Текст книги "Московские эбани"

Автор книги: Елена Сулима

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Сулима Елена
Московские эбани

ГЛАВА 1

Когда-нибудь наступят такие времена, что достаточно будет написать: «Марс – в Близнецах», и дураку будет понятно, что человек с таким Марсом легкий, подвижный, прыгучий и телом и в душевных порывах, – сколько бы не весил. А весил он, Вадим, где-то около ста килограмм. Носился вот, носился… и вдруг остановился, плюхнулся в кресло напротив Виктории и подумал о том, что по отношению к этой женщине можно испытывать только серьезные чувства. Но справится ли он с этакой задачей?..

Капли пота покатились по пробивающейся сквозь пушок волос ранней лысине, – он не знал что говорить.

Ей тоже было несвойственно сидеть на месте, но не обладала она траекторией кузнечика, а трудным взмахом журавля. Но вот села напротив, вгляделась в гостя.

Он делал вид, что пришел по делу.

Она почти верила, что по делу. А даже если это совсем не так – ей казалась, что она легко собьет его стрелки и, в результате, все равно получится, что он пришел по делу. Она была уверенна в том, что уже никогда не попадется в ловушку пошлости. Потому что уже умеет её видеть.

Он открыл бутылку шампанского и наполнил им фужеры, и уж как-то слишком намеренно торжественно поднял свой.

"Что большому человеку падение, малому – гордость" – вспомнилась ей насмешкой строка из какого-то конфуцианского текста, она ведь была только что оттуда, где подобными фразами вибрирует атмосфера, словно миражами пустыня.

Но здесь далеко и до Конфуция и Будды – здесь Москва… зима…

Заоконный фонарный столб с упоением раскачивал ночной свет. Хрустальные ветви деревьев оставались недвижны. Слышался дальний шорох электрички притормозившей на станции «Яуза» и снова рванувшейся прорезать ночь скользя… Впрочем, какая разница – что было там за окном.

– Такую женщину только в Париж. – Выдохнул Вадим, нарушая гипнотическую неловкость молчания.

Виктория, все-таки ожидала большего от человека, которого недавно представили ей крупным дельцом в картинном бизнесе, но постаралась скрыть мановение своего разочарования.

– …Париж? – словно очнулась она, – В Париж?.. – повторила задумчиво: – Да там много пустых мест – как раз для моих работ. Я не знаю, как их называть… как определить направление… они близки по стилю, то есть скорее по вдохновению и к Дягилеву, и к Баксту… Только это совсем не то… – И разметала по журнальному столику пачку фотографий.

– Это пастель?! То есть мелки такие?! И не скажешь. – Покачал он головой, задумчиво перетасовал картинки, с трудом подбирая слова (все-таки когда-то учился в МГУ, хотя и на географическом факультете.) – Я не ожидал столь динамичных фигур. Сплошные порывы…

– Да-да вы угадали. Это ближе к Дунь – тридцать третья позиция из Книги Перемен."…Мир и деятельность человека гораздо сложнее, чем может показаться на первый взгляд, существует невидимый момент, который разделяет готовность к действию и само действие". Это попытка запечатлеть внутреннее состояние зарождения готовности к действию. Вам понятно? Или я уж слишком сложно?.. Тогда извините.

– Угу, я вижу. – Исподлобья, так чтобы она не замечала, пригляделся к ней внимательнее. Правильные черты лица с капризным изгибом пухлых губ, стервозно-острая челка, змейкой выбившаяся из-под взбитой прически пышных черных волос и взгляд зеленых глаз то невнимательный, словно направлен куда-то в невидимое пространство «за», а то такой пронзительно пристальный, что хочется и бежать, и сдаться одновременно.

Вадим налил себе шампанское, выпил залпом. – "Да неужели она художница?.." Тут что-то было не то – никаких следов страстей и мучений, обычно раздирающих московских художниц изнутри, ни героиновых, не алкогольных попыток постижения пространства, ни заброшенности и глобального сиротства, ни наглой уверенности русской бабы, вырвавшейся на более высокую социальную нишу… Разве что кисти рук с проступающими венами… Но лицо!.. Это выражение, такое незнакомое для этих мест…

– Н-да… С вашими внешними данными вы должны сами покупать картины на свои виллы, а не продавать свои.

– Что?!

Он тут же наклонился и уставился в фотографии, на которых были обозначены движения фигур с треугольными масками вместо лиц.

– Если это и сюр, то вполне понятен… – он откинулся на спинку кресла: – Словно тотемный танец какой-то… Чувствуется смесь резкости Европы и японская, что ли, тонкость… – а сам думал в это время как бы вдруг, якобы естественно, положить ей руку на плечо, прикоснуться…

– Да! Почти угадали. – Она словно вынырнула из глубокого, хотя и кратковременного, молчания, – Я семь лет прожила далеко-далеко отсюда. Сначала поработала в ЮАР, а потом в Таиланде.

– Вот как?.. Мне что-то говорили, но я не понял. – Ему было досадно на себя, что он не в курсе, что мало разузнал про нее, прежде чем придти. – Но по поводу Парижа вы загнули. Французы самые трудно пробивные люди. Объелись нашими…

– Но вы видели Парижское метро?! Там специально оставлены белые пространства для этой серии моих работ.

– Кем?!

– Мистическим законом стремления к гармонизации пространства. – И глазом не моргнув, ответила она.

– То есть как? – Она показалась ему сумасшедшей.

– Просто. Иначе, без моих эмоциональных акцентов, там не за что и взгляду зацепиться. Сто раз будешь идти по направлению к одной и той же станции и не догадаешься, куда идешь. А какой у них мелкий шрифт! Названий прочитать невозможно! Сплошная потеря времени. Реклама постоянно меняется. Я, конечно, понимаю, что занижаю свои произведения такой функциональной нагрузкой, но я вижу их там, на поворотах в белых лабиринтах переходов, как ориентиры в стиле дзен. А вы?

– Н-да, они туда впишутся. Несомненно. Только все дело в том…

– Все дело в грамотной продюсерской работе! – воскликнула Виктория, Спишитесь с мэрией, предложите им мое оформление их метро. Разве это трудно, если вы занимаетесь арт-бизнесом?.. Не вечно же русским художникам, выступать перед Европой чудищами в перьях, развлекая их пиковым маразмом, от отчаяния, городить дощатые сортиры, и выставлять их как некий степ над собой.

Он не знал что ответить.

Она смолкла, взяла сигарету. Куда-то пропала зажигалка. Вышла из комнаты искать, включила на кухне свет и вентиляцию. Нашла её, хотела чиркнуть, но какая-то неясная тревога вспыхнула огоньком где-то в затылке, заставила принюхаться – из вентиляционного отверстия мощным потоком шел запах газа.

– Газ! Газ! – воскликнула она. И с грохотом снеся на ходу стул, машинально выключила вентиляцию, выскочила из квартиры.

В длинном коридоре принюхалась к дверям соседей. Газ явно шел из ближайшей квартиры. Боясь нажать звонок, оттого что ей вдруг вообразилось, что электрическая искра вызовет пожар, забарабанила в дверь кулаками. Уперлась – попыталась выдавить её. Оглянулась. Обалдевший Вадим стоял рядом и вопросительно смотрел на нее.

– Ломай дверь! – крикнула Виктория срывающимся голосом и бросилась к другой двери – квартира этих соседей соединялась балконами с той, из которой шел газ.

– Скорее, как зовут бабушку? – пронеслась она мимо соседки, открывшей дверь.

– Какую бабушку, какую бабушку? – недоумевала соседка, сама уже давно прабабушка. – Бабушка давно умерла, – догадалась, спеша за Викторией к балкону. – Там теперь молодая поселилась. Да что вы делаете?! У меня же балкон заклеен! Но услышав в ответ – короткое: "Газ", – помогла отодрать дверь балкона.

Виктория, даже не вспомнив, что боится высоты, даже не оглядываясь на эту высоту, по карнизу балкона перелезла на другой.

– Там Зина. Зинка теперь-то живет. Вот мученица-то! Ой!.. Что ж наделала-то мученица! – неслись ей вслед причитание соседки.

– Скорую вызывайте! – Виктория, разбила стекло, просунула руку сквозь раму и открыла балконную дверь Зинаиды.

Свет включить не решилась, и пошла, натыкаясь на предметы, опираясь о стену. Не дыша, вышла в коридор, вошла в кухню – там распахнула окно. Увидела абрис газовой плиты. Все четыре конфорки включены, но не зажжены. Она выключила их и оглянулась – маленькая женщина словно спала, сидя на табуретке. Руки на столе, в них лицо, как в гнезде. Виктория встряхнула её за подмышки и поволокла в коридор. От газа кружилась голова. Пока волокла, спотыкалась об игрушки, детские ботиночки. "Дети! На них не хватит сил!" вспыхнула мысль. Виктория скинула на пол коридора обмякшую самоубийцу, подбежала к входной двери, в которую глухо ломился Вадим. Распахнула её.

– Тащи её ко мне! – просипела, боясь вздохнуть отравленного воздуха, и увидела, как отпрянул Вадим, лицо его побледнело, вытянулось в гримасе брезгливости и страха.

Но некогда!.. Виктория уже неслась в комнаты, где должны быть дети. Глаза её привыкли к темноте, абрисом различая мебель. В первой комнате она никого не заметила. Распахнула окно, бросилась в следующую и почувствовала предательскую мягкость в суставах, все тело её было готово обмякнуть и сползти по стене. "О нет!" – Оттолкнулась спиной от стены. На детской кроватке спал вроде бы ещё живой ребенок.

Девочка у нее, дочка! – кричала через шерстяной платок, соседка.

"Кажется, соседку зовут Марья Ивановна" – с плывущим сознанием Виктория переложила ей на руки маленькое тельце лет трех, а быть может и пяти. Глотнула свежего воздуха из окна и снова бросилась в комнату. Но там больше никого не было.

Скорая приехала нескоро.

Когда соседи, понабежавшие в столь поздний час, откачали их совместными усилиями, словно утопших. Женщина и её дочь начали приходить сознание.

Причитание Марьи Ивановны: "Преступница. Ладно, себя, за что ж дитё-то порешила?!" – пилили душу Виктории.

– Если вы скажете врачам, что это было самоубийство – её посадят, обрела трезвость Виктория, когда плотность их укоров стала невыносимой: Девочка останется сиротой. Скажем, что все это случайная оплошность. Мать была… – Виктория не договорила, – подумав о предсмертной записке, побежала в злополучную квартиру. Воздух проветрился. Включила свет.

Боже, как переполняет жилище ненужными вещами бедность! Всюду, по полу коридора, детские игрушки вперемежку с обувью, в углах комнат груды детской одежды, видимо отданные за ненадобностью такими же, как и хозяйка, матерьми-одиночками. Но, увы, эта нищенская круговая порука не спасла. На кухне не было продуктов. Не было их ни в холодильнике, ни на столе, лишь в мойке: тарелки да кастрюлька со следами манной каши. Записка оказалась прилепленной жвачкой к входной двери. "Все равно мы никому не нужны".

Виктория сорвала записку и порвала на мелкие клочки.

С возвращеньицем вас! – Увидела впритык опухшую от сна ли, похмелья физиономию соседа.

– Какая женщина! Какая женщина! Только в Париж! – Слышался глуховатый тембр Вадима из её квартиры. Он носился броуновским движением, ни в чем не принимая участия, мешаясь на пути идущим за стаканом ли воды, мокрым полотенцем…

– Я… я больше не могу!.. Не могу этого видеть! – Бубнил под нос Вадим, чувствуя себя здесь совершенно никому ненужным, и хватал, Викторию за руки, тряс их, и сам сотрясаясь в тихой истерике: – Ты можешь все! Все! Какая ты!.. Т-только в Париж!

Она смотрела на него, словно не видя и, стряхивая его руки со своих запястий, продолжала сем-то заниматься. Он вставал у неё на пути. Она отодвигала его, словно предмет. А тем временем между ними шмыгали и верещали соседки, врачи осматривали отравившихся.

– Только в Париж! – и смолк, понял, что выглядит глупо, насупился, возбужденно заходил по коридору взад вперед.

Врач спросил – есть ли сопровождающие в больницу. Впрочем, что это были за врач?! Юноша и два ещё более юных санитара.

Капельницу! Капельницу! – требовала Виктория, сопровождая в машине скорой помощи ребенка.

– Подождите, – сохранял спокойствие молодой пухлощекий врач, – Что вы так нервничаете? Привезем их в больницу, там разберутся. Мы же не знаем какая у них группа крови.

– Гоните физраствор! – грубо потребовала она.

– Я, между прочим, второй Мед оканчивал – неуверенно, как бы предлагая представиться, сказал врач.

– Очень приятно. Так… подушка с кислородом у вас все-таки оказалась. Сколько стоит ваш физраствор?! Не в цену же жизни?!

– А вы где учились?

– В Рио-де-Жанейро – не моргнув и глазом, сморозила чушь Виктория, но тут же появился физраствор. Заработали капельницы.

ГЛАВА 2

В час ночи Виктория вернулась домой и обнаружила в своей постели мирно спящего Вадима. Как член языческой системы мировосприятия, которая пропитала её вместе с тропической влагой за время жизни в весьма странных странах, даже для русского, не обделенного фантазией, человека, она застыла над ним вычисляя – какой у него бог и что он позволяет ему, а что запрещает. И вдруг поняв, что дело не в богах, а в их отсутствии, взорвалась примитивно по-женски, вспомнив свои типичные мытарства русской женщины ещё раньше, в глубоком, почти забытом прошлом, но здесь же – в России:

– Наглец! – она сорвала с него одеяло.

– Ты что? – уставился на неё непрошеный гость так, словно это она обнаглела и выгоняет его среди ночи из собственной постели.

В немом изумлении она смотрела на него. Он натянул на себя одеяло и, отвернувшись к стене, спокойненько засопел.

Виктория вырвала подушку из-под его головы.

В ответ Вадим ухватился за уголок подушки, потянул, перехватил её за локоть и потянул на себя уже не подушку, а саму Викторию.

Она упала на постель рядом с ним, он обнял её свой мошной ручищей и, прижав к подушке, пробурчал:

– Спим до девяти. Я будильник поставил. Не буди меня больше.

Чуть не задохнувшаяся Виктория взбрыкнула ногами, вырвавшись из удушливого мужского плена, вскочила:

– Ни черта себе – продюсер! Да ты лазутчик какой-то по чужим постелям! Ты что?! Или ты разыгрываешь фильм "С легким паром"?!

– Ничего я не разыгрываю. Я спать хочу.

– Но почему в моей постели?!

– Потому что я понял, что тебе нужен мужчина. – Пробурчал он свою привычную фразу любителя случайных знакомств и, положив огромную пухлую ладонь под щеку, закрыл глаза, и ровно засопел.

– Ничего себе – заявление! Только мужчины мне ещё и не хватало! У меня и без того проблем по горло!

– Нет. Нет у тебя никаких проблем. Ты же – х-художница. Какие у тебя могут быть проблемы?..

Он резко сел перед ней. Всклокоченный остаточный пух волос на голове, растрепанная борода, осоловелый взгляд…

– О боже! – воскликнула она на низких нотах, – Вы вроде бы не пьяны. Но почему вы так бесцеремонно вторгаетесь в мою жизнь?! Неужели вы не поняли, что до меня дошло, что вы не профессионал в картинном бизнесе. Что вы притащились ко мне из любопытства!.. От нечего делать, черт возьми! Из-за авантюризма, если хотите. А может быть и на спор со своими собутыльниками?..

– Нет. Из авантюризма может быть… но чтобы я да на спор!.. Что бы я на спор!.. Никогда!

– Но я же помню! Я помню, как я сидела в кафе, ваш приятель окликнул меня и пригласил за ваш столик. Я помню этого типа ещё по прошлой жизни, как неуемного бабника! Я бы раньше никогда и близко не подошла к нему, но тут мне показалось, что прошло столько лет, и он мог измениться…

– Ты не производишь впечатления моралистки! Ты смотришься как истинно свободная женщина! Ну… не теряйся! У тебя есть шанс заполучить мужчину. И ещё како-ого!.. – самодовольно воскликнул он.

И она едва увернулась от его загребающего жеста.

– Придется расставить точки над «и». Я хотела бы донести не только до вашего слуха, но и до сознания, что мир людской весьма разнообразен…

– Вот как?! – Он окинул её серьезным взглядом, показывая, что понимает, насколько безнадежна женская серьезность.

– …но, к сожалению, способы получения удовольствия у человечества весьма скудны, – продолжала она, словно читала лекцию, не замечая несоответствия между абстрактным слушателем и слушателем в трусах, майке, пышущим теплом сытого, сонного тела. – Когда мир радостей людей путают с миром животных радостей, становится непонятно, что же есть человеческое. Я умею получать удовольствия, не занимаясь удовлетворением примитивных физиологических потребностей, поэтому составить вам компанию в разврате не могу.

– У-умно говоришь, – почесал Вадим затылок, – А вроде бы человек нормальный.

– Послушайте, ну какое право вы имеете так разговаривать со мной?! Я… Я, как минимум, не в том возрасте, когда бросаются на случай как голодный птенец, готовый заглотить все, что ни попадя.

– Это как раз твой плюс, а не минус. – Указал он на неё пальцем. Помолчал немного и, вздохнув, выдал в запале: – И вообще, ты – то, что мне и надо! Надоели мне эти претендующие на знания роли человека в жизни девчонки! Все! Хватит с меня! Последнюю я бросил в фонтан.

– В фонтан?! Зачем же в фонтан?! – Ее широко распахнувшиеся глаза уставились на него в немом изумлении.

– Привел её в ресторан… (да она сама бы год на такой обед работала), а тут эти самые пресловутые лица "кавказской национальности"… танцевать её зовут. Я пустил. Натанцевалась, разогрелась и зачем-то начала меня в их круг тянуть. Оттолкнул её я, а она вылила мне бокал шампанского на голову. Я бросил её в фонтан и ушел.

– Как вы могли?! Вы оставили женщину в трудном положении!

– Пусть с ней те, кто танцевал, тот и разбирается.

– Но это же опасные люди! – Мгновенно перестроилась она на иную тему, что Вадим с удовлетворением отметил про себя. А она продолжала выплескивать свое возмущение: – Ваша леди, конечно, была не права, но вы же могли, как джентльмен, понять, что она несколько не в себе, что у неё экспансивный характер, но доставить её в таком состоянии домой вы были просто обязаны.

– Но она меня унизила!

– Ах, вот как! Я думаю, было отчего вылить вам на голову не только бокал – целую бутылку! Я уже битый час стою перед своею постелью, а вы и не думаете трогаться с места. Вы совершенно неподъемный тип!

– Подъемный.

– Это почему же?

– Потому что!.. Какого черта тебе надо было подходить тогда в кафе к нашей компании. Вот я и поднялся, чтобы приехать к тебе «алаверды».

– Все! Это невозможно! – Воскликнула Виктория, чувствуя в мозгу нечто наподобие короткого замыкания от его объяснений. – Я пойду прогуляюсь. А вы подумайте, что вы творите. Слово за слово, а в результате тянете из меня силы, тратите мое время. А я всего вторую неделю в Москве. Мне много надо сделать.

– Что?! Что надо сделать? Скажи, сделаем вместе, или я помогу.

– Да не нуждаюсь я в вашей помощи! – Она упрямо не переходила с ним на "ты", – Мне надо для начала купить сюда хоть какой-то раскладной диван. Здесь же все как после погрома! Ведь здесь жила молодежь! Хорошие, правда, творческие ребята, я ничего не могу сказать о них плохого, но они ещё думают, что все у них будет, только потом, поэтому настоящего не ценят. И нет ничего неестественного в том, что, живя здесь, они все, что могли сломать – сломали, разбить – разбили. И сплю я, пока что сын в отъезде, на его постели, то есть вы сейчас лежите на его постели. А после ему придется перебраться на раскладушку. А мне бы не хотелось, чтобы он не высыпался. Он молод – ему надо действовать и действовать. А чтобы беспроигрышно действовать – надо хорошо высыпаться. Вот видите, как все предельно просто.

– Ерунда какая-то. Зачем дело стало?..

– Конечно, ерунда, но в таких условиях жить невозможно – теперь я это точно знаю. А в таких квартирах живут только в Париже, да и то – не живут, а ночуют. Поэтому мне надо, пока я в силах, купить квартиру. А ещё срочно машину. Потом мастерскую. И все это мне нужно для того, чтобы спокойно снова писать картины, общаясь через компьютер со всем миром. Вот и все. Я не нуждаюсь в вашей помощи. Мне просто надо, так сказать, встать, собраться и… вперед!

– Я знал одного художника, он писал свои картины по ночам на кухне. Постелит на ночь клеенку и пишет, пишет, – мазюкает. И не хуже, чем те, что имеют мастерские. Все равно результат тот же, – вы все не умеете продавать своих картин. Всем вам нужен грамотный продюсер.

– Боже мой! Какое откровение! Услышали слово: «продюсер», уцепились. Как я понимаю, продюсеров международного ранга здесь днем с огнем не найдешь. Не расплодились покуда. В этакой культурологически безводной степи они не размножаются.

– Почему в степи?

– Сознание кочевников-временщиков главенствует. А кто осел – живет с бетонною одышкой.

– Ну осядь ко мне, полежи. Ну полежи, а то я что-то мерзну.

– Но я же не грелка! – возмутилась она, отскакивая к двери, явно готовая бежать из собственного дома.

– Слушай, а как ты оказалась в Африке? – увел её от мысли о побеге из собственного дома Вадим. – Кому нужны наши художники? Подозреваю, это был бурный роман! – Он встал с постели, надел на себя свою белую рубашку, потом затянул галстук, отвернувшись. Мелькнув перед ней пухлыми ягодицами, пыхтя и отдуваясь, втиснулся в джинсы.

Виктория отвернулась, подавляя раздражение его бесцеремонностью. Но её буддистская тактичность, не давала выносить скорые суждения о человеке. И она начала свой рассказ.