Текст книги "Добыча хищника (СИ)"
Автор книги: Елена Романова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
Глава 17
Это существо рушило мои самые добродетельные представления о самой себе.
Я с неловкостью вздернула очки на переносице.
Говорить с Тайгетом Касаром – это балансировать на канате между башнями Всемирного торгового центра в Нью-Йорке[1].
Мне было жарко. В животе теплилась сладкая дрожь.
– Итак, значит именно вы сотворили человечество, – протянула я. – А как же Земля? Она тоже была создана для нас?
– Скорее, для нас.
– Вы действительно создали целую цивилизацию?
– А ты считаешь, что двести двадцать три твоих гена это продукт эволюции? – мягко спросил он.
В комнате пылал камин. Он был единственным источником света, так что между мной и чужаком привычно висел полумрак. Но даже сквозь него я ощущала себя раздавленной на лобовом стекле мошкой.
– Я, вообще, не знаю ничего про гены. Извини, но сегодня у тебя берет интервью дилетант, – смутилась я. – Просто это кажется мне невероятным. Не в том плане, что ты лжешь, – что я несу, черт возьми? – А в том плане, что это не укладывается у меня в голове. И, кроме того, я хочу верить, что нас создал Бог.
– Ты можешь верить во что угодно.
– Весьма великодушно, – я расстегнула пуговицу на пиджаке и поддела пальцем тугой ворот рубашки. – Будешь задавать свой вопрос?
Капелька пота скользнула у меня между лопаток.
– Кто такой Веном?
Он не мог удивить меня сильнее, даже если бы сказал, что вера – величайшее заблуждение человечества.
Меня словно током ударило, и я от досады потерла шею. Наше общение слишком сильно напоминало разговор двух людей, пытающихся нащупать острые грани в понимании друг друга. Мы будто слегка соприкасались собственным мировоззрением, чтобы осознать, насколько сильно наше влечение.
А оно было чертовски сильным.
– Веном – это внеземной монстр, который пожирает людей. В конце фильма он осознает, как прекрасно человечество и остается жить среди людей.
– Обожаю твои намеки, Эля. Но такой исход неправдоподобен.
– Это же супергеройский фильм, – закатила я глаза. – Если бы он всех убил в конце, то не оправдал бы чаяния фанатов. Иногда люди любят злодеев, вставших на сторону добра.
– То есть кем бы он ни был «до», его полюбят после раскаяния?
– О, ты просто зришь в корень христианской религии, – усмехнулась я. – Да, мысль примерно такая.
Мы, кажется, снова отвлеклись.
Может, пора бы послать к черту блокнот с вопросами?
Мне просто нравилось говорить с ним, особенно, когда он покорно сидел в кресле, не думая, кажется, меня убивать или калечить.
– Ты можешь мне объяснить, почему мои глаза стали светлее? – спросила я.
– Из-за гормональной перестройки и нарушений в работе центральной нервной системы.
– Кажется, мне нужно к врачу сию же секунду, – обеспокоенно нахмурилась я.
– Твоей жизни ничего не угрожает.
– Кроме тебя.
– Кроме меня.
Сейчас это казалось игрой. Безопасной, волнующей и азартной. Но, очнись же, Эля, перед тобой не просто красивый мужчина, он – убийца! За пять лет я лишь единственная, кого он пощадил. Но надолго ли?
– Я запуталась, чей сейчас черед задавать вопросы, – откашлявшись в кулак, произнесла я. – У меня в блокноте еще несколько… гм, личных.
– Слушаю.
Он согнул руку в локте и опустил подбородок на костяшки пальцев. Даже сейчас в этой задумчиво-расслабленной позе он создавал опасность для моего нравственного спокойствия.
И он был так кроток.
О, цари Египта, он просто образец покорного послушания!
– Ты можешь сам определять свою внешность?
Он умел так изгибать бровь, что мое сердце судорожно трепыхалось в груди.
– Эля, я именно так и выгляжу.
– Вот так, то есть, – очертила его рукой с зажатым карандашом. – Как человек? Как мужчина? А одежда? Твой запах и… – я почувствовала, что краснею. – Почему вам вообще нужны все эти штучки?
– Ты считаешь, что я выгляжу так для тебя? – пожалуй, он казался оскорбленный таким предположением. – У меня нет в этом необходимости. Привлекать и нравиться – это не то, чем я обычно занимаюсь. Это не я создан для тебя, а наоборот. Разве ты не видишь, что идеально мне подходишь. В тебе есть все, что я люблю, и даже больше.
Это его «люблю» вызвало волну сладкой дрожи, которая прокатилась по моему телу так беспощадно, что я сглотнула. На лбу выступила испарина.
– Прости, но твое отношение ко мне слишком потребительское…
Он усмехнулся, а затем коснулся своих губ пальцами, тонко провел вдоль, будто пытаясь имитировать этим прикосновение к моей коже.
Я сжалась где-то там внутри, и почувствовала, что пропадаю…
– Мы… мы можем закончить? – пискнула, желая сбежать так далеко, чтобы забыть это зрелище. – Пожалуйста…
Его кресло скрипнуло – он снова изменил позу. Теперь он медленно откинулся назад, на мягкую спинку, придирчиво меня разглядывая.
– Твое «пожалуйста», – его глубокий, волнующий голос звучал столь порочно, что я больше не могла слушать: – это почти спусковой крючок, Эля, – и он втянул носом воздух и на секунду прикрыл веки: – Ты едва ли понимаешь, как сильно я хочу услышать, как ты стонешь или кричишь.
– В такие моменты я совсем не привлекательная, – на шее у меня болезненно билась жилка. – Я больше не стану говорить тебе «пожалуйста».
– Ты вся мокрая, Эля.
Он имел в виду вовсе не то, что я покрылась испариной или вспотела, как проклятая, под его взглядом. Он имел в виду…
– Не надо, – и все же я не удержалась от просящих нот, понимая, что на записи попадет каждое наше слово.
– Почему бы тебе просто не сделать то, что ты хочешь? – спросил он ласково, предлагая окунуться в сладкий порок. – Я тоже этого хочу.
– Нет, – это совершенно не вязалось с интонацией, которая говорила скорее «да!»
– Я никогда не делал это просто так, – произнес он, ввергая меня в самый ад, – мне было бы интересно. В том числе понять, смогу ли я удержаться.
– Не надо.
– Мне нравится твой запах, – он смотрел на меня сквозь ресницы так волнующе, что я всхлипнула и выронила блокнот, – смесь желания, стыда и страха.
– Хватит…
Под его взглядом я свела ноги и тихо мучительно застонала.
По телу разливались волны дикого возбуждения. Я никогда не испытывала ничего подобного, даже самую малость…
– Я хочу уйти! Дай мне уйти, – это было легче сказать, чем сделать.
Я не была уверена, что, вообще, способна стоять на ногах.
– Нет, Эля, – он покачал головой. – Эта ночь только началась.
Он поддался вперед, взялся за свитер и снял его через голову. Сверкнула сталью монетка на его широкой обнаженной груди.
– Что ты делаешь? – взвизгнула я. – О, Господи…
Я уже видела его торс в ловушке, когда он был нашим пленником, и тогда я не испытывала при виде него ничего, кроме жалости, но сейчас… Я не должна смотреть на это… только не так!
– Ты сказал, что привлекать и нравиться – это не то, чем ты обычно занимаешься! – упрекнула я.
– Сейчас не очень обычный случай.
– Хуже не придумаешь, – я должна была отвернуться, вскочить или бросить циничную фразу, вроде: «Ничего особенного!», но единственное, что я делала, это сходила с ума от созерцания его идеального тела.
И во всем этом спектре чувств, до меня дошло с поразительной ясностью – он мог просто сделать со мной то, что делал с другими. Силой. Без согласия.
– О стриптизе речи не было! – я зажмурилась. – Оденься, пожалуйста.
– Ты сказала «пожалуйста»?
– Прости.
– Может, мне снять еще и брюки? – в его голосе почувствовалась мягкость.
Он, кажется, улыбался.
Это просто двойное комбо.
– Тебе стоит притормозить! – взмолилась я. – Хотя бы сегодня. Пожалуйста.
Между нами повисло молчание.
Я поняла, что дышу часто, надсадно, глубоко до хрипа. Просто втягиваю воздух распахнутыми губами и жмурюсь до красных фейерверков под веками.
Прикосновение!
Разряд тока прошел сквозь макушку до самых пят.
Я дернулась от неожиданности и распахнула глаза.
Сердце забарабанило всюду с такой частотой, что я задохнулась.
Мужская ладонь обхватило мое лицо под нижней челюстью.
Чужак возвышался надо мной – близко, как никогда. Он смотрел на меня сверху вниз с такой властностью, что я потерялась.
Разжав пальцы, он нарочито мягко провел ими по моим губам, затем очертил спинку носа и линию челюсти.
Я даже подумать не могла, что он прикоснется так нежно и бережно, и потянулась за его пальцами. Я хотела эти пальцы всюду…
– Только не так… не так, пожалуйста. Не так… – бормотала я, заставляя его янтарный взгляд становится лишь острее и пронзительнее: – Не надо… не сейчас…
Это были лишь отголоски сознания, потому что в душе я уже умоляла его об обратном. О продолжении этой чертовой пытки.
– Это сопротивление мне нравится даже больше, – произнес он. – Ты так отчаянно этого хочешь, но умоляешь, чтобы я этого не делал. Ты лжешь мне, Эля.
Его рука опустилась ниже, он стиснул ткань рубашки у меня на груди и выдернул меня из кресла, поставив прямо перед собой. Указательным пальцем он поддел мой подбородок, и мы встретились взглядами – до адской боли.
– О, нет… нет, – застонала я.
Я чувствовала, что он вновь очень горячий. Жар его тела в такой катастрофической близости обрекал меня на провал всей обороны.
Я медленно опустила голову, цепляясь взглядом за монету у него на груди. Если сконцентрироваться на ней, то…
С большим удивлением я вдруг обнаружила, что мои ладони коснулись его твердого живота – он застонал так, будто я доставила ему внеземное наслаждение. Опьяненно запрокинув голову, он замер, и я на секунду растерялась.
Боже, это я сделала с ним?
Его кадык дернулся – он сглотнул и зашипел, будто теперь я причиняла ему боль.
Его руки вдруг стиснули меня – он обхватил мои плечи, резко притянул к себе, почти приподнимая над полом и опустил голову. Наши губы едва не соприкоснулись – он яростно дышал мной.
– Сука…
– Что? – опешила я.
Он оттолкнул меня – до того неожиданно, что я влетела в нутро кресла, как пуля, выпущенная из ружья.
– Кажется, я переоценил свою выдержку, – его голос дрожал.
Он запустил пальцы в свою челку и сжал кулак.
– Испугалась? – он выглядел безумным, почти слетевшим с катушек. – Ты боишься, Эля. Я хочу тебя еще больше. Успокойся, иначе…
– Я… я постараюсь, правда, – заверила его.
– Я прогуляюсь немного.
– Что?
– Прими душ.
– А?
– Я чувствую твой запах…
– Да, я…
Он вдруг склонился ко мне, опустив ладони на подлокотники моего кресла. Его взгляд был наполнен первобытным голодом.
– Мы не станем торопиться, верно?
Я кивнула, наблюдая за движением его губ. На самом деле, в эту секунду я хотела торопиться, потому что этот голод был обоюдным.
***
Горячая вода бежала по моему телу, пока я стояла в душевой кабинке, упершись ладонями в стену. Из-за шума воды я почти не слышала собственных мыслей, но вот чувства бились во мне с ревом морских сирен.
Любые прикосновения к собственной коже были предательством, ведь ее должны были касаться совершенно другие руки – его руки.
Подставив под струи воды голову, я долго стояла неподвижно, будто смывая с себя воспоминания. Но чего бы я уже никогда не смогла забыть – его стон, когда я провела ладонями по его животу.
Нет-нет-нет…
Надев рубашку на голое тело, я расстегнула только верхние пуговицы, освобождая горло – мне катастрофически не хватало кислорода. Мокрые волосы разметались по плечам тяжелыми русыми волнами. Я натянула черные брюки и вышла из душа босая, оставляя на полу влажные следы.
Подобрав блокнот, я села к огню, скрестив по-турецки ноги.
Мне следовало подумать, как спасти человечество. Следовало…
Ожидая чужака, я внезапно опрокинулась на спину и растянулась на тонком тугом ковре. Уставившись в потолок, я думала обо всем сразу. Оставив блокнот на груди, я раскинула в стороны руки, будто меня в ту же секунду должно было унести течение. Я плыла бы вечно в страну сказок и разноцветных радуг, в беспечный мир кисейных берегов и сахарной ваты. Почему нельзя закрыть глаза и проснуться в той славной реальности, когда мы – люди – были одиноки во вселенной, строили шаттлы, запускали в космос всякую дребедень, вроде светового меча, журнала «Плейбой» и пиццы[2].
… вернуться бы в то время, когда я ходила в школу…
… ругалась с Гелей по пустякам…
… проводила слишком много времени за просмотром «Русский ниндзя».
Я горько рассмеялась.
Оправились бы мы от всего того, что с нами случилось, даже, если бы это закончилось? Смогли бы мы перестать вести разрушительные войны, убивать нашу планету, ненавидеть друг друга?
Что мы, в принципе, пытаемся спасти?
В этом мире нет ничего кроме ненависти.
Я втянула воздух носом, слушая, как трещат в камине поленья, как тиха ночь за окном и как в монастыре, что стоит за рекой, стонет ветер.
Мои высокопарные мысли неожиданно разбились о действительность – Тайгет Касар перешагнул через меня и остановился. Он был снова одет, но это ничуть не спасло меня от чудовищного осознания – черт возьми, он только что переступил через мои бедра и теперь я лежу между его ног!
Он медленно опустился на колени, а затем облокотился на вытянутые ладони по обе стороны от моего лица.
– Мы начнем с прикосновений, Эля.
– С чего? – признаюсь, до этого момента я даже не дышала.
Вместо объяснений, он потянулся к моей руке. Я наблюдала за этим с таким отчаянием, будто мне под кожу вводят иглу. Его пальцы слегка задели рукава рубашки, и я с шипением втянула раскаленный воздух.
Когда его пальцы скользнули по обнаженной коже моего запястья, мы оба замерли.
Это длилось целую вечность – я слушала, как стучит мое сердце.
Его указательный и средний палец повторили рисунок моих вен и прочертили линию на безвольной ладони.
– Это линия жизни… – прошептала я сухими от волнения губами.
Его взгляд вернулся к моему лицу. Его ресницы слегка опустились – он посмотрел на мои губы.
– …говорят, если она длинная, то жизнь тоже будет длинной…
– Предрассудки.
Ну, разумеется. Что еще он мог сказать?
– Там есть еще линии ума и сердца.
– Функционально они нужны, чтобы сжимать и разжимать руку.
– Ты зануда, – мягко, но язвительно сказала я.
Он был серьезен – дьявольски серьезен.
Его пальцы с настойчивостью скользнули по моей ладони вверх и переплелись с моими пальцами. Это было настолько интимно, что я не смела оторвать взгляд он наших рук, будто мне явили величайшее волшебство на свете.
Он проделал тоже самое и с другой моей рукой, а затем протолкнул колено между моих ног.
Я почувствовала вес его тела – он опустился на меня.
В моей жизни ни один парень не позволял себе ничего подобного.
– Спокойно, Эля, – его голос снова сочился напряжением, – я не трону, если ты не будешь дергаться. Скажи мне еще какую-нибудь глупость.
Его слова очень сильно разнились с тем, что он делал – прижимался ко мне своим твердым, напряженным, как струна, телом.
– Глупость?
Он склонился надо мной… к самым губам.
– Да.
– Не знаю, что… я… – всхлипнула, когда он коснулся моей щеки носом и губами.
– Сейчас, Эля…
Подтянул наши руки к моей голове и до боли вжал в пол. Ахнув, я поспешно выпалила:
– Какая температура в космосе?
– Минус двести семьдесят по Цельсию.
– Сколько планет в солнечной системе?
– Восемь.
– На Марсе живут марсиане?
Я почувствовала, как его губы шевельнулись, он улыбнулся.
Он медленно поднял голову и заглянул мне в глаза.
– Я, кажется, уже выиграл эту викторину, Эля.
Наши губы соприкоснулись – распахнулись навстречу друг другу, будто жажда испытать, попробовать, почувствовать была единственной движущей силой между нами. К черту гравитацию и силу притяжения – теория Большого взрыва ничтожна по сравнению с тем, что случилось в этот момент.
[1] Всемирно известный трюк французского канатоходца Филиппа Пети, который в 1974 году прошел по канату, натянутому между Северной и Южной башнями-близнецами Всемирного торгового центра в Нью-Йорке.
[2] Примечание автора: эти вещи действительно запускали и доставляли в космос в разное время.
Глава 18
Сейчас я занималась очень важным делом – брала удар на себя.
Никто бы не сделал этого лучше.
И это продлилось миллионы световых лет, не иначе. Какая-нибудь звезда успела взорваться, превращаясь в сверхновую.
Пока его губы двигались поверх моих – я умирала и возрождалась сотни, а может тысячи или миллионы раз.
Затуманенный наслаждением взгляд вернул меня к жизни, заставив сделать глубокий вдох – мы оба дышали, как сумасшедшие.
– Осталось восемь, Эля, – услышала я его голос.
… а затем он просто исчез, оставив меня на полу.
Оглушенная, едва способная соображать, я судорожно глотала кислород.
Закрыв лицо руками, я стиснула зубы, чтобы удержаться от самого большого искушения на свете – попросить его вернуться. Кричать его чертово имя, кричать до хрипа, пока его губы снова не сомнут мои.
А затем спустя много бесцельных минут, спустя миллиарды прожитых мгновений, когда мир менялся вокруг, оставляя неизменным только то, что отныне я чувствовала, на горизонте снова вспыхнул рассвет.
Необычайно яркий, как мазок алой краски, он разлился над темной Волгой, высвечивая конструкцию арочного моста, соединяющего два берега. На башнях и в куполах монастырских зданий заиграл несмелый свет.
Когда я вышла во двор, натягивая куртку, меня уже ждали.
Из кабины военного грузовика соскочил на землю Шилов. Мы обменялись взглядами – кажется, он испытывал ко мне странную смесь чувств: от брезгливого отвращения до иррационального восхищения.
Плевать.
Я забралась в фургон и уселась на лавку, сохраняя на лице хмурое и неприветливое выражение. Я не желала, чтобы меня трогали. Кажется, я не просто оказалась в пасти глубоководного удильщика, я позволила ему меня сожрать, добровольно.
Сев на противоположную лавку, Шилов криво усмехнулся:
– Что значит «осталось восемь»?
Я сжала кулаки, пряча взгляд.
Полковник слышал каждое слово, произнесенное нами. И видел, пожалуй, достаточно.
– Бусин в четках.
– Каких бусин?
– Это вас не касается, – я склонилась к коленям, обхватывая их руками.
– Ошибаешься, Эля.
Я спрятала лицо в сгибе локтя, чувствуя себя раздавленной, униженной и одинокой.
Когда мы вернулись на базу, Шилов дал мне лишь десять минут, чтобы привести в порядок мысли и переодеться. Мне бы понадобилась целая вечность, на самом деле.
Когда я оказалась в лаборатории, Инна усадила меня на кушетку, перетянула жгутом руку, чтобы взять кровь.
– Мы должны посмотреть, как реагирует твой организм на метку, – сказала она сухо, – еще ни одна девушка не прожила так долго.
Это она не со зла, конечно.
Закончив, она положила руку мне на плечо и заглянула мне в глаза:
– Ты молодец, Эля. Ты не сделала ничего, за что тебе бы следовало стыдиться.
Она стянула перчатки, сопровождая меня к двери, за которой меня ждала экзекуция пострашнее. Я должна была встретиться с членами команды.
Однако, за дверью меня ждал один Галоян.
Черт бы его побрал.
Выражение его лица говорило само за себя: он был раздражен и крайне разочарован.
Слегка помятый, с покрасневшими глазами, свидетельствующими о том, что он не спал всю ночь, он выглядел, как восставший зомби и единственное, что он желал, наверно, выклевать мне весь мозг.
– Пойдемте со мной, Эля, – и покуда мы брели по коридору к кабинету, который он делил с Сухановым, он шипел: – Вам выпала такая возможность, Черникова! Вы просто… даже представить не можете, какие тайны он может раскрыть, какими обладает возможностями, что знает о Вселенной, но… вы… о, вы способны только на то, чтобы говорить ему всякую чушь! Ваши методы… Боже, вы редкостная дура!
Я еще не вошла в его кабинет, а слушать это дальше у меня отпало всякое желание.
– Вам следовало самому поехать туда и поговорить с ним с глазу на глаз обо всех этих тайнах мира, – протянула я до того небрежно, что Галоян, опешив, обернулся ко мне.
– Я бы и поехал, – поджав от злости верхнюю губу, процедил он. – Но у вас есть то, в чем он сейчас нуждается.
– Редкий ум и эмпатия?
Зрачки Галояна расширились. Похоже, я почти довела его до бешенства.
– Неужели вы тешите себя мыслью, что он оставит вас в живых? – и на секунду у него на лице промелькнуло выражение полнейшего превосходства, будто он знал то, чего я не знаю.
Распахнув кабинет, он нетерпеливым жестом пригласил меня войти.
Когда я несмело вошла, подумывая, на самом деле, просто сбежать, Давид подошел к своему столу и указал мне на кресло:
– Садитесь.
– Это зачем? – я спрятала руки в карманы толстовки, потому что меня начало потряхивать от волнения.
– Покажу вам кое-что.
Сердце у меня тревожно забилось.
– Быстрее, Элеонора, у нас совещание через десять минут. Видео длится не дольше семи.
Встав за креслом, он зловеще опустил на его спинку ладони, а когда я села, склонился через мое плечо, чтобы запустить проигрыватель:
– Посмотрите внимательно, – и замерев у меня над ухом, он прошептал: – Чтобы поймать его, нам пришлось повозится.
Давид щелкнул мышкой, и на экран выскочило черное окошко. Я увидела, как в странно знакомое мне помещение втаскивают девушку. Она пытается вырываться, но ее бросают на пол. Следующий кадр оглушает меня, словно удар по голове: в полумраке показывается Константин. Он вынимает нож, присаживается перед незнакомкой на корточки и, схватив ее за руку, делает быстрый надрез у нее на запястье. Это все происходит механически, быстро и выверено – так, будто это и не Суров вовсе, а заведенный механизм, чудовищный алгоритм, робот.
Девушка скукоживается на полу. Я замечаю, как мерцает метка у нее на щеке.
Она пытается остановить кровь, ее рот искажается в страшном крике.
Давид демонстрирует мне запись без звука, но я будто слышу, как незнакомка просит о помощи, как бьется об пол, умоляет.
– Сейчас уже, – проговорил у меня над ухом Давид.
В момент, когда на записи появился Тайгет Касар, Галоян судорожно втянул носом воздух.
Из черного огня чужак будто вышагнул под слабый свет. Он ничуть не торопился – замер рядом с жертвой, возвышаясь над ней, словно монумент. На нем куртка с поднятым воротом, синие джинсы и кроссовки – он словно оказался здесь случайно.
Внутри у меня возникает смертельная воронка, я вся холодею.
Чужак преодолевает расстояние до жертвы с медлительностью человека, который пресыщен всеми удовольствиями на свете. Девушка забивается в самый угол и застывает, лишь ее грудная клетка ходит ходуном от надсадного дыхания.
Чужак присаживается перед ней на корточки, убирает волосы с ее лица, чтобы хорошенько рассмотреть свою новую хейэри. Он кажется терпеливым и ласковым – по крайней мере, я вижу, как он стирает слезы с ее щеки. Но в следующую секунду, он склоняется к ее лицу и проводит языком по ее губам. Она дергается так резко, что и во мне все вздрагивает. Спокойным движением Тайгет хватает ее за волосы и, поднимаясь, тащит за собой по полу. Ее ноги дергаются, она истошно кричит…
– Хватит! – подскочив на ноги, я постаралась выбраться из-за стола.
Сердце забило во мне так яростно, что я пошатнулась.
– Вы не видели еще самое интересное, – с усмешкой сказал Галоян. – Может, вы не понимаете, Элеонора, какую цель мы преследуем и чем жертвуем здесь каждый день? Думаете, нам не было жаль ее? Или жаль вас? Нет, вы не просто часть эксперимента, вы кусок мяса, если дело касается выживания целой расы!
Я с силой оттолкнула его, выбегая прочь из кабинета.
И каково же было мое удивление, когда я врезалась во что-то твердое и непоколебимое, словно стена.
– Эля?
Я подняла глаза, полные слез, – Суров.
***
Это часть моей жизни была самой неинтересной. Ее смело можно поставить на перемотку, потому что она наполнена лишь глупыми переживаниями. То, что происходило в моей душе, пожалуй, стоит, вообще, не брать в расчет. Контактер не должен быть пристрастен, тем более к объекту исследований.
Это что-то вроде Стокгольмского синдрома, сказал бы профессор Севастьянов. Мне же на ум шла иная догма: «Вместе с настоящим пониманием, позволяющим победить врага, приходит любовь к нему. Видимо, нельзя узнать кого-то, проникнуть в его желания и веру, не полюбив так, как он любит себя[1]». Мне казалось, я влюблена… Смешно, конечно, но влюблена так сильно, что боль от увиденного до сих пор выворачивает жилы в моем теле.
Я вспомнила глупую сцену в коридоре, когда дала деру, едва Суров попытался ухватить меня за рукав толстовки. Наверное, он не ожидал, что я буду настолько неблагодарной и отнесусь к нему с таким пренебрежением после нашей разлуки. Но все было гораздо хуже – я просто возненавидела его…
… их всех!
И теперь я сидела на корточках, прижавшись спиной к стене, обдумывая, кому я, вообще, могу доверять? Не бросят ли меня на съедение чужаку, если понадобится? Очень удобно прикрывать свои омерзительные поступки заботой обо всем человечестве.
Что сказал бы Суров, предъяви я ему то, что он сделал с той девушкой?
Стал ли он плохим человеком, пожертвовав незнакомкой ради блага миллионов людей? Стал ли?
Нужно ли сейчас думать об этом, сокрушаться о жестокости людей, страдать от непонимания того, за что именно я борюсь?
В мире еще много хорошего, черт возьми. В людях много хорошего.
Я вскинула голову, заметив, что надо мной возвышается Севастьянов.
– Дайте минутку, пожалуйста, – зажала я переносицу. – Мне просто нужно немного времени.
По-старчески кряхтя, он уселся рядом со мной.
– Знаете, о чем я подумал, Эля? – спросил он. – Когда чужак сказал, что он часть Халара, мы подумали, что он некое производное от этой материи. Но теперь я склонен думать, что он напрямую с ним связан. Получая эмоции от вас, он транслирует их дальше. Это, как уколоть руку – боль возникает только в руке, но мозг понимает это и запоминает. То есть, я подумал, что чужаки – это средства познания нашего мира. Они существуют для решения определенной задачи, но попутно собирают материал о нас. Эмоции и чувства – это тонкий мир, Эля. Они ощущают эмоции страха и злости как закономерность, иные чувства вводят их в ступор.
Я изумленно повернула голову, вглядываясь в профиль профессора.
Он расслабленно вытянул ноги и прижался затылком к стене.
– Впервые вы столкнулись с ним в ловушке, – продолжил он, – и он заинтересовался вами только по одной причине, вы испытывали к нему не только ненависть.
– Мне стало его жаль, – обронила я. – Он был похож на человека и… – улыбнулась: – он был дьявольски остроумен.
– А сейчас? Что вы к нему испытываете?
Я смутилась, но ответила честно:
– Влечение.
– И только?
Я стиснула зубы.
– И только.
– Чувствуя ваши эмоции, он познает не только вас, через них он познает весь наш мир вашими глазами. Я думаю, вы очень эмоциональны, а для него каждый новый оттенок ваших чувств – открытие. Скихр усиливает вашу связь. Эта метка словно трекер, который вешают на редких птиц, она передает ему все: ваше местоположение и состояние, вплоть до состава крови и температуры тела. Но она исполняет и другую функцию, подготавливает ваш организм к слиянию.
– Но он все еще хочет меня убить.
– Он говорит, что обладает выбором. Иными словами, даже имея связь с Халаром и будучи его частью, зная свою миссию, он может выбор изменить. Гм, – Севастьянов нахмурился, почесывая подбородок, – ирахор – это как свобода воли в христианстве. Нам сказали, что хорошо, а что плохо и предоставили право выбора. Свободная воля – это дар.
– Но как я – я? – могу убедить его, что люди достойны жизни?
– Уникальность одного индивидуума – это ключ к пониманию сути остальных. Если смотреть с точки зрения науки, то анализируя поведение одного субъекта, мы делаем вывод о всей популяции, – он улыбнулся, наблюдая за моим замешательством: – Я говорю о том, что вам достаточно убедить его именно в вашей ценности, Эля.
– Через раскрытие ему собственных чувств?
– Вот в чем дело, – Севастьянов снял очки и принялся протирать краем халата стекла, – он понимает вас иначе. Ему не доступны наши органы чувств. Даже запах или настроение он распознает по-другому. Его тело – это вроде приемника, настроенного именно на вас, Эля. Каждое ваше прикосновение дает ему вспышку удовольствия. Это как пробовать что-то кончиком языка. Поцелуи или секс – это полный обмен…
– Хорошо, я поняла! – запаниковала я, испугавшись, что, как биолог, Севастьянов выложит все в пугающе рациональных подробностях.
– Эля, вы делаете все очень правильно, – произнес он. – Ни в коей мере мы не имеем права ограничивать вас, потому что в противном случае вы утратите всю свою индивидуальность, – он положил свою шершавую руку поверх моей руки и ободряюще сжал: – А теперь идите и хорошенько выспитесь, я что-нибудь скажу от вашего имени Суханову.
Я злорадно усмехнулась – от моего имени пошлите его к черту. Еще раз.
[1] Фраза из фантастического кинофильма «Игра Эндера», 2013г.
