Текст книги "Служебный роман, или История Милы Кулагиной, родившейся под знаком Овена"
Автор книги: Елена Ларина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
«ВЕСНА ЗАБЛУДИЛАСЬ В ПУТИ»
Неясные надежды и романтический флер новогодья сменились резкими чертами реальности. Звонок гендиректора вернул меня на матушку-землю – пусть не с небес, но тоже из неплохого места, хоть я и не знала его названия. Сделав несколько вялых телодвижений (да и то в основном Мишенькиными руками), я впала в такую тоску, что мстительно развернулась спиной к суровой правде, сделав вид, что мы незнакомы, и с упоением окунулась в простые радости жизни. Живет же на свете такая птица – страус.
Январь прошел под знаком выходных, выкинув из головы все неприятности, я читала вечера напролет, не вылезала из Интернета, по выходным пекла затейливые пироги, а музыка звучала в моем доме почти непрерывно. Словом, ударилась во все тяжкие.
С тех пор, как я разоблачила своих собеседников, отношения наши с Бродягой заметно изменились, став, я бы сказала, более легкомысленными, но, правда, вместе с тем и доверительными. А вот Профессор и Туу-тикки, к моему удивлению, словно бы не заметили произошедшего. Может, лишь чуть теплей стали их зимние монологи – а может, и нет. Жизнь текла легко и приятно – пока однажды в беседе с Профессором я случайно не написала:
И мир укроет мгла и марь,
И вновь предстанет он суровым.
Сегодня кончится январь —
И год быть перестанет новым.
И вдруг поняла: а ведь и правда, завтра уже февраль.
Итак, целый месяц я тяну кота за хвост. Бедное животное. С другой стороны, неужели после аврала последних двух месяцев прошедшего года я не имею права на несколько спокойных недель? Утешая себя тем, что Левинскис сам предоставил мне время на раздумья, и пока его более чем достаточно, я вынуждена признать, тем не менее, что с некоторыми вещами дальше тянуть нельзя.
Предстоит сделать выбор. Не очень-то мне помогли собранные сведения и гороскопы, даже наоборот.
Оставлять должность Снегову я не хотела. Хотя понимала, что он достоин ее. Мне был нужен повод, пусть и формальный, для отказа Снегову, и аргументы в пользу Лисянского.
И что же получилось? Как мне и хотелось, я получила подтверждение того, что один буквально состоит из положительных качеств, а доверять другому не стоит, но что дальше?
Лисянский. Я никак не могла выкинуть из головы историю с его матушкой. Кто бы мог подумать? Преданный сын, ухаживающий за больной матерью. Безусловно, это говорит в пользу Лисянского, представляя его в самом выгодном свете. Развитое чувство долга всегда вызывает уважение.
Парадокс в том, что теперь я вдруг задумалась, вправе ли я добавлять ему проблем? Да и с точки зрения рабочих интересов надежнее иметь директором человека, способного посвятить работе большую часть помыслов.
Выходило непонятно. Я узнала что хотела, утвердилась в прежнем мнении, но, невзирая на это, все получается не так, как мне хочется. А с другой стороны, какой у меня выбор?
Вызвав Снегова, я с места в карьер объявила:
– Рюрик Вениаминович, обстоятельства сложились так, что в течение ближайшего полугода вам, возможно, придется принять у меня дела.
Снегов посуровел и как будто ушел в себя – очень, очень глубоко.
– Насколько это вероятно? – спросил он наконец.
– Увы, весьма вероятно.
Он еще немного помолчал.
– Ну что же… Вообще-то меня более чем устраивает настоящее положение вещей. Но если избежать этого невозможно…
Снова пауза. Снегов словно забыл, обо мне. Затем все же продолжил:
– Тогда, конечно, я готов вас подменить – по крайней мере, пока не найдется более подходящей кандидатуры. Хотя, повторяю, я бы предпочел, чтобы все осталось как прежде.
– Вводить вас в курс дела, сами понимаете, нет никакой необходимости, вы и так осведомлены обо всем едва ли не лучше меня. Поскольку окончательный срок моего ухода зависит не от меня, назвать его я не могу. Просто имейте в виду, что это может случиться в любой момент. Как только сроки определятся, я вас оповещу.
Поднявшись, Снегов несколько секунд смотрел на меня непонятным взглядом.
– Могу я спросить о причине вашего ухода?
Я запоздало сообразила, что и вправду должна дать хоть какие-то объяснения.
– Меня собираются перевести в центральное отделение фирмы.
– В Москву?
– В Москву, – через силу повторила я.
– Насколько я понял, вы принимаете предложение?
– Независимо от того, приму я его или нет, дела мне придется сдать.
– Понятно…
Такое ощущение, что Снегов вообще не собирался уходить.
– Вы можете идти, Рюрик Вениаминович.
Он поднял голову, глянул непонимающе, словно пытался сообразить, кто я такая и как здесь оказалась.
– Да… хорошо.
Он вышел. Мне же оставалось только развести руками. Моего воображения не хватило на то, чтобы заранее представить себе реакцию Снегова, так что, не ожидая ничего, я, казалось, была готова к чему угодно – но его поведение все равно озадачило меня. Пожалуй, новость не слишком ему понравилась – но о причинах оставалось только догадываться.
Вполне возможно, что, на взгляд Снегова, должность юриста позволяет оптимально сочетать ответственность, обязанности и зарплату. Но пусть даже директорство кажется Снегову слишком хлопотным, это все же не объясняет его поведения.
К чему лукавить? Приходится признать со всей определенностью: два года, проработав бок о бок, я совершенно не понимаю своего заместителя.
«А то, можно подумать, ты хотя бы остальных знаешь!» – Внутренний голос не дремал. И ведь он прав. Что знаю я о них? Особенно – о Лисянском.
С тех пор, как мне стало известно о его семейных обстоятельствах, Лисянский сделался моей головной болью. Ну никак не увязывались тяжесть его положения и видимая легкость, с которой он шел по жизни. Как это у него получается, думала я, подавляя невольное восхищение. Но ответа не находила.
Москва, слава богам, молчала. Потихоньку я успокоилась. Чему быть, того не минуешь. Праздники я разлюбила еще в Москве, в то время, когда от мужа уже ушла, но официально оставалась замужем. Вот тогда-то и оказалось, что если в будни еще можно как-то держать себя за шкирку, то красные дни календаря созданы специально для того, чтобы окончательно не хотелось жить.
Эта же «троица» – четырнадцатое февраля, двадцать третье февраля и восьмое марта, пользовались особенной моей нелюбовью. К вящему моему удовольствию, двадцать третье в этом году приходилось вовсе на воскресенье, восьмое – на субботу, и оставалось только четырнадцатое – пятница. Мне повезло больше, чем я ждала – в конце недели было столько дел, что я попросту забыла о дурацкой дате – и не вспомнила о ней даже в метро, хотя и ощущала вокруг непонятную мне повышенную эмоциональность.
Дома я сразу пошла в Интернет.
ЛЕДИ: Ну, здравствуйте, что ли!
БРОДЯГА: Здравствуйте. Не томите, скажите сразу: должен ли я сегодня признаться вам в чем-нибудь – или вы позволите мне повременить хотя бы два дня.
ЛЕДИ: Скажу с удовольствием, как только вы объясните, что происходит и откуда такая спешка. В чем это вы собрались каяться?
БРОДЯГА: Каяться? Помилуйте, Леди, перед вами совесть моя почти чиста! Я имел в виду признания личного характера.
ЛЕДИ: Это еще зачем?
БРОДЯГА: Мало ли! Есть такое понятие – традиции… Вот только эту традицию я предпочел бы нарушить – очень уж она нелепая.
ЛЕДИ: А-а, вот вы о чем! Сегодня же четырнадцатое… То-то я смотрю, на улицах подозрительно много цветов и шариков в форме сердечек.
БРОДЯГА: Как! Вам тоже не нравится эта дата?
ЛЕДИ: Вы правы, не нравится. Равно как двадцать третье февраля и восьмое марта. Одинаково дурацкие идеи. Да, и еще первое мая.
БРОДЯГА: Чем вам первое мая-то не угодило?
ЛЕДИ: Конечно, только у нас день солидарности всех трудящихся могут сделать выходным!
БРОДЯГА: <<смеющийся смайлик>> В отмазывании от работы все трудящиеся солидарны! Но я рад общности наших интересов. Несказанно рад. Признаться, я боялся, как бы вы не обиделись.
ЛЕДИ: Какие глупости! Но мы, кажется, договорились подождать с признаниями?
БРОДЯГА: <<смеющийся смайлик>>
ЛЕДИ: И вообще, Бродяга, к чему нам эти реверансы? Мы с вами знакомы тысячу лет, какие тут могут быть признания?
БРОДЯГА: Вы еще скажите «В нашем возрасте»…
ЛЕДИ: Ну хорошо. В нашем возрасте… Не такая уж я и девочка-колокольчик. Полагаю, что и вы отнюдь не мальчик.
БРОДЯГА: Спасибо, Леди! Утешили, так утешили.
ЛЕДИ: Ну хорошо, хорошо! Хотите, я спрошу, в каком классе вы учитесь?
БРОДЯГА: <<смеющийся смайлик>> Ну-у… Школу-то я и впрямь успел закончить… Когда только успел?
ЛЕДИ: Признавайтесь уж до конца. Держу пари, что вы и универ закончить успели.
БРОДЯГА: Что вы! Я глубоко невежественный неуч.
ЛЕДИ: Это вы-то?! Не смешите меня, Бродяга!
БРОДЯГА: Тогда придется расколоться. Да, закончил. Целых два раза. И теперь коротаю часы почтенной старости за беседами в Интернете.
ЛЕДИ: <<хохочущий смайлик>> Теперь, когда мы окончательно выяснили то утешительное обстоятельство, что оба мы – заслуженные пенсионеры, тем более нет необходимости ни в каких признаниях.
БРОДЯГА: Леди, что у вас за манера все время затыкать мне рот!
ЛЕДИ: Ну знаете! <<возмущенный смайлик>> От вас странно слышать подобное. Кто из нас тиран, в конце концов?
БРОДЯГА: <<растерянный смайлик>> Да вроде бы я…
ЛЕДИ: Вот и позвольте отплатить вам той же гранатой. То есть монетой.
БРОДЯГА: Придется позволить. Что же мне остается…
ЛЕДИ: Пожелать мне всего хорошего и вернуться к чрезвычайно важным пенсионерским делам, от которых я наверняка вас отрываю.
БРОДЯГА: Всего вам хорошего! <<смеющийся смайлик>>
ЛЕДИ: Аналогично!
__________
Ясенев, стоя посреди комнаты с кружкой чая, вещал о прелестях колесного туризма. Прочие с интересом слушали.
– А Старая Ладога? Она достаточно близко от Питера по мурманскому шоссе до Кисельни, а там свернуть и еще с полчаса. Кроме того, это интереснейшая местность с исторической точки зрения. Сейчас об этом полюбили писать и рассказывать, но на всякий случай напомню: Старая Ладога – древняя столица Руси, еще доновгородского периода. Новгород был выстроен только при Рюрике… – Ясенев бросил взгляд в сторону плотно закрытой двери снеговского кабинета. – Тогда как Ладога, судя по археологическим изысканиям, жила уже за сто с гаком лет до пришествия на Русь варягов. Согласно легенде, как раз жители Старой Ладоги в восемьсот шестьдесят втором году призвали варяжскую дружину во главе с Рюриком.
Воинственно глянув все на ту же дверь, Глеб Евсеевич настойчиво повторил:
– Да, именно с Рюриком!
Кто-то хихикнул – думаю, Мари. Потом от порога кухни, из-за спин сидящих плотной кучкой сотрудников раздалось легкое позвякивание ложечки. Обернувшись, я увидела стоящего у косяка Рюрика Вениаминовича, который с самым благосклонным вниманием слушал Ясенева и помешивал чай в стакане.
– А что, Рюрик… Вениаминович, не свозите ли народ по весне к местам боевой славы? – не моргнув глазом, спросил Ясенев, – Знаете, как способствует сплочению здорового коллектива безобразный разгул под открытым небом?
Снегов вопросительно глянул на меня. Я пожала плечами:
– Почему бы и нет?
__________
Зима в этом году длилась необыкновенно долго до самой весны. Чем ближе она была, тем более мрачным становилось мое настроение. Да и чему радоваться? Жизнь мало того, что идет обыкновеннейшим образом, так еще и не сулит впереди ничего хорошего. Все, что может ждать меня впереди очередные поиски работы. И никого вокруг. Старые друзья оказались раскиданы жизнью, новых нет вовсе. Никогда еще я не ощущала себя до такой степени никому не нужной.
А весна не спешила сменить зиму на боевом посту. Зима мое время, но в этот раз я уже хотела и дождаться не могла, когда солнце растопит снега и засияет в полную силу. Как всегда «во дни тягостных раздумий», единственной отрадой был И-нет. В один из таких дней, когда все казалось особенно мрачным, я пошла к Профессору.
Т УУ-ТИККИ: Профессор?
ПРОФЕССОР: Да, я здесь.
ТУУ-ТИККИ: Расскажите мне о весне, Профессор.
ПРОФЕССОР: Вам – о весне? Что с вами, милая Тикки?
ТУУ-ТИККИ: Ничего. Но сегодня небо надвинулось особенно тяжело и низко. Сегодня последние сугробы грязными грудами высятся в подворотнях, тени чересчур непроглядны, а голоса птиц кажутся особенно резкими. И даже звезды выглядят тусклыми и далекими, а луна завывает от тоски над унылым, молчаливым миром – но никто не слышит ее воя.
ПРОФЕССОР: Тикки, Тикки, это черные ветры застят ваши глаза. Скоро они умчатся прочь, не оставив следа. Все еще будет как прежде – снега пушисты и белоснежны, травы – зелены и высоки, а листья – желты и прозрачны.
ТУУ-ТИККИ: Ничего этого я не вижу.
ПРОФЕССОР: Быть может, моя башенка звездочета чуть выше вашей купальни? Отсюда лучше видно.
ТУУ-ТИККИ: Возможно. Но здесь у меня только лед и запустение.
ПРОФЕССОР: Тогда приходите в гости.
ТУУ-ТИККИ: Никогда не знаешь, куда повернут твои дороги. Хотите, я угадаю ваш адрес?
ПРОФЕССОР: Очень хочу. Попробуйте.
ТУУ-ТИККИ: От сердца осени тринадцать градусов на Север?
ПРОФЕССОР: Почти угадали. Только сделайте поправку на ветер.
ТУУ-ТИККИ: Я боюсь ошибиться в расчетах.
ПРОФЕССОР: Хорошо. Тогда слушайте: я попробую рассказать вам о весне – так, чтобы вы услышали. Хотя, боюсь, это непростая задача. Самое главное весной – это запах. Сначала снега еще высоки, холодны воздух и солнце. Но однажды… Однажды выходишь из дома – вокруг зима, – но ты слышишь: запахло весной. Все, что будет потом, не заслонит этого первого, острого запаха.
ТУУ-ТИККИ: Наверное, так… Но мне видится другое.
Сегодня март, последний день зимы.
День слушать, как снега хрустят, прощаясь,
По городу кружить до самой тьмы,
В неузнанности ночи растворяясь.
И наконец понять, что ты одна —
И все-таки идти, не понимая.
А завтра начинается весна,
Как ветер бесшабашная и злая.
ПРОФЕССОР: <<огорченный смайлик>>
Чем мне утешить тебя в непогоду?
Как изменить направление ветра?
Разве пропеть колдовские напевы,
Разве посланца отправить за солнцем.
Разве поклясться – на собственной жизни,
Что переменчивы радость и горе,
Что возвратятся апрельские ветры
И отогреют озябшие пальцы.
И отогреют озябшее сердце…
ТУУ-ТИККИ: Спасибо… Теперь я знаю, что весна в самом деле придет.
ПРОФЕССОР: Тогда до встречи – когда она придет.
На душе полегчало. Профессор обладал удивительной способностью: он видел самую суть явлений и при необходимости воздействовал напрямую, затрагивая и незаметно видоизменяя глубочайшие, казалось бы, надежно запрятанные пласты сознания. Он делал это так легко, что я испугалась бы – не будь он Профессором.
Сквозь общий пиетет пробивалось любопытство. Я наугад назвала адрес, но меня очень заинтересовала эта башенка звездочета. Откуда она взялась? В который раз пришла печальная мысль: и о Профессоре я ничего не знаю.
ПИКНИК НА ОБОЧИНЕ
Ох уж этот Снегов! И надо ж было Ясеневу обронить при нем, что, мол, хорошо бы провести неофициальное мероприятие для вящего сплочения коллектива! И надо ж было мне сказать «Почему бы и нет?» Откуда могла я знать, что он воспримет это как руководство к действию? Но вышло именно так. И вот мы уже полчаса торчим на этом болоте – и одному богу известно, сколько здесь еще пробудем.
А ведь начало не предвещало никаких бед. Поздним субботним утром, ближе к полудню, мы собрались у дверей агентства выспавшиеся, веселые и нагруженные снедью. Все переговаривались, и шум стоял такой, словно под началом у меня как минимум Большой симфонический оркестр – а то и целых два.
Ясенев бойко затормозил у тротуара:
– Автобус подан, господа.
И вот – остался позади город, мелькнули и пропали живописные коттеджи. Потянулись трогательные одноэтажные дачки из выцветших бревен, громоздящиеся на голенастых сваях. «Курьи ножки» уходили порой то в ил, то в стоячее озерцо, украшенное, точно открытка черного глянца, перевернутым изображением домика, неба и облаков. Наиболее длинноногими выглядели избушки, стоящие на суше.
Хорошая весна в этом году, ранняя.
Мелькание свай и телеграфных столбов сменилось мельканием чахлых болотных осинок, а там наконец и настоящий лес побежал вдоль дороги. Ажурные скопления берез с ниспадающими кронами, точно прорисованными на ярко-синем фоне тончайшей тушью; мрачные ельники, пронизанные островками липы, орешника, черемухи; взметнувшие надо всем этим «разнотравьем» корявые ветви столетние дубы. И небо, небо – такое, что поневоле верится: и нас не обойдет едва начавшееся пробуждение природы, а сияющая весна имеет отношение и ко мне, Миле Кулагиной… Руководящему работнику тридцати трех лет. Почему, собственно, нет? Ведь если лето – всего-навсего ожидание осени, то весна – ожидание чуда, чего угодно, всего сразу.
Кажется, жизнь налаживается!
Едва успело отзвучать под сводами моего черепа это опрометчивое до нелепости заявление, как автобус выскочил на заболоченное пространство, экономно декорированное редкими рощицами. Изредка всхлипывая, наш стальной конь протрюхал еще километра три и встал как вкопанный. Ясенев высунулся из кабинки и сообщил:
– Капитанским произволом объявляю привал. При малейших признаках беспочвенной паники буду пускать в ход оружие.
– Ну что вам стоило сломаться в березняке, Глеб Евсеич? – укорил водителя Мишенька. – Там сухо, свежо и с дровами проблем нет. И красиво опять же. Или в соснах. Там…
– И на какой срок рассчитана наша внезапная остановка? – не слишком дружелюбно вмешался Лисянский. – Успеем покурить и оправиться?
– О длительности привала вы узнаете из коммюнике, – сухо отрапортовал Ясенев. – Впрочем, по дружбе могу сообщить: на час рассчитывайте твердо. А то и поболее. Если захотите, успеете разложить костерок.
Народ, по моим наблюдениям, решил еще некоторое время подождать чудесного избавления, а там уж… Лишь Марточка, пятилетняя внучка Анны Федоровны, радовалась внезапной остановке и случаю побегать по осиновой рощице, шурша прошлогодними листьями. Но радость ее была так велика, что понемногу захватила и остальных. Вопли и хохот заполнили рощицу.
Погода меж тем не то чтобы вовсе испортилась, но облачка потихоньку затягивали небо. Вот тебе и ожидание чуда! Почему, интересно, стоит поверить в возможность чего-то лучшего, как тут же напомнят о том, что все хорошее в жизни, как видно, прошло настолько давно и безвозвратно, что глупо надеяться на повторение.
Марточка затеяла игру в догонялки. Мишенька, Анечка и Мари вовсю носились меж деревьев, бессовестно подыгрывая девочке. Было трудно разобраться, кто кого догоняет. Остальные от души забавлялись, наблюдая за ними.
Как ни банально, я почувствовала себя лишней на этом празднике жизни. Мне захотелось побыть в тишине, там, где никто и ничто не будет с такой бесхитростной очевидностью указывать на мою ненужность и чужеродность.
Я потихоньку побрела по едва заметной тропинке в сторону от дороги. Невеселые мысли вяло брели вслед за мной. Почему, интересно, ни Анна Федоровна (которая, кстати, гораздо старше меня), ни Козлов со своим ревматизмом, ни даже зануда Снегов не ощущают себя, в отличие от меня, такими безнадежно бессмысленными и искусственными, как кофейный напиток?
Что ни говори, даже будучи сильной женщиной, тяжело сознавать, что никому, никому нет до тебя дела. Куда ни глянь – пустота, пустота вокруг… Никого. Вся жизнь – одна работа – и ничего больше. А что работа? Что коллектив? С этими людьми я провела два года, плечом к плечу, день за днем. А дни-то были разные, ох, какие трудные и тревожные дни чередой шли в первый, беспросветный год! Из какой дыры вытянули мы это чертово агентство, как колотились! Как праздновали первые робкие успехи, а потом все более прочные достижения! В какие только ситуации не попадали, видели друг друга со всех, казалось бы, сторон. Разве все это не должно было нас сроднить? И что же? А ничего. Ни-че-го. Вокруг меня милые, приятные, но чужие люди. Абсолютно чужие. Вот оступлюсь сейчас, попаду в бочажину какую-нибудь – отряд, небось, и не заметит потери бойца. Да уж, хорошо я дело наладила! И жизнь свою тоже отменно построила, нечего сказать!
Нет, а правда интересно: заметит кто-нибудь мое отсутствие? И если да, то когда? Сдается мне, я теперь до конца жизни могу брести и брести по этой тропке, брести и…
Стоп! Тропка? Я огляделась: место было совсем незнакомое. То есть это, конечно, нормально, оно и не могло быть знакомым, я же здесь раньше никогда не была. Гораздо хуже, что тропка, похоже, закончилась давным-давно, и я понятия не имела, в какой стороне не только автобус, но и дорога.
Стало не по себе. Все сомнения, только что так горько терзавшие душу, вмиг показались надуманными и смешными. Нет, ну на самом-то деле они же будут меня искать? Ну хоть для галочки? Должен же кто-то вспомнить, что был у них директор!
«Да! – вдруг зазвенел внутри меня истеричный голосок. – Был директор и нет директора! Нет директора, нет проблемы!»
Прекратить! Подберите сопли, товарищ Кулагина! Вы ведь взрослый человек, в конце-то концов!
Взяв себя в руки, я выпрямилась, отрывая взгляд от хрупкой коричневой листвы под ногами, подняла голову и чуть не подпрыгнула. Прямо передо мной, неуместно реальный на фоне чахлых сосенок и осинок, стоял Снегов.
Стоял, не сводя с меня тяжелого взгляда, неотвратимый, как ангел смерти. И на лице его бушевала такая гамма чувств, что мне снова стало страшно.
Снегов шевельнулся. Опасаясь представить, что он сейчас способен наговорить, если успеет начать, я бросилась в бой.
– Что вы себе позволяете, Снегов?! Вы что, следите за мной, что ли? Или я уже не имею права шагу ступить, чтобы за мной кто-нибудь не крался? У вас, может, собственной жизни нет, что вы в чужую вмешиваетесь так беспардонно? Почему человек не может хоть недолго ото всех вас отдохнуть? В конце-то концов… Да я… Вы… Что вы себе позволяете?..
Тут я осознала, что повторяюсь, и замолчала. Снегов тоже безмолвствовал, видимо, ожидая продолжения. Подождав с минуту, устало спросил:
– Все?
Взгляд его был полон такой терпеливой укоризны, что вместо запланированной порции упреков я неожиданно для себя издала долгий нечленораздельный всхлип и сама не заметила, как оказалась уткнувшейся лицом в необъятный свитер своего заместителя – куда-то между плечом и подмышкой.
Говорят, что многие мужчины не знают, как вести себя с плачущей женщиной. Снегов, по-видимому, знал. Ни слова не говоря, он, чуть приобняв, погладил меня по голове, потом осторожно взял под локоть и повел к автобусу.
Когда он наконец заговорил, голос его был ровным и благожелательным. Этим-то голосом Снегов и сообщил мне, что сейчас все, за исключением Анны Федоровны и Ясенева (она при ребенке, он – при автобусе), плутают по болоту, разыскивая блудного директора. Почему? Потому что он, Снегов, пересчитав наличный состав по головам, обнаружил отсутствие одной из них, судя по дальнейшим событиям, самой хитроумной.
– Так что все ваши разоблачения разделите на семь. И подумайте о людях, которые еще не знают, что вы живы, целы и здоровы… – Тон моего собеседника становился все более резким. – Что вам просто захотелось пройтись… Невзирая на то, что вы – руководитель. Что вы, в конце концов, взрослый человек! К тому же при исполнении.
После всех глупостей, измышленных мной в течение последнего получаса, нарисованная Снеговым картина вызвала у меня резкую вспышку недовольства собой – настолько болезненного, что я автоматически огрызнулась:
– И вовсе не при исполнении! Во-первых, сейчас выходные. А во-вторых, это не я – это вы, между прочим, организовали нашу поездку, и вы же затеяли ту «зарницу» на болотах, которую пытаетесь поставить мне в упрек. И не я, а вы отвечаете за происходящее.
– Именно! Поэтому я и сам как лось носился по лесу, разыскивая вас, и людей гонял. К слову, думать об окружающих можно не только по долгу службы. Или как частное лицо вы о людях вообще не думаете?
– Отчего же, думаю!.. В том-то и дело… Но это едва ли вас касается.
Договорив, я почувствовала себя абсолютно выдохшейся. Поэтому не нашла в себе сил сопротивляться, когда Снегов вдруг с любопытством уточнил:
– Простите, я, кажется, недопонял. Что значит «в том-то и дело»?
Я вздохнула:
– Вы тут напомнили мне о возрасте… Так вот, на протяжении всей своей долгой жизни я ни разу не имела повода усомниться в следующем: нет в этом мире сволочи, которая бы обо мне испереживалась.
– Да?.. Хм… А о сволочах не от мира сего вы подумали?
Это было настолько неожиданно, что я не нашла что ответить. До автобуса мы дошли молча.
– Как успехи, Глеб Евсеич? – немного скованно обратилась я к ногам, торчащим из-под автобуса.
– Ничего! – бодро отозвались ноги. – Вот только починиться никак не могу!
Пока я в растерянности переваривала ответ, показались, обогнув кабину, Анна Федоровна с девочкой.
– Людмила Прокофьевна! Вы отыскались!
Тем временем выкарабкался Ясенев:
– А вы разве терялись?
Вместо ответа я начала багроветь, и слава богу, что вмешалась Анна Федоровна:
– Не важно, что терялась, важно, что нашлась. Хорошо бы теперь и поисковые группы собрать.
– Что ж вы мне сразу-то не сказали? Я бы посигналил, не было бы и нужды искать.
Мы со Снеговым оторопело переглянулись. Анна Федоровна, пытаясь сохранить невозмутимое выражение лица, начала давиться смехом.
– Посигнальте, Глеб Евсеевич, – суховато попросил Снегов, развернулся и отошел.
Я проводила его взглядом. Какой только ерунды не напридумаешь с перепугу! Откуда, скажите, взяла я этого «ангела смерти»?!
Еще раз этот вопрос я задала себе чуть позже, когда все наконец собрались, и я начала сбивчиво извиняться за невольно причиненное беспокойство – Снегов, не дав мне договорить, от лица коллектива ответил, что никто не держит на меня зла, обязал больше не пропадать и отправил всех разжигать костер.
Смеркалось. От автобуса то и дело доносились обрывки песен. Я отчетливо расслышала строчку «Лыжи у печки стоят». Очень своевременно, ничего не скажешь!
Костер разгорелся вовсю, но сидящие вокруг него выглядели довольно уныло. Только Марточка, несмотря на дождик, радостно носилась вокруг, напоминая в своем ярком плащике большую бабочку. Вот только бабочки, к счастью, не умеют летать с такой скоростью и, главное, издавать боевые кличи, на которые способен далеко не каждый индеец.
– А что это мы такие скучные? – Анатоль, похоже, вспомнил, что в детстве мечтал стать массовиком-затейником. – Раз уж мы все равно прочно засели на этой очаровательной… – Он демонстративно огляделся. – Комариной плеши, давайте возьмем от жизни все прямо здесь и сейчас.
– Начинайте! – хмыкнула Мари. – А мы подхватим… Может быть. Потом.
– Если я захочу? – радостно откликнулся Анатоль. – Заметано! Машенька…
– Можете называть меня просто Мари… Как все. – Тон ее, как ни странно, был одновременно угрожающим и медоточивым.
– Как прикажете, любезнейшая! – пропел Анатоль.
Козлов, до того достаточно индифферентно внимавший происходящему, вдруг просветлел лицом и с облегчением обернулся:
– Девочки, вы пришли спасти нас от голодной смерти?
По тропинке, напевая «У природы нет плохой погоды», гуськом шли «девочки». Возглавляла процессию Анна Федоровна в обнимку с накрытым вафельным полотенцем тазиком с пирожками. За ней семенила Анечка с большой плетеной корзинкой. Замыкала шествие Оленька, несущая четыре термоса.
– Блинчики, блинчики! – Марточка запрыгала вокруг тазика.
– Сейчас Евсеич с кружками подойдет, – весело пояснила Оленька, ставя термосы на траву. – Значитца, жить тут теперь останемся.
– С таким провиантом где угодно жить можно! – возликовал Родион Иванович, алчно поглядывая на корзинку. – А откуда это мяском тянет?
– Правильно смотрите на вещи! – рассмеялась Анна Федоровна. – В корзине шашлычки. И откуда только Глеб Евсеевич знал, что шашлык надо жарить заранее?
– Почто тут меня поминают незлым тихим словом? – беззвучно возникнув, откликнулся водитель.
– Да вот, народ хочет знать, откуда вам было известно, что не удастся поджарить шашлычки на природе? – голосом доброго самодержца спросила я. – Вы у нас часом не ясновидящий?
На миг разговоры прервались все разбирали пирожки с капустой, ватрушки и прочие слойки. Оленька разливала чай.
– Признайтесь, Ясенев, нарочно нас сюда заманили? – с набитым ртом продолжила Мари. – Отвинтили детальку и съели во благо родного коллектива?
– Это какого же такого блага? – нехорошим голосом спросил Козлов, отрываясь от пирожка.
– Ну как же? – удивился Мишенька. – Ничто не способно так сплотить, как смертельная опасность!
Козлов онемел.
– Не слушайте их, Родион Иванович, – вмешался Снегов. – Глеб Евсеич и не такое чинил. Возьмите лучше шашлычок – не пожалеете.
– Конечно! – бодро возгласил Евсеич. – Особенно если меня покормят немедленно. А что до детальки, так я ее не сам отвинтил, мне Снегов велел. А то чуть что – сразу Ясенев! Кто у нас, между прочим, организатор?
Слушая пикировку, я не сводила глаз с Козлова: тревога на его лице сменялась робкой надеждой на то, что все происходящее еще может оказаться шуткой. В конце концов я не выдержала:
– Прекрасная погода, товарищи!
За что люблю нашу контору – так это за понятливость и умение поддержать любую тему.
– Точно! – отсмеявшись, поддержал Мишенька. – Кстати о погоде. Идет как-то по телевизору передача с участием Вадима Егорова, ну, который бард. И вот он рассказывает, как пошел однажды в поход – то ли с альпинистами напросился куда-то, то ли еще что, точно не помню. Ситуация: им на вершину идти, а дожди льют два дня. Сидят они все в сырой палатке – бывают здоровые такие брезентухи, и вот инструктор берет гитару и с чувством поет «Я вас люблю, мои дожди». А дальше Егоров рассказывает: «Я радуюсь, думаю, вот он сейчас допоет, и я скажу, а это моя песня! И тут он допел, вдарил по струнам, прижал их ладонью и злобно сказал: “Эх, был бы здесь автор, поймал бы и в морду дал!” Ну, я почему-то и промолчал…»
– Вообще-то, когда эту историю рассказывал другой очевидец, – вмешался Снегов, – он уверял, что инструктор отлично знал, что автор песни сидит возле него.
Народ понимающе захихикал. Вечер переставал быть томным. Неожиданно Марточка, успевшая перепробовать все, что казалось ей достаточно вкусным, и заскучать, подергала Мари за куртку:
– Давай поиграем!
– И то правда! – Вытягивая салфетку из пачки, Мари обернулась к Лисянскому. – Тем более, что среди нас лучший пионервожатый всех времен и народов. Анатоль Эдуардович, вы, помнится, собирались взять все от жизни? Берите для начала бразды, организуйте нас и возглавьте.
– М-м-м… – Лисянский махом допил чай. – Легко! Марточка, ты любишь сказки?
– Люблю! – Перемазанное личико расцвело предвкушением.
– Замечательно! В какую сказку будем играть?
– В Винни-Пуха! – пискнула Марточка.
– В Муми-тролля! – бухнул, просияв, Мишенька. Увидев, что все взгляды обратились к нему, он смутился и попытался стать маленьким и незаметным – впрочем, без особого успеха.
