Текст книги "Лилея"

Автор книги: Елена Чудинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА XLI

– Нет уж, вдове в подружки негоже, – уперлась Нелли. – Ты, Катька, будешь.

Ни цветочка, даже осенние листья и те пожухли!

Единственным украшеньем, до которого додумались подруги, явились оставленные приливом в песке мелкие раковины. Больше других годились двойные с перламутровыми изнутри створками. Нелли собирала их, а Катя низала мудреное ожерелье.

– В волоса вплесть, так и ничего будет, – бормотала она нод нос, сидя у растворенной верхней половинки окошка: в домике было темно, а снаружи слишком стыли пальцы.

– Господи, что б я дала за утюг, – Параша чистила платье намоченною губкой. – Только ближняя деревня шибко бедная, нету у них.

– Ладно, не зря ж говориться, что лучше в лохмотьях, да за любимого, чем за постылого в золоте, – говорила Катя, судя по всему сильно теперь жалевшая как раз о золоте – о присвоенных санкюлотами украшениях. Нето, чтоб те насильно отобрали у ней все дорогое, и без того было хорошо заплачено. Однако тюремщики уперлись, что, сохранности ради своей головы, возьмут цыганкино золото «на сохраненье», иначе-де доносчики, что обитают средь заключенных, заподозрят неладное. Пришлось уступить. А теперь вот ни колечка подруге в подарок.

Как бы хотелось соорудить букет и венок новобрачной из святых лилей! Но лилеи отчего-то уж несколько дней не являлись из земли.

Рассвет выдался не по осеннему солнечен. Яркие лучи тепло сияли над холодным простором океана, по серому песку прибрежной полосы.

Желая добиться хоть какого-то сохраненья звука, а также и уберечься от ветра, отец Роже собрал походный алтарь под сенью наклонной скалы. Под ним он заложил на особой подставке ковчежец.

– А прямиком за алтарем ход в пещеры, – сказал ей Анри де Ларошжаклен. – Враг может его заметить, но толку чуть. Лабиринт там смертельный, не имеючи точных примет пропадешь.

– А скоро ль еще одна свадьба, Анри? – спросила Нелли вроде бы невпопад.

– Скоро Элен, но нам с Туанеттой жаль, что Вас на ней не будет. Но не дело кораблю долго болтаться тут на якоре. А другого рейса Вы, поди, ждать не захотите.

– Долгие проводы – лишние слезы, так у нас говорят, Анри.

– Эх, будь Туанетта здесь сегодни, можно было б сразу две свадьбы сыграть. Но Вы можете быть покойны, моя северная богиня. Свадьба не замедлит до Адвента, и все будет хорошо.

– Еще как хорошо, Анри! – Нелли всплеснула руками от радости. – Как я нонче об этом мечтала, взгляните!

Из серого песка под скалою поднимался цветок – вовсе маленькой и беззащитный по осени, напоминающий перламутровым своим тоном одну из соседок-ракушек.

– Анри, это же цветок для Параши! Свадебный цветок! Ну, что ж Вы медлите, сорвите его мне! Не могу же я за алтарь заходить!

Нелли подпрыгивала от нетерпения. Молодой предводитель шуанов, смеясь, приблизился к цветку, преклонил перед ним колено и бережно сорвал.

Перехватив лилею, Нелли бегом воротилась в домик, где Параша и Катя уж завершали немудреные приготовления.

– Парашка, вот он, цветок короля! Может статься, что и последний на французской земле! Катька, куда лучше – на корсаж или в куафюру?

– В волоса, – отозвалась цыганка, перебирая ловкими пальцами льняные косы Параши. – Вишь, я их ракушечными-то бусами перехватила да кверху подняла, хорошо будет.

И верно, с лилеей в волосах, переплетенных живым перламутром, получилось лучше не надо. Нужды нет, что на ногах деревянные башмаки, Парашу они нисколько не портили. Горделивой красавицей стояла она в дверях, высокая, с высокой куафюрой, словно странно отрешенная от обыкновенных своих забот. Нелли и Катя болтали от волнения наперебой, не сразу и заметив, что подруга не вымолвила ни слова.

– Эй, ну где вы там, – сердито позвал снаружи Роман. – Меня дедушка Антуан просил поторопить, уж отец Роже готов.

– Ну, тоже свадьба называется, – в сердцах воскликнула Катя. – Ни заплачек спеть некому, ни пряников нет для выкупа невесты!

– А по мне так лучше и не бывает, – сериозно возразила Нелли. – О таком внукам и правнукам сказывают.

– И то верно.

Сопровождаемая подругами, Параша спустилась крутой тропою, идущей в расселине скал. Мужчин было поболе – девятеро, считая Романа. Благодаря тому свинцовый день сделался вдруг ярок, словно на серый берег села стая сказочных Жар-птиц: шуаны вывернули козьи свои куртки казовой стороною наружу.

– Вот это красота, и цветов не надо! – восхитилась Катя.

Чем только не переливались яркие шелка. На них кровоточили святые Сердца Иисусовы и гуляли единороги, дышали огнем драконы и плескались русалки, улыбались солнца и луны с человечьими лицами, странные деревья единовременно плодоносили и цвели.

Отец Роже уж нес к алтарю литургическую свою утварь, покуда обернутую в белый холст. На нем был белый, шитый серебряными нитями короткий плащ с капюшоном, Нелли не знала, как такое одеянье называется.

Отвесив изящный поклон, господин де Роскоф взял Парашу за руку и подвел к Ан Анку, уж стоявшему пред маленьким алтарем. Скромная невеста встала рядом с нарядным женихом. За нею подошла Катя, а за Ан Анку встал Ларошжаклен.

Голова Ан Анку была непокрыта и ветер вовсю трепал его длинные русые волоса.

– Veni, Creator, Spiritus,

Mentes tuorum visita

Imple superna gratia,

Quae tu creasti, pectora, – начал отец Роже.

– Qui diceris Paraclitus,

Altissimi donum Dei,

Fons vivus, ignis, caritas

Et spiritualis unctio, – стройно откликнулись шуаны.

Tu septiformis munere,

Digitus paternae dexterae,

Tu rite promissum Patris,

Sermone ditans guttura, – далёко разносилось над древними водами.

Вдали реял парус корабля. Шлюпка, уж весь день снующая меж берегом и судном, на сей раз отлеплялась от борта.

Отец Модест, отошедший к воде, не молился со всеми, но лицо его выдавало волнение чувств.

Словно все было уже когда-то, и эти волны, и эти скалы. Словно так же, шумом океана, величественно звучала латынь, понятная Нелли на треть, ежели не меньше.

Но латынь вдруг оборвалась.

– Хочешь ли ты, Мартен, добровольно и без принуждения взять в жены сию девицу, которая пред тобою? – на скверном своем французском вопросил отец Роже.

Ничегошеньки в первое мгновение не поняв, Нелли даже огляделась по сторонам. Какой такой Мартен, откуда он взялся? Тут же столкнулась она глазами с Катей и подавилась решительно не подобающим смехом. Вот балда-то! Ей что, надобно было, чтоб пред святым алтарем человека назвали Призраком Смерти?

– Volo, – ответил тот по-латыни.

Вот уж, все-таки, конфуз. Выходит она так и не удосужилась за все минувшие месяцы спросить, как зовут Ан Анку? Получается, что так… Ох уж эти бретонцы со своими прозвищами, что прилипают к ним ровно вторая кожа!

– Хочешь ли ты, Прасковия, добровольно и без принуждения…

Ну как же она раньше не догадалась, вить не было дома никаких Мартынов! Хорошо хоть, кроме Катьки никто не знает.

– Volo, – твердо, словно и ей латынь не была в диковинку, ответила Параша.

А отец Роже продолжал допытывать их по-французски о любви и уваженьи, о верности и помощи до гробовой доски. А затем снова зазвучала латынь. Шуаны благоговейно молились, нарядные в расшитых своих куртках, и очень скромно глядел меж ними король Людовик в саржевом своем коричневом одеянии. Он тоже молился, стоял меж господином де Роскофом и Жаном Сентвилем. Оба его не видели.

«Святой король, дай им щастья насколько можно в нещасной стране!» – взмолилась Нелли. Людовик благосклонно улыбнулся ей, подходя к брачующимся. И улыбка не сходила с его уст, когда он стоял рядом с отцом Роже, связывающим их руки лентою епитрахили. Вот уж руки стянуты одним узлом. Король Людовик положил свою руку поверх сего узла.

Да видит ли его хотя бы отец Модест? Нелли обернулась к воде. Бог весть. Священник стоял, низко склонивши голову. Теперь она уже знала, что короля не увидит, когда вновь посмотрит на брачующихся. Так оно и вышло.

– Проповедь-то… Верно отец Роже ее на мессе скажет.

– Да уж скажет, понятное дело.

Параша и Мартен менялись уже кольцами, самыми простыми, серебряными. И те, о чем говорилось накануне, с трудом удалось добыть. Может и лучше, что серебро, вспомнилось Нелли из детских годов, чистый металл севера.

Над берегом пронзительно и громко разнесся птичий крик. Кричал не белый гоэлан и не черный корморан. Сие был крик совы.

– Синие на подходе!

– В укрытие! Отходим в пещеры!

– Эх, мессу-то не отслужу нонче! Быстрей, детки, надобно уж тогда вас благословить!

Параша и Мартен преклонили колени. Отец Роже торопливо осенил их знамением креста. Над расселиною загремели выстрелы.

– Корабль не может ждать! Кто знает, сколько их! – страшным но повелительным голосом выкрикнул господин де Роскоф. – С Богом, друзья мои, любимые мои друзья!

– Батюшка!

– Элен, все сказано меж нами! Лишняя минута может стоить чьей-то жизни. С Богом, драгоценный мой друг, не оставьте их, знаю, что не оставите! С Богом, Роман, с Богом, Катрин! Вперед!

Подхватив почти лишившуюся чувств Нелли на руки, отец Модест побежал по колено в воде к шлюпу. Кто-то из матросов, нет, оказывается Иеремия, бросил весла и толкал суденышко им навстречу. Перетащив Нелли через борт, отец Модест побежал обратно – настолько быстро, насколько позволяла вода, что удерживала ноги не хуже луговой травы. Куда?! Ах, конечно!

Шуаны стояли плечом к плечу вокруг отца Роже, обнимающего ковчежец. Нелли побоялась глядеть, с каким лицом он передаст его отцу Модесту, с каким лицом выпустит из рук своих.

– Прощайте, подруги! – звонко крикнула с берега Параша. – Прощайте навек, милые!

– Прощай! – откликнулась Катя, прыгая в шлюп.

– Элен, любовь моя, прощайте!

– Дедушка Антуан! Будь здоров!

Отец Модест, уж по пояс в воде, догнал деревянную скорлупку. Катя протянула ему руки, кто-то из матросов, не Иеремия, забрал ковчежец.

Теперь Нелли глядела, глядела во все глаза. Шуаны, отстреливаясь, стягивались к скальному лазу, в коем уже виднелась только голова одного из них, исчезла, начал протискиваться другой, отсюда не разберешь, кто.

Синие солдаты сыпались горохом на песок по склону лощины. Двое из них подняли ружья в их сторону.

– Быстрей! – коротко приказал отец Модест.

Пуля вспорола воду, совсем рядом с бортом. Елена не обратила вниманья, занятая лишь одним: успеют ли шуаны укрыться в скалах?

Вот уж только один отстреливается, не Жан ли де Сентвиль? Не выпуская ружья, пятится спиною, делается короче на треть аршина, стреляет последний раз… Есть! Синие бегут со всех ног к пещерному входу, спорят меж собою, изготавливаются стрелять внутрь… Поздно! Ну что, попробуете сунуться на свою голову? Попробуете, негодяи?

– Ну нельзя ж так лезть под пули, маленькая Нелли! У меня-то руки были заняты, а Катерина уж тянула-тянула тебя пригнуться! Все впустую! Ладно, теперь уж им нас не достать.

На берегу оставались теперь только синие солдаты. Весла били по воде. Шлюпка шла к кораблю. Сидящие в ней были уже вполне безопасны.

Нелли попыталась унять волнение. Надобно радоваться хоть бы тому, что дорогие ей существа живы и благополучны. Венчанье состоялось, а она отбывает с обретенным братом к родным пределам. Вить в то почти невозможно поверить!

Нелли попыталась улыбнуться, оборотившись к отцу Модесту. Но бросивши взгляд на духовного своего наставника, она увидала, что он, странным для столь закаленного воина образом, охвачен сильнейшим душевным смятеньем. Побледневшее чело его покрыла испарина, однако ж он медлил отереть его, словно боясь оторвать хоть одну из рук от похожего на детский гробик ящичка-ковчежца. А руки эти – небывало дело – дрожали.

Подчиняясь прихотливой игре воздушных течений, побережье накрыли тяжелые темные тучи. Еще мгновенье, и по воде забили первые капли.

– Ишь, дождик пошел, – Роман вытянул раскрытую ладонь. – Не сильный, не бось, намокнуть не успеем.

– Нет, сие не дождь, – странным голосом произнес отец Модест. – Роман, Елена, запомните навек. Франция плачет над отлетающей от тела ее Благодатью.

ГЛАВА XLII

Нелли оставалась на шканцах, покуда берег не скрылся из вида. Роман стоял с нею рядом, и она сжимала его руку – единственную живую руку на белом свете. Отец Модест и Катя, такие сейчас близкие, слишком скоро воротятся в область воспоминаний. Так уж было, десять лет назад. Воспоминанья – те же луга асфоделей, бродящие по ним немногим отличны от призраков. И слишком уж много дней пройдет прежде, чем обретет плоть и кровь малютка Платон.

Она не ощущала боли от проистекшей слишком уж скорой разлуки. Просто вдруг не стало, словно руки или глаза, подруги и отца. Словно острым взмахом меча жизнь отсекла ее от господина де Роскофа и Параши. А еще – от Ан Анку, вдруг оказавшегося Мартеном, от Анри де Ларошжаклена, от доброго отца Роже, морского кюре, от… от Бретани.

Она привыкнет жить без Бретани, куда денется. Только сейчас, покуда берег не укрылся от глаз, поверить в такую жизнь еще никак не возможно.

– Ты уносишь Бретань в сердце своем, маленькая Нелли, – тихо сказал рядом отец Модест.

– Да. Только лучше бы я этого не делала. Больше всего сейчас хотела б я ее забыть, забыть совсем!

– Не лучше, ты и сама знаешь. Сия утрата – только твоя. Сия боль принадлежит только тебе, маленькая Нелли, и никому ты ее не отдашь.

– Хорошее утешение, нечего сказать.

– Так разве ж я тебя утешаю? Утешают слабых, а ты – сильная, несокрушимо сильная. – Отец Модест бережно разжал ее пальцы и высвободил руку мальчика. Только тут Нелли увидала, что ладошка брата совершенно побагровела. Заметивши ее испугу, Роман небрежно повел плечом и крестьянским жестом засунул кулаки в карманы крестьянского своего платья.

Капитан корабля, коего звали Эрвоан Кергарек, предложил пассажирам спуститься в каюту в рассуждении портящейся погоды.

– Вон чего буревестник-то вытворяет, – заметил он, указав рукою с зажатою носогрейкой на какую-то крупную птицу, носящуюся низко над водою. – Хоть трубку покуда выкурю, после не до того будет.

Прочие на «Розе Бреста» тоже не нюхали табак, но курили его, на англицкий лад. Говорят и в России впрочем, в пору голландских мод, курильщиков водилось немало. Сейчас, благодарение Богу, повывелись. Все ж диковато было наблюдать, как несколько человек разом глотают отвратительный дым. Спасаясь скорей от него, нежели от грозящей бури, Нелли последовала обязательному приглашению.

Угол грязного сырого трюма, отделенный дырявым куском старого паруса, едва ль можно было столь торжественно именовать каютой. Не было даже оконца – только железный фонарь с вонючей ворванью, качающийся так, что тени скакали как пьяные.

– И, здесь места только для вас обеих и мальчика, – усмехнулся отец Модест, устанавливая ковчежец у внутренней переборки. – Не считая, понятное дело, короля. Мнится мне, впрочем, что последний раз покидал он Францию не с большими удобствами. Кораблестроенье в те времена было еще в самом младенческом своем состоянии. А сия «Роза» в лучшем случае лишь возомнившая о себе маргаритка. По сути это большой бот. Так что пойду лучше помогу брасопить, тут каждая пара рук не лишняя. Нет, Роман, вот тебе лучше остаться с сестрою, кто ж о ней позаботится если случится сильный шторм?

– Брасопить, – Нелли нашла в себе силы улыбнуться. – Где ж Вы, отче, научились сему делу, в Алтайских ли горах, а нето в Гобийской пустыне?

– Не сыпь мне соль на раны, маленькая Нелли, – рассмеялся отец Модест. – Я до двадцати пяти годов не видал живого моря. Хуже, я не видал даже судоходной реки. Между тем книги о странствиях морских читал с ребячества дюжинами. Быть может именно по упомянутой причине. Человек стремится обладать далеким. Однако ж после походить под парусами мне сколько-то довелось, и брасопить я умею.

Нет, ничего, жить вполне можно. Вот только все кажется, что свекор, стоит только окликнуть, спустится к ней по сей лесенке, что стоит только обернуться по сторонам – увидишь Парашу. Невозможно поверить, что сие не так.

– В этих кусках парусины можно спать, – Катя коснулась ее руки. – Вот, крепятся они на крючья. Только качаешься, словно дитя в люльке.

Качки, впрочем, хватало и без того и становилось все больше.

– Тот мальчик… в лагере был. Он лучше меня на шесте скачет, – произнес вдруг Роман, невольно поворачивая лицо на восток.

Нелли с Катей переглянулись. Независимо от того, верны ль были предположения сестры, в стане шуанов при Романе была только Левелес Кервран. Сказать ли правду? Нет, нельзя. Почему нельзя непонятно, но нельзя никак.

– Стало быть, он тебя половчей будет, – с улыбкою сказала Катя, примериваясь между тем, как наладить гамаки.

– Да нет, тут в другом в чем-то заковыка, – Роман уселся на пол и замолчал.

– Кабы морской болезни с кем из нас не прикинулось, – озаботилась Катя. – Гадкая штука, люди сказывают.

– А, это когда тошнит от качки. Со мною пока наверное нету.

Больше того, нешуточное колыханье суденышка словно бы успокаивало Нелли. Прилегши в неудобную парусиновую зыбку, она, противу собственного ожиданья, смежила веки.

В отличье от нынешнего их пути, король отдыхал в шатре, расставленном на палубе. Более суток рыцари томились на недвижимом корабле, наблюдая в слезной близости родной берег, уже оставленный навеки. Стоял полный штиль. Это было через день после праздника Святого Петра, первого числа июля. Парус установили только второго, корабль взял курс на Сардинию, где должен был собраться весь крестоносный флот. Спустя одиннадцать дней корабли стеклись в бухте Каглиари. Прибыли граф Пуатье и король Наварры, граф Фландрии и герцог Бретани. Король держал с ними совет, не сходя с корабля. Было решено идти на Тунис.

Словно в насмешку над тем, что крестоносцы только что жаловались на безветрие, в пути поднялась великая буря. Шитый лилеями шатер пришлось снять. Людовик медлил спуститься в трюм, не в силах оторвать взора от чарующе ужасной картины разгула стихии. Водяные горы росли на глазах, достигая за мгновения высоты столетних дубов, водяные бездны разверзались за бортом. Многогласый крик ужаса вырвался у мореплавателей, когда чудовищная пляска гор с безднами породила исполинскую воронку, по завихрившимся стенам коей корабль устремился в глубины. Гибель представлялась неотвратимой. Но еще одно перемещенье вод – и дно воронки поднялось – вместе с кораблем. Сколько длились сии мгновения? Корабельного мальчишку сорвало волною с мачтовой площадки – нещасный не успел даже крикнуть. Но вот волненье улеглось, оставивши судно с треснувшей мачтою, с разбитым планширом, со спутаными в колтун снастями. Только тогда юный принц Филипп вновь принялся уговаривать отца спуститься в нутро корабля.

«Воистину, смертный страх – лучшее лекарство от скорбей разлуки», – промолвил король.

Ветер успел высушить намокшие волосы крестоносцев: соль блестела на них, словно седина.

Однако ж ни один корабль не пошел ко дну, плаванье вскоре продолжилось.

Две недели спустя трепещущий Тунис наблюдал за приближеньем христианского флота. Войска агарян бежали в смятении. В безлюдной гавани качались, бесполезные, словно выеденные ореховые скорлупки, два брошенных корабля. Войско высадилось без урона. В первую ночь спали там же, где высадились, но место было слишком открытым. С утра крестоносцы начали перемещать лагерь на равнину, к необитаемым стенам старой крепости.

Крепость-невеличка стояла на развалинах Карфагена, страшного и проклятого града языческого. Она и звалась теперь Карфагеном, хотя и не была им. Первые недели дамы страшились ночевать в ее стенах, после привыкли. Что поделать, коли это единственные стены, которые можно предоставить здесь дамам: на мужчин места попросту не хватило.

– Совсем как у нас, в домишке рыбака, – пробормотала Нелли, пробуждаясь. – Вот оно что, теперь все и срослось. Там, в проклятом Карфагене, король заболел, там умерли его брат граф Артуа и любимый сын Жан-Тристан, рожденный в Святой земле. Теперь мне нечего больше ждать, круг замкнулся.

– О чем ты шепчешь? – Катя склонилась перед нею в свете фонаря.

– Да все о том же. Я чего, спала?

– И умудрилась бурю проспать! Ох и болтало! Ужо пооборвало у нашей «Розы» лепестков.

– А мачта не треснула? – Нелли рассмеялась.

– Слава Богу, цела. Ты с чего спрашиваешь про мачту?

– Так, спросонок, – Нелли оглянулась в поисках Романа, но прежде, чем успела обнаружить его отсутствие в трюме, мальчик спрыгнул из раздраенного люка на лесенку.

– Буря-то нас отнесла немного, – заявил он с видом озабоченности. – Чуть позднее в Дувр входим. Однако ж он виден. Лена, хочешь поглядеть? Вообще ничего тут интересного и нету, одне песчаные отмели!

– Команде, я чаю, отдых надобен, – сказала Нелли отцу Модесту, поднявшись на палубу. – День проживем мы в гостинице или боле?

Священник казался озадачен.

– Стоять мы будем, по словам капитана Кергарека, сутки. Но не думаю, честно сказать, что мне стоит ночевать на постоялом дворе, маленькая Нелли. Право, святым мощам покойнее на корабле. А уж я буду при них. Но уж тебе и Катерине нет надобности отказывать себе в удовольствии ступить на берег страны, живущей по внятным законам человеческого общежития. Здесь некого бояться, сие приятно, хотя бы из разнообразия. К тому ж ты, поди, захочешь сделать какие-нибудь покупки, необходимые для дальнейшего пути.

– Ох, вот уж кунштюк! – Нелли засмеялась уже по-настоящему весело. – У меня ж денег ни медного гроша! Были банковские письма, так те санкюлоты в тюрьме отобрали! Я последние месяцы о деньгах ни разу не вспомнила.

– Хорошо живешь, дитя. Не тревожься и теперь, я тебе выправлю бумагу для банков, коими пользуется наш орден. Экая, глянь, красивая, яхта!

На море уж делалось тесно от кораблей, совсем как от людей на улице. А до пристани еще оставалось меж тем изрядно. Нелли даже не поняла, о каком судне толкует отец Модест. Меж тем оное священника, казалось, изрядно заинтересовало.

В отличье от французских городков с разноцветно штукатуренными их домами, Дувр оказался настоящим краснокирпичным царством. Нелли вспомнила, что в туманных краях штукатурка быстро сходит. Светлая черепица крыш и обильные штоковые розы по стенам изрядно скрашивали мрачность домов. Но краше всего показались Нелли обыденные лица англичан. Девушки, хорошенькие как одна, все с одинаковым очаровательным пунцово-хладным цветом ланит, казались беспечны и веселы, юноши самодовольны и щеголеваты, матери семейств спокойно-озабочены. Так бы и глядела часами из окошка тесного нумера на улицу!

– Кого выглядываешь? – Катя принялась разбавлять из фаянсового кувшина принесенный служанкою кипяток.

– Просто так. И не понимают вить, сколь щасливы.

– Щастье всегда таково, его видишь издалёка. Сразу человек понимает лишь горе да муку.

Нечто в голосе подруги встревожило Елену, и она пригляделась к той пристальнее. И сей взгляд ее встревожил. Под черными глазами Кати легли тени, и глаза и волоса, казалось, утратили всегдашний живой блеск свой, лицо осунулось и подурнело.

– Эй, Катька! Ты не больна часом?

– Больна не один час, но при том вполне здорова. Иди лучше, оболью покуда вода горяча. Мыло лавандовое, что в лавке брали, должно быть хорошее. Я вообще слыхала, что у здешних мыловары отменные.

– Слушай, ты мне тень на плетень-то не наводи, – Нелли тем не менее подставила голову под щедрый горячий ливень – не без наслаждения. – Чего с тобою делается?

– Да ничего со мной такого. Да не брызгайся ты, как кутенок, вишь, лужа на полу! – Катя принялась заворачивать рукава повыше. Чуть ниже локтя на округлой ее руке зиял свежий ожог, еле затянувшийся коростою.

– Обо что это ты так?

– О головешку из костра. Неделю назад.

Нелли решительно набросила на волосы чистую простыню.

– Ерунду ты какую-то говоришь, не пойму зачем. Головешкою в таком месте надо слишком уж умудриться обжечься.

– Эка мудрость, вынула за остывший край да ткнула.

– Ты чего, сама себя обожгла? Катька?!

– Ну, сама, – Катя принялась сердито намыливать собственные локоны.

– С каких пирогов? Ты лучше сразу говори, я вить не отстану.

– Хорошее средство. Некоторые и монахи оным, я слыхала, не брезгуют на крайний случай. Ежели мысль-то воспарит в мечтаньях куда не надо, самое лучшее лекарство. Как глаза на лоб от боли полезут, мигом забудешь про зряшное.

– Вот оно что. – Нелли простояла сколько-то времени молча, наблюдая, как кудрявые волоса подруги, намокая, делаются прямыми. Затем воротилась к окну, отдавая дань новой своей привычке – по десять раз убеждаться, что Роман никуда не делся. Быть может, в России, дома, сие потихоньку пройдет. Через улицу, в окне маленькой кофейни видно было, что мальчик продолжает лакомиться сладким вареным тестом под названьем пуддинг. Только после она вновь подошла к подруге. – Значит не прошло у тебя… С Иеремией?

– Дитя ты малое, – Катя в свой черед укуталась в мягкое небеленое полотно. – Страсть все одно, что сорняк – крепко в сердце врастает, цепко держит. Ничего нету под луной необоримей любовной страсти.

– Но вить ты не поддашься? – спросила Нелли почти шепотом.

– Скорей горло себе перережу! – жестко ответила цыганка. – Слишком большие вещи на кону, нельзя проиграть.

– Нет, знаешь, не затем мы живы воротились от санкюлотов, чтоб ты сама себе горло резала. Дитя я иль нет, а я тебе вот что скажу, Катька. Ты сама сорняк сей поливаешь. Раньше по-другому нельзя было, иных печалей хватало, а теперь надобно с этим кончать.

– И как же мне прикажешь сие сладить? – Катя со злостью сушила волоса, нещадно их теребя. – Что-то я в толк не возьму.

– Не зря народ говорит – с глаз долой, из сердца вон, – ответила Нелли твердо. – Расставаться пора.

– Выходит тогда – и с тобою тоже.

– Выходит, Катька.

– Слушай, не могу я так, – теперь цыганка взволнованно ходила по не слишком просторной горнице. – С отцом ты только-только рассталась, а уж без Парашки теперь будешь – ровно пустой рукав. Не могу я тебя нынче бросить. Хоть до датчан провожу, а то до Питера.

– Да брось ты с глупостями, я дело говорю! – возмутилась Нелли. – В зеркало на себя глянь лучше, сколько тебе годов, нешто сорок?! Почернела вся. Очень мне нужно, чтоб ты на моих глазах изводилась. А я тебе еще скажу, теперь хуже будет. Санкюлоты-то они того, отвлекают от страстей чем-то не хуже горящей головешки. Нешто не так?

– Так, – вынужденно согласилась Катя.

– Ну а прочее – гиль! – Нелли взяла подругу за обеи руки. – Катька, надобно было мне в лихую сторонку ехать, я позвала, ты услыхала. В этом дружба, а не в том, чтоб слезы в обнимку лить. Да, тяжко мне теперь будет без Парашки да без батюшки, а в дому еще и без Филиппа втрое тяжелей. Но сие мое горе, мне его переживать. Я слажу. Все одно расстаться нам скоро, не так уж важно для меня, теперь либо через месяц. А против тебя нонче каждый день играть будет, на судне то посередь моря от любви мало мест прятаться. Я права, ты знаешь, что я права. Давай расставаться здесь.

– Даже не спросишь, могу ль я отсюда по своим-то делам добираться? – Катя улыбнулась с тенью прежнего задора.

– А то я тебя не знаю, – рассмеялась Нелли. – Аль вправду станешь мне голову морочить, что не найдется в большом порту такого кабачка, где б для тебя задней дверцы не отворилось?

– Найдется, – Катя сверкнула белыми зубами, хорошея на глазах. – Подружка моя любимая, давай прощаться.

Стоя у низкого оконца, Нелли наблюдала за немудреными сборами Кати.

– Уж сама простишься с отцом-то Модестом, – Катя подошла к ней. – А Ерёме скажешь… Нет, не говори ничего, он все и так поймет. Так и ему легче. Экие право, ребятишки смешные: куда в них только лезет?

Видно было, что на блюде перед Романом осталось только ломтя два пуддинга с вареньем, это от здоровой-то ковриги!

– Это коли сладко, – заметила Катя. – Попробуй им репы дать либо каши – с двух ложек сыты и добавки не просят. – Ты за ним приглядывай, касатка, за братом. Масть у него непростая.

– В каком сие смысле? – спросила Нелли без особого интереса. Вовсе ей не хотелось о том слушать.

– Кёровый король будет по всем приметам, как вырастет. Только гадать на него как на кёрового – пустое дело! Ничего не узнаешь, с толку собъешься. Потому как никакой он взаправду не кёровый. Пиковый он.

– Будет у меня время о нем подумать, Катька. Не тревожься за меня.

– Ну, спаси Господь. – Катя крепко обняла подругу. – Прощай навек, касатка, в детях повстречаемся!