Текст книги "Сумерки памяти(СИ)"
Автор книги: Елена Хотулева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
– Да, думаю, что ты права, – сказал он, беря у меня из рук ветку бузины. – Они действительно одержимы только одной страстью, именно той, которая владеет их сердцем в тот момент, когда их настигает смерть.
– Значит, если в последние минуты жизни человек будет чересчур сильно о чем-то страдать или мечтать, то эта сильная эмоция как бы привяжет его к объекту собственных мыслей?
– Да, ты почти права. Это действительно верно, с той только оговоркой, что если человек, о котором он думает, тоже умер, то в этом случае события могут развиваться совершенно неожиданным образом.
– А каким? – не удержалась я от вопроса.
Он повернулся и посмотрел на меня:
– Ты, кажется, хотела вспомнить свою жизнь за колючей проволокой? Так может быть тебе лучше не отвлекаться на размышления о всяких призраках и духах, а начать заниматься делом? Забудь на некоторое время об этом разговоре, а когда придет время, мы вновь вернемся к этой теме.
– А оно придет?
– О, можешь не сомневаться! Тот момент, когда ты захочешь в подробностях узнать о том, что происходит, когда умирают два человека, охваченные одной страстью, непременно наступит. А пока расскажи мне, чего ты ждешь от воспоминаний о временах той войны, историю которой ты узнавала только по книгам и кинофильмам.
– Чего я жду? – мечтательно улыбнулась я. – Знаешь, мне так хотелось бы оказаться с тобой в том блаженном времени, когда хромированные детали автомашин отражали лучи яркого предвоенного солнца, когда мимо железнодорожных платформ проезжали паровозы, пахнущие угольной пылью, когда настроившись на любую волну радиоприемника можно было услышать музыку прошлого, когда мы были вместе и ни на час не расставались.
– Ты думаешь, что твоя последняя жизнь была полна такой романтики? – ухмыльнулся он. – А как же с этим сочетаются твои вагоны с военнопленными и колючая проволока?
– Не знаю, трудно сказать. Мне казалось, что там произошла какая-то любовная история, в которой ты спасал меня и моего сына из лагеря, но что там было на самом деле, я еще вспоминать не пыталась.
Он встал со скамейки и, подав мне руку, произнес:
– Пойдем, тебе пора пройти путь непростых видений.
* 16 *
Я иду по улице и рассматриваю свое отражение в сверкающих чистотой стеклах витрин. Мне видится хорошо сложенная черноволосая девушка с живыми карими глазами и красиво очерченным ртом. На мне строгое темное платье с отложным воротничком и туфли на невысоком каблуке. Я чувствую, что там я довольна своей внешностью, но меня не очень устраивает сознание того, что, имея такую фигуру и лицо удивительной красоты, я вынуждена все свое время тратить на обучение в каком-то техникуме или институте.
Итак, я студентка и спешу на лекцию. Это город, который, к сожалению, я никогда не смогу отыскать на карте Европы, находится на территории какой-то страны, в которой говорят на нескольких языках. Не могу точно сказать на каких именно, но то, что один из них идиш – знаю точно. Я, как и все жители этого города, в совершенстве владею всеми этими языками, и для меня не составляет большого труда говорить то на одном, то на другом из них.
Я захожу в просторную аудиторию и, заняв место в средних рядах, начинаю слушать довольно скучную для меня лекцию на какую-то техническую тему. Видимо, я студентка последнего курса и мне остается учиться совсем немного.
Перерисовывая с доски окружности и осевые линии разрезов, я с тоской думаю о том, что сегодня вечером молодой человек, с которым я встречаюсь, будет ждать меня на танцах, но моя мать наверняка не отпустит меня из дома. "Нет, – думаю я, – так дело не пойдет. Я должна поговорить с ним сейчас, иначе я могу умереть от нетерпения". Я встаю и, не дожидаясь окончания занятий, покидаю лекционный зал. Профессор провожает меня разочарованным взглядом, а я иду, погруженная в свои мысли.
Я поднимаюсь на последний этаж старинного дома, где в мансарде живет предмет моих сокровенных желаний. Без стука открываю дверь, и пройдя внутрь неприбранной и бедно обставленной комнаты, вижу того, кто несколько столетий назад был отцом моих троих детей и невольным виновником моей преждевременной смерти при родах.
Мы обнимаемся и садимся на кровать с железными спинками.
– Ты принимаешь мое предложение? – спрашивает он, говоря на каком-то местном языке, то ли чешском, то ли польском.
Я отбрасываю его руки и ухмыляясь отвечаю:
– А ты подумал, что именно ты можешь мне предложить? Мне, не женщине, а королеве? Эту бедняцкую комнату, в которой даже клопы взяты напрокат? Или самого себя, который никак не может найти хорошую работу?
– Но ты же любишь меня? – спрашивает он, хватая меня за руки.
– Конечно, люблю. Иначе я не приходила бы к тебе так часто, – отвечаю я и резко встав с кровати, подхожу к окну. – Я рождена совсем для другой жизни. Ты мне ее никогда не сможешь предложить, но я не могу тебя бросить, и мы с тобой не расстанемся, – говорю я, а немного спустя добавляю: – Пока не расстанемся...
Он сидит, понуро опустив голову, и я там абсолютно уверена в том, что он безумно в меня влюблен и страдает от того, какая недосягаемая женщина зашла мимоходом в его жизнь, но глядя отсюда я прекрасно вижу совсем другое. Он, вопреки моей уверенности в его пылкой любви, вовсе не испытывает ко мне таких возвышенных чувств, а будучи довольно-таки убежденным эгоистом, относится ко мне как к красивой, но трудно управляемой лошади, которая досталась ему когда-то по счастливой случайности. Он не любит меня, а только пользуется моей увлеченностью нашим романом, который завязался благодаря моей неуемной жажде приключений. Ему все равно, что будет со мной, и как я буду жить, если решу с ним остаться. А предложение руки и сердца – это с его стороны только вялая попытка перейти к новому статусу "солидного мужчины", к которому рано или поздно, но он и так перешел бы с какой-нибудь другой женщиной, которая может быть нравилась бы ему чуть меньше, но была бы при этом более надежна.
***
– Знаешь, в этом воплощении я себе удивительно не нравлюсь, – сказала я, перестав рассказывать.
Мы сидели в его гостиной при свете свечей, почти как в ту ночь, когда я вспоминала свою первую "венецианскую" жизнь. Двери балкона были открыты и сквозь них, раздувая тяжелые занавески, в комнату залетали ароматы лета.
– Не делай преждевременных выводов, – сказал он. – Когда вспомнишь чуть больше, то твое мнение скорее всего начнет меняться. Понимаешь, ты все равно останешься сама собою, и как бы ты не осуждала ту себя или была недовольна тем своим поведением, в сущности это только сожаления о каких-то скрытых или проявленных чертах твоего характера, которые остаются частью тебя и не могут быть просто так выкинуты из твоей жизни.
– Ты хочешь сказать, что ее поведение там вполне могло бы оказаться моим, будь на то более подходящие обстоятельства?
– В общем, да. Если бы здесь тебя воспитывали немного иначе, и менталитет окружающих был бы несколько иной, то и твое поведение было бы более похоже на то, что ты сейчас видела.
– Но я совсем другая.
– Да, другая – в другом возрасте и в других условиях. Тем более что здесь ты имеешь опыт, приобретенный ее жизнью, а она такового не имела.
– Интересно, – задумалась я, – а кто все-таки был этот человек, который вот уже второй раз встречается на моем пути. Отчего-то я никак не могу вспомнить, кем он стал в моей нынешней жизни.
– Я думаю, что ты поймешь это чуть позже, а пока продолжай свой рассказ.
***
Я вижу свою квартиру и родителей. Глядя на них, мне становятся более ясны мои взгляды на жизнь, я понимаю, что в этом мире приняты браки по расчету и заранее спланированные договоры о сватовстве...
Теперь я в своей комнате. И смотрюсь в зеркало и строю планы. "Я должна очень удачно выйти замуж, – думаю я, примеряя новое платье, – и в ближайшие дни я постараюсь продвинуться в этом направлении... А он... Может быть, стоит оставить его в любовниках?..." Я сажусь на кровать и рассматриваю патефонные пластинки с танцевальными мелодиями. Я так люблю танцевать, что одно прикосновение к хрупким черным дискам, рождает в моей душе мелодии вальсов и фокстротов. "Пойду потанцую", – решаю я, и на цыпочках выхожу из комнаты.
Не знаю, сколько проходит дней или недель после этих картин. Теперь я вижу себя в обществе уже другого молодого человека, который, в отличие от предыдущего, говорит со мной не на местном, а на нашем родном языке. Он ведет меня в гости к себе домой, где очарованная его дорого обставленной квартирой, я решаю во что бы то ни стало выйти за него замуж. Он кажется тоже совсем не против нашего союза, поскольку по характеру он довольно-таки расчетливый и практичный, а так как по уровню достатка, образования и некоторых наследственных черт, мы относимся к одному кругу, то этот брак может стать очень выгодным как для его, так и для моей семьи.
***
– Знаешь, – сказала я, подойдя к проему балконной двери, – в этом человеке я сразу узнала одного знакомого, с которым меня уже много лет не связывает ничего кроме воспоминаний о нескольких давно минувших летних месяцах. Как это странно – там мы были женаты, все было так серьезно, а здесь ничего от этого не сохранилось.
– Это не странно – это прекрасно, потому что из жизни в жизнь...
– Ничто не должно переходить в неизменном виде, – подытожила я. – Не должно, но тем не менее переходит.
– Да, и многое, очень многое, – сказал он и взял со стола зажигалку. – А когда здесь ты встречалась с этим человеком, ты что-нибудь, хоть немного вспоминала? Или во время вашего общения такие мысли тебе еще не приходили в голову?
– Приходили и не только мне, а нам обоим. Мы даже строили гипотезы на эту тему, но в те времена, увы, я еще с тобой-то толком не была знакома, так что ничего не знала о том, что могу что-то там сама видеть. Да, помню, у него дома был портрет его жены, нарисованный углем, и букет гортензий в китайской вазе. Так вот, ты знаешь, в той прошлой жизни в нашем с ним доме тоже стояла похожая ваза, и висел портрет, на котором была изображена я. Странно и немного грустно видеть примеры таких тянущихся из прошлого вещей, которые от раза к разу выдают привычки хозяев.
– А у тебя были какие-нибудь привычки, переходящие из жизни в жизнь?
– Да, как будто... Кажется, я любила стоять у окна и смотреть на людей, идущих по улице. Конечно, это было только в тех жизнях, где вообще существовали такие понятия, как окна и улицы. А кроме этого... Даже не знаю, наверное, больше никаких привычек не оставалось, как, впрочем, и у тебя. Менялись наши лица, голоса, цвет волос, другими становились наши вкусы и увлечения, но всегда оставалась наша странная привязанность друг к другу, которая не проходила, не иссякала, а только крепла и росла от столетия к столетию. Это странно...
Я еще немного постояла в дверях, а потом задумчиво подошла к часам и спросила:
– Почему они все-таки стоят? Неужели тебе не хочется их починить?
Он закурил и немного поразмыслив произнес:
– Там, где мы с тобой встречаемся, время течет иначе, и механические часы просто не в силах отображать его ход. Если когда-нибудь мы с тобой встретимся, и ты увидишь, что стрелки часов показывают верное время, то знай, что отныне мы...
– Что? Почему ты не договорил? – спросила я, затаившись.
– Я думаю, что ты и так скоро поймешь, что именно я хотел сказать, а пока давай еще немного поговорим о той прежней жизни.
***
Проходит еще сколько-то месяцев, и я вновь вижу себя в той мансарде у своего несостоявшегося жениха. Оказывается, несмотря на замужество, я продолжала изредка с ним видеться. Теперь я вижу себя беременной. Я сижу, как прежде на старой кровати с железными спинками и выслушиваю его лживые признания.
– Ты должна все бросить и уйти ко мне, – говорит он, театрально хватаясь за голову. – Если это действительно мой ребенок, то я не потерплю, чтобы ты оставалась со своим мужем.
Я смотрю на него с каким-то чувством легкого презрения и говорю:
– И как я раньше не замечала в тебе лицемерия? Ты все это говоришь мне, а сам надеешься, что я в очередной раз откажусь. Тебе очень удобно, чтобы все оставалось так как есть, но ты рассказываешь мне эти сказки о любви и тем самым убеждаешь себя, что приобщился к чему-то великому. Ты и понятия не имеешь о том, что такое любовь, а вот, все стараешься показать, как сильно ты меня любишь.
– А ты-то сама знаешь, что это такое? – говорит он, неожиданно вспылив. – Ты испытывала это чувство к кому-нибудь? Ко мне или к твоему мужу?
– Нет! – говорю я, вставая с кровати и запахивая полы плаща, – к сожалению, мне это незнакомо! Я не люблю ни тебя, ни его, но не считай, что от этого я стала более счастливой. Все! Я ухожу и больше никогда не вернусь. Между нами все кончено!
Я спускаюсь по лестнице, и слезы заливают мое лицо. Я понимаю, что у меня в душе произошла переоценка ценностей и что теперь я уже никогда не буду видеть мир таким как прежде. Я ухожу из комнаты этого вялого и скользкого человека, неизвестно каким ветром занесенного в мою жизнь, и хочу стереть его образ из своей памяти.
После этого я вижу себя уже спустя лет шесть. Большое застолье, все грустные, кажется, мы провожаем куда-то моего мужа. Рядом бегает мой сын – я без сомнений узнаю в нем моего теперешнего ребенка. Интересно, что в его внешности нет ничего от меня, и он очень похож на того, чью комнату в мансарде я покинула несколько лет назад, однако никто в моей семье никогда не обращал на это внимания, и его странная, так отличающаяся от нас внешность воспринималась окружающими как шутка природы.
На некоторое время, совсем ненадолго, мы остаемся с сыном в квартире одни. Я снова пытаюсь переоценить свою жизнь. Я рассматриваю комнаты и вспоминаю последние годы после замужества. На стенах развешены дипломы, выданные разным людям в разные годы. Один из них мой – я все-таки закончила то учебное заведение, хотя тогда я не видела в этом смысла. Теперь я уверена, что это было для меня необходимо, но удовлетворения от этого почувствовать я уже не могу – за окном слишком сильно изменилась политика, чтобы можно было испытывать хоть какое-то ощущение спокойствия. Грядут новые, страшные времена.
***
– Ты знаешь, – сказала я, снова задумавшись, – я вспомнила, кто был этот человек. Точнее сказать, я поняла, кем он стал.
– Кем же? Наверное, как обычно, тем с кем тебя связывало несколько солнечных летних недель?
– Нет, это удивительно, но с ним меня вообще ничего не связывает. Я просто знаю, как его зовут и чем он занимается, помню, что несколько раз мы вместе танцевали. И все. И трое детей из одной жизни и один ребенок из другой просто канули в Лету. Как это так? Разве это справедливо? Нас столько связывало, мы столько пережили и теперь мы стали просто чужими друг другу людьми?
– А ты бы хотела все это повторить? Еще раз, в еще более искаженном виде? Мне кажется, что ты должна быть благодарна судьбе, что не принесла из тех жизней даже намека на эти отношения. Неужели ты со мной не согласна?
– Да, конечно... Но вся эта жизнь... Она так близка к моему настоящему, что ее очень трудно смотреть спокойно. Очень трудно...
– Ну я ведь не зря тебя предупреждал, что будет тяжело ее вспоминать. А ты еще хотела с нее начать.
– Да, ты был прав, – сказала я и снова села на диван, завернувшись в шаль. – Я хочу рассказать тебе дальше, я уже чувствую, что впереди меня ждет что-то еще более странное.
***
Не знаю, сколько прошло времени, но следующая картина катастрофически отличается от всего виденного мной ранее. Грязная маленькая комната с потрескавшимся потолком, с которого клочьями свисает краска. На полу сидит мой ребенок и, громко разговаривая сам с собой, играет в какую-то игру. На вид ему можно дать лет семь, хотя в этих видениях возраст определить бывает очень сложно. Из коридора слышатся голоса – какая-то женщина плачет навзрыд, мужской голос пытается ее успокоить. Думаю, что другие комнаты в этом доме, да и во всем этом квартале ничем не отличаются от моей.
Я стою у окна, завернувшись в вязанную ажурную шаль, и смотрю вдаль. Отсюда я хорошо ощущаю свое душевное состояние в тот период. Все мое существо сжимается от сверхъестественного страха, я думаю о том, что происходит со всеми нами, и понимаю, что это еще не конец – это только начало страшного конца. Я пытаюсь найти объяснение происходящему, но почему-то начинаю во всем обвинять себя – неправильно жила, недостаточно сильно любила родителей, мужа... Если бы этого всего не было, то, наверное, в стране не установился бы этот режим. Мои мысли путаются от недоедания и страха, и я уже не отдаю себе отчета в том, что за моей спиной стоит безумие.
Перед глазами проносятся воспоминания последних недель. Вот я в чьем-то старом залатанном пальто разгребаю лопатой снег. Есть ли на моем рукаве звезда? Возможно, но я этого не вижу. Другое воспоминание – я бегу вслед за грузовиком, на котором увозят мою мать. Я что-то кричу ей вслед и машу руками. Все это бесполезно, мы обе знаем, что видимся в последний раз. Еще я вижу себя, пытающейся пройти какой-то паспортный контроль. Рядом со мной стоит испуганный сын. Интуиция подсказывает мне, что все эти попытки напрасны, но я хочу использовать любую, пусть даже призрачную возможность освободиться. Страх пронизывает меня насквозь, я протягиваю дрожащую руку с документами какому-то человеку в форме. Он начинает придирчиво рассматривать мою фотографию, поворачивается к напарнику и что-то говорит. Затем они оба предлагают мне куда-то пройти. Я понимаю, что это отказ. Я только усугубила наше и без того плачевное положение.
Неожиданно мои размышления прерываются тихим стуком в дверь. На пороге стоит отец моего ребенка. Мы не встречались довольно много лет, и я очень удивлена, увидев его здесь.
– Что ты здесь делаешь? – у меня возникает слабая надежда, что он способен на подвиг и пришел меня спасти.
– Я узнал... Мне сказали... Я пришел, просто чтобы увидеть тебя.
На меня накатывает бешенство, мне хочется убить его и за то, что он такой никчемный человек, и за то, что нас столько связывало, и за то, что он ничем не может мне помочь. Я начинаю кричать, чтобы он убирался из моей комнаты и из моей жизни:
– На что ты пришел посмотреть? На тело, которое скоро будет трупом? На ту, которую ты никогда не любил?
Вдруг что-то меняется в моей голове, какой-то новый план только что созрев, моментально захватывает все мои мысли, и совершенно другим, изменившимся голосом, я говорю:
– Забери ребенка с собой. Ну что тебе стоит? Ведь это твой сын! Ты всегда это знал. Ты воспитаешь его, он будет тебя любить. Посмотри – вас пропустят через любой заслон, ведь он так похож на тебя, и у него не моя внешность. Правда, ты ведь сделаешь это?
Страх и какое-то омерзение отражается на его лице после моих слов. Он отступает к двери и бормочет что-то невразумительное:
– Я не смогу, надо иметь документы... Ты уверена, что он действительно мой сын, ведь ты была замужем...Ты успокойся, я приду через несколько дней...
Я слушаю это с нарастающим ужасом. Кто окружает меня в последние дни моей жизни?! Схватив какой-то предмет с подоконника, я бросаю его в закрывающуюся за этим никчемным человеком дверь. Никто не вытащит меня из этой крысиной норы.
Больше я не вижу себя в гетто, и больше я никогда не увижу себя прежней. Начинается новая глава моей истории.
Распахнитесь передо мной двери ада! Духи смерти, посторонитесь! Откройте для меня ворота с бронзовым девизом и покажите то, что мои ровесники проходили лишь в школе.
Я нахожусь в концлагере. Первое воспоминание об этом месте связанно с ослепительно ярким солнцем. Своим светом оно пытается облагородить убогие стены бараков, играя в солнечные зайчики на их облупившейся краске. Наверное, это разгар лета, так как каждый новый день встречает заключенных этим неестественно ярким светом, даря напрасные надежды на будущую счастливую жизнь.
Люди одеты отнюдь не в униформу полосатого цвета, а в обычные платья и костюмы, превратившиеся за много дней лишь в воспоминания о мирной жизни. Это смешанный лагерь – здесь есть и мужчины, и женщины, и уголовники, и политические заключенные. И из этой смешанности рождается утробно-животная агрессивность. Люди как цепные собаки борются за глоток свежего воздуха, за лишний кусок хлеба, за островок места за колючей проволокой.
В эту борьбу приходится вступить и мне. Но я делаю это вовсе не из желания продлить свое бессмысленное существование – я, не задумываясь, бросилась бы на колючую проволоку и разом прекратила весь этот кошмар, – но одна мысль не дает мне сделать это. Я знаю, что моего сына отправили в тот же самый лагерь, и я во что бы то ни стало, решаю его спасти. Как, каким образом? Этого я не знаю, но уверенность в том, что я это сделаю, помогает мне выживать.
На каждого, кто хоть как-то связан с лагерной властью, я смотрю, как на потенциальную возможность нашего освобождения. Безумие, которое начало подкрадываться ко мне еще в гетто, разворачивается теперь в полном масштабе. Я мечтаю о невозможном и твердо верю в то, что несмотря ни на что, однажды найдется человек, который мне поможет...
***
Я вздохнула и снова встала с дивана.
– Этот рассказ меня утомил, – сказала я выходя на балкон, – Хочу глотнуть немного свежего воздуха. После всего увиденного, это пропахшее ароматами цветов лето кажется мне нереальным. Давай я дорасскажу тебе эту историю чуть позже, или вообще больше не буду вспоминать. Все это слишком трудно...
– Нет, тебе стоит один раз все это посмотреть и понять, что там происходило, – ответил он, выходя за мной на балкон. – Потому что, увидев все это, ты сможешь отпустить свое прошлое, именно то прошлое, которое принадлежит уже этой жизни, и уже много лет не отпускает тебя ни на минуту.
– Ну что ж, – ответила я, немного подумав, – давай присядем здесь, и я расскажу тебе продолжение этой жизни.
Мы сели в кресла, и я вновь приступила к рассказу
***
Там за колючей проволокой, где свет так ярок, а боль так сильна, в мою жизнь входят шесть человек. Входят одновременно и неистово. Здесь, где не было для меня ни войн, ни решеток, они входили постепенно и не торопясь.
Я в тесной комнате, залитой тусклым желтым светом, в которой запах грязного белья смешивается с алкогольными парами. Передо мной стоит человек в форме. Он резким движением руки взмахивает ремнем и со свистом разрезает воздух. Я выхожу из оцепенения и поднимаю глаза. Передо мной стоит тот, в кого я буду так сильно влюблена, и за кого я выйду замуж спустя сорок шесть лет после окончания войны...
Другая картина. От сильного удара я падаю на землю. Раздираю в кровь руки и лицо. Я лежу на земле покрытой слоем битого камня. Вся эта земля ослепительно бела, и лишь кое-где она раскрашена пятнами крови. Я лежу и не решаюсь ни встать, ни посмотреть на то, что происходит вокруг. Медленно, хрустя каблуками по острым камням, ко мне приближается человек в сапогах. Меня скручивает животный страх – я знаю, чего он от меня хочет. Я, та которая там, боюсь смотреть ему в лицо, но я, которая здесь, должна это сделать, чтобы узнать кто это. Я поднимаю глаза и вижу – нет, конечно, я не могу именно видеть это, ведь лица так меняются из жизни в жизнь – я просто чувствую и понимаю, что передо мной в форме охранника концентрационного лагеря с пистолетом в руке стоит тот, кто спустя полвека станет моим вторым мужем...
Снова видение. Теперь я в кабинете лагерного врача. Человек в белом халате раскладывает на столе инструменты. Я сижу в кресле и как загипнотизированная слежу за его действиями. Он поворачивает ко мне свое лицо. Я уже не удивлена – это тот, за кого я собиралась выйти замуж спустя год после своего первого развода.
Перед глазами проходит вереница других воспоминаний. Они невыносимы, и их описание не имеет смысла. Я рассматриваю их, как отрывки документального фильма о тех страшных временах. В этих кадрах присутствует еще трое человек, которые в разное время в этой жизни встречались на моем пути, и в которых я была влюблена.
Я всматриваюсь в прошлое и наблюдаю, как эти шестеро используют меня для своих сиюминутных прихотей, наблюдаю, как ни один из них не соглашается мне хоть чем-то помочь. Я вижу, как каждого из них я прошу сделать хоть что-то для моего ребенка, и как все они остаются равнодушными к моим просьбам.
***
– Скажи мне, – снова прервалась я, – почему я так надеялась, что от одного из них я получу освобождение? Откуда бралась такая наивность? И вообще, шесть человек, которые полвека назад совершали преступления, перерождаются в наше время во вполне приличных граждан. Что ты об этом думаешь? Куда делось то возмездие, на которое я так рассчитывала, когда посылала им проклятья из-за колючей проволоки? Почему их не поразил гром небесный, почему они не переродились в придорожные камни? Как это так?
Он закурил сигарету и, подумав, произнес:
– Потому что мимо придорожных камней ты бы могла пройти, а мимо людей нет. Ты говоришь о возмездии? Да, до них, может быть, оно еще и не дошло, но до тебя... Ты надеялась на них, они тебя использовали, а потом отворачивались и оставались равнодушными. И что ты получила от них здесь? Каждый из них рано или поздно встретился на твоем пути, на каждого ты по-разному надеялась, и каждый из них по-своему предал твои чувства и обманул ожидания. Но кто-то ведь и отдал долги? Ведь так?
– Да.
– Но заметь, к каждому из этих шестерых ты приходила сама – тебя никто не принуждал, и не запугивал тебя пистолетами или колючей проволокой. И чем сильнее там у тебя была ненависть, тем более сильные чувства тебе пришлось испытать здесь.
– Но что все это значит, и как это понять?
– То, что первым преступлением, которое одному из вас пришлось отрабатывать, оказалась именно твоя ненависть, которая не ушла в землю, а перенеслась из той жизни в эту в низменном виде, прикрывшись совсем ненадолго маской влюбленности.
– И что мне теперь делать? – спросила я пораженно.
– Ничего. Ведь все уже сделано за тебя. Те обстоятельства, которые в итоге разлучили тебя со всеми этими людьми, уже дали тебе понять, что эти истории закончены, и к ним возврата больше нет. А вспоминая и переживая об этом, ты только оживляешь те призраки полувековой давности, которым место там, откуда они пришли.
– Но все эти люди, неужели им не зачтется все то, что они сделали там?
– Тебя это волновать не должно, так как ты меньше всего должна думать о возмездии, но если тебе это интересно, то я скажу, что безусловно их преступления там и некоторые поступки здесь, которые может быть и не все связаны именно с тобой, будут суммированы и посланы им в виде определенного набора событий в их жизни...
– А какой жизни? Этой, или еще через несколько столетий?
– Может и через столетия – но тебя, я готов повторять это много раз – тебя это волновать уже не должно, потому что тебе нужно только перевернуть эти страницы в книге твоей судьбы, и продолжать жить дальше, освободившись от этого прошлого, и от людей, которые в общем-то никогда не были тебе мужьями или любимыми, а были скорее просто призраками из твоей минувшей жизни, ненависть к которым там ты, к сожалению, так и не смогла побороть.
Я молча стояла у перил балкона и размышляла над его словами. "Да, он прав, тысячу раз прав, – думала я. – Они не только не смогли стать для меня мужьями или любимыми, они даже не стали для меня просто людьми. Так что ж? Значит мне действительно следует вычеркнуть их из своей памяти и, досмотрев до конца эту бесконечно тяжелую жизнь, отпустить все эти истории и продолжить жить в этом мире без воспоминаний о моей ненависти – и о той, которая была тогда, и о той, которая отравляла мою душу совсем недавно"...
– Знаешь, – сказала я, обернувшись к нему, – я там видела свою подругу. Ту, которая была моей умершей сестрой в "вересковой стране". Интересно, что там она тоже выступала для меня в роли некоего ангела-хранителя.
– Каким образом?
– Там было много людей, которые ненавидели меня. Эти женщины, с которыми мне приходилось сидеть в одном бараке, они знали, что я пользуюсь некоторыми привилегиями и несколько раз пытались меня убить. Но эта подруга... Она была там очень смелая и всегда боролась за справедливость. Она никогда не давала меня в обиду и помогала мне выживать.
– А она помнит все это?
– Да, и даже знает, как закончилась для нее та страшная жизнь.
– Интересно, – сказал он, набросив мне на плечи шаль, которую я оставила в кресле, – а раньше, в те времена, когда ты еще была замужем, ты вспоминала что-нибудь из этой жизни?
– Да, ты знаешь, – ответила я, зябко поеживаясь, – когда мы с моим первым мужем путешествовали по Италии, с нами произошел один довольно странный случай.
– Расскажи мне.
– Я увидела в путеводителе рекламу экскурсий по концлагерю, который находился на окраине Триеста. Я очень оживилась, поскольку в те годы уже сильно интересовалась этой темой, и мы решили туда поехать. И вот, попав на территорию этого лагеря, мы оба как бы наполовину оказались в том времени. Я ходила по баракам, садилась на койки, смотрела на небо сквозь частые решетки окон и почти вспоминала свое прошлое. Но если мое поведение было мне вполне понятно, то поступки моего мужа меня несколько удивили.
– А ты тогда не предполагала, что он мог встречаться с тобой при столь неприятных обстоятельствах?
– Нет, совсем нет. Я смотрела на него и никак не могла понять, откуда берется его безумный лихорадочный взгляд, почему, глядя на меня за решеткой барака, он дрожащими от непонятного возбуждения руками хватается за фотоаппарат и чем вызвана его странная нервная улыбка. Думаю, что сам того не зная, он тоже вспоминал наше прошлое, хотя и не верил во все эти теории о перерождениях.
– Ну что ж, – сказал он, обнимая меня, – ты вспомнила очень много и теперь тебе нужно отдохнуть. Давай продолжим этот разговор в ближайшие дни, не то ты снова проснешься с головной болью, и я ничем не смогу тебе помочь.
Я засмеялась, вспомнив, что он уже говорил это когда-то давно, в те времена, когда я еще так много не знала...
* 17 *
– Я пришла, как только освободилась, – сказала я, устраиваясь среди диванных подушек.
– Ты хочешь продолжить свои воспоминания? Или может быть они все-таки слишком тяжелы для тебя? – спросил он, протягивая мне небольшую коробку.
– Что это такое? Снова подарок со смыслом? – спросила я, потянув за яркую ленту.
– Нет, это просто конфеты, – ответил он улыбаясь. – Одни из белого шоколада, другие из черного. Какую ты выберешь?
– А если я съем обе? – поинтересовалась я и сунула в рот две маленьких конфетки*.
