Текст книги "Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах (СИ)"

Автор книги: Елена Кисель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 34 страниц)

«Невидимка…»

«Я сам».

– Ты дурак не меньший, чем она, если думаешь, что тебе позволят сесть на мое место.

– А разве нет? – и засмеялся беспечно, блеснули глаза юностью и азартом. Куда и делось подобострастие, вечно дрожащий подбородок… – Сколько из них останутся верными тебе и попробуют поднять восстание – Танат? Гипнос? Ведь по пальцам же можно пересчитать. Я же – свой, я сын Перса, внук Эреба, мой отец когда-то хотел править здесь, меня они примут как избавление от тебя… А тем, кто не пожелает слушать – я знаю, чем ответить.

И любовно поглядел на черные жала двузубца.

Едва ли он рассчитывает только на чудесное оружие ковки Циклопов. Наверняка успел заручиться поддержкой кого-нибудь из Стигийских болот. И великаны – значит, восстание в копях. Кузницы…

– Ты ни о чем не забыл?

Он улыбался скипетру – нежно, понимающе, и речь обращал тоже к нему, не удостаивая взглядом коленопреклоненного Владыку.

– Твои братья, ты хочешь сказать. И они полезут в подземный мир спасать тебя? Сажать обратно на престол? Я найду, что предложить им. Посейдону – поддержку в борьбе против Зевса. Зевсу я ничего не буду предлагать. Я хорошо разбираюсь в клятвах, ты знаешь… Мне только достаточно будет заменить кару Сизифу.

Капля холодной влаги прочертила дорожку по виску, скатилась к пересохшим губам. Кто проболтался? Гермес – мог, особенно если в подпитии, поймаю – узнает гонец, что бывает, когда кадуцей применяют не по назначению. И о моей фантазии узнает многое. Впрочем, Сизиф и сам мог рассказать, зря я думал, что он несет свою кару бездумно, а сил у него сохранилось только на стоны…

– Как думаешь, Олимп будет мне благодарен, когда Громовержца захлестнут эти волны? – он кивнул на Стикс, плеск которого слышался неподалеку. – Нет, конечно, не все. Афина так предана венценосному отцу. Гефест. Может, еще вестник – тот же Гермес… Наверняка они попытаются дать тебе свободу. Но для них у меня тоже кое-что припасено.

Левой рукой он потянул из-за пояса меч, висевший в ножнах.

Я подался назад, будто Ананка собрала в пучок волосы – и потянула. Стукнулся спиной о твердую волосатую ляжку великана.

Будто в лицо ткнули факелом.

Ледяным как Стикс факелом времен правления Урана.

Разошлась давно забытой, обжигающей болью левая ладонь.

Искривленное адамантовое лезвие махайры насмешливо щерилось в глаза отблесками прошлого – ядовитая гадина, которой отсекли голову, а она все равно пытается кусать, гадюка, которую раздавили давным-давно, а она, умирая, народила змеенышей…

– Страшно, Кронид? – почти с участием шепнул Оркус, поднося меч поближе. – Вы расплавили его надежно. Одно плохо – не догадались собрать то, что осталось. Работа в кузницах кипела не одно столетие – хотелось, чтобы не пропала ни одна частичка. Мне есть, чем встретить любого противника.

Шлем невидимости. Жезл подземного Владыки.

И меч, скованный из остатков Серпа Времени.

Три грани непобедимости.

Флегетон пылал вдали тревожно, а Тартар хохотал с торжеством.

По теням пошел шепоток – в нем было что-то о героях… Оркус услышал и кивнул.

– Как мало вы можете без своих орудий. Молнии, шлем-невидимка, крылатые сандалии, жезлы… Дай их смертному полубогу – и тот сколько всего может наворотить! Нынче идет эпоха героев, Запирающий Двери. Нынче те, кто был меньше вас, учатся обретать равное с вами величие. И если смертный может уподобиться богу – почему бог не может стать Владыкой?

Стикс катил свои воды незыблемо, а толпа теней становилась все гуще и гуще. Наливались предвкушением лапы великанов на плечах – те чувствовали, что речь их предводителя подходит к концу.

– Остался еще вопрос, что с тобой делать, – скучно и делово выговорил бог клятв. – Нет, я не собираюсь бросать тебя в Тартар, ты был там и вышел вместе с Циклопами… Пожалуй, бунт еще поднимешь! Великаны просили отдать тебя им – по душам поболтать о Титаномахии и о каких-то сожженных селениях. Или, может, пристроить на Области Мук? Они порядком опустеют – Сизифа, Тантала, Иксиона и прочих я желаю видеть в своей свите. Огненное колесо останется без дела – как тебе, а? А я буду тебя навещать – вместе с Персефоной, сдается мне, она рада будет поменять такого мужа. Что тебе милее? Впрочем, начать… начать я могу и сам.

Адамантовое лезвие, щекоча, двинулось по груди. Остановилось напротив редко стучащего сердца. Поднялось выше, лаская острым клювом шею, мягко прижалось к подбородку, поползло по щеке…

– Сделка, – прошептал я.

Лезвие замерло в раздумьях. Великан справа недовольно тряхнул за плечо – какие, мол, сделки, давай его сюда!

– Я поклянусь… поклянусь Стиксом. Никогда не пытаться мстить… не претендовать на трон. Что угодно. Клятва.

– Надо же, как ты сегодня щедр. Взамен?

– Принеси клятву, что никогда не откроешь Тартар. Не причинишь вреда… миру. Поклянись, что аид… мир будет в безопасности.

Он смотрел с таким удивлением, что даже забыл опустить серп. В глаза, пытаясь рассмотреть из-за спутанных прядей волос. Угадать, представить, в чем подвох…

Поймать меня на лжи.

Я не желал смотреть в ответ – только загнанные звери глядят в глаза своему убийце перед тем, как он возносит копье. Вся безнадежность из взгляда доставалась каменистому прибрежью Стикса.

Мелкие камешки многое бы могли порассказать о моем взгляде. О том, что мой противник продумал все. О трех гранях неуязвимости. Об отчаянной попытке удержать в последний миг то, что еще имеет смысл держать – самое важное… О словах Мойр и свитке, в котором теперь – пустота.

«Невидимка!!»

Умолкла Судьба – видно, отправилась свой свиток перетряхивать. Выяснять, как это она могла проглядеть такую мелочь, камешек в сандалии вроде Оркуса…

Только камешки в сандалиях и важны.

Басилевсов убивают при помощи рабов.

Женщины закалывают мужей, не ожидающих предательства.

Величайшие воины погибают от рыбьей косточки, попавшей не в то горло.

Мелочи властны даже над богами, и Владыки – не исключение…

Серая однородная галька плавилась под взглядом, который в Титаномахии жег противника сквозь прорези шлема. Взгляд горел отчаянием.

Цербер, хрипя, рвался из цепей – стать, заслонить, хозяин в беде…

Только бы никто не вмешался.

Ни Гелло, ни Танат, ни Гипнос – только бы не почувствовали, не явились, не напоролись на проклятые три грани неуязвимости, его же сейчас и правда не возьмешь…

– Верен жребию, – сочувственно улыбнулся Оркус. – Ты ведь из-за Тартара здесь. Дурочка-Лисса все бормочет «сторожевой пес своих братьев» – понятно, почему. Я не собираюсь открывать Тартар, мне незачем тут безумные титаны и твой папаша, которого вы порубили в куски. И моему царству я тоже вред причинять не намерен – и могу в этом поклясться без опаски. Я не открою Тартар и никогда не нанесу вреда аиду… подземному миру. Клянусь черными водами Стикса!

Воды плеснули льдом благодушно – услышали. Ананка беззвучно захохотала за спиной, кажется, даже слезы со щек смахнула.

«Одного у тебя не отнимешь, маленький Кронид, – воображения».

Черный адамантий, перетомленный в горнилах, переплавленный с пеплом Титаномахии, игриво жался к щеке, зачаровывал нежным шипением: напиться, умыться бессмертной кровью старого врага, хоть капельку, хоть сколько-нибудь. Меч чувствовал жажду нового хозяина – или все же хозяин слышал голод клинка? В глазах у Оркуса жила ненасытность Тартарской бездны, и лапы великанов стиснулись, вдавились в мои плечи – великаны тоже чувствовали.

– Слышал, Кронид? Твой дом нынче в безопасности. Где же твоя клятва, Щедрый Дарами?

Наверное, я принесу ее попозже. Когда-нибудь, когда у меня будет дом.

Эхо давней молодой улыбки скользнуло по губам – запоздало. Видишь, Гестия, я все-таки не полностью разучился, несмотря на то, что я сделаю сейчас…

Я поднял глаза. Нашел тревожный, алчный, зовущий взгляд Оркуса – и черную, многолапую тень за ним, незримо тянущую за нитки, нашептывающую мудрые советы и обещающую: «Последуй им – и получишь подземный мир».

Улыбка стыла на губах, становилась скользкой и коварной, как тот, кто вечно спит в своем дворце, кто, оказывается, не оставил попыток, кто усвоил уроки эпохи героев и решил бить исподтишка…

Эреб смотрел на меня из зрачков бога клятв. Оркус смотрел – алчно. А Мрак – тревожно.

– Где твоя клят…

Вздохнув, я прижался щекой к холодному лезвию. Черный металл прошел сквозь кожу мягко, приласкал родным пламенем скулу, осушил своим поцелуем первые капли ихора, – и умолк, умиротворенный принесенной жертвой.

Не было больше ни безумной жажды, ни слабого, настойчивого шипения переродившейся гадины: щеки касался просто металл.

Эреба в зрачках Оркуса тоже не было: Предвечный Мрак сгинул, старику хватило ума понять то, что еще не дошло до молодого.

Бог клятв уже не улыбался.

Рука Оркуса рванула обратно серп – как будто хозяин хотел выговорить верному оружию за промашку. Пальцы, не веря, ощупали лезвие – капли благоуханного ихора на нем. Неудавшийся герой слепо нашарил конец плаща, начал суетливо протирать лезвие, как будто можно было что-то изменить…

– Нет, – прошептали побелевшие губы серпу, но клинок не отозвался: невинно лежал на ладони и так же невинно дзынькнул о камни, когда Оркус его отбросил.

– Нет, – шепнули губы опять, теперь уже отступившим теням.

– Нет-нет-нет, – это уже великанам, потому что уставился поверх моего лица.

На меня он не смотрел – жаль, холодная, змеиная усмешка пропадала даром.

Только все твердил жалобно: «Нет-нет, я же не об этом… я не это… нет-нет-нет…» – убеждал кого-то, не решаясь обернуться и узнать причину, по которой от него шарахаются тени.

Поднимал меч с берега – и твердил.

Дрожащей рукой брал непривычный двузубец наперевес – и шептал.

Шарил глазами по серой прибрежной гальке, будто пытался найти что-то – и снова хныкал бесконечное «нет», прикрывал глаза, морщился, вслушивался…

Обернулся он, только когда почувствовал, как рванули лодыжки ледяные кандалы. Не как герой обернулся – как свинопас. С воплем, слезами, отчаянно и неумело выставляя вперед перекованный меч…

Черные, вязкие воды, пришедшие от недалекой реки за своей добычей, насмешливо булькнули: меч – и против нас? Воды ползли вперед, отвоевывая шаги у берега: Стикс заливал сушу, и тени с унылыми стонами разлетелись кто куда, чувствуя стылое дыхание. Из волн невиданного прилива на секунду отлилась прямая как копье фигура, облеченная в жидким блеском блестящие доспехи.

– Ты знал, что влечет нарушение клятвы, – сдержанно произнесла Стикс. Далекий свод раскатил слова за нее. Титанида коротко взглянула на меня – и канула обратно в реку.

– Это же! – крикнул ей вслед Оркус, он еще недоумевал и еще пытался противиться притяжению. – Я не об этом! Я… мир… пусти!

Из воды поднялись руки – вязкие, мертвенно-холодные, один десяток, потом другой. Меч, которым Оркус с воплем взмахнул, не причинил им вреда – руки медленно, вслепую, ползли вверх по ногам, дергали за хитон, ощупывали гиматий, потом вцепились в лодыжки, дернули, он устоял, но от рывка выпустил клинок и попытался ударить двузубцем…

Перед двузубцем волны Стикса уважительно расступились – зато новые руки, длинные, многопалые, поднялись из воды позади Оркуса, рванули за плащ – и божок с криком полетел в морозящую волну, извернулся, с всхлипом встал на карачки, рванулся к недалекой суше, прижимаясь к ней грудью, щеками, подбородком, обнимая берег руками, вцепляясь пальцами…

Лапы великанов убрались с плеч, и я поднялся с колен. Скованными руками утер со щеки струйку ихора, нарушенную клятву. Не спеша сделал пару шагов – чтобы лучше было видно лицо бьющегося в путах Стикса божка.

– Недолго продержался, да?

Что ты там хочешь сказать, только задыхаешься? Что клялся не причинять вреда миру, а не мне? Что совсем не это имел в виду?

Кажется, ты не очень хорошо разбираешься в клятвах, Оркус.

Удивительно бездарен для бога клятв.

– Ты думал, что достаточно забрать у меня жезл и хтоний, чтобы стать Владыкой?

Двузубец, послушный жесту, лег в руки, обиженно взволновался под пальцами –зачем чужому отдал?

– Думал, сковал меня – и мир тебе покорен? У этого мира – один Владыка. Владыка Аид. И мир этот – аид. Поднимешь руку на меня – поднимешь на него.

Надеюсь, ты слышал это, Эреб. И запомнил это.

Мир сердито заворчал из-за спины, собачьи морды на двузубце глумливо оскалились в лицо неудавшемуся самозванцу.

Самозванцам.

– Владыка…

Воды Стикса начали отступать к родному руслу, уволакивая за собой Оркуса. Медленно. По шажку. Как оса парализованного жука. Черные руки волн расплывались, обращаясь веревками, кандалами – и снова пальцами, пальцы пробегали по одежде клятвопреступника, ласково поглаживали – Стикс тоже любит пошалить… Река захватила свою добычу только до пояса, давая возможность вдоволь изранить руки в попытках задержаться и сорвать горло в попытках позвать на помощь.

Я провожал эту процессию, неспешным прогулочным шагом.

– Я мог бы казнить тебя иначе. Отправить на Области Мук, или зашвырнуть в Тартар – ты-то оттуда не выберешься. Я мог бы даже сам… но глупость требует особой кары.

Цепи упали с рук бессильными змеями – стоило как следует напрячь мышцы. Оркус застонал в голос, когда оковы зарылись в мелкий песок в нескольких пядях от его скрюченных пальцев.

– Тебе ведь не пришло в голову проверить, насколько прочны все звенья этих цепей? Ты не подумал о том, какой резон мне держать их вместе с хтонием, на виду? И тебе в голову не пришло, почему я нынче отослал Таната, Гипноса, Гелло, запретив им своим приказом появляться в этой местности? У тебя будет время подумать, Оркус. Девять лет. За это время я подберу тебе хорошую казнь, так что я бы на твоем месте не торопился.

Он так и не ответил – немо раскрывал рот, и разразился пронзительным воплем только когда Стикс собрался смыкаться над его головой. Потом в кричащий рот залилась вода, мелькнули безумные глаза – и вязкие воды бесшумно возобновили течение как ни в чем не бывало.

Стикс – великий притворщик в противоположность своей титаниде. Вечно-то эта речка напускает на себя таинственность и делает вид, что не при делах…

Я подобрал меч, который столетиями ковался из остатков ядовитой гадины – Серпа Времени. Махайра поблескивала жалобно, тускло, мелкой россыпью брызг на лезвии. Нет, ошибся, не адамантий. Черная бронза, а в ней – вкрапления того металла, того времени. Наследник того серпа – не он сам.

Поборол желание зашвырнуть клинок в Стикс вслед за незадачливым предателем. Вместо этого пошел подбирать хтоний – стряхивать с родимого пыль.

Теней в округе уже не было. Ни единой – рванули пить водичку из Леты. Интересно, молятся ли они в пути, чтобы я не запомнил их лиц…

Великаны тоже куда-то подевались – небось, сочли за лучшее вернуться в копи. Донести между делом до собратьев – у этого мира только один Владыка.

Владыка Аид.

Надо будет наведаться – вбить им это в головы покрепче.

«Наверное, не надо, Непреклонный, – Ананка горда. – Они хорошо это запомнили. Только Владыка Аид. Навсегда».

Я хороший ученик все-таки. Усваиваю не с одного раза, а так вполне…

Ата-обман могла бы мной гордиться.

«Я сделаю так, чтобы это запомнили все. Только Владыка Аид. Вечность».

Слышите, вы? Вы, в Великой Бездне?! Мы еще воюем.

Пощады не будет вечность.

Я удержу.

Тартар со своими узниками мстительно подпрыгнул на привычных к нему плечах. Затих в безразмерной утробе разочарованный стон.

«Рано или поздно…»

Вам бы уверенности в голос, узники.

Цепь на Цербере я разрубил, походя, заодно опробовал махайру. Хороша: прошла сквозь закаленный металл как сквозь воду. Пес встряхнулся и угрюмо потопал доедать медовые лепешки – подношения теней. Дракон, вырастающий из задницы стража, пыхнул огнем – слабый знак признательности.

Я не останавливался до самого дворца. Только когда черная громада, дыша величием, воздвиглась впереди – тогда остановился на берегу Флегетона. Вспомнил. Разжал левую, обожженную ладонь, на которой лежали и тлели оранжевым теплом угольки от костра Гестии.

Тепла оставалось немного: сжимая кулак во время истории с Оркусом, я задушил почти все. Угольки подернулись сединой пепла, и только изредка в разломах вспыхивали горячие точки – умоляющие глазки.

Или, может, веснушки на чьем-то вздернутом носу.

Точки огня просились в дом, в очаг. Чтобы вечно согревать и гореть надеждой.

Я повернул ладонь. Высыпал пригоршню в недоуменно пыхнувший Флегетон. Не зная, что хочу сказать этим, бездумно, как когда-то выбрасывал в пропасть черный осколок лавы – взятый жребий.

Постоял, посмотрел на огненные воды перед тем, как продолжить путь.

Хтоний мирно висел в опущенной руке – Владыке незачем становиться невидимкой в своем мире. Даже если этот Владыка – Аид.

Танат встретился в коридоре дворца – понимающе кивнул перед тем, как отправиться на новую жатву. Склонялись почтительно тени.

В общей спальне, куда я заглянул, повинуясь непонятному чувству, сидела на ложе Персефона. Сидела, поджав босые ноги, склонив набок голову, вокруг которой полыхал ареол медных волос.

Задумчиво перебирала жемчужную нить: восемь-четыре-восемь…

– Ко мне кто-то взывал, царь мой. Кажется, какой-то герой. Но его что-то все нет и нет.

Бережно отложила ожерелье, напоследок задержавшись пальцами на четырех черных жемчужинах. Усмешку ее нельзя было прочесть – да я и не старался.

– И я решила не ждать во дворце судейств, тем более что тебя там тоже нет.

Я не ответил на скрытый вопрос. Молча отложил меч и хтоний, отстегнул фибулу и снял фарос. Двузубец оставил еще раньше.

Она подождала, пока я сяду.

– У тебя что-то со щекой, – тронула подбородок, по которому так и стекал тонкой струйкой ихор – нарушенная клятва Оркуса. Совсем забыл об этой царапине.

– Зацепила какая-то мелочь.

Персефона со вздохом спустила ноги на холодный пол, отошла в угол, к столику, на котором хранилось все, что может понадобиться в опочивальне: свечи, благовонные масла, здесь же стоял сосуд с нектаром…

– Ложись, царь мой. Геката как раз прислала мне отвар, клянется, что совершенно чудодейственный. Говорит, рецепт узнавала у самого Пэона, олимпийского лекаря. Ну-ка…

Вылитый в золотую чашу отвар тут же наполнил комнату горьковатым, терпким запахом. Обмакнув в жидкость кусок мягкой ткани, жена опустилась на ложе рядом и провела по щеке – будто водами Стикса мазнула.

Впрочем, не надо об этих самых водах…

– Мне рассказать тебе о чем-нибудь из того, что творится в верхнем мире?

– Расскажи.

– О чем?

– О героях. Страсти. Битвах. Подвигах. Словом – расскажи о том, чего я не знаю.

Ихор унялся. Руки жены, осторожно коснувшиеся плеч, были теплыми, нежными, легкими. Лба касались другие руки – холодные пальцы Ананки. Она пела – впервые на моей памяти. Что-то об усталом воине на привале перед следующей яростной битвой.

Я только не расслышал, были ли там слова о войне длиною в вечность.

Из-за этого пения голос жены доносился то громче, то тише, как в полудремоте: она щебетала что-то о Гестии. О ее уходе.

– …хотели устроить церемонию во дворце, то есть, во дворе, но она приказала сложить костер в одной из своих комнат. И все как будто кого-то ждала. Я спрашивала у матери – кого, но она только отмахнулась. Кажется, она сердится на сестру: даже провести себя не дала по-настоящему. А теперь все чествуют Диониса и его восхождение на место Гестии…

Да. Все чествуют бездумную радость, сладкое забвение, сменившее тепло очага. А Деметра пусть не сердится: трудно сердиться на пламя, согревающее смертных надеждой из сосуда Пандоры.

– Конечно, она прощалась со всеми, перед тем как отправиться в свою комнату и взойти на костер, – голос потух, погрустнел, обернулся осенним приувядшим цветком. – Я хотела проводить ее. Она отказалась.

Сквозь веки лился золотистый свет – на Олимпе вечно повсюду золото. Двенадцать высоких тронов. Одиннадцать богов на них. Серебряные кресла и скамьи для богов помельче. И Гестия – среди пышного беломраморного чертога, с улыбкой, сияющей ярче золота тронов, с растрепавшейся девичьей прической, в хитоне, сбившемся набок, будто только что бегала по лугу.

«Радуйтесь, я ухожу!»

Она прощалась со всеми по очереди. Протягивала руки. Целовала. Смотрела в глаза, гладила по плечам (Ареса погладила по голове, как маленького мальчика, и Эниалий тут же побагровел). Шептала что-то веселое, нежное, о надежде и о том, что нужно обязательно оставаться собой…

Бессмертные отвечали натянутыми улыбками, холодными и опасливыми. Взгляды – куда угодно: на пальцы, унизанные перстнями, на драгоценные камни, которыми выложены фрески зала, на подлокотники тронов, Афродита смотрит в зеркало…

Только не на ту, которая предала божественную сущность и разменяла ее на людские очаги.

Плакала одна Гера. Может, потому что сама хранит очаги, а может, жалела сестру – но она сначала выпустила пару слезинок с застывшим в маске величия лицом, а потом дрогнула губами – и разревелась. Повторяла надрывно: «Сестра! Сестра!» – несмотря на нахмуренные брови Громовержца.

Сестра подошла к ней дважды – и обняла дважды. И уже потом направилась к дверям, из-за которых доносились отзвуки тимпанов: Дионис ждал своей возможности взойти на опустевший трон.

В миг, когда она шагнула за порог, а в зал вошли ароматы вина и веселья, пламя в очаге посреди зала стало из рыжего, домашнего – золотым и более подходящим к славе Олимпийцев.

Обожженная века назад ладонь хранила странное тепло – будто след прощального напутственного поцелуя. И последний взгляд Гестии перестал быть загадкой. «Брат, – говорила она, – я ухожу, потому что не знаю, что лучше для вас. Нить Мойр может быть только одна. И путь Ананки может быть только один. Может быть, это непосильная тяжесть: быть Владыкой – и оставаться самим собой. Любить, а не владеть, ценить красоту, а не власть – может, это все просто лишнее? Может быть, для вас лучше, если я не буду мешать, напоминая вам о вас-прежних – чтобы вы не пошли по двум стезям сразу, чтобы этот путь не лег вам, от которых зависят судьбы этого мира, непосильным грузом на плечи… Может, вам и нужно – быть смыслом для самих себя?»

– Да, – сказал я.

Золотой свет Олимпа на прощальный миг стал веснушчатым и теплым. Потом налился медью.

Жена по-прежнему сидела рядом, на ложе, только теперь глядела с недоумением.

– Ты правда хочешь посмотреть?

Из складок сброшенного на кресло гиматия она выудила ожерелье. Из речных камешков, ракушек, осколков мрамора и медных полированных шаричков. Розовый перламутр сливался с густыми оттенками красноватой глины, подмигивал пламенными бликами, просился в ладони недавними угольками.

Ананка отпела свою песню и умолкла, как бы говоря: решать тебе, невидимка.

– Она отдала на прощание. Сказала: мне пойдет, – жена примерила ожерелье, покрутилась так и этак. – Ну как? Красиво?

– Очень, – сказал я, глядя на нее.

Гестия, сестра, ты рано ушла в людские очаги. Надо было подождать моего ответа.

Я сказал бы тебе – да. Ты права. Становясь Владыками, мы оставляем себя в прошлом. Слишком велико искушение властью. Тяжел груз ответственности.

И мы становимся сами для себя лишним грузом на плечах, который приходится сбрасывать.

Только вот мои плечи держат Тартар, и на них всегда найдется место для одного невидимки. Того, который с юности не ходил легкими путями.

В ушах эхом отдалось ойканье Клото: «Посмотрите на нить, на нить!!!»

Нить разделилась надвое, и две ее части сплелись в неразрывное целое.

Нить Аида Владыки Подземного Мира, Гостеприимного и Ужасного, имя которого произносят шепотом или в проклятиях. Судии, царя и карателя.

Нить Аида-невидимки, нелюбимого мужа любимой женщины, друга Смерти, брата Гестии. Воина, дурака и вора.

Когда идешь по одной стезе – она ложится под ноги тверже гранита.

Когда идешь по двум – они становятся тропами над пропастью.

Устою ли?

Устою.

Пока та, которая таится за плечами, не толкнет в спину.