Текст книги "Сумерки памяти(СИ)"

Автор книги: Елена Хотулева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

– Но почему ты так уверен, в том, что она думала именно так, когда все это писала? – спросила я удивленно.

– Я как раз уверен в обратном, – ответил он смеясь. – Когда она писала все это, она думала лишь о Египте, но ее мысли, те которые на самом деле овладевали в этот момент ее душой, просачивались на бумагу и прятались среди строк.

– А откуда ты так хорошо ее знаешь? Ты что же, с ней знаком?

– Нет, я просто тешу себя надеждами, что хорошо понимаю все то, что она хочет сказать. А кстати, – продолжил он, переводя разговор на другую тему, – ты давно меня ждешь? Кажется, я не очень долго отсутствовал.

– Да нет, – ответила я, вставая из-за стола и расхаживая по комнате, – я пришла совсем недавно и все это время читала твою книгу. А что ты предполагаешь сейчас делать? Может быть съездим куда-нибудь?

– Нет, к сожалению, я должен находиться дома и ждать звонка, так что предлагаю тебе посидеть здесь и немного поговорить, тем более что на улице идет дождь, да и время уже достаточно позднее.

– Да, ты прав, – сказала я, подходя к окну и рассматривая струи дождя играющие по серым, отражающим вечернее небо, лужам.

– Ты, кажется, хотела рассказать мне о той жизни, в которой мы знали друг друга, но не остались вместе?

– Да, – засмеялась я, – это, как ты и говорил, оказалось очень увлекательно и интересно. Я даже и не предполагала увидеть себя в таком воплощении. Я рассмотрела эту жизнь достаточно подробно, так что приготовься к длинному и обстоятельному рассказу.

– Может быть выпьем кофе? – спросил он вставая.

– Да пожалуй, – сказала я, и пока он ходил за чашками, перечитала еще раз отрывок из синей книги. "Странно, – подумалось мне, – как он расшифровывает все эти тексты. Все в его интерпретации получается не так, как видится сначала".

– "Ну что ж, готова ли ты мне поведать о славных старых временах"? – спросил он чьими-то стихами.

– Да, – сказала я, смеясь, и начала рассказывать.

***

Представь себе пыльную площадь какого-то европейского города неизвестно в каком году, однако, чтобы ты мог примерно представлять себе людские одежды, будем думать, что события датируются серединой ХVI века. Хотелось бы мне сказать, что это Испания, но никаких особых доказательств этого у меня нет, а потому я только условно так назову эту страну, и чтобы хоть как-то передать тебе весь незабываемый колорит увиденных мной картин, я буду и впредь придерживаться договоренности, что дело происходило именно там.

Я вижу себя. К моему несказанному удивлению – я цыганка. Я танцую на площади, стуча кастаньетами, размахивая пышными яркими юбками и звеня монистами. Пока я танцую, по кругу обступивших меня зевак ходит молодой цыган и собирает деньги, которые ему изредка бросают, а в то же самое время другой более опытный его напарник ходит по внешнему кругу тех же зевак и собирает кошельки, которые плохо привязаны к поясам хозяев. В толпе народа я вижу тебя. Ты молодой, ненамного старше меня, но не цыган, а благородный местный житель. Выражаясь принятым мной условным языком – ты этакий молодой идальго, скучающий от безделья в большом городе и залюбовавшийся на танцующую цыганку. Я пока с тобой не знакома, но ты уже не в первый раз меня видишь, и тебе я чем-то интересна.

Через некоторое время становится понятно, какие же именно интересы ты преследуешь. У одного из твоих богатых родственников во дворце большой прием и тебя посещает фантазия развлечь присутствующих цыганскими песнями и танцами.

Следующая картина застает меня уже в этом дворце. Мы с моими собратьями уходим, заработав хорошие деньги, но по пути к выходу я успеваю стянуть какую-то плохо спрятанную дорогую вещь. Ты в этот момент наблюдаешь за мной из-за угла, но ничего не говоришь, а только смотришь мне вслед.

Вообще надо сказать, что мое воровство в этом цыганском обличии не воспринималось мной как нечто противозаконное. Напротив, я делала это как бы мимоходом, не только не испытывая при этом никаких угрызений совести, но как будто даже наоборот внутренне хваля себя за расторопность и смекалистость. Это воровство было как бы данью моему менталитету и неотъемлемой частью моего характера.

Следующий момент – это уже раннее утро. То ли еще не все легли спать, то ли уже наоборот кто-то уже успел встать. Не знаю, вижу только, что место действия этих событий – так называемая территория моего табора. Сквозь туманное утро между повозок пробираешься ты и, спрашивая у то и дело интересующихся твоей персоной цыган, как тебе найти ту цыганку, что танцует на площади, медленно приближаешься к моей кибитке.

Подойдя к нашему жилищу, ты начинаешь стучать по ободу колеса, на что из-за занавески незамедлительно выглядывает моя бабка, и зло спрашивает, кого принесло. Однако узнав, что ты хочешь позвать меня погадать, она улыбается и, тряся головой, снова скрывается за занавеской.

Я, заспанная и лохматая, появляюсь в разрезе грязной тряпки и, видя тебя, широко улыбаюсь белозубым ртом и говорю:

– Ай, кто пожаловал! Судьбу свою хочешь знать?

Я вылезаю из кибитки и, садясь прямо на землю, достаю завязанные в узелок замусоленные карты и начинаю гадать, раскладывая мудреные комбинации на мятом шелковом платке.

Глядя отсюда, я хорошо чувствую, с каким удовольствием я там гадала. Карты там были частью моей жизни, и орудием труда, и как бы живым существом, которое предсказывало будущее, не обращая внимания ни на какие условности и обстоятельства. Если я утверждала: "Так карты говорят", то это означало, что я сама может быть и не согласна с их мнением, но они так считают, а значит, так тому и быть.

И вот я разглядываю тебя и гадаю. А надо сказать, что я уже видела тебя и на площади, и во дворце, поэтому отношусь к тебе с особым любопытством и от этого гадаю с интересом. Я кладу на платок очередную карту и говорю:

– Ты будешь много раз на войне. Твоя жизнь пройдет в шатрах на полях сражений. В одном бою тебя сильно ранят. Это будет на той войне, которая сожжет эти земли дотла. Но ты не умрешь, а снова встанешь в строй. Ты доживешь до старости, и умирать будешь в почете, но детей у тебя не будет и провожать тебя в последний путь будут чужие люди. Богат ты будешь всегда, но счастья ты не узнаешь, и это оттого что в тебе живет тоска.

– А что ты мне скажешь о любви и женитьбе? – спрашиваешь ты меня.

Я улыбаясь достаю следующую карту:

– Ты не женишься, – говорю я смеясь, – потому что та, кого ты будешь любить, уйдет по своей дальней дороге.

Я достаю очередную карту, потом еще одну, потом еще. Улыбка медленно покидает мое лицо, и я порывистым движением хочу смешать все карты, но ты останавливаешь меня и говоришь:

– Скажи мне правду, что ты увидела?

– Цыганка всегда говорит правду, – заносчиво отвечаю я и начинаю снова и снова тасовать колоду и доставать одни и те же карты.

– Так по какой дороге она уйдет? – переспрашиваешь ты.

Я закусываю губы и, поразмыслив, говорю:

– Судьбы у нас с тобой разные, а карты одинаковые. Сколько ни вытаскиваю, все одно и то же.

– А ты сама-то замуж выйдешь? – спрашиваешь ты.

– А то как же, – смеюсь я в ответ, – ты моего мужа на площади видел и во дворце. Тот в красной рубахе. За него и пойду. Только детей у меня не будет. Карты так говорят.

– Ну что ж, – отвечаешь ты, – мне, пожалуй, пора.

Но я не слышу этих слов, а продолжаю класть карты:

– А мы с тобой еще увидимся, только это будет нескоро. Прямо перед той войной, что испепелит эту землю, я найду тебя сама, и мы встретимся. И потом еще раз в старости. Мы увидим друг друга, но не узнаем. – Так карты сказали, – говорю я и немного задумчиво смотрю на тебя и повторяю, – так они сказали.

Ты протягиваешь мне кошелек с деньгами, но я отвожу твою руку и говорю:

– Нет. За это гадание я с тебя денег не возьму, потому что карты у нас с тобой одинаковые.

– Тогда возьми это, – отвечаешь ты и снимаешь с руки дорогой перстень. – Если тебе что-то от меня понадобится – помощь или деньги, то можешь мне его прислать, и я тебе помогу.

Улыбаясь, я беру этот перстень и говорю:

– Я никогда не воспользуюсь этой возможностью, но этот подарок будет со мной до последнего моего дня.

Ты уходишь, и я смотрю тебе вслед сквозь туман.

Потом я вижу много картин о моей жизни. Как я была замужем за бойким цыганом, которого однажды убили в драке ножом, как наш табор путешествовал с места на место, уезжая от войн и непогоды, как часто при луне я ради праздного любопытства раскладывала карты, чтобы узнать, как развиваются события в твоей жизни, и как твое сердце занято той, которая ушла по дальней дороге.

Интересно, что в этом воплощении я встретила очень многих людей, которые живут сейчас со мной в одном времени. Это и мой цыганский муж, который здесь занимал в моей жизни отрезок длинной в семь лет, и цыганская бабка, которая здесь была моей прабабкой, и множество людей, которым я гадала, и которые воплотились теперь в моих разнообразных друзей, подруг, приятелей или просто прохожих.

***

Он прервал мой рассказ вопросом:

– Ты говорила, что я не мог быть тем священником из твоей "хромой" жизни, а тебя не удивляет насколько твое цыганское прошлое разнится с твоим теперешним внутренним миром?

– Да, да ты прав, – ответила я, улыбаясь, – эта цыганка, которая была мной, действительно очень сильно от меня отличается. Ее мир – это мир без ценностей. Она не дорожит ничем, даже своими картами, гадание на которых, если у нее их отнять, она может заменить гаданием по руке или просто предсказыванием судьбы по одному человеческому взгляду. Она знает, что такое любовь, но это чувство ей неприятно, поскольку вызывает в ее сердце несвойственную ей боль. И для нее гораздо естественней считать, что она любит своего цыганского мужа, к которому на самом деле испытывает просто привязанность, чем поверить в то, что она могла полюбить какого-то идальго, которого видела всего несколько раз.

– А кого из твоих друзей ты там встретила?

Я засмеялась:

– Особенно мне запомнилась встреча с моей "венецианской" подругой. Я тебе сейчас об этом расскажу.

***

Я вижу себя одиноко бредущей по разбитой серой дороге. Очень холодно и я кутаюсь в шаль. Мне надо найти какой-нибудь приют на ночь, но я знаю, что очень мало людей в этой, разоренной войной местности, отважится пустить переночевать цыганку. Я стучусь в двери каких-то домов, но никто не открывает. Меня это совсем не печалит – я уверена, что если меня прогонят от девяти дверей, то у десятой я все равно найду кров, а если и не найду, то лягу под какой-нибудь заброшенной крышей, потому что смерть не придет за мной раньше положенного срока, а карты говорили мне, что умру я в глубокой старости.

И вот я стучу в косяк какого-то очень бедного жилища. Мне открывает молодая улыбчивая женщина с розовощеким младенцем на руках.

– Красавица, пусти цыганку переночевать, – говорю я, а сама заглядываю ей через плечо и рассматриваю, кто еще есть в доме.

– А ты мне погадаешь? – спрашивает хозяйка и пропускает меня.

– Карты тебе все скажут, – говорю я, проходя внутрь и садясь на пол у огня.

Женщина протягивает мне ломоть хлеба и говорит:

– Скоро муж придет, но ты не пугайся, он тебя не прогонит.

Я молча жую хлеб и усмехаюсь своим мыслям. Через некоторое время приходит муж – злой и грубый человек, который с порога начинает кричать, что ему надо дать еды, а незваных гостей прогнать. Женщина мечется, не зная, как успокоить и мужа, и младенца, и, наконец, поставив на стол еду с кувшином вина, и укачав ребенка, добивается временного затишья. Муж, поев, уходит за стенку, а молодая хозяйка, отдав ребенка появившейся откуда ни возьмись свекрови, садится рядом со мной на пол и шепчет:

– Погадай мне. Я хочу знать, что будет со мной и моей семьей.

Я приглушенно смеюсь и, раскладывая карты, говорю:

– И это ты называешь семьей? Эх, странная ты женщина, если считаешь, что это и есть на самом деле твоя любовь. Слушай, что говорит тебе цыганка. Тебя ждет впереди много смертей, но не пугайся. После того, как ты потеряешь этот дом и этого мужа, ты встретишь свою любовь. Пройдет немного времени и у тебя будет совсем другой дом и настоящая семья...

Мои слова прерывает крик ребенка и недовольный голос хозяина:

– Эй, иди уйми младенца!

Я, слыша это, ухмыляюсь и, собирая карты, говорю:

– Иди, иди. Ему недолго уже осталось так командовать.

А после этого я вижу, как провела ночь в сарае этого дома, как рано утром ушла, а хозяйка дала мне с собой еще небольшой кусок хлеба и пожелала удачи. Но мне было все равно – я знала все о своей жизни наперед и видела, какая именно мера удачи ждет меня впереди.

Интересно, что отсюда мне дали увидеть дальнейшую судьбу этой женщины, которая, спустя несколько столетий стала моей подругой. Действительно, как я и предсказывала, очень скоро она овдовела, ее свекровь умерла, и ее дом сгорел при пожаре. Она не знала, куда ей идти с маленьким ребенком на руках и в полном отчаянии попросила приюта в каком-то довольно богатом доме, хозяином которого был молодой вдовец. Они полюбили друг друга с первого взгляда, и, поженившись и родив еще двоих детей, прожили в мире и согласии долгие годы.

***

– Знаешь, – прервала я свой рассказ, – я заметила, что когда я вспоминала эту жизнь, я совсем не устала, как это бывало при воспоминаниях некоторых других, а наоборот, даже немного набралась от нее сил. Такое впечатление, что эта цыганка настолько не была ни к чему привязана, что я смогла как бы почувствовать эту легкость, пролетевшую сквозь века и понять, каково это жить ни о чем не беспокоясь.

***

И вот, я вижу себя идущей среди военных шатров. Горят костры, около которых сидят усталые люди с оружием, а я хожу среди них и всматриваюсь в лица. Затем около одного из костров я останавливаюсь и соглашаюсь погадать какой-то женщине, которая, предлагая мне поесть, просит рассказать ей про ее воюющего жениха. Я сажусь и уже почти знаю, что спустя несколько минут какой-то солдат подойдет к твоему шатру, который стоит всего в десятке шагов от меня, и доложит тебе, что неизвестная цыганка сидит у костра и гадает.

Ты выходишь, откинув полотняный край палатки, и, видя меня, говоришь:

– Цыганка, а мне ты погадаешь, или ты уже забыла того, кто подарил тебе твой перстень?

Я улыбаясь захожу в твой шатер, сажусь на пол и говорю:

– Цыганка никогда ничего не забывает и никого не обманывает. Я сказала тебе, что сама найду тебя во время страшной войны. И вот я пришла.

А дальше я вижу, что провела в твоей палатке несколько недель, как раз до того момента, как началось то большое наступление, в котором тебя должны были ранить.

Я вижу, как несколько раз танцую для тебя свой танец с кастаньетами, как гадаю о том, что исход этого сражения будет печален, и о том, что в будущем ты одержишь много побед. А потом я вспоминаю, что ты хочешь меня удержать и предлагаешь мне идти в какой-то далекий город, в котором нет этой войны, и ждать тебя там. Но я только качаю головой, потому что ты хочешь удержать в руках ветер. Я закутываюсь в шаль и оставляю тебя наедине с твоей судьбой, которая уже уготовила тебе и сильное ранение, и одинокую почетную старость. А я иду сквозь дым костров и знаю, что буду, как и прежде гадать на тебя, и, как и прежде буду думать, что это вовсе не любовь была между нами, а только почему-то выпали совсем одинаковые карты при такой разной судьбе.

И вот, уже проходит очень много лет. Я вижу себя древней старухой с седыми космами волос, выбивающимися из-под грязной повязки. Я сижу на городской площади среди уже совсем другого табора, к которому я вероятно когда-то давно прибилась, путешествуя по послевоенным дорогам этой страны. Я сижу, а вокруг меня собрались мои собратья разного возраста, желающие уже в который раз послушать историю, которую я им расскажу. Я размахиваю у них перед глазами узловатой рукой с дорогим перстнем и скрипучим голосом говорю:

– Да, старая цыганка всегда говорит правду. Этот перстень подарил мне молодой красивый идальго, который меня любил всю жизнь и даже хотел на мне жениться...

Цыгане смеются, думая, что я сочиняю небылицы, а в это время через площадь проносят в дорогих носилках дряхлого старика, в котором я не узнаю своего "молодого идальго" и безразличным взглядом смотрю ему вслед. А ты, глядя на цыганский табор, вспоминаешь свои молодые годы, но конечно не узнаешь в старой цыганке ту, которая, оставив в твоем сердце тоску, ушла когда-то давно по своей дальней дороге.

***

– На этом и закончились воспоминания о моей цыганской жизни. И ты знаешь, мне стало немного грустно, оттого что разделенные столь разными менталитетами мы так и не смогли быть вместе.

– Виной этому были не наши менталитеты, а твое безразличие к моей любви, – сказал он недовольно.

Я засмеялась:

– Ты говоришь так, как будто я уже в этой жизни, взмахнув подолом цыганской юбки, хочу уйти по дальней дороге.

– А разве ты ни разу не пыталась именно в этой жизни уйти от меня? – спросил он, и подойдя к окну задернул шторы. – Разве ты не бросала меня, когда влюблялась, выходила замуж, встречалась с тем или иным человеком, который казался тебе "твоей судьбой"?

– Но это была моя жизнь! – ответила я, разводя руками.

– Твоя жизнь... – прошептал он, и сев в кресло закурил.

– А где и с кем протекает твоя жизнь? – неожиданно для самой себя спросила я, хотя и понимала, что он не ответит на этот вопрос, а как обычно предоставит мне самой искать на него ответ в лабиринте жизненных загадок.

– Скажи, а кто-нибудь из твоих близких знает о том, что мы встречаемся? – спросил он после некоторой паузы.

– Да, знают два человека. Это моя мама и подруга.

– Какая подруга?

– Та, следов которой я еще не нашла в своем прошлом, но которая здесь дружит со мной уже очень много лет.

– И что ты им рассказала?

– Не очень много, но маме это было и не нужно, потому что она видела тебя сама. А подруга сумела все понять и из моих немногословных намеков.

– Значит, меня видела и ты, и твоя мама? Ну что ж, не забудь об этом в ближайшие несколько недель, а потом мы с тобой вернемся к этой теме.

* 15 *

Я сидела в парке на одинокой скамейке, притаившейся между двух кустов бузины*, и думала о нем: «К чему он завел вчера тот странный разговор, и почему сказал, что мы вернемся к этой теме в ближайшие недели? Зачем ему все-таки понадобилось заставлять меня вспоминать прошлые жизни, если они никоим образом не проливают свет на ту тайну, которая существует в наших отношениях?». Я повернулась, посмотрев в сторону буковой* аллеи, и неожиданно увидела, что он идет по направлению к моей скамейке.

– Не ожидала меня увидеть? – спросил он, подходя и садясь рядом. – А я послушать еще какой-нибудь рассказ о твоем прошлом.

– А я как раз думала о тебе.

– Интересно, а часто ли ты вообще обо мне вспоминаешь?

– Если я скажу правду, то ты не поверишь, потому что вот уже девять лет, как не прошло ни одного дня, чтобы я о тебе не думала.

Он промолчал, а я сорвала ветку с белыми цветками, и разглядывая ее, сказала:

– Тебе не кажется, что мне пора увидеть ту мою жизнь, в которой были лагеря и колючая проволока? Ты ведь знаешь, как мне необходимы эти воспоминания, чтобы окончательно освободиться от всех полуреальных страхов и опасений, но, тем не менее, заставляешь меня вспоминать те жизни, из которых я или ничего не принесла в наше время или принесла, но очень мало. Почему?

– Я хотел, чтобы ты, прежде чем смотреть в недалекое прошлое, получше узнала саму себя. Иначе ты могла бы неправильно истолковать некоторые поступки, совершенные тобой в том времени.

– Но теперь, по-твоему, я уже достаточно готова к этим воспоминаниям, или мне необходимо увидеть еще несколько десятков лет, проведенных мной в палестинских пустынях или при дворе корнуэльских королев?

– Ты шутишь с серьезными вещами, – сказал он мрачно, – но если уж действительно решила начать разбираться в самой сути и твоего характера, и твоей судьбы, то будь добра, вспомни еще ту жизнь, в которой ты жила в Голландии. Она короткая и тебе не придется тратить на нее много времени.

– Хорошо, – согласилась я, и откинувшись на жесткую спинку скамейки, стала вспоминать.

***

Перед моими глазами промелькнул каток, по которому в привязанных наспех коньках с закрученными спиралью носами, я катаюсь с друзьями. Я еще ребенок, но по моей одежде уже можно догадаться, к какому сословию принадлежит моя семья. Не очень зажиточные горожане средних веков – так бы я охарактеризовала той социальный слой, в который я перевоплотилась на этот раз.

Узоры, оставляемые на льду полозьями коньков, закручиваются, и я уже вижу себя молодой замужней женщиной. Я возвращаюсь домой с рыночной площади и улыбаюсь. Я очень довольна своей жизнью, потому что она складывается так как надо, то есть так, как принято в том времени, к которому относятся эти воспоминания. У меня крепкая семья, мой муж работает переписчиком книг и разных бумаг, мы живем не хуже, чем все наши знакомые, и потому вполне довольны своим достатком. У нас двое детей – старшему мальчику лет шесть, а девочке пять – кроме того, я еще беременна третьим ребенком и очень скоро должна родить. Я люблю своего мужа, а он, как я считаю, любит меня, и мы оба счастливы.

Я прихожу домой, и что-то сказав служанке, прохожу в комнату к супругу. Глядя отсюда я пытаюсь получше рассмотреть его лицо и узнать, кем стал этот человек в моей теперешней жизни, но мне это никак не удается и тогда я перевожу взгляд на детей, которые только что вбежали в комнату. Я вглядываюсь в черты лица мальчика и, вне всякого сомнения, узнаю в нем собственного сына, я глажу по голове дочку и понимаю, что вижу ее в первый раз.

Вечером мой муж уходит по делам к привередливому заказчику, который хочет, чтобы документы переписывали прямо у него дома, – так он говорит мне уже несколько месяцев, и почти каждый вечер уходит к нему работать допоздна. Я этому верю, потому что за семь лет он ни разу не дал мне повода усомниться в своей честности.

Я сажусь у окна, дети играют рядом, а я шью рубашечки своему будущему ребенку – все идет тихо и спокойно. Неожиданно кто-то стучится в дверь. Служанку я уже давно отпустила, и поэтому мне приходится встать самой и направиться вниз, чтобы отворить позднему гостю. Отодвинув засов, я вижу на пороге свою соседку, которая озабоченно начинает мне шептать, что мой муж, оказывается, занят вовсе не переписыванием бумаг у таинственного богача, а все эти вечера проводит у какой-то женщины, которая живет в двух кварталах от нашего дома и ведет более чем сомнительный образ жизни. Я не верю ни одному ее слову, и хочу захлопнуть перед ней дверь, но она удерживает меня и, предлагая присмотреть за детьми, советует мне сходить поинтересоваться, правду ли она говорит на самом деле.

Теперь я вижу себя на пороге незнакомого дома. Хочу постучаться в дверь, но за ней раздаются голоса, и я отхожу в темноту. Дверь распахивается, и я вижу, как мой муж, прощаясь с незнакомой мне женщиной, уходит по направлению к трактиру. Подождав немного, я захожу внутрь и поднимаюсь по лестнице. Оказавшись в довольно бедной комнате, я вижу сидящую на кровати рыжеволосую женщину, которая горько плачет. Я смотрю на нее и молчу, а она поднимает на меня глаза и, видя, кто к ней пришел, всхлипывает и говорит:

– Я его люблю, он обещал, что мы будем вместе, что мы уедем... А теперь он передумал. Он нашел какую-то другую, она моложе, чем я. Он меня больше не любит. И ты, ты тоже напрасно доверяешь ему, он говорил, что никогда не любил тебя, что вас связывают только дети. Если бы они были не его, он бы не задумываясь оставил тебя...

Я не дослушиваю и, хлопнув входной дверью, выбегаю на улицу. У меня начинаются схватки, и я тороплюсь домой. Все теперь видится мне в каком-то тумане. В ушах звучат голоса. Я уже ничего не понимаю и ничего не хочу слышать.

Дома меня ждет соседка, которая, увидев в чем дело, помогает мне лечь в постель. Дальше все перед моими глазами прокручивается будто в ускоренном кино. Вижу, как я не могу разродиться, как ко мне зовут повивальную бабку, которая только разводит руками и что-то говорит. Вижу побледневшее лицо моего мужа, которому борющаяся за справедливость соседка высказывает свое мнение по поводу произошедшего. А потом я вижу, как все-таки родив мертвого мальчика, я медленно умираю. Так кончается эта короткая жизнь.

***

– Вот и все, – сказала я и передернулась. – Ты знаешь, из всех моих видений это, пожалуй, было самым неприятным. Такое предательство, такая смерть. И мои дети, которые остались там без меня совсем маленькие. Все это так тяжело...

– На тебя это произвело такое сильное впечатление? – спросил он с какой-то странной интонацией.

– Да, а что, тебя это удивляет?

– Нет, нет, просто теперь я понял, что был действительно прав, когда отговорил тебя начинать "воспоминания" с последней самой сложной жизни.

– Неужели там было что-то похуже чем то, что я увидела сейчас?

Он внимательно посмотрел на меня и ответил:

– Тебе предстоит самой убедиться в этом спустя некоторое время, а пока досмотри до конца эту "голландскую" жизнь, которую ты бросила на середине.

– Что? – недоуменно спросила я. – Что ты такое говоришь? Ведь я ясно видела, что умерла при родах, почему же ты говоришь, что я вспомнила только половину?

– А ты попытайся посмотреть еще немного, и тебе все станет ясно.

Я с сомнением покачала головой, но все же снова откинулась на спинку садовой скамейки и, закрыв глаза, погрузилась в липкий туман этой малоприятной жизни.

***

Как ни странно это может показаться, но я увидела свой дом, в котором бегали мои дети, и сидел за работой мой муж, но уже не было меня. Я отчетливо видела их, но сначала никак не могла понять, как именно я это вижу. Но потом спустя некоторое время наступил такой момент, когда мой сын, заигравшись, чуть не упал с лестницы, а я поддержала его. Он выпрямился, посмотрел мне в глаза, прошептал "Мама" и убежал играть дальше. А я поняла, что несмотря на то, что меня нет среди живых, я продолжаю существовать в этом мире, как некий ангел-хранитель моих детей, которых я так боялась оставить без своей материнской опеки.

Я продолжаю жить в своем доме, но кроме моего сына никто об этом не догадывается, а он никому не рассказывает о нашей тайне, потому что каждый раз после того, как мы видимся, я прикладываю палец к губам и показываю ему, что об этом следует молчать.

Мой дом медленно погружается в упадок – в хозяйстве полный развал, дети бегают какие-то неухоженные, несмотря на то, что мой бывший муж нанял им няньку. Все идет не так, как мне хотелось бы видеть, но изменить я уже ничего не могу, и мне остается только наблюдать за всем этим хаосом и хоть немного помогать расти моим детям.

И вот в один из дней на пороге моего дома появляешься ты и просишь моего мужа переписать какие-то важные документы. Он соглашается, и пока он рассматривает эти бумаги и вникает в суть работы, ты разговариваешь с моим сыном. Он рассказывает тебе, что я умерла меньше года назад, что у него есть сестра, что живется им не так уж и хорошо в этом холодном и неуютном доме. Немного поговорив с детьми, ты уходишь, и возвращаешься на следующий день. Работа закончена, и ты можешь забрать свои бумаги, но что-то еще удерживает тебя в моем доме. Ты проходишь в комнату и говоришь моему мужу, что у тебя есть к нему серьезный разговор.

– Я хочу предложить вам отдать мне на воспитание вашего сына, – говоришь ты. – У меня нет наследников, а жениться мне уже поздно, поэтому мне нужен кто-то, кому я мог бы передать все мои знания и богатство. Оставьте себе дочку, а мне отдайте сына, потому что вы ему все равно не сможете обеспечить такую богатую жизнь, какой он заживет в моем родовом замке.

– Я должен подумать... – начинает уходить от ответа мой муж, которому в общем-то все равно, кто и где будет воспитывать его детей, но нормы морали, к внешнему соблюдению которых он привык, не дают ему так быстро согласиться на это предложение.

– Не думайте, что я вам предлагаю это бесплатно, – продолжаешь ты, видя, какого сорта человек находится перед тобой, – я заплачу вам хорошие деньги.

Ты бросаешь на стол кошелек с монетами, и, принимая молчание собеседника за согласие, выходишь из комнаты и спрашиваешь моего сына:

– Ты хочешь уехать со мной навсегда? В большой дом, в котором у тебя будет все, что только ты сможешь пожелать?

– Да, хочу, – отвечает ребенок, но немного подумав, добавляет шепотом, – только мне надо спросить согласия у мамы.

Ты удивленно смотришь, как он убегает по лестнице на второй этаж. А мой сын, открыв двери верхней комнаты, подходит к креслу, в котором он каждый день видит меня, и говорит:

– Можно я навсегда уеду отсюда с этим человеком?

Я киваю ему, а он, улыбаясь, задает мне еще один вопрос:

– А ты поедешь туда со мной?

Я снова киваю ему, и он, радостно засмеявшись, бежит вниз, и говорит тебе, что согласен ехать.

А после этого я вижу очень много быстро прокручивающихся картин, которые показывают мне, как хорошо жилось моему ребенку в твоем старинном замке, как ты воспитывал его, и как я все это время наблюдала за вами со стороны и помогала тебе растить моего сына вплоть до его совершеннолетия, в день исполнения которого, я перестала существовать в виде духа, а перешла в свою следующую жизнь.

***

– Вот теперь, кажется, действительно все, – сказала я, открыв глаза. – На этот раз я увидела гораздо больше, но теперь некоторые вещи вызывают у меня сомнение.

– Например?

– Например, почему ты решил забрать с собой моего сына, и какими соображениями руководствовался мой муж, когда его тебе отдавал?

– Неужели, для тебя большая новость, что твоим мужем может оказаться слабохарактерный подлец? Или ты никогда не слышала о том, что чужих детей можно любить так же, как своих родных или даже больше? Ты меня удивляешь. Повидав столько всего в жизни, вспомнив то, что было в глубинах твоего прошлого, ты так и не научилась верить тому, что видишь.

– Да, – задумалась я, – но все равно, это очень необычная жизнь, однако, в историю о том, что мать остается на земле в образе ангела-хранителя своего ребенка, я легко могу поверить, так как в этой жизни не раз была свидетельницей таких ситуаций. А кстати, ты знаешь, оказывается, такие люди-призраки воспринимают мир совсем не так, как они делали это будучи живыми.

– Интересно...

– Понимаешь, их как бы перестает волновать такое множество проблем, с какими им ежедневно приходилось сталкиваться в реальности. Я бы даже сказала, что их вообще волнует только одна проблема – та, из-за которой они остались на этой бренной земле. Так если бы я задержалась здесь не из-за моих детей, а обуреваемая жаждой мести решила призвать к порядку моего неверного супруга, то уже вряд ли смогла бы все силы тратить на свои материнские дела, поскольку ежедневно делала бы все возможное, чтобы свести его в могилу.