Текст книги "Лилея"
Автор книги: Елена Чудинова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)
А все же на сердце стало светлей.
Зато темней сделалось в доме, куда она воротилась следом за мужчинами. Верно Ан Анку успел все рассказать Кате и Параше. Но надобно признать, успел он не только это: посередь кухни громоздились теперь бочки с золотом. Хоть и невелики они, да поди изрядная маята была катить их по лестницам, особенно вверх. Впрочем смутно припомнилось ей, что в стенах тайного хода виднелись какие-то скобы, быть может для крепежа веревок. У старого разбойника капера, поди, все продумано.
– Заставил бы я их таскать все в мешках на своем горбу, да нужды нет, чтоб о тайнике знали, – хмыкнул Ан Анку. – Пусть думают, что монеты подвезли снаружи.
– Глупости сочиняешь, – проворчал господин де Роскоф. – Деньги тают через полтора часа, как их из бочек вынуть. В добрый час, друзья мои, пора прощаться. Негоже выказывать живые наши чувства презренному врагу.
– Благословите, батюшка, – Нелли опустилась на колени.
– Эх, в доме-то ни Распятия, ни иконы. Давно уж вывезли от синих подале. – Старик осенил Елену крестным знамением – непривычным, всею ладонью. – С Богом, дочь моя, вырасти мальчиков достойными высокой дворянской доли. Ты молода, коли встретишь достойного человека, не гляди назад. Слишком велика убыль хорошей крови, надобно ее восполнять. Сие не измена, но жизнь.
– Клянусь Вам сейчас, батюшка, никогда не стану я женой другого! Ни един не сможет заменить мне Филиппа.
– Неразумное дитя. Поступай как знаешь. Поцелуй от меня моего внука.
Следом за Нелли к де Роскофу приблизился Ан Анку.
– Благословите, монсеньор, – молодой шуан замялся. – И простите мне…
– Браконьерство-то? Да уж всегда прощал. Или ты вправду думал, не знаю каков волк моих косуль таскает? С Богом, дитя мое.
– Благословите, добрый мой друг, – де Ларошжаклен был в полной мере безмятежен, как человек, потерявший все. – Когда б Вы заменили мне отца несколькими годами ране, я чаю, из меня вышел бы толк.
– Сохраните свою шальную голову, Анри. С Богом.
– Благословите, монсеньор, – Параша низко наклонила светлую голову.
– Могла б и по-бретонски сказать, мнится мне, что тебе сие уж проще французского. Благослови тебя Господь за верность, дитя, это высшая добродетель человеческая. За то же и тебе, юная кочевница, пошли Всевышний радостей.
Катя, последняя, поднялась с колен.
– Они тож идут морем, из береговой крепости де Латт, где, верно, и держат мальчика, – господин де Роскоф подошел к окну. – Туда они перевезли его из Фужера. Скоро, поди, должны быть. А, помяни нечистого, он и тут.
Нелли подбежала к окну. Небольшое, судя по парусу, судно, шло к берегу в лучах молодого заката.
ГЛАВА XXIII
Как было не вспомнить теперь бретонского поверья, что умершие души отбывают от сей земли по водам океана, хоть им обыкновенно путь не к мысу Фрэель, а на Альбион! Никогда не избыть ей этого прощанья с умирающим, что бодр и полон жизненных сил!
За окном вдруг заухала сова. Как из чего-то поняла Нелли, эта сова была ребенок.
– Да уж знаем небось, – сквозь зубы процедил Ан Анку.
Ларошжаклен непроизвольным движеньем проверил за поясом рукояти пистолетов.
Ан Анку вышел на крыльцо, оставивши дверь распахнутой.
Синемундирников, вошедших вскоре в его сопровождении, оказалось четверо. При виде бочек, загородивших кухню, шедший впереди не сумел сдержать возгласа изумления.
– Суденышко не затонет, рвань? – кошкою фыркнула Катя. – Небось и меди для вас столько же был бы подарок.
– Я сержант полубригады Жерон, – главарь синих глядел на господина де Роскофа со смешением робости и торжества. – Нас всего шестеро на боте, как и был уговор.
– Хорошо, – кивнул господин де Роскоф. – Грузите золото. Но когда загрузите, с мальчиком сюда ворочаются только двое.
– Погоди, сержант, – влез в разговор один из солдат, ражий детина годов двадцати пяти. – Надо б хоть одну бочку сразу вскрыть, на выбор, еще золото ли это? Больно уж его вправду много.
– А как тащить дырявую? – огрызнулся его начальник. – Вскроем на месте, перед тем… Ну, перед тем, как мальца высаживать.
– Поторапливайтесь, я не хочу, чтоб внук мой лишнюю минуту был с вами.
– Да уж, лучше нам и вправду поторопиться. Берись, ребята!
– Чтоб вам пупок развязало, – пробормотала вослед первой паре синих носильщиков Параша. В пожелании явственно звучала некоторая доля обещания.
– Ну, мочи нету, – охнул третий, отрывая свой край от полу.
– Да ладно кряхтеть, – его напарник налился кровью бурак-бураком. – Я бы… ох, всю жизнь такое добро… таскал, лишь бы к себе… а не в обратную…сторону.
Из окна не было видно, где причалил бот, однако ж, по всему судя, совсем рядом: налегке синие возвращались довольно скоро.
Некоторое время белые стояли безмолвной группою у окон. Не доставало лишь Ан Анку, что, верно, проверял все ли ладно снаружи.
Вот уж маленьких бочек осталось семь, пять, четыре. Верно и впрямь золото людям легче носить, чем какой иной груз. Вот уже последний бочонок стоял там, где недавно вздымалась целая гора.
Хорошо, однако ж, что попрощаться довелось раньше. Синий сержант остался на месте, когда взмокшие солдаты потащили последнюю свою ношу прочь. Он вытащил было трубку и кисет, передумал курить, убрал обратно. Кажись и руки трясутся.
Только сейчас почуяла Нелли, что на кухне весело и кисло пахнет свежим хлебом. Ну да, когда они уходили со свекром на кладбище, Парашка как раз его замесила. Вон они, большие хлебы, на длинной полке над столом. Хлеб есть, а отужинать вместе… в последний раз…не успели. Как глупо!
– Что ж они копаются, вот же дурни, – недовольно проговорил сержант. – Верно, сударь, худо мои олухи поняли и ждут нас у самого бота.
– Так ступай же ты и поторопи их! – гневно приказал де Ларошжаклен.
– Пустое, пойдем сами, – взволнованно остановил его господин де Роскоф. – Благополучен ли мальчик? Поспешим!
Сержант, не скрывая явственного облегчения, заторопился к выходу первым. Столь заторопился, что споткнулся у самого порога. Упал неудачно, грохнув затылком о каменный пол словно пустым кувшином.
Нелли зажала рот, чтоб не вскрикнуть: из шеи санкюлота торчала рукоять не очень большого ножа.
– Не хотел шуметь до времени, – незнакомый молодой дворянин, облаченный в привычное крестьянское платье, спустился на кухню следом за своим клинком. – Благодарение Господу, я поспел вовремя!
– Что за затменье разума, Лекур?! – вспыхнул господин де Роскоф. – Кто позволил сие?! Они ж сейчас отчалят от берегу, да и все! Мальчик еще у них!
– У них нет мальчика, – незнакомец, названный Лекуром, бессильно прислонился к стене.
– Нету?! Они не привезли его с собою? – господин де Роскоф побелел. – Они убили его?!
– Они не могли его ни привезти ни убить, – как-то вяло проговорил Лекур. Сложно было поверить, что только что достало у него сил на смертельный бросок ножа, а вить трудно, очень трудно эдак убить, Нелли знала. Ни о чем другом ей больше не думалось, голова сделалась пуста, совсем пуста.
– Где Ан Анку? – Ларошжаклен метнулся к выходу.
– Провожает их с берега, я чаю. Успеешь добавить и ты, а я скакал так, что чуть не вытряс из себя душу вместе с потрохами. Бедный мой Сокол! Я загнал его насмерть.
Снаружи послышались выстрелы.
– Звенья разведки долго сцеплялись, – продолжил Лекур. Был он черноволос в смоль и весело, сапфирово синеглаз. – В Фужере пленный ребенок вправду был. А вот в замок де Латт его вовсе не привозили. Прознать где он и что с ним никак не удалось.
– Боже Милостивый… – господин де Роскоф принялся вдруг шарить рукою по левой стороне груди, словно хотел нечто поймать на ощупь. Губы его посинели.
– Батюшка-барин, – по-русски выдохнула Параша, бросаясь стрелою. Она успела помочь господину де Роскофу не упасть, а опуститься на скамью.
– Батюшка!! – Нелли кинулась было за нею.
– Вина, скорей, налей стакан! – Параша торопливо рылась в своем объемистом кармане под передником. – Да скорей же!
– Нету вина, – растерялась Нелли.
– Хоть сидра тогда, авось сгодится, – Параша уже сыпала себе на ладонь содержимое маленького мешочка. – И ложку какую найди!
Нелли поторопилась налить сидра в стакан. От Кати, забившейся в самый дальний угол кухни, проку ожидать не приходилось.
Господин де Роскоф бледнел на глазах. Тело его обмякло, он не усидел бы на неудобной скамье, когда бы его не удерживал за плечи де Лекур, меж тем, как Параша торопливо разбалтывала какой-то темный порошок в стакане с сидром.
– Потерпи, батюшка-барин, немножко потерпи, – приговаривала Параша, втягивая носом запах получившегося снадобья. – Эх, часы-то есть у кого? На «Отче наш» мерить – не в тютельку будет!
Лекур торопливо вытащил из своей куртки массивную луковицу часов.
– Сколько отмерять, девица? – он щелкнул крышкой. – Сей механизм надежен.
– Четыре минуты зелью стоять.
– Я засек.
Расстегнувши сюртук господина де Роскофа, Параша принялась водить ладонями по его ребрам.
– Ни одного мерзавца не сумели снять вдогон! Так быстро… – Ларошжаклен, спустившийся на кухню первым, осекся. – Что…
Нелли знаком показала ему замолчать.
Мерно двигались ладони Параши. Катя кусала себе пальцы, чтоб не стучать зубами ввиду мертвого тела. Тикали часы в руке де Лекура. Глаза Нелли невольно скользнули по их золотой крышке с эмалевым гербом. Вот так на! Невзирая на все свои тревоги, она не смогла не изумиться. На синем щитке расправил крылья золотой же орел… о двух головах!
– Миновало!
– Испей, барин, хоть глоточек маленькой… – Параша бережно поднесла стакан к губам господина де Роскофа. Казалось, он не слышал ее. Но горло чуть дрогнуло в слабом глотке.
– Ну, слава Богу, – Параша отерла вспотевший лоб тыльной стороною руки. – Уф-уф… напугалась я. Погодим немного, позже еще испить дам.
Закат в окнах угасал, в помещении сделалось сумеречно.
– Что за герб у Вас на часах, господин де Лекур? – сказала тихонько Нелли, чтоб хоть что-нибудь сказать. – Очень он странен.
– Да, Натура не часто позволяет нам любоваться орлами о двух главах, – улыбнулся тот. – Но в Бретани сие чудо не редкость. У Дю Гюсеклена сей орел еще и с двумя коронами. Только у него черный на серебре, мой краше. А в России, небось, эдаких гербов нету? Ни у кого?
– Почти ни у кого. Только у Императорской фамилии, – слабо улыбнулась Нелли, наблюдая меж тем, как Параша щупает пульс господина де Роскофа.
– Вот уж не чаял, что могу быть в сродстве с Императрицею Российской, – изумился де Лекур. – Род мой не шибко знатен.
– В гербах сих… отразилось величье былых дней, дней давних. – Слабый голос господина де Роскофа заставил сердце Нелли подпрыгнуть в груди. – До Раскола церковного Империя Византии жаловала своим гербом тех, кто заступал ей на службу. Век осьмой либо девятый, я чаю…
– Помолчи уж, барин-батюшка, – Параша вновь поднесла ко рту старого дворянина питье. – Испей еще чуточку.
– Мне лучше, дитя, все пустое. Чего вы переполошились, друзья мои? Разве могу я умереть раньше, чем маленькой брат будет возвращен моей невестке? Наведите-ко в дому чистоту, мужчины.
– И то, – Ан Анку, стоявший у дверного косяка, сделал шаг наружу. – Я приму с той стороны.
Ларошжаклен и Лекур подхватили распростертое на полу тело за руки и потащили к окну.
«Вот уж вправду уж виделось, – подумала Нелли, глядя, как оба молодых шуана не без труда запихивают труп в проем окна. – Так же поступил Нифонт в Белой Крепости с телом тартарина».
– Батюшка, отчего в разных народах одни и те ж старые свычаи? – спросила она, когда синий, словно живой, взбрыкнул в окне сапогами, вываливаясь наружу.
– Оттого, что старина была умней наших времен, – господин де Роскоф осторожно выпрямил спину, словно боясь что-то растревожить движением тела. – В дверь выходит честной гроб. Труп врага оскверняет порог. Не кручинься, Элен. Твой брат жив и мы отыщем его, хотя б пришлось перетрясти весь край как старый мешок.
– Я верю в сие, батюшка, – Нелли вдруг поняла, что в самом деле покойна. – Тревожиться мне нынче некогда.
Вскоре о синем сержанте напоминала лишь темная лужа крови на каменном полу. Ларошжаклен, обогнув оную, вышел и воротился вскоре с охапкою мокрой соломы. Соломою этой он и убрал кровь – осторожно, стараясь не опачкать ею рук.
– Грязной работе учит война, – усмехнулся он, встретившись глазами с Нелли. – Но эдакая уборка не для женщин.
Ан Анку же все не было – надо думать, он отволакивал тело подальше от людских глаз и на поживу хищным птицам.
Только когда от крови не осталось следа, Катю перестал колотить заметный издали озноб.
– Не осталось ли и для меня капли сидра, милые дамы и девицы? – виновато улыбнулся де Лекур. – Что-то я все никак не стряхну усталости. Расселась оная у меня на загривке, ровно карлик из сказки.
– Мудрено, коли Вы скакали от шато де Латт, – отозвался господин де Роскоф, меж тем, как Нелли поспешила подать приезжему стакан. – Не благодарю Вас, Вигор, что Вы спасли мне жизнь – такие пустяки уж давно меж нами всеми не в счет. Но благодарю за то, что не расстался я с жизнью напрасно. Ну да что там. Дадим себе сегодня отдых у сего очага, друзья мои, а утром выступим в путь. Все ж таки Роскоф под властью санкюлотов, хоть они здесь и робки. Утро вечера мудреней – утром и станем думать, где искать дитя.
ГЛАВА XXIV
– До мыса Фрэель нам водою не пройти, – рассказывал Вигор де Лекур, ловко разбираясь со снастями. – Близ Трегастеля кружит эскадра стервятников.
– Тогда высадимся под Лоньоном, – решил де Ларошжаклен.
Кусок грубой серой ткани рвался из рук троих молодых мужчин, оживленный порывистым ветром, хлопая так, что звенело в ушах, и все ж покорялся, уступал, вставал так, чтоб принять ветер не по-своему, а по воле людей.
– Вот чего не умела сроду, так под парусом ходить, – пробормотала Катя. – Право научусь, дал бы Бог назад воротиться. Есть места, где много наших морячат.
– Катька, а ты где вообще была, когда от нас весточку получила? – спросила Нелли, нето, что вдруг, но вить вправду прежде в голову не вспало.
– Да в уграх, не знаю, как это по-вашему.
– Ну города хоть какие там, или города у тебя тож по-своему?
– Город там по разному кличут, с какой стороны глядеть: то Будою, то Пештом.
– А, так угры твои – венгерцы, – Нелли с наслаждением ощутила, как полетело вдоль бурых скал легкое суденышко: не хуже гоэлана! Родной Роскоф оставался позади, скорей всего навек. Но горевать о том было не ко времени.
– Угры не мои, не по нраву они мне пришлись, да делать нечего, – Катя тоже наслаждалась быстрым ходом ялика, добытого у кого-то в Роскофе Ан Анку. Парашу же, меж тем, часа через полтора укачало: сидела она бледная в зелень, с силою комкая в руках платок. И то – быстрый кораблик нисколь не напоминал ту пассажирскую неповоротливую и покойную лодку, в коей добирались они до Шалона.
– Догадываюсь, не зряшно провели Вы месяц в разведках, – говорил меж тем господину де Лекуру господин де Роскоф. – Но было ль время удоволить стариковские мои капризы? Не обижусь, коли не было.
– Я тщился порадеть любопытству ученого, – весело сверкнул синими своими глазами де Лекур. – К тому ж приметы, не касаемые до нужд войны, укрепляют меморию. Помню, о чем просили Вы наблюдать, но, наблюдаючи, случаем наткнулся я на иное. На не разбери поймешь что, если сказать по чести.
– Но есть ли уверенность, что сие не разбери поймешь не касается нужд военных? – встрепенулся де Ларошжаклен.
– То-то и есть, что не знаю. Крестьяне говорили, что по нашей Бретани странствуют какие-то путники. Не наши. Но при том – не синие ни в коей мере. На одной ферме под Динаном они помогли мужикам отбиться от синих. При чем, как мне сказывали, не без колдовства. Ну да у нас народ известно, плюнуть не может, чтоб в колдуна не попасть.
– В Бретани не может быть сейчас ничьих, – процедил сквозь зубы де Ларошжаклен. – Не художники ж виды зарисовывать прибыли? Смешно.
Нелли вспомнила вдруг вовсе вылетевшее из памяти путешествие в почтовом экипаже. Странный случай с тем, как не могла она поднять глаз… Рассказать? Глупо уж больно выйдет. Пустое.
– Ладно, друзья, – сказал господин де Роскоф. – Любой научный сухарь, не я один, скажет, что коль мало пищи для размышления, то и размышлять дело гиблое. Авось мы еще услышим о сих, тогда и прояснится.
Больше разговоры о делах не шли. Спустя какое-то время господин де Роскоф стал вдруг рассказывать подругам о короле Святом Людовике, впрочем, вскоре выяснилось, что многого из его рассказов не знают и находившиеся в лодке соотечественники оного короля. Зачем вспал свекру на ум Людовик, а не другой какой король, Нелли не знала, верно случайно, но об сем короле слушала она не с меньшей охотою, чем слушала бы о любом другом – господин де Роскоф был превосходным рассказчиком, картины прошлого в его устах оживали.
Со слов свекра воображала она двенадцатилетнего мальчика, что обогнал поезд матери на резвом иноходце. Вот уж видны впереди башни Монпелье, сулящие скорую встречу с отцом. Что за всадник несется карьером навстречу? В нем издалека виден знатный человек, только отчего ж он – дородный, немолодой, судя по посадке, в подбитом куницами парчовом плаще – скачет без свиты? Всадник приближается. Да это же канцлер Герен!
Герен несется, не разбирая дороги по ноябрьской грязи, он поравнялся с мальчиком, не заметив его, почти проскочил мимо.
«Мессир Герен!» – громко окликает его Людовик.
«Боже Милосердный!! – Герен еле удерживается в седле. – Вы…Вы здесь!»
«Что случилось, мессир Герен? – в тревоге спрашивает ребенок. – Я здесь с матушкою, она решила ехать вместе с нами к отцу».
«Я спешил к Ее Величеству… – Лицо Герена, оказывается, залито слезами. – Но это перст Провидения, что первым я вижу Вас… Вас… Государь!»
– Весть о внезапной кончине короля Людовика была слишком невыносима для королевы Бланки, – словно бы размышлял вслух господин де Роскоф, вглядываясь в морскую даль. – Рассудок ее затмился, отказываясь принять страшное известие. Боялись, что она наложит на себя руки, такому неистовому отчаянью предавалась сия молодая еще женщина. Однако ж не прошло и суток, как королева Бланка взяла себя в руки. Мать-регент при малолетнем сыне, а муж, похоже, отравлен альбигойцами. Ересь вот-вот поднимет голову вновь, что ей бояться женщины и дитяти? А смута и измена? Они уж на пороге! У королей не часто есть досуг на страдание! Из голубицы – супруги и матери – в одни сутки превратилась она в тигрицу, бесстрашную и беспощадную. Жестокая метаморфоза! Но сие надобно было ради жизни детей ее и в равной мере ради священного монархического установления.
– Однако ж тигрицею королева Бланка была порою не только с врагами, – улыбнулся де Ларошжаклен. – Жалею я об юной влюбленной чете – короле Людовике и королеве Маргарите! Куда ж годится, чтоб царственные супруги целовались тайком на лестнице меж верхним и нижним жильем, а слуги сверху и снизу стерегут, чтоб подать знак, если матушка вдруг соберется проверить – в своих ли покоях король, в своих ли покоях королева?
– Мужчина может быть мягок и суров вместе, но не женщина! Она вся – сталь, либо вся – воск! Будь Бланка воском – разве состоялся бы сам щасливый брак Людовика и Маргариты? Милые дети понимали это и слушались королевы-матери. Если королеве мнилось, что день слишком постный, они не делили супружеского ложа. Но уж хотя бы пошептаться вдвоем, сидя в темноте на ступенях, хотя бы обменяться невинным поцелуем! Разве маленькие сии секреты не разжигали только юную их любовь? Полно, им и вправду рано было давать волю! Женщине трудно любить свекровь, но королева Маргарита питала к матери мужа неподдельное уважение.
– Но помните, что сказал Жуанвиль? – живо возразил Вигор де Лекур.
– Еще б не помнить сего! – гневно бросил господин де Роскоф. – «Вправду говорят, мадам, что все женщины – лицемерки! Вы покойную вовсе не любили, а теперь заливаетесь слезами!» Негодник воспользовался тем, что король лежит больным от горя, и не может защитить жены! Ах, этот ничтожный Жуанвиль, воистину он сам наказал себя так, что трудно было бы пожелать ему больше. Столько лет жить средь высочайших душ и сердец эпохи, бок о бок, и ничего в них не понять! Но заметим, какую великолепную отповедь дает наглецу королева. Она не сочла уместным оправдываться – стоил ли невежа того, чтоб объяснять, сколь тяжело на душе, когда уходит тот, кого, быть может, не умел простить, каким укором оборачивается в этот час собственная нелюбовь. «Я плачу о великом горе моего мужа, – говорит она. – А еще о том, что дочь моя Изабелла, находившаяся под заботливою опекой бабушки, сейчас осталась под покровительством мужчин!» Воистину, одной фразою она защищает весь свой пол! Сей упрек и ныне каждому из нас стоит примерять на себя. Времена сменились, но не мы, столь же неделикатные и грубые. Сколь часто и мы не умеем понять великодушных движений женского сердца!
– Королева Жемчужина была востра на язык, – добавил де Ларошжаклен. – Мне так еще по нраву ее слова в случае с плащами.
Но услышать, что сказала королева Маргарита Прованская относительно каких-то плащей, Нелли на сей раз не довелось.
– На носу Лоньон, – сказал Ан Анку. – Чтоб не терять времени по высадке, монсеньор, быть может, Вы теперь уж напишете расписку?
– Твоя правда, – господин де Роскоф вытащил карманный бювар и грифель.
– А что сие за расписка? – не сумела не полюбопытствовать Нелли.
– Мы вить оставим теперь лодку на берегу, – поспешил отозваться Ларошжаклен, но избегая при этом взгляда Нелли. Впрочем, он и весь день его отчего-то избегал. – Но люди, у коих Ан Анку брал ее в Роскофе, не могут подарить хорошее парусное судно на выброс. Верней подарили б, конечно, не будь другого выхода. А сей выход придуман давно. Такие листки называются расписками Королевской Католической Армии.
– Но для кого предназначена такая расписка? – не поняла Нелли.
– Да кто ж знает? Для первого, кто найдет лодку. Он и будет знать, куда и кому ее доставить обратно.
– А если сей не разумеет грамоте?
– Покажет тому, кто разумеет. Но ялик воротится к хозяевам. У нас тут появилось много новых законов – не меньше, чем у санкюлотов. Только наши исполняются свято. Есть, конечно, риск, что лодку обнаружат первыми синие – но он невелик.
– Интересная вещь коромысло, особенно крючки, – взвилась вдруг Катя. – А коли все ж наткнутся – так читай себе, синий, кого убивать идти?
– Не прочтете ль сударыням нашим, что написали, Белый Лис? – развеселился вдруг Ларошжаклен.
– «Туда, где пять урожаев назад сидр вышел хуже не бывает, тому, чья покойная мать была из Плуарета, а средняя дочь пошла за слугу в именье того, в чьем щите змея да ворона», – господин де Роскоф поставил размашистую подпись.
Смеялись все, да так, что переполошили птиц в их прибрежных гнездовьях.
– Ох, ловки, – выдыхала сквозь смех Катя, – ох, ловкачи!
– Ну… и шарады… у вас тут… батюшка! – смеялась Нелли. – Хотела б я… знать.. каковы ж тогда…фанты?
Вскоре листок бумаги белел уже, прицепленный к мачте вытащенного на песок судна. От воды его волокли довольно долго, но Нелли не удивилась, зная, как высоки здешние приливы.
Едва вода отступила, местность сделалась заунывна. С дороги, поросшей дроком, свернули напрямик, по земле, верно, слишком скудной для посева. Жалкая трава, не всякая корова польстится, вовсе не мешала идти. Единственным, что радовало глаз, во всяком случае на вкус Нелли, были исполинские валуны, разбросанные повсюду, словно разорвавшаяся нитка великаньих бус.
– Король Людовик родился в день, что назывался тогда в народе Днем Черных Крестов, – продолжил меж тем господин де Роскоф. – По городам ходили тогда покаянные процессии, алтари убирались в черное. Верно, то была память о каком-нибудь море, коль скоро сей обычай обветшал, когда самое бедствие забылось. Многие усмотрели после в том признак, что Крестовому походу короля не суждено было закончится удачею. И все ж для нас он прежде всего святой крестоносец.
Нелли, честно говоря, хотела б уже послушать о Франциске Первом, поди и о сем венценосце свекор знал немало занятного. Но очень похоже было, что их спутников занимал нынче только король Людовик Девятый.
– Последний крестоносец, – с горечью молвил де Ларошжаклен. – Зачем ушли те времена, зачем начались иные?
– Царица Небесная! – Параша, уж отравившаяся от дурноты, как попала на берег, вдруг сломя голову побежала вперед, присела на землю так стремительно, что сперва показалось, будто споткнулась.
– Чего там у тебя? – окликнула Катя.
Параша не ответила.
Ничего особо любопытного, меж тем, она и не нашла. Перед нею пробивался из земли какой-то цветочек, самого невзрачного виду. Может редкий какой, нужный для целительства? Нету, вовсе ничего подобного! Приглядевшись, Нелли узнала лилею, да не какую нито особенную, а из тех, что и в Кленовом Злате росли в избытке. Как раз перед ихо отъездом так же пробивались сии цветки на Елениных клумбах.
– Можно б преподнести сей цветок мадам де Роскоф, да только на нем и бутон-то не вызрел, – де Лекур, тем не менее, протянул было к цветку руку.
– Куда?! – Параша со всей силы хлопнула молодого дворянина по руке.
– Парашка, да укачало тебя, что ль вовсе? – возмутилась Нелли. – Нашла диво, чтоб из-за него драться! Заурядная лилея.
– Да подумай ты головою, – в голосе Параши было нечто, основательно похожее на страх. – Лето к августу клонится, где ж такое видано, чтоб из земли цветы пёрли?
– Не признак ли сие Скончания Дней? – усмехнулся де Ларошжаклен. – Времена года, говорят, при них перемешаются.
– Не умею сказать, – голос господина де Роскофа сделался напряжен. – Оставим сей цвет его странной судьбе и проследует дале. Время не ждет.
Следующий цветок приметил уже Ан Анку. Был он чуть больше и начинал понемногу раскрывать лепестки. Лепестки были прозрачно белы и пахли весною, пробуждением Натуры. Но даже и забывши, что на носу август, все одно нельзя было не дивиться. Очень уж необычно глядел царственный цветок в окружении льнущих к земле сирых мелкоцветов.
Неохотно, словно жалея расстаться с диковинкою, путники двинулись вперед.
Третий крин приметила уже Нелли, хоть и была средь подруг самой неприметливой. Но на сей раз она не отрывала глаз от земли, не в силах воспрепятствовать себе предаваться несуразному гаданию: будет еще один цветок или нет? И он явился, еще даже не цветок, а наливающийся бутон в комьях неосыпавшейся грязи.
– Он же вылез едва, а уж цвести собрался, – встревожено шептала под нос Параша. – Право слово, последние времена и есть.
– Довольно красивые последние времена, – отозвалась Нелли.
– Нет, сие не есть Скончание Дней. – Голос господина де Роскофа прерывался от волнения. – Быть может… Во всяком случае, коли мы встретим еще один цветок, предположенье мое окажется верным.
Четвертый цветок увидал Ларошжаклен. Шагах в двадцати от предыдущего, он цвел вовсю. Но первым к благоуханному крину подошел господин де Роскоф.
– Дети мои, – теперь он был спокоен. – Перед нами шли друзья. Быть может мы их нагоним, путь здесь один, шуанский путь. Перед нами шли друзья, и они были не одни. Возблагодарим Господа.
Господин де Роскоф снял шляпу и преклонил колено. То же сделали Ларошжаклен, Ан Анку и Лекур. Недоумевая, подруги переглянулись и также опустились на колени. Сколь странно было сие под открытым небом, на продуваемой ветрами пустоши, пред цветком лилеи!
– Te Deum laudamus; te Dominum confitemur, – запел господин де Роскоф.
– Te aeternum Patrem omnis terra veneratur, – отозвались трое молодых мужчин.
– Tibi omnes Angeli, tibi Caeli, Exaudi, et universae Potestates!
– Tibi Cherubim et Seraphim incessabili voce proclamant: Sanctus, Sanctus, Sanctus, Dominus Deus Sabaoth!
– Pleni sunt caeli et terra majestate gloriae tuae! – голос господина де Роскофа казался сильным и молодым.
– Te gloriosus Apostolorum chorus
Te Prophetarum laudabilis numerus! – подхватил на сей раз один Ан Анку, едва господин де Роскоф смолк.
– Te Martirum candidatus laudat exercitus, – отвечали Лекур и Ларошжаклен.
– Te per orbem terrarum sancta confitetur Ecclesia, – воззвал господин де Роскоф.
– Patrem immensae majestatis, – отозвались шуаны.
– Venerandum tuum verum et unicum Filium,
– Sanctum quque Paraclitum Spiritum.
– Tu Rex gloriae, Christe.
– Tu, Patris sempiternus es Filius.
По плоской пустоши голоса неслись недалёко, однако ж величественным и прекрасным показался Елене древний гимн, которому внимали, не иначе, только камни-валуны. Да еще разве что самый цветок, которому сей отчего-то пелся.
