Текст книги "Московские эбани"

Автор книги: Елена Сулима

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)

Вообще-то на первый взгляд Бориса: девушка не походила на алкоголичку, и вообще на девушку – была в ней какая-то лажа, как в газетной передовице, и, дав ей кличку «передовица», он даже не удосужился познакомиться с ней. Вместе они, не договариваясь, понимая друг друга без слов – обрели четкий режим: пили, отключались, напившись, просыпались, он посылал её посылал в магазин, и потом они снова пили.

Лишь через несколько суток Борис понял, что заболел. "Ерунда какая слава богу, что не СПИД!" – оптимистично восклицал он всякому, кто интересовался по телефону его здоровьем, имея в виду – сломанную ногу. Но, несмотря на свой оптимизм, за болезнь Марианне платить отказался. Разве только что побил её немного костылями, а потом она почему-то убежала, но он уже не стал спрашивать у Вадима её телефона.

Диагноз был и так ясен, зачем ещё она могла быть ему нужна?.. Вот так началась у него с тех пор новая, интересная жизнь – полная заботы о здоровье, хождения по врачам, пополнения познаний из историй выслушанных в очередях в очередной медицинский кабинет.

ГЛАВА 51

Едва Вадим отвязался от Марианны, сломанная нога напомнила о себе резкая боль в пятке чуть не остановила сердце. Вадим выронил костыли и сполз по стене на пол. Очнулся. Еле поднялся, пристроил костыли к подмышкам, поковылял к аптечке на кухню. Боль пятки отзывалась в груди, алела в глазах, надо было что-то делать. Он растворил в стакане с водой две таблетки понадола. Постоял, подождал… и, решив, что панадолу слабо справится с этим кошмаром, выпил ещё три таблетки снотворного. Посмотрел на настенные часы – было двенадцать. С трудом перебрался на костылях в комнату, на его постели, как упала в одежде, так и спала, распластавшись во всю ширь постели, Виктория. В другой бы ситуации Вадим растолкал бы даму, даже если бы она была дамой его сердца – нельзя же так нагло занимать всю его огромную кровать! Но не Викторию. «Вот и свершилось. Вот и свершилось» – вспомнилось ему, как говорил покойный Потап. Вадим заботливо укрыл её плюшевым пледом, ласково подоткнул него с боков, наклонился, поцеловал её в щеку, и настолько проникся трогательностью и важностью момента, что захотелось плакать. Он поднес к губам её безжизненно несопротивляющуюся руку, поцеловал, и примостился на краешке постели. Засыпая, вспомнил, что поза с поднятой рукой, в которой спала Виктория, ему знакома, по какому-то произведению. Ну да! Это же – разорванный, словно взрывом, летит человек у Виктории на картине.

– Предугадала… Взорвалась и полетела, чудо мое. Все. Прилетела. Больше взрывов не будет, – бормотал он, улетая в красивый сон.

Виктория очнулась в час ночи. В лунном свете увидела совершенно незнакомую комнату. В прочем, ей было не в первой просыпаться в совершенно незнакомых местах. Сколько их было за последние годы – гостиниц, вилл и снова гостиниц?.. Но эта комната была явно не гостиница. Виктория села на постель и оглянулась – на краешке её постели свернувшись в калачик, оттопырив ногу в гипсе, примостился Вадим, она сразу узнала его, но ничего не отозвалось в её сердце.

Все, что было вчера, до того момента как она попросила попить, мгновенно восстановилось в памяти. "А где та?!.. – встревожилась она. Он спал рядом с ней, значит «та» осталась спать в столовой.

Вадим сопел рядом. Не любовь, а жалость склонила её поцеловать его пухлый не заросший волосами бороды островок щеки, скорбная жалость. Случившееся с ней вчера, вчера же и прошло – прошло, словно яркая комета прорезала её потемневшее небо её сознания, и пала, затухнув где-то за спиной.

Перед уходом ей захотелось взглянуть, на «эту». Вспомнилось, как он сидел, вжав голову в плечи: "Да что ты говоришь, Марианна! Да что ты такое говоришь?.." Вот если бы кто-нибудь из её прежней жизни, увидев её с другим мужчиной, посмел бы повести себя аналогично… да разве б посмел? А если б… разве б она не поставила его на место, боясь того, что Вадиму будет больно, оскорбит его? Разве бы она позволила тому, кого любит слушать такое?.. Даже если это полное вранье – все равно это поток злого сознания!.. Он может и смертельно ранить, унизить. А ведь, когда ему показалось, что женщина унижает его, он бросил её в фонтан. Но «эта» не вызывала в нем ни вспышку гордости, ни страх смешаться с нею. Выходит, что он уважал «эту»? Или просто привык именно так реагировать на женский крик? Но даже если привык, то это значит, она естественный представитель его фауны и флоры…

Так рассуждала Виктория. Распахнула дверь в столовую комнату. Свет был зажжен. В комнате никого не было. Под ногами захрустели осколки. "Хорошо посидели!" – с удивлением оглянулась она. Прошла в центр комнаты, и удивление её возросло: на полу лежали бутылки с длинными выемками в боках.

И тут же немая картинка проплыла у неё перед глазами – она держит две, таким же способом разбитые бутылки и не может понять, что это. Потом обходит Вадима… Да неужели она все это перебила?! Таких способностей она не помнила за собой. Но она же помнит, как держала в руках бутылки!

И тут все, все проплыло перед ней отрывочным ускоренным кино: и пропажа картин, и обиды травившейся газом соседки, а потом письмо к ней от какого-то уголовника и посещение барака водителя Витюши и Якоб, отказывающий ей в процентах, и взорванные дома и жирные нелетающие голуби под ногами… А потом губы Вадима нежно прикасающиеся к её губам… Тишина, как перед грозою и… «эта»… и…

"Господи, неужели, свершилось, и я сошла с ума! Сошла с ума!.."

Ей стало душно, она рванула полы застегнутого на пуговицы шелкового, измятого ею во время сна, пиджака. Пуговицы отлетели.

"Да. Сошла с ума! Спокойно! Моя бабушка была психиатром. Я знаю, что это такое: "мыслить неадекватно среде" – это и сходить с ума. А что я мыслила? А что я вообще здесь мыслила? Забыла. Я вообще забыла, о чем я думала когда-то? Спокойно. Главное, не впадать в панику! Сначала надо выйти на свежий воздух и не подумать, что у меня крылья, за спиной выйдя на балкон, или что я умею летать просто так. Значит, сначала подышать свежим воздухом… Очнуться! Хоть на йоту очнуться!"

Виктория открыла балконную дверь и вышла на застекленную лоджию. Хотела открыть рамы, но стекло было разбито, оглянулась и увидела стоящие штабелями картины в рамах. То, что это её картины она поняла сразу. Сразу оценила: на лоджии сыро. Сыро! Как можно здесь держать картины?! Они же погибнут! – отвернула одну из них и поняла, что это её картины! А её картины маслом, её пастели на бумаге! – они пропитываются влагой, коробятся! И очнулась, словно от шоковой боли, физически ощутимой боли души.

Нет! – чуть было не крикнула она, но вовремя зажала себе рот ладонью.

– Нет! – прошептала она, мотая головой, – Как я могла! Как я могла довериться ему, ведь он же… ничего не чувствует подкожно! Он шел ко мне по моим картинам, как по трупам!.. И ему не было больно?!

Мозг её словно просветлел, и все что впоследствии делала – делала быстро и четко. Странная строка из песни, которую никогда не пел ни один из её предков и родственников, потому что это была какая-то агрессивно революционная песня, а они разоренные революцией дворяне, князья и казаки никогда не принимали участия в политике: но держали планку культурного уровня – были художниками, учеными, врачами… Нет, они, конечно, не пели эту песню, но подобными песнями, постоянно транслирующимися по радио, было пропитано все её детство: "Никогда, никогда коммунисты не будут рабами!" крутилась в голове. Одна и та же строка…, пока она вынимала свои картины из помпезно тяжелых рам, потом носила их к лифту, погрузила в лифт, спускала, выгружала… выносила их, укладывала в машину. Было ясно, что на одной её машине этого не вывести. Проголосовала в ночи частника блуждавшего по городу в поисках пассажиров на «Святогоре», сразу объяснила, что это не грабеж, предъявила свое удостоверение члена союза художников, сказав, что ей требуется срочно эвакуировать свои картины. И когда уже погрузила при помощи водителя на обе машины свои картины и когда уже привезла их домой, перетаскала в свою квартиру, забив ими всю бывшую кухню, рассчитанную теперь под библиотеку, лишь тогда вдруг заплакала. Слезы потекли по щекам, она окинула забитую своими картинами комнатку, поняла, что сделала невозможное. Что вообще не думала что её тело ещё способно на такие нагрузки, что смертельно устала, утерла слезы. Вспомнила Вадима. Попробовала закурить, но руки дрожали, огонь зажигалки никак не попадал на кончик сигареты. Пошла к зеркалу в ванную комнату, взглянула на себя с неприкуренной сигаретой в губах – растрепанную, с растекшейся тушью вокруг глаз, со следами черных ручьев по щекам. Приказала себе собраться. Бросила сигарету в унитаз. Умылась ледяной водой. Вошла в свою комнату села и увидела подле, валявшийся на полу, свой, так вчера, не к стати, забытый мобильный телефон. Было пять утра. Кому она могла позвонить в такое время, да так, чтобы её поняли без объяснений?! Пальцы машинально набрали телефон Спиина.

– Привет?!

– Подожди, подожди, я пытаюсь проснуться. Так значит, ты согласна? сходу забурчал сонный Спиин.

– На что?!

– Ну… везти нас всех?

– Куда?!

– В тот монастырь в тайге, искать икону. Объясняю спокойно ещё раз. До чего ж вы все бестолковые!.. Ту самую икону, которую спрятали под землю монахи в 1914 году, спасая от набега язычников Коми. Ты, что забыла, что у нас у всех уже рюкзаки собраны, и мы только ждем твоего сигнала?

– А почему моего?

– Ну… понимаешь ли, во-первых, конечно, у тебя есть деньги. Во-вторых, ты можешь наиболее грамотно руководить работами, потому как ближе всех нас к искусству. В третьих – мы мужики свободолюбивые, начальник нам нужен, но из равных себе не потерпим, а ты женщина, и не слабая, повыше будешь… О тебе давно легенды ходят. Так что? Брать билеты на Вятку? С билетами сейчас свободно.

– А поезд на Вятку когда?

– Есть в остановкой в Вятке в одиннадцать тридцать, а есть еще…

– Звони! Звони своим! Полный подъем! – ей даже было неинтересно кому, да и не верилось, что вообще кто-то поедет. Она это уже видела, как сейчас Спиин возьмет свою огромную телефонную книгу и начнет звонить всем подряд. Потому что врет, как всегда, что есть такие люди, которые сидят на рюкзаках, даже если он обзвонит сейчас сотню знакомых бывших экспедиционников, две, три – дай бог, чтобы откликнулся один. Чтобы он не расстраивался своей неудаче, сказала: – Пусть нас будет поменьше. Не больше пяти человек. Компания в пять человек, это ещё хоть как-то управляема. Значит, в пол одиннадцатого на Ярославском вокзале под табло. Я сейчас посплю часок. Разбудишь меня в семь. Там, наверное, уже холодно?

– Еще бы!

– Снега, наверное, уже по колено. Как ты думаешь лыжи брать?

– Не не-не! А то ещё потеряем.

– Ладно. У меня унты от дядькиной антарктической экспедиции остались, и спальник пуховой есть… Соберусь быстро. Звони.

И лишь положив трубку, поняла, что отступать поздно. Но и оставаться уже невозможно. И пусть, она, зная Спиина, уверенна, что существует в реальности либо Вятка, либо икона, пусть… И если Вятка ещё есть на карте, значит иконы нет. Или если есть, то она где-нибудь в Казахстане или на Алтае… Но это уже все равно.

Потом, дрожащими от переутомления руками расстегивала пуговицы, да так и не сняв себя ничего, разве что, скинув пиджак, упала на постель и заснула.

ГЛАВА 52

Лишь в три часа дня Вадим очнулся и лежал, не открывая глаз, не шевелясь, думая, как он сейчас будет общаться с Викторией. Вспомнилась ему любимое утверждение Дуды: «У мужчины и женщины решивших пожениться есть три испытания: это испытание постелью, испытание утром и испытание бытом»

Минуя постель, для Вадима следовало сразу испытание утром. Он вспомнил вчерашний вечер. Бешенство, в которое впала Виктория, казалось, ему было естественным для той ситуации. Оно не испугало его – наоборот привело в немой восторг, так красиво она все крушила. Правильно сделала, пора было все это кончать. А что посуду да бутылки перебила – ерунда. Все легко восстановимо. Главное, что она победила.

"Ты победила! Ты победила!" – с радостью твердил он, собираясь обернуться к ней с этими словами, потом подумал, а не подумает ли тогда Виктория, что он специально устроил ей такое испытание?.. Тогда она этого не простит ему. Он замер, думая как объясниться. Потом попытался понять спит ли она, или уже проснулась, или лежит, наблюдая за ним.

Вадим прислушался. Дыхания её он не услышал. На всякий случай, картинно потягиваясь, повернулся к ней, как бы ещё в полусне – Виктории не было на постели. Вадим вскочил, но тут же снова упал от боли в пятке.

Пришел в себя. Ему подумалось, что Виктория где-то в квартире: в ванной… в туалете, или уже убирает осколки в комнате, а может уже все убрала, пока он спал и готовит завтрак на кухне?.. Как хорошо, если бы это было, так… – и день красивый – солнце в окно… Ей наверно неуютно в костюме, надо бы дать ей халат…

Вадим замер. Никакого шевеления не обнаружил. Поднялся на костыли и поковылял оглядывать: кухню, ванную, туалет… Даже в столовой никого не было. Вадим оглядел погромленную комнату. При свете дня зрелище было ужасающее. На пол лучше было вообще не смотреть. Сплошные осколки, и бутылки с выемкой в боку, весь палас залит дорогим красным вином, которое он когда-то специально приобретал, на случай если какая-нибудь особенная женщина заглянет к нему. "Вот и заглянула!.. – покачал головой Вадим, – С трудом представляя, сколько человек приятелей надо вызывать, чтобы помогли ему разгрести последствия вчерашней драмы. "Что же выходит, она ушла, а у меня теперь ничего не осталось?!.."

Взглянул на репродукцию Эйфелевой башни, с надеждой, словно на икону. На стекле что-то было написано яркой губной помадой. Он пригляделся и прочитал: "И ты мой сирота, как и парижское метро".

Да она же заигрывает со мной! – воскликнул Вадим и даже обрадовался своему открытию, – Она меня ведь сиротою назвала! Она меня жалеет? – и добавил уже спокойно: – Хотя, странная жалость какая-то…

Вадим доковылял до балкона. Сквозь оконное стекло увидел ребра сложенных рам. Не пригляделся к зияющим в них пустотам, и решил, что все её картины так и остались у него. "Значит, она вернется. – Заключил он, но тут же возмутился: – Но что же это за поведение такое непонятное? Она же должна была остаться! Ему, что одному все это разгребать?" Вадим присел к столу на стул, на котором вчера сидела Виктория, и набрал номер её мобильного телефона. Он не знал, что поезд её уже ушел далеко. Телефон не отвечал.

Позвонил ей домой. В трубке отозвался мужской хрипловатый голос. Это был панк Миша, но Вадим подумал, что её сын:

Вадим представился, попросил позвать Викторию, а тем временем машинально положил загипсованную ногу на стол, налил себе пива, выпил.

– Ее недели три не будет, а потом ещё и вообще. – Услышал в ответ.

– Что с ней случилось?

– Отчалила. – Незадачливо ответил панк Миша.

– То есть как? Где она?!

– В поезде.

– В каком ещё поезде?! Она же не собиралась никуда уезжать! Она мне ничего об этом не говорила! Куда она едет?!

– В Париж, через Сибирь. – Миша панк был уверен, что изъясняется кратко и понятно.

– Сибирь?..

Вадим на мгновение потерял дар речи. Тайланд… Париж… но чтобы Сибирь!.. – в голове его закружились стрелки: – Что ты имеешь под этим ввиду? Сибирь? Натуральную?

– Ну да. Фальшивую вроде ещё не придумали.

– Как это… в Париж через Сибирь? В какой ещё Париж?!

– Столицу Европы, не знаете что ль?..

– Нет. Нет! – замотал он головой, и услышал в ответ разумное удивление подростка:

– Ну и тьма – пошел народ. Парижа не знает.

– С кем Париж?!..

– С мужиками какими-то. А кто же рюкзак-то ей будет носить?

– С какими ещё мужиками?! Зачем ей рюкзак в Париже?!

– Как зачем? Она же сначала в Сибирь поехала, в тайгу, а потом уже в Париж поедет.

– Сначала в Сибирь, тайгу… а потом в Париж?.. – растерянно переспросил Вадим и залпом выпил стакан водки, – Но в тайгу-то за что?.. Зачем?!

– Как зачем? Дорога так легла.

– Слушай, парень, не понимаю я что-то.

– А что тут понимать? Это ж Виктория – полный дзен.

– Какой ещё «дзен»?

– Это когда говорят: понимай "без комментариев".

– Ничего себе без комментариев! Если она сейчас в Сибирь поехала, значит, ещё вчера знала, что поедет. Тогда зачем посуду побила? – чувствуя, что говорит что-то не то, выпалил Вадим.

– На счастье, наверное. – Не растерялся панк Миша.

– Как это на счастье? Ничего себе на счастье! А ещё двадцать две бутылки отличного вина у меня на глазах перекокала!

– Для профилактики пьянства, наверное…

– Да же это за женщина такая?!

– Нормальная. Мне нравится. А вам – нет?

– Нра… нра… – Вадим глотал воздух, – С кем она поехала?! Я должен знать!

– Не знаю должен ли ты знать, мужик, или нет, но секрета, по моему, нет. Только я сам толком не понял с кем, но то, что там, в компании их, некий Спиин, это уж точно. Без него явно не обошлось.

"Спиин! – беззвучно орал в свое гулкое одиночество посреди осколков Вадим. – Да не может быть! Да что же это за черт такой – Спиин?! Кто он такой? Какой-то то бывший ли младший, то ли старший научный сотрудник! выпил водки и замотал головой: – Надо же… – Спиин!..

В полном недоумении, вставил в видеомагнитофон кассету с фильмом о её картинах, который сделал Митя по его заказу – все как-то недосуг было посмотреть. Пристроился пить и видеть.

Сначала забрезжил серый свет, и зазвучало лунатичное хоровое пение. Пение словно вытаскивало наружу его нутро. Стало муторно, окончательно муторно. Он никогда не слышал такого пения, оно выходило словно из глубины, глубины сна. Вадим вспомнил, про её хор глухих. "Зачем, зачем она заставляла их петь? Они же сами не ведают, что поют! С чем они могут себя сравнить? Со своей тишиной?!" Пение продолжалось, на экране проступил абрис прозрачной фигуры, она постепенно переросла в другую и тогда только он догадался, что это те самые символы сущностей, которые рисовала Виктория, но не было видно кромок бумаги, фон казался меняющимся в цвете космосом без границ. Голос наложился на нечленораздельное пение: "Что большому счастье, малому – погибель". Он с трудом догадался, что это голос Виктории, слишком у спокойным, тихим, был он, словно доносившийся до него сквозь толщу будущих лет. Такой голос её он слышал лишь раз, по дороге к нему. Еще вчера. И снова только пение и живые, потусторонние существа перетекающие одно в другое. И снова голос: "Что слабому счастье, то сильному – досада. Прости, за несбыточное. Прости".

Наступила пустота.