Текст книги "Служебный роман, или История Милы Кулагиной, родившейся под знаком Овена"

Автор книги: Елена Ларина

Я не могла простить себе, что так долго не видела очевидного. А ведь как близка была к отгадке, спрашивая Бродягу, точно ли их с Профессором именно двое – правда, я не имела в виду кого-то определенного. Но то и дело слышались в наших диалогах знакомые нотки, тогда еще неясно чьи. Вот почему и поведение Снегова казалось мне иногда таким «неснеговским».

Стоило предположить, что Снегов, Профессор и Бродяга – одно лицо, как все разом становилось на свои места.

Внимательно оглядев сложившуюся картину, я еще раз поздравила себя: головой вы, Людмила Прокофьевна, пользуетесь редко. И не по назначению. Вчера я сделала только половину вывода! Если Снегов – Бродяга и Профессор, он, выходит, прекрасно знает, что Леди и Тикки – это Кулагина.

Не может ли все это быть совпадением? Мало ли кто на меня как посмотрел! В тот момент ему могло придти в голову все что угодно. Ну, а то, что Снегов назвал меня «Тикки» – тоже совпадение? Конечно, он мог опираться на мое признание под Кисельней. «Кто вы? – Туу-тикки». Но именно «Тикки»?.. Не многовато ли совпадений для одного Снегова?

Бродяга сказал: «слушайте сердце». Сердце не сомневалось – оно знало, кто есть кто.

Едва помянула переписку – память тут же выдала целый ворох отдельных кусочков.

«Неужели ваше имя такое страшное? – Не то слово!» Я расхохоталась. Мне и в голову не могло придти… Да, с таким именем проще простого быть вычисленным.

«Боюсь, эта тайна не совсем моя». А чья же, Бродяга? Неужели Снегова Рюрика Вениаминовича?

«Вы несправедливы к себе! – Зачем мне быть справедливым, когда есть вы?» Я застонала. Боже! Что я там наплела ему о нем же? «Неприятный человек?» Интересно, он уже знал? Понимал, кого я с его подачи размазываю тонким слоем?

«Возможно, если б вы знали меня лучше, вы не считали бы, что я не меняюсь». Что да, то да! Святая правда.

Бродяга уверял, что знает, в каком городе я живу…

А Профессор-то, Профессор тоже хорош! Как он расписывал мне красоты Питера! Синагога! Речка Оккервиль!.. Я скрипнула зубами. Садист! А еще Профессор…

Что?!!

Профессор! Идиотка! Я же пропустила самое главное! Когда мне было плохо, я позвала Профессора – и пришел Снегов. Учитывая расстояние от его дома – прямо-таки примчался…

Больше у меня не оставалось сомнений.

Лес – любой лес – это, конечно, хорошо. Шум ветвей, гомон птиц, веселая компания, грибы, душистые травы, ягоды – в общем, пользы много, радости тоже. Но умиротворение приносит только море. Поэтому, почувствовав, что сделанное открытие мне не по силам, я сгребла его как попало и двинулась на залив – сидеть на камушке, бездумно смотреть, как бегут по поверхности ажурные морщинки, ждать, когда легкое солнце медленно коснется пенных верхушек и, напитываясь водой, начнет тонуть и растворяться, разливая слабеющее сияние…

И когда оно угаснет – я отправлюсь домой. И принесу с собой добычу – понимание и равновесие. И завтра отправлюсь на работу… О господи!..

Теперь, когда решение принято и отшлифовано плеском волн, можно было снова довериться течению событий, тем более, что мы с ними шли уже в одном направлении – или я надеялась, что в одном.

Есть в астрологии метод прогрессии – метод внутреннего воздействия, моделирования внешних обстоятельств. Меня всегда радовало его наличие, хотя я редко им пользовалась.

Собственно в астрологии меня привлекали скорей абстрактные знания. Если звезды могут дать совет и предостеречь от ошибки – значит, мне придется совершить какую-то другую. Так пусть уж лучше это будет моя ошибка – заодно и винить будет некого.

Меня всегда поражала Эльга Карловна, руководительница зодиакального кружка, считавшая звезды единственно верным советчиком, истиной в последней инстанции. Она хотя и соизволила однажды упомянуть о том, что любое, даже самое неблагоприятное влияние может быть преодолено сильным характером, но такое у нее было при этом выражение лица, что становилось ясно без слов, сколь мало следует верить в подобные профанации. Мне же как раз очень понравилась эта мысль.

А вот что мне не очень нравилось, так это выявленный у Снегова по отношению ко мне жребий предателя. Теперь я не могла уже принимать это всерьез, но было неприятно, как если бы мне наговорили о человеке дурного.

Вот что я скажу вам в ответ, светила небесные. Первое: что бы ни утверждала Эльга Карловна, в глубине души я уверена: вы тоже умеете ошибаться. Второе: как уже упоминалось, любой гороскоп, даже самый неблагоприятный, преодолевается силой характера. И наконец, третье: пусть даже теоретически Снегов может предать меня. Так что ж мне теперь, из-за этого предать его первой – в качестве упреждающего возмездия?

Нет уж, господа звездецы!

А впрочем, постойте, постойте… Где там, Кассандра Антониновна, расположены ваши карстовые пещеры? Афганистан?..

Мила, ты тормоз! Между Питером и Афганистаном три часовых пояса… То есть вообще-то от двух до четырех, но в интересующей нас точке… Раз Снегов родился не в Питере, значит, и космический резонанс должен быть другим!

Первое, о чем я вспомнила, проснувшись – это о том, какой сегодня день. Решимость дрожала внутри меня натянутой стрункой.

Бродяга был прав, говоря, что внутри каждого из нас звучит целый хор голосов. Возможно, кому-то хоть один из них и может служить оракулом. Мой же «основной» внутренний голос был существом глупым, трусливым и закомплексованным. Только я вышла из дома, как он робко и опасливо зашептал: «И все же это Снегов. Человек, которого ты, как выяснилось, совсем не знаешь! Опомнись, подумай, пока не поздно». «Я обещала тебе ни во что не вмешиваться? – спросила я у него. – Так вот: я тебя обманула!»

Встретившись утром, я поздоровалась со Снеговым вежливо и прохладно – как обычно. И глядя, как он уходит, снова не могла поверить себе. Составив вчера новый гороскоп, я обнаружила у Снегова по отношению к себе жребий Любви. Это казалось едва ли не более невероятным, чем прежний результат, хотя и обнадеживало.

Но раздумывать уже поздно. Весь день я ловила каждый шорох из соседнего кабинета. Время было медленным и напряженным.

В середине дня я не выдержала и отправилась караулить форумы. Бродяга отсутствовал, а вот Профессор был на месте и методично разносил творения очередного новобранца. Я робко постучалась в «приват».

ТУУ-ТИККИ: Добрый день, Профессор. Может, оставите от несчастного хоть кусочек?

ПРОФЕССОР: Разве что рожки да ножки. Вам хватит?

ТУУ-ТИККИ: Вообще-то я заинтересована не в нем, а в вас.

ПРОФЕССОР: Хорошо, пусть считает, что ему повезло. У вас что-то случилось?

ТУУ-ТИККИ: Не могу сказать, что ничего не случилось.

ПРОФЕССОР: Тикки, вы знаете, я всегда готов вас выслушать.

ТУУ-ТИККИ: Вряд ли я знаю такие слова, Профессор.

ПРОФЕССОР: Попробуйте стихами. А я помогу. Правда, Тикки, что-то давно мы с вами не говорили высоким стилем.

ТУУ-ТИККИ: В самом деле. Хорошо, давайте попробуем.

 
Глухими заборами да за город выбраться,
Дремучими борами – ни сбиться, ни вырваться;
Желание наглое – хоть насмерть, да свидеться;
Не выстоять – надвое располовиниться.
 

ПРОФЕССОР:

 
Не выстоять – значит, ночами морозными.
Разбить свое имя в осколки меж соснами.
Воспрянуть – стать вровень
                                   с столетьями грозными;
Не выстоять – кануть под синими звездами.
 

ТУУ-ТИККИ:

 
Не вспомнить – и значит, слова затаенные
Останутся в горле непроизнесенные;
И значит, колодцы бездонные памяти
Камнями завалены; значит, на паперти
Стоять тебе, нищему, с ладонью дрожащею,
Протянутой жалко – дорога пропащего,
Дорога свернувшего в сень безопасную,
Забывшего ночь путеводную ясную.
 

ПРОФЕССОР:

 
Оставив сомненья, не верь эзотерикам.
Дорога моя пробирается берегом,
Рекой, островинами травомохнатыми,
Гремящими, шепчущими перекатами.
Поспешно – но ты не смотри укоризненно;
Борьба неизбежна, и все же прижизненно
И небо, что выше и цели, и истины,
И черные кедры с ветвями пушистыми.
 

ТУУ-ТИККИ:

 
Чье прошлое тощей собакою брошенной
Все следом таскается тенью непрошеной,
Тому, проклиная судьбу окаянную,
В потемках сырых прозябать безымянному.
 

ПРОФЕССОР:

 
Но тот, кто, внимая невнятному голосу,
Рискнет пересечь пограничную полосу,
Сквозь мшистые гати, болото горячее,
Минуя дуплистое дерево зрячее —
Ему, уходящему в черные заросли,
Да сбудутся самые смелые замыслы,
Да высветит память блужданья и тьму,
Да будет любовь оберегом ему.
 

ТУУ-ТИККИ: Ох… Если бы это была дуэль на стихах, вы победили бы, Профессор.

ПРОФЕССОР: Бог с вами, Тикки! Стать против вас? – неважно, вооружившись клинком или словом… Нет, это немыслимо. Так о какой победе вы говорите?

ТУУ-ТИККИ: <<смайлик-улыбка>> Профессор, у меня и в мыслях не было вызывать вас к барьеру.

ПРОФЕССОР: У вас бы это и не получилось.

ТУУ-ТИККИ: Рада слышать. Спасибо за стихи. Мне нужно идти.

ПРОФЕССОР: Будьте счастливы, Тикки.

ТУУ-ТИККИ: Ну, если вы этого хотите…

ЗАЧЕМ ТАК МНОГО МНЕ ОДНОЙ?

Народ потихоньку расползался по домам – и чем меньше оставалось людей, тем страшнее мне становилось. Весь день в голове крутились строчки: «Боже! Решение все-таки принято, дьявол его забери».

Вчера все выглядело ясным и правильным, но теперь, оказавшись перед реальной угрозой претворения своего плана в жизнь, я заколебалась. А что, если я все же ошибаюсь? Если это не он, если мне все показалось, приснилось, придумалось?.. Что тогда скажет Снегов? Я услышала его участливый голос: «Людмила Прокофьевна, у вас крыша поехала?» Как знать, Рюрик Вениаминович, как знать – может, и поехала.

А пусть даже и он – что тогда? О чем буду я с ним говорить? Оказавшись моим виртуальным собеседником, он не перестанет от этого быть Снеговым. И еще неизвестно, между прочим, как он отреагирует, узнав, что его Тикки зовут столь прозаично: «Людмила Прокофьевна».

«Так! – оборвала я себя. – Хватит клеить отмазки! Коль скоро Снегов и есть Бродяга, он наверняка понял все гораздо раньше тебя. То есть меня. И вообще: все это ты уже говорила. Вчера. И раз уж решила – иди». Легко сказать «иди». А если мне страшно? Одно дело обличать Бродягу на форуме, когда ты надежно отгорожена своим семнадцатидюймовым монитором – и совсем другое вот так, когда нельзя в любой момент выйти из Нета, и спрятаться в случае чего тоже некуда.

Как решительна была я тогда! «Вот вы и попались, Штирлиц»; «Двойной жизнью живете, товарищ!» А сейчас? Внутри что-то непрерывно дрожит. Ах, была не была, не до утра же мне тут вести диалоги с внутренним голосом!

Остальные уже разошлись. Чувствуя себя преглупо, я зачем-то сделала вид, что собираюсь и ухожу. Заперла кабинет, строевым шагом прошагала до входа, хлопнула дверью. Подождала, затаившись (нет, идиотизм все-таки!), сделала пару шагов и снова остановилась.

Дверь кабинета Снегова полуоткрыта. «Решайся! – А вдруг это не он? – Решайся!» Я помедлила, потом тихонько подошла (хорошо, что полы у нас не скрипят) – и замерла в дверях, опершись о косяк и не в силах перебороть волнение.

Снегов не заметил моего вторжения. Он сидел за столом, неспешно что-то чертил на листе бумаги (ручаюсь, это не имело к работе даже отдаленного отношения) и вдумчиво созерцал результат. А на лице его было выражение мягкой печали… Нет, это был не Снегов – это был Бродяга… или Профессор… или они оба. И как этого я раньше не видела? Совладав с непослушным голосом, я еле слышно позвала:

– Профессор!.. – На «Бродягу» у меня не хватило смелости.

Он даже не пошевелился, просто поднял глаза:

– Здравствуй, Тикки.

Спокойный, ласковый взгляд – и затеплившаяся в глубине нежность. Несколько секунд – или минут? – не было ничего, кроме этого взгляда, заполнившего собой все. Потом я пришла в себя – и удивилась его безмятежности.

– Ты знал?! – Неведомо откуда взялось это «ты».

– Конечно.

– И… давно?

Он встал из-за стола, подошел ко мне близко-близко (я не могла шевельнуться, будто приросла к косяку), посмотрел непонятным, пристальным взглядом. Так вглядываются в знакомое до боли, но долго не виденное.

– Давно, Тикки. Очень… Очень давно.

И обнял – так, будто мы вправду сто лет не виделись. Прошептал куда-то в макушку:

– Тикки, родная… Я нашел тебя.

Я почему-то ужасно смутилась, спрятала лицо в плотную шерсть жилетки, вдохнула запах – такой знакомый и теплый… И словно наконец попала домой.

Вдруг всплыло: лес, пасмурное небо, чахлые сосенки. Тогда я так же щекой ощущала колкую шероховатость. И ничто не дрогнуло, не подсказало!..

Я тихо засмеялась: если бы весной кто-нибудь сказал мне, что осенью я буду стоять на пороге кабинета в объятиях Снегова и думать, что это счастье… Да я бы, наверное, просто отправила бедолагу… к врачам!

Внутри шевельнулось опасение: не была ли я права тогда, а не сейчас? А, неважно. Я блаженно закрыла глаза. В любом случае еще одну маленькую вечность можно ни о чем не думать, а просто ощущать тепло и покой.

И все-таки, что дальше? Снегов будто услышал мой вопрос, позвал:

– Тикки…

Я подняла лицо. Он отвел прядь с моего лба, поймал взгляд, чуть улыбнулся. Я потянулась к нему.

Как это уже было однажды, мир стал медленно заворачиваться. Оставалось только ощущение его губ и рук. Мы целовались и не могли оторваться друг от друга. Поцелуи его были нежны, а то и дело прорывающаяся страстность заставляла меня забыть обо всем на свете.

Снегов мягко отстранился.

– Пойдем, провожу тебя домой.

Всю дорогу мы шли пешком. Улицы, каналы и скверы миражами проплывали мимо. Сначала я боялась заговорить, и только исподтишка рассматривала его, стараясь не делать этого слишком нарочито (по-моему, Снегов замечал мои маневры, но не подавал вида). Прямого покроя длинный плащ и намотанный в несколько оборотов шерстяной, но тонкий и совершенно невесомый шарф делал его похожим на сказочного персонажа.

Иногда мы и заговаривали – оказалось, что «живьем» говорить с ним совсем не страшно. Уж во всяком случае, не страшнее, чем с Бродягой на форуме.

– Что же это получается? – спросила я. – Мы два года перестукивались через стенку между кабинетами, воображая, что пишем в неизвестные дали?

Снегов рассмеялся:

– Выходит, что так.

– И ты, нет, вы, вы знали все и молчали? Как не стыдно? Трое мужчин на одну беззащитную женщину…

Снегов шевельнул бровью.

– На одну?

Настала моя очередь смеяться.

– И как мне теперь всех вас называть?

Он серьезно заглянул мне в глаза.

– Меня зовут Рюрик.

– Ну уж нет, бродячий профессор Рюрик, с окончательными выводами я пока подожду.

Чуть позже Снегов заметил:

– Между прочим, Бродяга был сильно озадачен твоим подарком.

– Что такое? Ему не понравилось?

– Очень понравилось. Только показалось, что подарок пришел слегка не по адресу.

– Ну да, все правильно, – как ни в чем не бывало, пояснила я. – Леди сначала присвоила Тиккин стиш, а потом переделала и подарила Бродяге.

– Остроумно. Ну, а на самом деле?

Я приостановилась, подняла на него счастливые глаза.

– Мы писали его втроем. А… кого ты сейчас во мне видишь?

Он на секунду задумался.

– У тебя глаза Тикки, повадки Леди, а все остальное от Людмилы Прокофьевны, – сказал он, целуя меня в сомкнутые вовремя веки.

– Наверное, сложнее всего поцеловать повадки Леди, – рассудительно заметила я.

Он тихо рассмеялся.

– Я не боюсь трудностей.

Когда мы подошли к моему дому, было поздно. Уже у двери квартиры Рюрик привлек меня к себе и легонько поцеловал.

– Спокойной ночи.

Я удержала его руку.

– Уже поздно. Метро не работает.

– Ничего. Я поймаю такси.

– Куда ты сейчас пойдешь? Домой, к маменьке?

Такая мрачная тень легла на его лицо, что я больше не раздумывала.

– Ты никуда не пойдешь. Я не отпущу тебя в такой час. Уж как-нибудь найдем, где разместиться. Гостевую комнату ты уже освоил…

Я говорила, он отвечал, звучали правильные слова, но оба мы знали, что они не имеют значения, все происходит само и будет так, как должно быть. Отперев дверь, я вспомнила:

– Опять же мосты… Их наверняка развели…

До развода мостов оставалось по меньшей мере два часа, но Снегов не стал на это указывать. Он спрятал усмешку и прошел внутрь.

Закрыв входную дверь, он убедился, что замок защелкнулся, и обернулся ко мне. В следующий момент я оказалась в его объятиях, и мы неудержимо целовались.

Оторваться друг от друга было совершенно невозможно, и все же я, приподнявшись на цыпочки, потерлась щекой о его щеку, шепнула, не открывая глаз:

– Может, все-таки дать тебе тапочки?

– Непременно… – Звучавшая в его словах ирония была столь же убийственна, сколь хорошо замаскирована.

Как мы умудрились выбраться из верхних шкурок и обуви, практически не выпуская друг друга? Его шарф показался мне нескончаемым. Пытаясь размотать и стянуть, я так запуталась, что Снегов, подавив смешок, осторожно отнял хвосты («Нет, ничего личного… Просто не хочу быть задушенным») и высвободился, другой рукой придерживая меня – словно боялся отпустить даже на миг.

Чуть не зажмурившись от смущения, я потянула его в спальню. Перешагнув порог, он обвел комнату внимательным взглядом, замечая, казалось, каждую деталь, потом взял мое лицо в ладони, нежно провел пальцами по щекам, по контуру бровей, коснулся нижней губы…

Дрогнув, я прижала к щеке его ладонь. Склоненное надо мной лицо приближалось завораживающе медленно; темно-карие глаза казались нездешне огромными. Не выдержав, я сама подалась навстречу, заходясь в поцелуе. Снегов встретил мой порыв такой страстностью, что я на мгновение оробела, но тут же забыла об этом, увлекаемая жаркой волной.

Я толком не помню, как мы оказались в постели и уже без одежды; замирало сердце, сознание заволакивало пеленой. Только помню, что когда впервые целиком соприкоснулась с ним всем телом, пронзило ощущение настолько острое, что меня буквально бросило ему навстречу.

Остатки застенчивости растворились в чувственном наплыве. От его поцелуев на груди оставалось легкое покалывание, он слегка царапал кожу подбородком, ощущение было необыкновенно волнующим. Я обмирала от каждого прикосновения, изнывая от нежности, целуя его лицо, осторожно дотрагиваясь губами до бьющейся жилки на шее, прикасаясь к плечам, груди… и всему остальному.

Теперь уже не было ничего естественней, чем обнаженность – наши тела казались продолжением друг друга; прижимаясь к нему, я задыхалась не только от страсти, но и от ощущения чего-то необыкновенно родного – от резкой морщинки между бровей до кончиков пальцев ног.

Его руки то медлительно интимно бродили по моему телу, едва касаясь, то ласкали безудержно и настойчиво, так, что я плавилась в его прикосновениях; оставалось только ощущение одновременной гладкости и шероховатости кожи и силы, которую излучало его тело.

– Рюрик!.. – выдохнула я.

Он судорожно всхлипнул, прижал меня к себе так, что я едва могла шевельнуться, стал быстро целовать мое лицо: нос, щеки, губы… Шептал:

– Тикки, Тикки…

От звука его голоса я задохнулась, чувствуя, что сердце готово выпрыгнуть из груди.

А потом меня выбило за пределы физической реальности, и я перестала ощущать себя, проваливаясь в пульсирующее пространство…

Когда я пришла в себя, Снегов смотрел почти с испугом.

– Тикки!.. Ты где?

Я потянулась к нему.

– Здесь… рядом… с тобой…

– Не пугай меня так больше!

Проснувшись, я плотнее завернулась в одеяло и долго лежала, баюкая обрывки вчерашнего сна. И совершенно не важно, что он мог присниться мне наяву – в данный момент я все равно еще сплю. Уловив несвязность в своих рассуждениях, я улыбнулась.

На столике рядом с кроватью была приколота записка: «С добрым утром. Я на работу. Не смог будить тебя – ты так сладко спала… Р.»

Я закрыла глаза. Сейчас, кажется, от счастья можно раствориться в солнечной пыли! Неужели все это – со мной?

Снова перечитала записку – материальное свидетельство приснившегося. Взгляд задержался на букве «Р». Рюрик. Рюрик Вениаминович.

Восторг переполнял меня. «Боже, какое счастье! – подумала я. – Теперь мне никогда больше не придется ломать язык о его дурацкое имя с еще более дурацким отчеством!..»

Впрочем, не выйдет: на работе придется оставить все как есть.

Не удержавшись, я села в кровати и безудержно рассмеялась. «Людмила Прокофьевна, я решительно вас не узнаю», – начала я, но тут же махнула рукой: бесполезно. Сегодня нет никакой Людмилы Прокофьевны, директора агентства недвижимости и железной леди – только незнакомая, безумно счастливая женщина, которую – не зовут – ласково называют: «Тикки».

Не помню уже, в какой момент стали сплетаться строчки, но никогда еще я такие не писала стихов. Так, словно свою душу, вынув и отряхнув, положила на всеобщее обозрение. Было жутко и отчаянно.

Стихи написались на одном дыхании.

Сама не знаю, откуда взялась отвага – но дальше я совершила, наверное, самый смелый поступок за всю свою жизнь. Я набрала текст, выйдя «в приват», зажмурилась – и отправила его.

ЛЕДИ – БРОДЯГЕ:

 
Не ты ли, цепная свобода,
Держала меня на плаву,
Чтоб я бесконечные годы
Хоть делала вид, что живу? —
Чтоб билась флажком на флагштоке
И птицей в сетях-силках,
И листиком в водостоке,
И сердцем в жестоких руках…
Успей, подхвати, заклинаю,
Меня из-под ног толпы.
Скажи, я очень смешная,
Лишенная скорлупы?
Я снова умею плакать —
Так плачет мир ледяной,
Очнувшийся, чтобы в слякоть
Оплыть, обнявшись с весной,
Любить – на собственной тризне —
До самой смерти – ее,
Отдать ей искорку жизни —
И снова в небытие.
Молчи, не думай об этом,
Я так сегодня смела!
Холодное ты мое лето,
Я вновь до тебя дожила…
 

Я долго сидела в кресле, боясь пошевелиться. Шаг сделан, и повернуть назад невозможно.

Большего я сказать не могла – даже если бы захотела.

Вечером я получила письмо.

РЮРИК – ТИККИ:

 
Ты и так – смешная, родная
И пугливая, будто тень.
Угасает осенний день.
Я любую тебя узнаю!
 
 
Для чего же, едва дыша,
Затаившись у самой кромки,
Ты бессонно глядишь в потемки?
Ты и так для меня хороша.
 
 
Легче шороха шаг тревожный…
Только скрипнет тихонько дверь.
 Что мне делать с тобой теперь,
Осень, шепот мой осторожный…
 

Закрыв глаза, я медленно, про себя, повторила: «Осень, шепот мой осторожный…» Снегов, Снегов! Я отметила, кстати, что он намеренно сместил акценты: «Рюрик – Тикки». Похоже, это намек?

«Зачем бродяге имя», да?

Я задумалась. Имя, положим, действительно дурацкое – ну и что?

«Неужели ваше имя такое страшное? – Не то слово!» Стоит ли за этим что-то серьезное? Вообще-то в детстве у мальчика с именем «Рюрик» могли быть сложности. «Потому что на улице котенка по имени Гав ожидают большие неприятности…» Интересно, каким был он в детстве?

«Рюшик»! Я фыркнула: вот уж эту форму он наверняка терпеть не может – я даже и проверять не собиралась.

Лично мне собственное имя всегда казалось страшно нелепым. С таким именем нужно быть как минимум героиней былины. Вообще же оно несуразно и неудобно в применении. За всю жизнь я встречала только одну удачную форму сокращения – это «Лада», образованная отцом от «Людочки» через «Ладочку». Пожалуй, меня устраивала «Людмила Прокофьевна».

Другое дело, что имя и не мешало мне – просто не воспринималось как свое. Я существовала отдельно, оно – отдельно. В большинстве случаев это не создавало дискомфорта.

И вообще «Тикки» нравится мне гораздо больше. Даже не так… Это мое имя. Когда он говорит «Тикки», я слышу, что он обо мне говорит, меня зовет, меня произносит.

Но в отличие от меня, Снегов, похоже, воспринимает себя и свое имя как единое целое. Он так серьезно сказал мне вчера, что его зовут Рюрик. А я рассмеялась!

Пообещав себе впредь быть более внимательной, шевельнув мышью, я оживила угасший экран.

Неделя прошла как в тумане. Появившись в офисе в среду, я едва смела поднять на Снегова глаза.

– Доброе утро, Людмила Прокофьевна.

– Здравствуйте, Рюрик Вениаминович.

Никогда бы не подумала, что официальное приветствие может звучать так волнующе. Я не нашла, как заговорить о том, что было между нами, а Снегов, похоже, хотел дать мне время привыкнуть. Что ж, он был прав – перемена в наших отношениях и впрямь оказалась для меня слишком резкой.

Но в четверг я набралась храбрости и под благовиднейшим предлогом вызвала Снегова к себе. Переступив порог кабинета, он первым делом запер дверь, заключил меня в объятия и крепко поцеловал.

– Теперь я вас слушаю, Людмила Прокофьевна, – со всей возможной серьезностью сказал он, не выпуская меня из рук. Я тоже поцеловала его, и только потом начала:

– Не кажется ли вам, Рюрик Вениаминович, что за последние два года между нами возникло множество вопросов, которые следовало бы обсудить?

– Согласен полностью.

– Располагаете временем?

Снегов слегка задумался, скрывая лукавые огоньки в глазах.

– Пожалуй. Представьте себе, до пятницы я совершенно свободен!

– А меня, видите ли, как раз интересует, насколько вы свободны после пятницы.

Рюрик посмотрел ласково и насмешливо.

– Для вас, леди Тикки, у меня всегда найдется время.

– Даже сейчас?

Чувствуя себя девчонкой, я обвила руками его шею и еще раз поцеловала. Он с готовностью ответил.

Уикенд обещал быть долгим.