Текст книги "Сумерки памяти(СИ)"
Автор книги: Елена Хотулева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)
Я открываю последнюю дверь, и мы оказываемся в спальне бывших хозяев. Посередине комнаты стоит, непонятно почему брошенная здесь широкая кровать под тяжелым балдахином, на которой лежит несколько подушек с фамильными вензелями. Я начинаю весело пританцовывать и, снимая шляпу, театрально падаю на пышную перину, покрытую темным бархатным покрывалом. Ты, смеясь, садишься рядом и наклоняешься, чтобы меня обнять. Я обвиваю тебя руками, и мы целуемся. В этот момент мы оба чувствуем себя на вершине земного счастья. Нам кажется, что более высокая точка мирового блаженства может находиться только на небесах.
Неожиданно из дальних комнат до нас доносится звук чьих-то голосов. Ты, как будто чего-то опасаясь, поднимаешься с кровати и говоришь:
– Пойду посмотрю, что там такое, а ты пока останься здесь и немного отдохни.
Ты уходишь, плотно закрыв за собой дверь. И там мне так никогда и не суждено будет узнать, что же происходило с тобой в ближайшие полчаса всего в нескольких шагах от меня. Однако по прошествии нескольких столетий мне это уже отчетливо видно.
Выйдя в соседнюю комнату, ты сталкиваешься со слугой, который снова низко кланяется и невнятно бормочет:
– Я говорил, что не велено пускать... Но она все равно требует...Никак не уговорить...
Ты опять молча делаешь знак рукой, и ему приходится удалиться, а ты проходишь в смежный зал, посреди которого стоит молодая, но совершенно седая дама в черном траурном платье. Рядом с ней двое детей лет семи-восьми, также, как и она одетых в траур. На лице этой женщины отражена невыразимая мука, которую она не в силах превозмочь. Заламывая руки, она смотрит на тебя, взглядом затравленного зверя, и умоляюще произносит:
– Я уверена, что все это неправда – они не могут так поступить с нами. Ведь всем, почти всем известно, что он был невиновен... Это какое-то страшное недоразумение... Но вы сумеете пойти и все объяснить, ведь именно на вас теперь обращены все взоры, – ей трудно говорить, поскольку ее слова чередуются с задавленными рыданиями, но пересиливая свое горе, она продолжает. – Как теперь я буду растить детей, если нас лишили всех титулов и привилегий. Нам даже не оставили ни одного дома, не говоря уже об этом дворце, в котором мы прожили столько счастливых лет...
Ты высокомерно смотришь на нее, сложив на груди руки, и немного помолчав, говоришь:
– Я, конечно, понимаю, что ни вы, ни дети не виноваты в том тяжком преступлении, которое совершил ваш супруг, однако я с ужасом предвижу реакцию его Величества, когда я изложу ему просьбу о восстановлении ваших прав. Не думаю, что он будет от этого в восторге.
– Но ведь этого не может быть, он должен знать, что мой муж не мог предать его. Это был только какой-то таинственный заговор...
Внезапно ее речь прерывается резким звуком упавшего предмета. Ты машинально оглядываешься на дверь спальни и понимаешь, что я там что-то уронила. Легкая тень досады пробегает по твоему лицу – ты боишься, что я могу выйти и увидеть всю эту сцену. Однако я не появляюсь и, быстро взяв себя в руки, ты решаешь продолжить свой душеспасительный монолог. Но эта минутная перемена в твоем настроении тебя выдает. Дама, вытирая слезы, внимательно вглядывается в твои глаза и неожиданно постигает весь смысл происходящего. Какое-то внутреннее чувство подсказывает ей, что ты все это время лицемерил. Ее взгляд резко меняется, заостряются черты лица и уже совсем другим голосом, переходящим в зловещий шепот, она говорит:
– Так значит, это были вы? Но как я могла настолько ошибаться... Оказывается, именно вы держите в руках нити, управляющие всем этим механизмом. Конечно, ведь это было очень просто – подстроить все так, как будто бы виноват он один. А я до последнего надеялась на вашу честность, рассчитывала на великодушные чувства нашего злейшего врага... И как я только могла поверить в то, что вы здесь ни при чем...
Она горько смеется и продолжает:
– Однако... Как быстро вы решили занять наше место. Вы даже успели привести в нашу спальню свою молодую жену? И она еще ничего не знает? Или вы уже успели рассказать ей, кому раньше принадлежал этот дом? Так значит, вы хотите поселиться с ней в этом дворце, в пустых залах которого еще не стихли шаги моего покойного мужа?..
Она снова прерывает себя скорбным смехом, а ты только молча смотришь на нее, и мне отчего-то кажется, что в душе ты даже торжествуешь, видя свою победу над этой несчастной, а некогда столь влиятельной семьей.
И тут эта женщина, ставшая похожей на древнюю богиню мести, выкрикивает тебе в лицо свои последние роковые слова:
– Нет! Ты никогда не будешь жить в моем доме, и ты никогда не обнимешь свою жену в спальне, которая по праву принадлежит только нам. Этого не случится, потому что ты – негодяй, прячущий свое лицо под маской благородства, – ты будешь проклят до конца своих дней, а дни эти уже сочтены. Ты так хотел насладиться чужими богатством и властью, так мечтал осчастливить свою красавицу жену, которая столь наивно в тебя верит... Но нет! Этому не бывать! Еще раньше, чем ночь опустится на землю, мое проклятье настигнет вас, и вы примете бесславную смерть, прервав на этом ваш лицемерный род.
С этими словами она хватает за руки детей и выбегает из комнаты, громко рыдая. А ты возвращаешься ко мне в спальню и, с трудом делая вид, что ничего не произошло, ровным голосом говоришь:
– Ну как, ты уже отдохнула? Можем отправляться в обратный путь?
Я улыбаюсь, надеваю шляпу и, нежно глядя на тебя, отвечаю:
– Здесь так хорошо, что даже не хочется куда-то ехать, трястись по пыльной дороге... Может быть останемся здесь и переночуем? А завтра уже поедем домой?
– Нет, – вздрогнув и посмотрев на кровать, говоришь ты, – пойдем скорее, а то уже становится темно.
– Ну, как знаешь, – печально улыбаясь, говорю я. – А что там был за крик? Наверное, какие-то люди приходили требовать денег с прежних хозяев? Так всегда бывает, когда кто-то так внезапно уезжает.
– Да, да, – отвечаешь ты, цепляясь за мои слова, как за наиболее удачное объяснение, – именно так все и было.
Покинув дом, мы быстро садимся в карету и уезжаем. Уже вечереет, и меня отчего-то охватывает легкая грусть. Дорога нам предстоит недолгая, но лежит она через довольно густой лес. Мы едем молча, погрузившись каждый в свои потаенные мысли – ты не можешь забыть последних слов этой женщины, а я мечтаю о том, как долго и счастливо мы будем жить в этом дворце, как будут расти наши дети и внуки, как сложится их судьба...
Где-то на полпути кучер резко дергает поводья, и мы останавливаемся. Вокруг раздаются непонятные крики, выстрелы, неразборчивая ругань. Какой-то неизвестный человек в ободранном камзоле и грязной шляпе распахивает дверцу нашей кареты и, пьяно ухмыляясь, говорит:
– Милостивые государи, пожертвуйте бедным страдальцам ваши драгоценные деньги, а сами вылезайте, чтобы пройти к нашему атаману – он приготовил для вас щедрое угощение.
За его спиной раздается грубый хохот нескольких человек. Ты молниеносно выскакиваешь, резким ударом отбросив на землю пьяного негодяя, и обнажаешь шпагу. Вероятно, ты надеешься, что на нас напала небольшая и плохо вооруженная кучка пьяных головорезов, и что наш кучер поддержит тебя в схватке. Однако он уже давно убит, и его тело, неестественно вывернувшись, свисает с козел. Ты начинаешь сражаться, и хотя бандитов слишком много, чтобы так просто вступить с ними в бой, ты довольно-таки ловко отражаешь все их удары. Я сижу, прижав руки к груди, и молюсь, чтобы ты остался жив, и мы могли благополучно добраться до дома. Я так внимательно слежу за происходящим, что даже не замечаю, как у меня за спиной какой-то одноглазый калека открывает дверцу и тянется грязной рукой к моему ожерелью. От страха и омерзения я вскрикиваю, и этого оказывается достаточно, чтобы всего на секунду ты потерял контроль над ситуацией и обернулся. Острая шпага атамана пронзает тебя насквозь, а я, думая, что ты уже убит, выскакиваю из кареты и, бросившись к тебе, случайно принимаю очередной вражеский удар на себя. Клинок вонзается мне в самое сердце, и смерть приходит ко мне молниеносно. Ты подхватываешь меня на руки, и в этот момент один из разбойников, которому, по всей видимости, надоело это затянувшееся представление, добивает тебя выстрелом в спину.
Бандиты ликуют, празднуя столь легкую победу, и, торопясь поделить добычу, торопливо сдирают с наших мертвых тел украшения с дорогой одеждой, отламывают от кареты ценные виньетки и уводят в свое логово породистых лошадей.
Через некоторое время солнце садится за горизонт, и на лес опускается черная ночь. А над деревьями печальной эпитафией летают обрывки рокового проклятья безутешной вдовы: "Еще раньше, чем ночь опустится на землю... вы примете бесславную смерть, прервав на этом ваш лицемерный род".
***
– Что скажешь? – спросила я. – Как тебе понравилась эта история?
Он лег и задумался:
– Да, печальный финал столь прекрасной жизни.
– Не очень-то она и прекрасная, – возразила я, – если так трагически и рано оборвалась. А кстати, как ты считаешь, неужели, где-то в глубине твоего характера может дремать такая жестокость, или, уничтожая эту семью, ты преследовал какие-то высшие цели?
– Мне кажется, что теперь уже неважно, чем были обоснованны мои поступки, поскольку, что бы там на самом деле ни произошло, муж этой женщины с детьми, скорее всего, не был виноват.
– А если с твоей стороны это была только месть?
– А ты что же, считаешь месть благим делом? – удивился он.
– Конечно! А как же иначе?
– Тогда я думаю, что тебе на досуге надо будет попытаться вспомнить себя в какой-нибудь языческой стране, в те времена, когда еще приносили человеческие жертвы и молились суровым богам. Вот там-то с твоими представлениями о добре и зле ты бы все поняла и не задавала лишних вопросов.
– Слушай, я никак не могу до конца понять, какую религию ты исповедуешь, – раздосадовано сказала я. – Ты мне постоянно пытаешься проповедовать какие-то непонятные истины, которые, если их собрать в одном месте, будут противоречить всем ортодоксальным религиозным направлениям. Так какой концепции ты все-таки придерживаешься?
– Той единственной, которая существует, – коротко отрезал он.
– Ну и что же в ней говорится по поводу благородной вендетты?
– Что это самое низкое дело – проклинать и ненавидеть своих врагов.
Я ядовито усмехнулась:
– Ну все ясно. Классический подход! Всем негодяям воздастся за грехи их. А если приплюсовать сюда теорию реинкарнации, то воздаваться будет уже в следующих жизнях. Я права?
– Сколько бы ты не хорохорилась, мировые законы все равно не изменишь, даже, если тебя они не устраивают. Утешить же я могу тебя только тем, что, на самом деле, механизм вселенского возмездия устроен немного не так, как ты пытаешься себе представить.
– А как?
Он повернулся и посмотрел на меня:
– Я ничего тебе пока не скажу. Я просто дождусь, когда ты увидишь это сама, а потом уже помогу тебе во всем разобраться. Договорились?
Ладно, – вздохнула я, – делай как знаешь. Но расскажи мне, по крайней мере, что ты все-таки думаешь об этом ее проклятье. Могло ли оно преследовать нас из жизни в жизнь, или растаяло в ту же ночь над разбойничьим лесом?
– Мне думается, что оно преследовало нас ровно столько, сколько мы продолжали совершать одну и туже ошибку, – сказал он, поправляя воротник моей куртки.
– Интересно какую?
– Задай мне этот вопрос через несколько дней, и я обещаю, что дам на него исчерпывающий ответ.
– Я так понимаю, – сказала я, уже почти смирившись со своей участью, – что ты предлагаешь мне все эти дни вплотную заниматься воспоминаниями?
– Видишь ли, – усмехнулся он, – тебе уже не остается ничего другого, как только пройти этот путь до конца.
– Почему? – удивилась я.
– Потому что ты задала слишком много вопросов. И теперь тебя не отпустят до тех пор, пока не заставят не только выслушать все ответы, но и все их осознать, пропустить сквозь себя, и применить полученные знания в жизни. Таков закон.
– А если я уже не хочу ничего знать? Что тогда? – обеспокоено спросила я.
– Не хочешь знать, или боишься узнать? Вот о чем, на самом деле, стоит задуматься. Ну а если ты действительно всерьез считаешь, что решила вернуться назад, то должен тебя разочаровать – такие люди, как ты никогда не перестают искать ответы. Они могут прерываться – десятилетиями, а то и столетиями не вспоминать о том, что их так волновало, но потом снова и снова они будут зажигать свой древний фонарь, проливающий слабый свет на тропы мирозданья, и идти вперед, чтобы шаг за шагом открывать для себя вечные законы вселенной.
– А как такие люди называются, и что отличает их от остальных?
Он обнял меня:
– Никак они не называются. Они меняют свои имена и лица, как деревья листву, но от этого никогда не становится другой их сущность – как они были, так и остаются бессрочными "искателями истины". Их трудно, а может быть и почти невозможно узнать в толпе, но пообщавшись с такими людьми, легко заметить, что в их душах постоянно, то вспыхивая, а то немного стихая, тлеет огонь, который не дает им покоя и заставляет двигаться вперед.
– Но, скорее всего, это несчастные люди, потому что, сколько бы они ни искали, всех ответов им все равно не дано будет постичь. Да?
– Конечно, именно так.
– Но зачем они нужны, эти несчастные, которые не делают ничего полезного, а только лезут в то, что их не касается?
– Зачем нужны? – рассмеялся он. – Именно затем, чтобы человечество не стояло на месте. Ты думаешь, что они виноваты в том, что появились такими на свет? Ничуть! Наоборот, их специально посылают в мир, и если они, вдруг, перестают двигаться вперед, то снова и снова их вынуждают подниматься и идти.
– Но им же очень тяжело, почти невозможно выжить в этом приземленном материалистическом обществе, – удивленно сказала я. – Как же они справляются со своими задачами?
– Понимаешь, дело в том, что, наделив их однажды этим удивительным даром поиска, про них никогда уже не забывают, и там, где, может быть, другие упали бы, этих поддерживают, в те места, куда другим пути закрыты, этих людей пропускают. Короче говоря, их награждают не только непонятным для остальных характером, но и странной судьбой, которая всем другим кажется неправильной и нелогичной.
– И я, оказывается, попала именно в их число!
– И я тоже, – засмеялся он. – Так что не расстраивайся, ты не одинока.
Некоторое время мы оба молчали, только теперь, к сожалению, я уже не могла так просто посмотреть, о чем он размышляет. И мне оставалось обдумывать его слова, а заодно мучиться над вечным вопросом о том, что нас с ним так крепко связывает.
Еще немного помолчав, он неожиданно сказал:
– Давай сейчас поедем ко мне, а потом ты попробуешь вспомнить еще какую-нибудь коротенькую жизнь. Договорились?
– Хорошо, – согласилась я, – но только вот, как я узнаю, о чем мне вспоминать, и какая именно жизнь окажется короткой?
– А я тебе помогу, – он встал с покрывала и подал мне руку, – а заодно докажу тебе, что далеко не всегда мы рождались с тобой в одной и той же стране в одинаковое время.
* 5 *
– Уф, как я замерзла, – скала я, сбрасывая ему на руки свою куртку. – Надо скорее выпить горячего чая.
Мы прошли в гостиную, и я, быстро закутавшись в свою шаль, легла на диван.
– Сейчас принесу чашки, а ты пока лежи и грейся. Здесь тепло, потому что окна оставались закрыты, – сказал он, накрывая меня пледом.
Я ждала его и рассматривала часы, которые давно уже не давали мне покоя своей неподвижностью. "Почему они стоят? – думала я. – Неужели он не может вызвать мастера и починить их? Да еще по какой-то непонятной причине он начинает злиться каждый раз, когда я начинаю об этом говорить"...
– Ну как? Все еще холодно? – спросил он, оборвав мои мысли.
– Да, – сказала я, принимая из его рук чашку, наполненную загадочным душистым отваром, – теперь я буду бояться заболеть. Сделай так, чтобы этого не случилось. Ладно?
– Постараюсь, – засмеялся он. – Только не забывай, что я далеко не так всесилен, как тебе хотелось бы.
Я ничего не ответила и, помолчав, через некоторое время поставила пустую чашку на стол и спросила:
– Так какую жизнь ты советуешь мне вспомнить?
– Ту, в которой не было меня.
– Ну подскажи мне хоть немного.
– А ты рассуждай логически, – отчего-то вся эта идея его сильно забавляла, – если меня не было рядом, то кто бы мог в давние времена тебя обеспечивать? Наверное, никто, раз ты считаешь, что замужем ты была только за мной. Значит, представляй себя бедной оборванкой и попадешь в цель.
– Ты все шутишь, – укоризненно сказала я, – а я, вот, сейчас на самом деле попытаюсь представить себя какой-нибудь странницей, посмотрим тогда, что из этого выйдет.
– Да я, собственно, почти что не шутил, – сказал он, разводя руками, – так что приступай, а я пока покурю.
Прошло сравнительно немного времени, и я начала рассказывать.
***
Я иду по разъезженной, пыльной дороге вдоль зеленеющего пахучими травами луга. К сожалению, надетая на мне бедная, залатанная одежда простолюдинки не дает возможность определить ни год, ни век, когда все это происходит. У меня очень светлые волосы, которые, выбиваясь из-под чепца, спадают мне на плечи тонкими почти прозрачными прядями. Я так молода, что ко мне вполне подходит определение "девочка-подросток".
Я очень неуверенно двигаюсь, все время придерживаясь за плечо какого-то взрослого мужчины, который несет на длинном, перекинутом через плечо ремне предмет, сильно напоминающий шарманку. Мы молча бредем по этой бугристой дороге, время от времени спотыкаясь об острые камни.
Мои светло-голубые глаза широко открыты и готовы воспринимать все краски мира, однако от рождения они наделены только способностью отличать свет от тьмы. Я почти слепая, а потому вынуждена постоянно держаться за своего бородатого спутника.
Этот человек мой отец, точнее сказать, это я думаю, что мы находимся с ним в родстве, а на самом деле однажды, когда мне было совсем мало лет, он просто прихватил меня с собой, освободив тем самым хозяйку какого-то придорожного трактира от лишнего рта, доставшегося ей в наследство от умершей сестры. В те времена он уже давно бродил со своей шарманкой по разным дорогам и, здраво рассудив, что бедному человеку со слепой дочкой, которая еще и умеет петь задушевные песни, будут давать денег гораздо больше, нежели одинокому, решил меня удочерить. А чтобы я не особенно пугалась, сказал мне, что он мой родной отец, вернувшийся из далекого путешествия. Тетка, у которой я жила после смерти родителей, была очень рада и даже дала нам в дорогу пару буханок хлеба и теплый платок, чтобы закрываться от зимней стужи.
С тех пор мы стали вместе бродить по дорогам Франции, а сердобольные жители городов и деревень, заглядывая в мои прозрачные глаза и, слыша мой хрустальный голос, действительно бросали нам чуть больше медяков или давали немного больше еды.
В общем-то, вся моя жизнь и проходила в этих хождениях от одного дома до другого, от города к городу, из деревни в деревню.
Я вижу, как мы стоим около харчевни, и мой приемный отец договаривается с хозяином о предстоящей работе. Да, да, конечно, мы будем играть и петь весь вечер для гостей, ведь сыновья не каждый день покидают родительский дом, и нужно, чтобы звучало много песен. А за это нам надо-то всего лишь пустяк – хороший сытный ужин, кувшин вина, и охапку соломы, чтобы переночевать где-нибудь под навесом. Ну, а если хозяева будут щедры, то завтра поутру еще и дадут нам ломоть хлеба в дорогу.
А вот и долгожданный вечер. Мы стоим в большом, переполненном людьми и запахами убогом зале трактира. Отец, улыбаясь в бороду, крутит ручку шарманки, а я своим звенящим, как натянутая струна голоском, пою незатейливые песни, понятные и близкие всем простым людям.
Гости, многие из которых, в общем-то, почти такие же бедные, как и мы, зовут нас к столу и приглашают поесть. Отец с радостью соглашается, и вот мы уже сидим и с удовольствием обгладываем сочное куриное мясо – редкий и почти недоступный для нас деликатес. Отец дает мне еду прямо в руки, и у всех, кто это видит, просыпается в душе жалость. Они хотят еще песен, но не могут оторвать нас от ужина – ведь и у них в домах такие шикарные блюда стоят на столах не каждый день, так что легко понять, сколь большая удача для нас этот праздник.
От выпитого вина и теплого воздуха отец становится разговорчив и хочет поболтать с доброжелательными мужиками, рассказать о нашей жизни, пожаловаться на жестокую судьбу, может быть в чем-то и приукрашенную, но во многом до боли правдивую.
Я говорю ему, что хочу играть сегодня сама, потому что в такой прекрасный вечер мне хочется, чтобы все вокруг были счастливы – ели, пили, разговаривали и слушали мои песни. Отец ведет меня в центр зала, вешает мне на шею шарманку и снова возвращается за стол. А я начинаю крутить изогнутую ручку и, подстраиваясь под однообразные заунывные звуки, начинаю петь песни о том, как живут в разных городах и селах небогатые люди, деля друг с другом, свои скромные радости и горести.
***
Я немного задумалась и замолчала.
– А ты была там счастлива? – спросил он. – Или в данном случае такой вопрос не очень уместен?
– Ты знаешь, как ни странно это может прозвучать, но напротив – очень уместен. Я и впрямь была там какая-то блаженная. Я видела свет и тьму, умела петь песни и слушать шарманку, и этого мне было вполне достаточно, чтобы радоваться жизни.
– И сколько же длилась эта жизнь?
– Да совсем мало...
***
Очень холодно, дует пронизывающий ветер, острые снежинки колют лицо. Я кутаюсь в дырявый вязаный платок и иду наощупь вдоль какого-то забора. Почему-то я одна, и, кроме того, я знаю, что теперь у меня нет ни отца, ни шарманки, в которых собственно и заключался для меня весь смысл моего странного существования. Возможно, отец умер от какого-то несчастного случая, или я потеряла его, заблудившись в толпе... Не знаю. Вижу только, как от недоедания и холода я теряю силы, сажусь на землю и, привалившись спиной к скрипучим деревянным воротам, решаю немного передохнуть. Мои глаза закрываются, мысли путаются, и я медленно умираю.
***
– Ну, что ты об этом думаешь? – спросила я.
– Думаю, что был прав, когда говорил тебе, что мы не всегда были вместе.
Я засмеялась:
– Разве можно такую жизнь брать в расчет? Тут я и не могла тебя встретить. Это так... Просто перебивка между серьезными кадрами.
– А кто был этот человек, который считался твоим отцом? Ты его узнала?
– Да, сразу же, – задумчиво ухмыльнулась я. – Это один мой знакомый...
– Один из тех, кого ты когда-то любила? – спросил он деланно безразличным тоном.
– Любила? – удивилась я. – Чтобы это утверждать, надо сначала определиться, что именно брать за образец. Если сравнивать все мои чувства, которые в разные годы я испытывала к тем или иным мужчинам, с той любовью, которую я ощущаю к тебе, то можно сказать со стопроцентной уверенностью, что кроме тебя я никогда и никого не любила. Если же считать, что ты это только миф, навеянный моим воображением, то тогда конечно – я была влюблена далеко не один раз.
Он закурил сигарету и смял пустую пачку:
– Мне надо привыкнуть к тому, что ты живой человек... Ты имеешь право совершать те поступки, которые хочешь. И я не должен за это тебя обвинять...
– Если бы ты еще придерживался тех красивых слов, которые периодически говоришь, – тяжело вздохнула я. – Тогда, может быть, и моя жизнь сложилась бы по-другому.
– Оставим это. Скажи мне все-таки, кто был этот человек?
– Я встречалась с ним несколько лет назад. Он был старше меня всего на десять лет, но казалось, что годится мне в отцы. Мне было с ним интересно и спокойно, хотя эта связь вряд ли смогла бы когда-нибудь стать чем-то большим, чем обычный роман.
– Но какую-то параллель с этой "слепой" жизнью ты можешь провести? – он пересел ко мне на диван.
Я засмеялась:
– Наверное, только ту, что мы с ним ходили от трактира к трактиру, и он много рассказывал мне о Франции.
– Я запутался, о какой жизни ты сейчас говоришь?
– В том-то и дело, что об обеих, – снова засмеялась я. – За несколько веков оказывается мало, что изменилось – как мы там бродили по улицам, периодически, заходя в захолустную харчевню, так и здесь, встречаясь пару раз в неделю, мы шли посидеть в какой-нибудь ресторанчик.
– И это все? – удивился он.
– Пожалуй, что нет, – задумалась я. – Этот человек оставил довольно-таки значительный след в моей памяти.
– Неужели?
– Представь себе, что да.
– И что же такого хорошего он для тебя сделал? – язвительно спросил он.
– Ничего, – вспылила я, – ничего хорошего, но и ничего плохого, в отличие от некоторых других. Знаешь, ты меня просто удивляешь своей способностью делать вид, как будто ты не только ни при чем, но и вообще не понимаешь того, что тебе говорят.
– Продолжай, – он взял со стола портсигар и закурил.
– Ты хочешь выслушать, как я к нему относилась на самом деле? – зло спросила я. – Хорошо, я расскажу тебе. Я была влюблена, очарованна его умом, рассчитывала на совместное будущее.
– И как вы расстались?
– Я просто перестала снимать телефонную трубку.
– Почему?
Я посмотрела на него и покачала головой:
– Потому что он – это не ты. И все.
Он выпустил кольцо дыма и самодовольно ухмыльнулся:
– Интересные переплетения судьбы – шарманка, переросшая в ресторанные встречи... Тебе бы следовало поискать его еще в какой-нибудь жизни, мне кажется, что одной Францией тут не обошлось.
– Ничего я не хочу, – устало сказала я. – Лучше я вернусь домой и займусь каким-нибудь делом. Все эти воспоминания пробуждают в моей памяти совсем не то, что следовало бы.
Я откинула плед и собралась встать с дивана, однако он удержал меня:
– Прошу тебя, не уходи.
Эти слова вызвали во мне смех:
– Ты меня просишь? Ты, который всегда только приказывает? Должно быть, мне действительно стоит повременить с уходом, раз начали происходить такие невероятные вещи...
Я легла и закрыла глаза. "Чего он хочет от меня? – думала я, делая вид, что немного задремала. – Чтобы я высказала ему в лицо, что он испортил мне жизнь? Но, может быть, он в этом на самом деле не виноват... Разве я имею право обвинять его в том, что мы до сих пор не вместе? Быть может, так складывались против нас обстоятельства... Он прекрасно знает, как сильно я его люблю и хочу быть с ним рядом, однако, видимо, считает, что я должна была всю жизнь его ждать и верить в нашу любовь, которая, вполне вероятно, может оказаться только порывом мистического ветра, залетевшего когда-то в мою комнату..."
– О чем ты думаешь? – спросил он, не дав мне закончить мысль.
Я открыла глаза и увидела его взгляд. Он смотрел на меня так, как будто я была частью его души, которую у него однажды отобрали, а теперь показывают, но не соглашаются отдать обратно. Мне стало не по себе:
– Почему ты так на меня смотришь?
– Потому что ты моя жизнь. Я существую только благодаря тебе, ты единственное, что удерживает меня в этом мире, и я боюсь потерять твою любовь, поскольку для меня это будет гораздо страшнее смерти.
– Что же это такое, что может быть для тебя хуже, чем смерть? – спросила я.
– Забвение.
* 6 *
Я сидела за письменным столом в своей комнате и заряжала чернилами перьевую ручку. «Напишу ему письмо, – думала я лихорадочно, – пусть прочитает и сделает выводы». Я достала чистый лист бумаги, и уже приготовилась сочинять, как вдруг, едва различимый скрип паркета заставил меня обернуться. Оказалось, что он уже пришел и стоит, прислонившись к книжным полкам.
– Не заметила, как ты появился.
– Я специально это сделал. Хотел посмотреть, чем ты занята.
– Ну и как? Посмотрел?
– Да, и вижу, что ты собиралась что-то писать. Уж не письмо ли, как в прошлой жизни?
– Письмо. Только на этот раз оно адресовано тебе.
Он ухмыльнулся:
– Приятно слышать, однако можешь мне рассказать все это на словах. Я уже здесь, так что незачем тратить бумагу.
Я отложила в сторону ручку и посмотрела ему в глаза:
– Если я сейчас скажу тебе все, что наметила, мы расстанемся.
– Этого не может быть.
– Почему?
– Ты очень многого не знаешь, – сказал он задумчиво. – Так что лучше нам помириться, и пусть все будет по-прежнему.
– Как у тебя все просто решается, – сказала я, обхватив голову руками. – "Все будет по-прежнему". Пройдет еще год, два, три, а я все также, буду ждать тебя? Почему ты со своей стороны не прикладываешь столько же сил, сколько их трачу я, чтобы мы объединились? Или есть причина, по которой наш союз невозможен?
Он стоял и молча смотрел на меня. Не дождавшись никакого ответа, я продолжила:
– Почему ты все время молчишь? Сколько еще я могу ждать от тебя этих ответов?
– Я бы хотел прочитать тебе одну притчу, – сказал он и вынул из кармана знакомую синюю книгу, из которой торчал сухой лист бука*.
– Ты, наверное, решил поиздеваться надо мной, – сказала я, рисуя на листе бумаги загадочные переплетения и лабиринты*. – Зачем мне твоя притча? Хотя, ладно уж, выслушаю – может быть, хоть она мне что-то объяснит вместо тебя.
***
Давным-давно в одно могущественное дальневосточное государство приехал из неизвестных краев некий путешественник. Будучи изгнанным из своей родной страны за подготовку политического переворота, он решил искать для себя новых перспектив на чужом берегу и надеялся остаться в этой красочной стране, язык которой он на удивление быстро освоил.
Он был неожиданно радушно принят императором, и через некоторое время уже блистал при дворе, рассказывая новым друзьям о своих злоключениях.
Прошло несколько лет. Благодаря своему уму бывший путешественник стал успешно продвигаться по лестнице дворцового успеха, и был назначен императором на почетную должность государственного советника. Отныне дела его стали идти как нельзя лучше: он жил в богатом доме, завел слуг, дорогую мебель и книги. Посватавшись к дочке королевского министра, советник сыграл пышную свадьбу и был уже почти счастлив, как вдруг, незадолго до своего тридцатипятилетнего юбилея заболел какой-то неизвестной болезнью, настолько его подкосившей, что ни один из придворных врачей, каждый день присылаемых императором, не мог ни добиться облегчения от страданий, ни хотя бы установить точный диагноз. Дело бы, скорее всего, закончилось совсем плохо, если бы его лучший друг не предложил использовать последнюю возможность, пригласив в дом к умирающему одного известного в той стране просветленного мудреца.
Монах не заставил себя долго ждать и, очень скоро появившись в доме, подошел к постели больного, шелестя своими серыми одеждами.
– Почему этот человек лежит здесь, когда его место на кладбище? – удивленно спросил он присутствующих, вызвав тем самым в их рядах ропот удивления.
