текст книги "Московские эбани"

Автор книги: Елена Сулима

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

ГЛАВА 37

– Мама! У меня появились знакомые генералы из ФСБ. Я кое-что снимал им на заказ, – вошел в кухню Виктории полный оптимизма её сын. – Когда обмывали, я рассказал им про историю с твоими картинами. Они сказали, что расследовать это дело им раз плюнуть. Тебе только надо зайти…

– Ничего мне не надо. Я уже знаю, кто сделал это, и у кого мои картины. – Спокойно ответила Виктория, не отрываясь от мытья посуды.

– Тогда почему ты не отберешь их? Давай его накажем!

– Я не бог, чтобы иметь право кого-нибудь карать или миловать.

– Но кто это?! Кто?! И зачем он это сделал? Он что – решил с тобою поторговаться – "дашь на дашь"? Или помериться, кто из вас сильнее, как это делали твои прошлые мужчины? И почему они все вступают с тобой в какое-то негласное соревнование?! Ну и поколенице же у вас!..

– Он моложе меня. И намного. Дело не в поколении – тут все перемешано. Ты же сам видишь, общаясь со своими ровесниками, что одни, словно из нор повыползали, а другие словно с неба свалились. И все общую кучу… Да и вообще… – отмахнулась Виктория и, окончив мыть посуду, оторвала бумажное полотенце, вытерла руки и пошла к себе в комнату.

– Давай я завтра завалю к нему с моими ребятами, да и дело с концом! Проследовал за ней Митя.

– Не надо. Это слишком грубо. Тут надо действовать – ой-е-ей – как осмотрительно. Я сама разберусь с этим игруном. Устроил мне игру в царя горы – кто первый занял – тот и царь! И даже не поймет, дурачок, на чем сидит. Не буду я с ним затевать свару. Не дождется! Тоже мне влюбленный пуп земли! Я думаю, он, таким образом, хочет заставить меня придти к нему. Нет. Этого не будет, дурачок. Так что Мить, мне некуда спешить – выставок пока что не предвидится, да и картины складывать некуда – слишком трудно оказалось получить право на мастерскую… БТИ наконец-таки выдало справку, теперь никак не попаду на прием к главе управы округа, всего лишь ради того, что бы поставить на прошении от Союза Художников его "не возражаю". И только потом мне начнут морочить голову в ГОРКОМИМУЩЕСТВЕ. Как же у нас долго оформляются документы на такую ерунду! Я этого не ожидала. За это время можно сто раз умереть или передумать… Кому это выгодно так тормозить людей – не пойму.

– Взятку хотят.

– Да нет. Говорят, глава Управы взяток не берет. Но любит солдатиков… Бред! Взятки пойдут потом!.. Целой чредою!..

– Мама. Но ты отвлекаешься, что будем делать с этим? Я же вижу, как он словно подкосил тебя. Он мне ответит за твою психику!

– Нет, я ещё не столь слаба. Не надо мне помогать, пока я сама у тебя не попрошу о помощи.

Зазвонил телефон.

– Я прошу тебя о помощи! – скороговоркой произнес Спиин.

– Что произошло? – спокойно спросила она, зная, что её приятель юности относится к той части человечества, у которого всегда что-нибудь происходит, иначе они не будут чувствовать, что живут.

– Камчатке конец!

– Что?! Какой ещё Камчатке?!

– Ну… Камчатке! Ты, что забыла географию своей страны?

– Географию я-то не забыла, но и с психиатрией знакома. Как я могу спасти целый полуостров, да ещё находящийся так далеко?

– Да не Камчатку спасать надо, а меня! Мне после развода здесь не жить! Квартиру я жене с детьми оставил. Сам же квартиру купить не могу, заработки не те. Перебиваюсь у родителей. Это дурдом на старости лет и им, и мне! А тут мне в Камчатке оказали. У них биологическая база закрывается. Все! Конец! Электроэнергии не хватает!

– Так ты хочешь, чтобы я своей энергией освещала всю Камчатку?

– Э-э это-то, пожалуй, ты можешь. А не могла ли ты меня пристроить в какой-нибудь заповедник? У тебя же столько знакомых?

– Слушай, эндемик, ты меня достал! "Знакомых… заповедник"… Заповедник, для таких как ты ещё не создан! Да и зачем тебе вообще заповедник? Зарплата рублей в пятьсот, это же долларов двадцать, что на это можно купить? Да там и нет ничего: ни мыла, ни зубной пасты, стирального порошка… и никуда оттуда, в случае чего, уехать. И это предел твоих мечтаний?

– Зачем мне мыло? Я мыло не ем.

– А что ты там будешь есть?

– Что охотой напромышляю.

– Да что это за радость прятаться в каменный век! Уже двадцатый век на исходе!

– И куда же мне теперь по твоему прятаться?

– У тебя есть загранпаспорт?

– Сделал. Сам не знаю зачем. Только кому я заграницей нужен?

– Но ты же биолог! Классный ихтиолог! Ты же вообще не можешь жить без… – тут она запнулась, не зная, без чего он уже не может жить, но нашлась и продолжила: – Без своих разговоров о рыбах. Я до сих пор помню твои рассказы о рыбе, кажется, Пинктус, которая закусывает своим самцом после оплодотворения. Так, кажется, её называли? А о рыбе султан пасущей свой гарем ты так забавно рассказывал. Ищи свое место в своем мире!

– Но как? Как это совместить с тем, чтобы с голоду не умирать?

– Да просто – пойди в какую-нибудь туристическую фирму и устройся инструктором-подводником в давинг-центр. Ты же аквалангист! И при этом ты туристам не только покажешь, как пользоваться вентилем, как продувать уши и прочее, ты же им песнь моря споешь! Ты каждую рыбку наизусть знаешь! Я бы посчитала тебя бесценным работником в этом деле.

– Хо-орошо го-оворишь, – протянул Спиин с тоской. – Да как это сделать не знаю. Не умею я…

– Да обратись хотя бы… – тут на глаза ей попалась лежащая на столе визитная карточка Вадима, – Да вот… – Она продиктовала Спиину телефон Вадима. – Скажи, что я посоветовала. И еще… Как бы тебе это сказать?.. Не рассказывай обо мне много. Не пускайся в откровения. И все замечай, что увидишь, что он сказал. Потом все расскажешь в подробности. Понял?

В дверь позвонили. Виктория прервала разговор и пошла открывать. На пороге стояла Зинаида. Ее растерянный вид, красные от слез глаза, разбухший нос – все говорило о том, что произошло нечто такое, что ни к кому другому она обратиться не могла. Виктория сразу отмела всякое поползновение припомнить ей былое.

– Вот. – Протянула вскрытый конверт с письмом Зинаида. – Мне больше никто, никто не может помочь, кроме вас.

– Что это? От кого? – Виктория растеряно повертела конверт в руках.

"Курск п. Косиново" – было написано на конверте, а дальше шли буквы; "Угр Ох…"

– От моего… – всхлипнула Зинаида, – Буйвол весточку прислал. Да вы читайте. Можно. Я прошу вас.

Виктория ничего хорошего от её явления не ожидавшая, прямо в коридоре вынула из конверта письмо, раскрыла испещренные завитками над крупными буквами страницы и начала читать про себя. Письмо было написано вроде бы грамотно, и даже беспорядочно расставленные знаки препинания предавали ему особую выразительность:

"День в радость!

Здравствуй моя Зинулечка.

Ты уж не обессудь, зато, что решился написать письмо, после того как вот так, сама знаешь как, расстался с тобой. Во первых строках хочу узнать о твоем здоровье и вообще, быть может, что не так, либо ты до сих пор хранишь на меня оскорбление, надеюсь, ты мне ответишь малышка? Не отмалчивайся. Я все равно тебя найду. Я надеюсь, что чтобы не случилось, что бы не произошло между нами – мы все равно муж и жена на веки. Потому что у нас растет дочь. Послушай, котенок, может быть тебя испугает откровенность, с которой я пишу, но я понял моим молчанием не решить нашей проблемы. Я понял – в недосказанности кроется что-то подленькое, нездоровое. А тут и так проблема – я не смогу долго видеть ни тебя, ни воли. Думаю, что тебе надо над этим подумать. Чтобы я знал, что у тебя не закралось никакого сомнения относительно тебя, так знай, я тебя часто вспоминаю. И дочку. Тоже. Поэтому хочу попросить тебя вот о чем – к тебе придет один человек и попросит пять тысяч зеленых. Если тебя что-нибудь смущает из вышесказанного мною, то помни, что я не питаю никаких иллюзий в отношении тебя, а здорово понимаю, что такие как ты, ждут от жизни большего нежели быть женой какого-то заключенного. Но, пойми малышка и не бойся. Страшнее смерти все равно ничего нет. Бойся в жизни одного – ошибиться в близком. Так что я же со своей стороны искренне желаю тебе, чтобы ты нашла капусту. На этом буду заканчивать. Не держи зла и не жмись. Мы и так достаточно озлоблены в жизни. Помни, что квартиру я тебе, считай, подарил.

Всего самого наилучшего с искреннем уважением

супруг твой навеки.

Буйвол"

– А что он там сидит? Уж не убил ли кого? – Виктория встряхнула головой, словно пытаясь очнуться от дурного сна.

– Не знаю я.

– Бр-р. Письмо какого-то людоеда: "Я тебя часто вспоминаю. И дочку". Через точку. Я представляю, как он произносит: "То-оже!" А ещё какие-то философские мысли пытается выдавать. Ужас! Неужели ты будешь помогать ему?

– А как же?!

– Твое дело. Я бы не стала.

Но в ответ Зинаида затряслась, задрожала, слезы хлынули из её глаз: Он убьет меня! Он убьет! Если я ему их не достану. Вы же прочитали, прочитали! Вот здесь написано, вот здесь – после того как попросил свои зеленые, он пишет о том, что страшнее смерти ничего нет. Это он намекает.

– Ах… намекает! – Виктория окинула недоверчивым взглядом. – А ты скройся. Уезжай куда-нибудь. И скажешь потом, что письма не получала.

– На-айдет! – ревела Зинаида. – Человек-то только что приходил. Говорил, что это его шанс выйти. Две недели мне на ра-аздумия дал. Говорит, продай квартиру, купи меньшую, а пять тысяч найди. Да куда уж меньше покупать-то? Да и кто её у меня купит? Не успею за две недели-то я-а-а.

– За три успеешь. – Соседка хоть и вызывала сочувствие, но до такой степени, чтобы все бросать и помогать ей. Виктория помнила, как перекрывшие разум алчность и закомплексованность обиженной позволили Зинаиде поступать непорядочно. В этом письме мог таиться подвох, рассчитанный на её жалостливость, цель которого была выманить из богатой соседки деньги.

– А-а он говорит, – размазывала по лицу сопли и слезы Зинаида, – если не дам ему пять тысяч, выселит он меня из квартиры-то посредством свидетельства о смерти и Симку порешить может. Или заставит меня опекунство на кого надо написать. Обеща-ал что за-аставит.

– Он, что пытать тебя собирается?

– Го-ово-рил.

– Чеченец что ли?

– Не-е, вроде, русский.

– Ну и выродки пошли! Хорошо. Я подумаю над твоей проблемой. Завтра зайду.

Виктория закрыла дверь, и сев в кресло, застыла в глубокой задумчивости.

ГЛАВА 38

Как не оправдывался Вадим тем, что ему некогда, мол, запарки на работе, поскольку начался самый разгар туристического сезона, Тоня все же вызвала его на свидание для решительного разговора.

Они должны были встретиться у метро Сокол в полдень. Вадиму было в лом тащиться туда, тем более, что водитель его взял отгул и укатил на дачу, а сам он предпочитал не водить машину. Он вышел на Садовое кольцо из своего офиса, хотел поймать такси, но был затор, пришлось ехать на метро. По неопытности купил не талончик, а единый на целый июнь месяц. Ругая себя не из жадности, а за дурь, мял этот единый билет в кармане, переминаясь с ноги на ногу, ожидая Тоню среди нищих на паперти Храма Всех Святых. Нервозность его нарастала ещё оттого, что она заставила его стоять в таком месте. Уж не хочет ли она заставить его пойти с ней в церковь и покаяться?

Она опоздала на пятнадцать минут, что обычно за ней не наблюдалась. Пришла бледная, в то время как летняя погода уже успела позолотить небалованную солнцем кожу москвичек. Вся какая-то еле двигающаяся, потерянная… В храм даже не заглянула, но бросила на него вопросительный взгляд, словно прикидывая – успел ли он помолиться богу, пока ожидал её или нет. Предложила пройтись с ним в парк. Они долго гуляли, перекидываясь малозначительными фразами. Жара была невыносимая. Потом сели на лавочку. Тоня достала из сумки пачку фотографий. Он вспомнил, как раскидывала перед ним фотографии картин Виктория, и напрягся. На фотографиях не было картин. На фотографиях была Тоня на фоне то стел, то каких-то зданий. Он догадался, что это Париж. Тоня передавала фотографии по одной и, достав из пачки следующую, забирала у него предыдущую, аккуратно отправляя в пачку.

– И что ты мне хочешь этим сказать? Что мы могли бы жить красиво? усмехнулся он покровительственно.

Она кивнула в ответ.

– Ну и куда мне теперь тебя везти? В Париже же ты уже была.

– Есть ещё очень много стран. – Загадочно ответила Тоня.

– Ну и что? Будешь летать из одной страны в другую, – тоже мне ценность жизни!

– Ценность?! Ценность?! – вдруг зашипела Тоня, и глаза её пронзительным прищуром уставились в его оторопелый взгляд. – Ты не любишь меня!

– Ну почему же?..

– Чем больше мужчина тратится на женщину, тем больше любит! Я теперь это точно поняла.

– Ну вот – опять догмы!

– Но где?! Где доказательства твоей любви?! Ты меня даже в Париж не свозил! Я сама, целый год, откладывая из своей зарплаты, и сделала себе такой подарок. В то время как тебе, имеющему туристическое агентство, это ничего бы не стоило! Что осталось мне в память о нашей любви?!

– А что должно оставаться?

– Почему-то когда ты дарил Марианне…

– Кому-кому?! – не понял сразу о ком идет речь Вадим, но через мгновение уставился полный возмущенного удивления на Тоню. – И что же я дарил этой шл…?!

Тоня дернулась от него, так словно он мог её ударить.

Он взглянул на её шрамчик над губой. Он никогда её не спрашивал, кто рассек ей губу, думая, что это детская травма, но вдруг вспомнилось, как Виктория говорила, про преследовавшего её бандита, который даже своей первой любви рассек губу. Он воспитывался при дипкорпусе на Кубе. Тоня тоже.

– Чувствуется, твоя первая любовь, там, на Кубе… – он выразительно уставился на её шрамчик, тоненькой змейкой извивающийся вверх от губы, оставила тебе рубец не только на лице, но и в мозгах.

– Т-ты познакомился с ним?! – губы Тони задрожали.

– Нет. Не бойся. Он уже мертв. Другая, не ты, научила его летать. Вот он и сломал себе шею.

– Т-то есть как?

– А так и метафорически и натурально. С дельтапланом упал.

Она смотрела него и не могла произнести ни слова.

– Все! Надоело. Ты никого не сможешь научить летать.

– Но он же!.. Но ты же!.. Ты же и не хочешь!

– С тобой и шеи не сломать… – задумчиво, глядя помимо нее, произнес Вадим. – Когда я познакомился с тобой, ты казалась мне сильной, уверенной в себе девушкой, теперь же, когда ты показала мне, что ревнуешь меня к этой!.. А сама-то и не эта и не та. И не туда и не сюда… Все трогаться пора. Затор какой-то… – Он вынул из кармана джинсов уже помявшийся проездной билет, сунул его ей в руку, – Вот тебе талисман! На память и на счастье. – И пошел на Песчаную улицу ловить такси.

В офисе было много народу – посетители, желающие купить путевки, шмыгающие сотрудницы, какие-то рабочие… Вадим с трудом протиснулся в свой кабинет. Едва сел за стол, подбежала секретарша, женщина в возрасте, больше хозяйственная, чем деловитая:

– Вадим Юрьевич, вам не кажется, что картины, которые сейчас развешивают рабочие по стенам коридора, не совсем подходят по тематике нашей туристической фирме? И зачем их вообще надо здесь вешать?!

– Какие картины?! Кто приказал?!

– Вы и приказали.

– Тогда вешать!

– Но тогда надо написать хотя бы пояснительную табличку, что это выставка картин художника… из какой он страны? Подпись по-английски… А по фамилии не поймешь откуда. Что писать?

– Напишите: "трофеи из Таиланда".

– Как так трофеи?! Трофеи, Вадим Юрьевич, это когда с войны привозят. Мы же не находимся с Таиландом в состоянии войны.

– А я нахожусь! Сбегайте-ка в магазин, купите мне бутылку водки. И марки «Кристалл» чтоб!

– Ва-адим Юрьевич! – секретарша даже присела перед ним. – Да что ж это с вами? То войну Таиланду объявляете… то за водкой посылаете…

– А знаете ли вы Нина Яковлевна, что это за страна такая – Таиланд? Вот мы путевки в неё продаем, а вы знаете?

– А как же не знать – страна любви! – романтично вздохнула Нина Яковлевна, – Страна породившая роман «Эммануэль»! Все действие этого романа происходит в Таиланде. А жена брата там – тайка. Помните?

– Ничего не помню. И помнить не хочу. Надоело.

– Что?

– Да любовь всякая. Не видел я её в этом Таиланде. Секс-индустия развита. Ничего не скажу. Но назвать его страной любви!.. Это уж слишком! Какая любовь? Где?..

– Что где?

– Водка где?!

– Я вам, как женщина, годящаяся в матери, скажу – если у вас какие проблемы – успокойтесь. Мужчина вы видный, молодой, у вас все впереди. Да вам любая на шею рада повеситься. Но вы не спешите. Займитесь работой. Работа лечит. Тем более что сейчас такой наплыв народу. Всем постоянно требуются ваши указания.

– Указания… Пишите указ. Пишите.

Нина Яковлевна села за компьютер и приготовилась писать.

– Так и пишите и повесьте повсюду.

– Что писать-то?

– Наша туристическая фирма, все выходные данные, объявляет войну стране любви! В лице Таиланда. Так и пишите.

– Но Вадим Юрьевич! У нас такая запарка! А в Таиланде все равно не сезон. Надо кого-то посылать в Европу перезаключать договора, народу столько, что мы не знаем, как их всех по отелям разместить, билетов на самолеты не хватает, а вы уже, кажется, просто пьяны!

– В Европу поеду я! – Вадим с трудом встал из-за стола, вынул из сейфа свой загранпаспорт и бросил на стол. Оформляйте мне визу. Бронируйте лучшие отели в Берлине, Лондоне, Барселоне, а главное – в Париже! Но сначала принесите мне бутылку водки! И на том указе я хочу поставить печать в виде расплющенной пробки от той бутылки водки, которую вы мне принесете.

– Хорошо, хорошо. Успокойтесь, ради бога! – Вскочила секретарша, но застыла в дверях: – А как выставку назовем?

– Я же сказал! Трофеи страны любви! Или как это?..

Зазвонил телефон. К ужасу секретарши, Вадим поднял трубку, обычно, когда с ним случались подобные казусы, он прятался, представляя секретарше вести все текущие дела.

Звонил Спиин. Едва он представился и сказал, что звонит по рекомендации Виктории, Вадим словно протрезвел. Он окликнул секретаршу, попросил вызвать такси, так чтобы, когда она принесет бутылку водки, он все-таки оставил крышку с неё в своем кабинете для печати, а сам поехал бы с открытой бутылкой домой. Спиину он назначил свидание дома.

ГЛАВА 39

– Ну… ты мне и устроила! – Докладывал Спиин Виктории о своем визите к Вадиму. – Это был сплошной бред! Ну… ты даешь! Мне, конечно, забавно было наблюдать очередной осколок твоей армады, но…

– Какой армады, о чем ты говоришь, он ещё не был парусником в моем море!

– Был ли, не был, но парня ты явно травмировала.

– Слушай, рассказывай подробно. Вот ты пришел к нему…

– Вот я пришел к нему. Квартира огромная, хотя и двухкомнатная, евроремонт – а внутри такой бардак! Все вперемежку: книги, носки, газеты, несвежие белые рубашки, галстуки, какие-то сувениры! Если б на столе стоял ботинок, я б не удивился.

В общем, не живет он там, а так… ночует иногда, как я понял. На столе стаканы, рюмки, бокалы и все дорогое. Одни чистые, из других пили уже. Он второй раз из той же посудины не пил. Эстет. Каждый раз новую брал.

В общем, встретил он меня с широкими объятиями, как будто давно не виделись. Проходи, говорит, брат Спиин, за стол садись, рассказывай, в чем твоя проблема.

Сели мы, я рассказывать стал. Пили, тем временем, не чокаясь. Потом, ему видно скучно стало меня слушать, я же все про рыб, да про тонкости работы с аквалангами, – встал он из-за стола, пошел в ванную комнату, меня манит. Подумал я, что он сума сошел. Не к месту как-то в ванную идти. Но пошел, а там весы напольные. Взвесились. Он сто десять весит, а я восемьдесят семь всего, после чего он почему-то с прискорбием заключил, что я потолстел.

Это я то потолстел?! Я же килограмм на двадцать на пять его легче!

В общем, потом мы вернулись к столу, снова выпили. Он необычно образованный мужик, в этом нет сомнения. Но почему-то он заключил, что я твой бывший любовник. Я говорю: – "Не-не, я её старый друг. Я-то её знаю! Во времена её юности, многие в неё влюблялись, мне в манишку горючими слезами плакались. После неё – как выжженное поле".

– Эх ты, старый друг! Зачем же ты такие вещи говорил? И кто же это тебе плакался?..

– Ну… было. Было, лет, этак, двадцать, пятнадцать назад. Я, может, чего конкретно не знаю, но чувствую – у парня как пожар в душе, жжет его по сердцу напалмом. Надо ж мне было его успокоить. А он все о тебе спрашивал. И вдруг схватил нож, кулаки сжал, сидит передо мной и рычит:

– Влюблен в нее? Признавайся!

Я бы и признался со страху, но держусь:

– Не-не-не. Сейчас ни как нет. А вот был, был. Каюсь. – Говорю.

– Вот как? – воскликнула Виктория.

А что? Ты даже не помнишь. Для тебя это был черно-белый эпизод, а для меня все гораздо больше. Слава те, я до такого же состояния, как он не дошел.

Сижу и любуюсь его переживаниями. Понимаю его я. А он говорит:

– Рассказывай!

А я говорю:

– Это святое.

Ну… выпили ещё раз. Он мне фотографию показал, где он на слоне. А потом снова, мол, чтоб я рассказывал, а то возьмет и не пошлет, говорит, меня в хижину под пальмовыми листьями и придется мне в Москве куковать. Деспот прям какой-то!..

Ты со своей свободолюбивой натурой никак бы не вписалась в это. Но и я не из тех, кто ломается. Говорю ему:

– Сейчас – это сейчас, а тогда – это тогда. И переживания своего прошлого вторгаться не позволю никогда!

В общем, то, что произошло потом, – драматизма я в этом особого не вижу, – два фингала и… все.

– Как два фингала?!

– А так. Натурально.

– Кто кому?

– Он мне. Я ему. Зато успокоились.

Порешили, что не будем опускаться до обсуждения твоего морально-этического облика, и никаких слов на этот счет от других не допустим. Потом позвонила его мать, узнав, что он пьет, она так орала в трубку, что даже я, находясь в метрах трех от него, слышал.

Грубо орала, настоятельно, как трамбовщик. А он что-то гундосил, как виноватый ребенок, а потом трубку положил и снова в мужика превратился.

Выпили мы ещё немного, он стал мне сто долларовые купюры совать. Но я от денег отказался. Тогда он меня спросил, удивленно так, а чего я вообще у него дома делаю, и что от него хочу?

Я снова рассказал терпеливо, что я – ихтиолог и аквалангист, хочу работать у него на аквалангистской базе в Таиланде. Что я понимаю, что сейчас ещё не сезон, туристов нет, но ты мне рассказывала, что если в офисах или в гостинцах там, в несезон никто за кондиционерами не следит, и они отключены, то все порастает грибком. А после только сносить можно, а починить нельзя. Тропики халатности не прощают.

Вот я ему все это и сказал. Сказал, что пока что, согласен и в шестидесятиградусную жару, следить за кондиционерами, и думаю попутно заняться своими исследованиями в море.

Он так удивился! Словно я и не говорил ему всего этого, как пришел. Назвал меня: "брат Кусто". А потом сказал, что вообще-то он объявил войну Таиланду. Поэтому этой стране теперь полный писец. Зверь такой – помнишь? Я спросил, а знает ли об этом Таиландский король? Тогда он стал названивать королю, но с королем его почему-то не соединили. Тогда он позвонил какому-то Шалтай-болтаю.

– Палтаю, – поправила Виктория Спиина, сразу догадавшись.

– Во-во! И сказал, чтобы он передал экстренное сообщение во все газеты, о том, что он, Вадим, то бишь, самолично объявил Таиланду войну. На что этот Шалтай-Болтай ответил, что они не так просты, как кажутся, их так просто не возьмешь.

Вадим начал орать, что посылает на его, видите ли, сложную землю гром и молнии. По всей видимости, это произвело должное впечатление на невозмутимого представителя Таиланда, на что он ответил, что это уже серьезно и Вадиму придется кровью умыться за такие посулы. Вадим спросил:

– Как это? Ведь ты ж мирный – ты ж буддист.

Шалтай-Болтай сказал, что мирный – это не значит жертва. И к тому же он любит своего короля. И если Вадим считает возможным посылать на его королевство гром и молнии, то шутки это или не шутки, а сейчас он свергнет его с его даже пусть шутовского трона и разобьет ему нос, потому что у них гроза началась! Пора её прекращать.

И, ты представляешь, только Вадим положил трубку и сказал мне, что ему ответил этот Шалтай, только мы захохотали, как тут же ножки его стула подвернулись, крякнули, и он грохнулся на пол! Проехался, падая, носом по кромке столешницы. Н-ну… и шуточки у твоих тайцев!

– Может быть у Вадима? А что было потом?

– Потом мы долго останавливали кровь из носа… Как домой доехал – не знаю. Знаю только, что манишка моей рубашки до сих пор вся в крови.

– Так что же вы решили, насчет работы?..

– Не-не-не! Упаси, господи! Да после таких шуточек!.. Я Таиланду бойкот объявил!

– Какое счастье, что ты не Черчилль!

– Борман я! Борман! – бился местный Борман в дверь конторы. Виктория открыла дверь. Еле держась на ногах, Борман, разукрашенный синяком, оттолкнул её и пошел по коридору, вошел в пустой старинный шкаф. Виктория услышала, как он мочится. Схватив тряпку, о которую вытирали ноги, она накрутила один её конец на руку и в стиле местных женщин, гонявших от машины Бормана по двору своих мужей, кинулась на, выходящего из шкафа, как из туалета, ничего неподозревающего пьянчугу. Она хлестала его тряпкой, кричала, сама не помня, как, вытеснив его из офиса, заперла дверь. Очнулась. "Боже! Боже! В кого же я превращаюсь!" – шептала она сама себе, умываясь холодной водой.

Вечером того же дня на коктейле в честь открытия выставки Петра Кочежева, недавно вернувшегося из Стокгольма, отчего и ставшего резко известным, двое весьма значимых в Союзе Художников мужчин, боролись за её внимание, перебивая друг друга своими веселыми рассказами из жизни художников. Виктория только и успевала вертеть головой.

– Смотри, смотри, как они разошлись! – улучшив момент, подскочила к ней Вера, – Ты зря теряешься.

Виктория отмахнулась, она знала, оба женаты, оба гулены, оба не прочь здорово поддать, хотя оба милые типы. Как бы вскользь пожаловавшись на то, что она никак не может получить разрешение на владение подвалом в качестве мастерской, чем вызвала живой мимический отклик на их лицах, и отошла к Петру, оставив их бороться за право помочь ей. Неожиданный взлет Петра интересовал её больше:

– Ну вот, видишь, как повернулась судьба, – они чокнулись пластиковым стаканчиками, – Взлетел. Просто центр внимания. Вот – что значит построить имидж в Европе! Наверное, скоро сбежишь от своих крыс воевать с голубями в Париже.

Да брось ты! Никому не скажу, тебе скажу. – Воровато оглянулся Петр. Дело-то как было. Вытащил я свои картины из подвала, выставил у стены дома, чтобы при дневном свете сфотографировать, а мимо одна хохлушка проходила, остановилась, слово за слово, разговорились – она в Швецию собралась к своему жениху, владельцу гостиниц. А в Москве тоже у одного жила, он ни чем не владел, но страстным любовником был и денег не зарабатывал, поэтому она и решилась замуж за этого, владельца гостиниц выходить.

В общем ситуация так развивалась: пригласила она меня в Швецию, и сказала своему жениху, что приедет с художником, который картины для его отелей писать будет. И он согласился – приглашение мне прислал, и деньги на билет.

Поехал я, терять нечего, номер мне дали, я расположился в нем, на балконе рисовать стал львов своих – балкон пачкать. День рисую – никто обо мне не вспомнил, второй рисую – голодно уже. Вдруг влетает вдруг ко мне в номер жених это шведский и орет по своему. Я ни слова не понимаю. Выслушал его, жестами объясняю: мол, пятый день сижу рисую, а ни крошки во рту. А если ты орешь, оттого, что я балкон тебе пачкаю, так я его тебе скипидаром ототру. Не пить же мне скипидар этот? А вот кофейку не плохо бы…

Он обомлел, остыл, вытащил из кармана деньги, сунул мне их и ушел. Деньги нормальные были. Мне даже на ресторан хватило, что при гостинице. Хотел погулять по городу, да сиротливо как-то одному – ничего не понимаю, все чужое, а пояснить некому, вернулся и снова дня три балкон красками пачкаю – картины пишу. А жарко уже – в трусах одних по номеру хожу. Вечер. Вдруг вновь врывается ко мне жених этот с джинсами потертыми и футболкой и этаким барахлом в нос мне тычет. Понюхал его я, согласился, что бельишко несвежее, постирать надобно, пока стиральную машину вырисовывал, он снова успокоился.

Прошло ещё несколько дней, ночь уже. Лежу в постели, пуль телевизионный тереблю – программы перед глазами мелькают – ничего не понятно, но действует усыпляюще. Вдруг кто-то в дверь дубасит. Открыл. Врывается ко мне в номер с воплями "Баста! Баста" наш парень в плавках, прямиком через комнату, на балкон и спрыгнул вниз. Благо второй этаж был. Тут я тоже со страху за ним и спрыгнул.

Побежали мы по городку. А там ночь уже часов в одиннадцать никого. Куда бежим – не понимаю. Остановил я его. Тут-то мы и познакомились. Он Анжелкиным любовником оказался. Не хотела она с ним расставаться, поскольку "страсть великая между ними была", вот и взяла его с собой. А меня лишь для прикрытия притащила, – если жених чего заподозрит, чтобы можно было сказать: "а… это художник приходил". Обидно, конечно, словно художник и не мужчина вовсе, но что ж поделаешь.

Холодно стало. Вернуться решили. С трудом гостиницу нашли, смотрим – в её номере окна погасли, возвращаться можно. А гостиница дешевая, без швейцара, дверь на код запирается, а код мы со страху и забыли. Ночь! Город! Камень кругом! Колотун! Мы обнялись с ним и завыли. Натурально. Как собаки воют, чтобы она проснулась и все поняла. Воя, мы хоть как-то разогрелись. Однако Анжелку не пробудили, зато сон мирных жителей потревожили. Не знали мы, что у них и собаки дисциплинированные, и никто у них в голос не воет. Переполох в округе начался. Но тайный – никто окон не открывал, никто на нас не ругался, а все в полицию звонили. Хоть бы, какой угрозой предупредили! А то, ничего не подозревающими, просто воющими и голенькими полицейские нас и застукали. За гомиков приняли. Но мы и не отказывались. Зачем нашу хохлушку-то подводить?.. Когда за нами её жених приехал, так и признались, что любовники и давно, – один без другого не может. Тут уже он взвыл. Он-то её, а не меня в порочной связи подозревал. В итоге купил нам обратные билеты и назад отправил, даже из всех моих картин только две взял. Но я фотографии своих картин в интерьерах его гостиниц успел сделать. И справку, заверяющую, что мои картины у него в частной коллекции находятся, с него содрал. А что? Без справки я бы не уехал. Он все, что хочешь, мне подписать был готов. Даже денег в карман перед самолетом уже сунул. Пятьсот марок. Вот на них выставку и устроил. Нет. Никому я таких раскруток не пожелаю! А он, этот шведский жених, чуть не плакал, когда с нами прощался. От счастья, наверное, что мы ему такие приключения устроили. У них там сенсорных ощущений нехватка.

Ну и денек! – Думала Виктория засыпая. – Не знаю как им там с сенсорными ощущениями, но у меня всякой чуши явно в переизбытке. Потом вспомнился Палтай так легко разрешивший конфликт между Королевством Таиланд и Вадимом. Она засмеялась. Так и заснула смеясь. Во сне Палтай ходил вокруг её дома и махал курящимися палочками благовоний. Он всегда так делал, когда она, испытывая, невесть отчего, накатывающие душевные беспокойства, переставала писать картины. Гора в окне обычно исчезала в такие дни. Успокаивался он лишь, когда она вновь подходила к мольберту, не обращала внимания на газеты, отмахивалась от сплетен Пинджо, посылала Сопу в Бангкок за кистями и красками, а про телевизор и вовсе забывала. Тогда он спокойно садился на краю скалы в позе Будды и, наблюдая в течение дня, перемены оттенков шелковисто голубой горы на горизонте, слагал стихи на своем мелодичном языке. Но особо он неистовствал, когда должен был приехать к Виктории её продюсер Вилмар. По сто восемь раз Палтай кружил вокруг дома, обволакивая его в дымное кольцо. Как он чувствовал, что должен приехать Вилмар – объяснить не мог. Но чувствовал. Поверить в то, что просвещенный и прошедший много практик в монастыре Палтай её ревновал, она не могла. Да и был он не совсем мужчина для нее. Наверное, просто охранял её от всевозможных неприятностей как мог, потому что просто любили они друг друга в принципе, душами, а не телами. Вот и теперь во сне её он кадил благовониями с особой серьезностью. А она спала посередине в гамаке. И легкий ветер с моря раскачивал ее…