Текст книги "Сумерки памяти(СИ)"
Автор книги: Елена Хотулева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
И вот, я сижу на пологом холме и мечтаю о свободе, брезжащей среди смолистых стволов. А парень оставляет свою работу и, стараясь остаться незамеченным, приходит ко мне и садится рядом.
– Ты любишь коз? – начинает он издалека.
– Нет, – отвечаю я коротко, – я люблю только родителей, сестер и лесной ветер.
– Но мать и сестра мертвы, – удивляется он.
– Ну и что? Я их все равно люблю, – говорю я, оставаясь как бы безучастной к его незапланированному визиту.
Он хватает меня за руку и с пылом говорит:
– Давай поженимся! Я буду хорошим мужем. Я умею работать. Мы хорошо заживем с тобой, у нас будут дети и свой дом!
Я удивленно поворачиваюсь в его сторону:
– Я должна уйти. Меня зовет лес. Он не отпустит того, кто принадлежит ему. Я не пойду замуж. Никогда.
Парень пораженно смотрит мне в глаза и как-то испуганно говорит:
– Ты не такая как мы. Ты другая. Я тебя люблю, ты очень красивая, но женюсь я на твоей сестре. Она настоящая, живая, и с ней я смогу иметь семью.
Он встает и уходит, а я как ни в чем ни бывало снова поворачиваюсь в сторону леса и думаю: "Скорее бы, скорее...".
Интересно, что, как и в той жизни с "разбойничьим лесом", когда правду о том, что происходило в те далекие дни, я смогла узнать лишь спустя столетия, здесь я тоже, только глядя отсюда, впервые вижу, что моя сестра, оказывается, влюбилась в этого парня с первого взгляда, однако тщательно это скрывала и довольно долгое время пыталась привлечь к себе его внимание красиво уложенными косами и вкусной едой. Кроме того, она, оказывается, видела, как ее любимый втайне от всех ходил ко мне на косогор, и поняла, что он делал это не из простого желания поболтать. До этого момента мы с сестрой очень любили друг друга, делились своими переживаниями, самыми сокровенными тайнами. Но пришло время взрослеть, и родившаяся в ее сердце любовь разъединила нас на долгие годы.
И вот, я не торопясь возвращаюсь домой, гоню перед собой послушных коз и вдруг слышу, что из амбара доносится чей-то едва слышный плач. Я заглядываю внутрь и неожиданно для себя обнаруживаю там сестру, которая, уткнувшись лицом в сухую траву, всхлипывает и причитает:
– Почему? Почему?
Я сажусь рядом с ней прямо на землю, глажу ее по голове и говорю:
– Ко мне работник приходил. Говорил, что хочет тебя в жены взять. Только он не знает, как об этом отцу сказать, вот и хотел посоветоваться.
Сестра зло и недоверчиво смотрит на меня и отвечает:
– А ты сама хочешь выйти за него?
– Нет! – смеюсь я, – Мне надо совсем другое.
Я резко встаю и выхожу во двор, где меня хватает за руку мой отец, который все это время стоял у амбара и слышал наш разговор сквозь щели.
– Ты почему сестру обижаешь? – спрашивает он.
Я продолжаю смеяться и отвечаю:
– Она хочет замуж. Она влюбилась в нашего работника. А он хочет двух сестер сразу...
Отец в негодовании бежит на задний двор и, прижав парня к стене дома, начинает ему выговаривать:
– Хочешь жениться – женись. Ты человек надежный, работящий. Только если уж выберешь одну дочку, на вторую-то больше не засматривайся. А то гляди, плохо будет.
Следующая картина переносит меня уже в день свадьбы. Я вижу длинные свежеструганные столы, во главе которых сидят моя сестра в пышном венке из луговых цветов и наш работник в новой рубахе, обшитой красивой тесьмой. Кажется, там очень много разных людей, но все они видятся мне как-то размыто и неясно. Постепенно я переношусь в какое-то другое время, может быть спустя несколько недель после этого свадебного обряда, а может и спустя год.
Я снова вижу себя сидящей среди вереска. Я распустила свои длинные пшенично-белые волосы и грустно смотрю сквозь них на лес. Я осталась вдвоем с отцом в нашем старом доме и мне теперь приходится гораздо больше чем раньше хлопотать по хозяйству. Я чувствую себя совсем несчастной и еще больше, чем прежде, мечтаю вырваться из-под опеки отца и сбежать к матери и к колдунье. Глядя отсюда мне кажется, что там я действительно не отделяла мир живых от мира духов, и стремилась как бы к свободе вообще, то есть к жизни лишенной каких бы то ни было обывательских предрассудков.
От моих печальных раздумий меня отвлекает стук копыт. Я поворачиваюсь и вижу, что ко мне на лошади подъехал молодой хозяин этих земель. Я рассматриваю его, улыбаюсь и даже не подозреваю, что это моя судьба.
***
– И этот человек был я? – спросил он, взяв меня за руку.
– Да, конечно. Вообще, когда я расскажу тебе эту историю до конца, ты увидишь, что эта жизнь очень похожа на свое "венецианское последствие". Это как бы иллюстрация к тому принципу перерождений, о котором ты рассказывал. "Сюжеты наследуются непостоянно" – сказал ты тогда. И сейчас я убедилась в том, что это действительно так.
– Ну, и как развивались наши взаимоотношения среди диких трав и дремучих лесов за несколько сотен лет до венецианских карнавалов?
– В тот первый раз мы только обменялись двумя-тремя словами, познакомились, и ты уехал. Однако каждый день после этого ты стал навещать меня на моем вересковом холме. Ты приезжал совсем ненадолго, смотрел на меня, что-то говорил и снова уезжал обратно. Постепенно я поняла, что начала влюбляться.
***
Однажды ты приезжаешь и сразу, даже не слезая с лошади, задаешь мне вопрос: "Поедешь со мной? Я хочу на тебе жениться!". Кажется, что при этом у тебя не возникает никаких сомнений по поводу моего утвердительного ответа, однако вопреки твоей уверенности вместо согласия я только грустно качаю головой и говорю:
– Нет. Сестра моя вышла замуж. Она довольна. А я не такая, как она. Я принадлежу лесу. Он подарит мне свободу. Я должна. Он меня хочет забрать.
Ты смеешься и с каким-то юношеским задором заявляешь:
– Я подарю тебе свободу! Лес тебе больше не нужен. Пусть ищет себе кого-нибудь другого!
Я оглядываюсь на лес, который как будто бы начинает тянуть ко мне свои кряжистые руки-ветви, и понимаю, что уже почти готова пойти наперекор своей собственной одержимости, и что только ощущение непередаваемой свободы, которое я могу обрести лишь в лесу, удерживает меня от последнего шага в сторону мирской жизни. Я вновь смотрю на своего будущего жениха и повторяю:
– Но там остались моя мать и сестра. Они приходят ко мне. Мое место с ними.
Ты смотришь на меня, упиваясь моей почти первозданной красотой, и говоришь:
– Твое место там, где тебя ждет твое счастье. А мать и сестра пусть приходят – мы встретим их с почетом!
И тогда я решаюсь – отбросив назад свои прекрасные волосы и поднявшись с земли, я протягиваю тебе руку и говорю:
– Увези меня отсюда, увези навсегда.
Ты подхватываешь меня и сажаешь на лошадь. Отныне моя судьба решена.
***
– И что, я так и увез тебя, ничего не объяснив твоему отцу? – удивился он.
Я засмеялась:
– Нет, это было бы на тебя не похоже. Конечно, ты сделал все так, как полагается. Просто дальше мне было плохо видно, и я перестала вспоминать. Потом, правда я еще раз вернулась и посмотрела продолжение этой истории...
– Так расскажи мне об этом.
– А ты еще не устал слушать мою болтовню? – спросила я и ушла с балкона в комнату.
– Ты же знаешь, что я не отношусь к этому как к болтовне, – сказал он, последовав за мной. – А что ты хочешь сейчас сделать?
Я задумчиво стояла возле стола и рассматривала старинную книгу, открытую на гравюре, изображающей средневекового алхимика, погруженного в поиски философского камня.
– Я очень хочу поехать куда-нибудь на твоей машине, – сказала я. – Прямо сейчас. Как ты на это смотришь?
– Положительно, – сказал он, беря с секретера ключи. – Ну а поскольку для нас с тобой не существует никаких границ, цель нашего путешествия может быть абсолютно неожиданной...
– Итак, куда мы направимся? – спросил он спустя минуту, когда мы, взявшись за руки, сбегали вниз по мраморной лестнице.
Остановившись при выходе из подъезда, я спросила:
– Ты можешь показать мне то место, где когда-то находился этот вересковый косогор? Я очень хочу увидеть, во что превратились теперь эти пологие холмы, которые давным-давно подарили мне твою любовь.
– Могу ли я? Нет, дело вовсе не во мне, – сказал он и распахнул передо мной дверь парадной. – Понимаешь, для того что бы что-то видеть, требуется, прежде всего, твоя сила, а во-вторых – само умение смотреть. Я же лишь могу сопровождать тебя в этих путешествиях и периодически что-то пояснять. Итак. Если ты чувствуешь, что готова, то можем отправляться в путь.
* 10 *
Машина с легким шуршанием отъехала от подъезда и проследовала в сторону городских окраин, оставив позади деревья, украшенные бело-красными пятнами цветов, которые в этот год на удивление поздно распустились.
– Я думала, что акация не может цвести в такое время, – задумчиво сказала я. – Если бы холода продержались еще несколько дней, то этим цветам уже не суждено было бы увидеть солнечных лучей.
– Они просто распустились бы чуть позже, только и всего, – сказал он.
– Почему?
– Потому что всему свое время. Сначала оно пришло для заморозков, а теперь настало для акации.
– А когда придет наше время? – спросила я и отвернулась в сторону бокового окна. – Акация ведь могла и засохнуть от ожидания теплых дней.
– Нет, просто этот пример неудачный. Суть здесь не в этом, а в порядке вещей. Так или иначе, в холоде или зное, в мире или в войне, зима все равно приходит на смену осени, весна ее сменяет, лето следует дальше, а потом все повторяется снова. Это всего лишь мировой закон – люди расстаются, чтобы встречаться вновь, дают клятвы, чтобы их сдерживать, берут в долг, чтобы отдавать, отдают, потому что были должны и так далее...
– Но она могла засохнуть, не дождавшись тепла, – снова повторила я.
– Тогда из ее прошлогодних семян произросли бы деревья, которые стали бы снова и снова, также как и она по весне, вспыхивать мелкими огоньками пестрых соцветий.
– А мы с тобой тоже? Тоже не дождавшись теплых дней, засохнем и перевоплотимся, повинуясь этому мировому порядку, в каких-то иных людей, которые будут все не так как мы чувствовать, видеть и понимать? Я так не хочу. Я не согласна... – сказала я и, вновь отвернувшись к окну, закрыла глаза и расстроенная немного задремала.
Когда спустя некоторое время я очнулась, было около пяти часов вечера. Горячее солнце сияло из-за макушек деревьев, окрашивая серое покрытие дороги в неправдоподобно-бронзовый цвет. Мы ехали по какому-то незнакомому почти пустому шоссе, невдалеке от которого стояли деревенские дома с высокими печными трубами, и паслись среди трав рыжие коровы.
– Где мы находимся? – спросила я, удивленно разглядывая непривычный пейзаж.
– Сейчас узнаем, – он останавил машину около двух устало бредущих по дороге фермеров в пыльной одежде.
– Ты хочешь спросить у них, как проехать к тому месту, где почти тысячу лет назад одна девушка влюбилась в хозяина нескольких гектаров земли? – засмеялась я.
Вместо ответа он только улыбнулся и, выйдя из машины, заговорил с этими прохожими на каком-то незнакомом мне языке. Они в ответ дружно закивали и, указывая граблями и вилами в сторону отходящей вбок дороги, стали что-то объяснять.
– Спасибо, до свидания, – сказал он и снова сел за руль.
– Что ты сказал? – спросила я, затаив дыхание.
– Я уточнил дорогу.
– Нет, я говорю о тех двух словах, которые ты произнес в самом конце.
– Кажется, я поблагодарил и попрощался, больше ничего, – сказал он, удивленно глядя на меня.
Я радостно рассмеялась:
– Я знаю этот язык! Точнее сказать, я знаю на нем только семь слов, два из которых ты только что произнес, так что теперь мне известно, где мы находимся, и что это за страна.
– Жаль, а я надеялся сделать тебе сюрприз, сообщив, что девять лет подряд свои каникулы ты проводила совсем недалеко от того места, где десяток столетий назад мы познали, что такое любовь.
Машина замедлила ход, и мы остановились неподалеку от придорожного кафе со странной деревянной вывеской на чугунных цепях.
– Передохнем немного? – предложил он.
– Да, конечно, – согласилась я, и через минуту мы уже пили кофе, сидя за столиком на террасе гостеприимного заведения.
– Ну вот, – он улыбнулся, – примерно в этом месте и стоял твой старый дом, неподалеку от которого находился и вересковый косогор, и лес, который еще частично сохранился здесь, но уже, наверное, не столь уверенно зовет тебя в свои объятья.
Я отпила кофе и, задумавшись, стала вслух рассуждать:
– Поразительно! Ты можешь себе представить, что в этом самом месте много лет назад я была со своей сестрой. В то время я еще не верила ни в прошлые жизни, не помнила ни дворцов, ни лагерей, еще только начинала догадываться о твоем существовании, но в этом месте – я очень хорошо помню этот момент – в этом месте меня охватила такая неземная тоска, такая грусть, как будто мимо меня прошла величайшая в мире любовь, которую мне никогда не будет дано испытать в этой жизни. Я помню, как облокотилась вон на ту старую железную балку, и долго так стояла, погруженная в свои мысли.
Он внимательно слушал меня, рассматривая погнутый ржавый рельс, а я сидела и вспоминала тот давно прошедший августовский день, который в отличие от многих других дней не стерся из моей памяти, а остался на всю жизнь, как случайный фотоснимок, подаренный проходящим мимо фотографом. Мне стало грустно и на глазах навернулись слезы. "Сколько лет прошло с того момента около предместья Рундалспилса, – подумала я, – сколько лет, и сколько несбывшихся надежд мне суждено было испытать с тех пор. Значит, я просто почувствовала там свое будущее, в котором никогда уже не будет места для такой любви, какой была та, рожденная свободным ветром вересковых косогоров...".
– Не плачь, – сказал он, прервав мои горькие раздумья, – это было не предчувствие, а воспоминание. Только воспоминание, об очень давно ушедших днях. О них не надо печалиться, потому что тогда можно захотеть туда вернуться, о них надо думать только хорошее, потому что, будучи частью нашего прошлого, они определяют настоящее – единственное, что мы можем действительно реально ощущать и проживать в нашей теперешней жизни.
– Да-да, конечно, – я поспешно вытерла газа платком, который он мне протянул, – просто мне стало немного страшно. Страшно, что ты вдруг так никогда и не станешь этим настоящим, которое мы можем реально ощущать...
Я тяжело вздохнула и взяла в руки чашку остывающего кофе, а он смотрел на меня, и я никак не могла прочесть в его взгляде, о чем он в этот момент думает. "Кто знает, – промелькнуло у меня в голове, – кому из нас двоих тяжелее переносить эту разобщенность. Быть может, с его стороны все это выглядит куда ужаснее, чем с моей?"
– Расскажи мне, чем закончилась наша вересковая история, – сказал он спустя некоторое время.
Я кивнула и, откинувшись на высокую резную спинку стула, стала рассказывать.
***
После нашей свадьбы, которой я почему-то так и не увидела, я стала жить в твоем доме. Я не могу точно описать его архитектуру, потому что все эти видения очень туманны и зыбки, но мне кажется, что это какой-то небольшой замок, сложенный из неровных серых камней. Зимой в нем довольно холодно и промозгло, летом прохладно, там есть столы и кровати, но нет никаких книжных шкафов. Там много собак, с которыми ты ходишь на охоту, и много шкур всевозможных животных, которые нередко служат нам одеялами. У нас есть прислуга и много людей, которые приходят к тебе по разным делам. Я вижу, что стала немного по-иному одеваться: теперь я ношу платья, сшитые из более дорогих тканей, окрашенных в разные цвета, которые, однако, по нашим современным меркам мне видятся недостаточно яркими и насыщенными.
Как ни странно, но первое время, проведенное в твоем доме, очень благотворно сказалось на моем душевном состоянии. Я перестала поминутно грустить и смотреть в сторону леса, на моем лице все чаще стала появляться счастливая улыбка, которую я даже не пыталась скрывать от посторонних взглядов. Я была очень влюблена и очень любима и это отчетливо видно даже сквозь такой туман давних лет. Тоже самое я могу сказать и о тебе – я вижу, как ты был счастлив и влюблен в меня в то далекое время, и эти два чувства, год от года все более крепнущие, ни разу не покинули тебя до конца твоих дней.
Твой замок стоит сравнительно недалеко от моего старого дома и дома моей сестры. Поэтому изредка, видимо в те дни, когда ты занят охотой, я могу навещать своих родных. Один из таких моментов мне удается достаточно четко разглядеть.
Я слезаю с лошади во дворе родительского дома. На пороге стоит мой отец и радостно улыбаясь распахивает руки, чтобы меня обнять. Я прижимаюсь к нему и вижу, что готова заплакать. Он непонимающе смотрит на меня, а я всхлипывая объясняю, что у меня будет ребенок и я очень боюсь родов, так как с детства запомнила, как кричала наша мать, рожая младшую сестру. Отец смеется, принимается утешать меня и мы еще долго после этого сидим обнявшись прямо на крыльце. Я чувствую, как он доволен моей судьбой, и счастлив, что выполнил какой-то свой внутренний долг перед нашей матерью, воспитав нас и выдав замуж.
Я встаю и говорю, что хочу повидать свою сестру, по которой я очень соскучилась. У нее ведь уже родился первенец, а я еще не побывала у нее в гостях. Отец как-то странно качает головой, но не удерживает меня, и я ухожу по тропинке. Дом сестры очень похож на отцовский, только чуть больше. Я останавливаюсь на пороге и зову сестру. Спустя некоторое время она выходит. Мы обнимаемся. Но я чувствую, что она хочет, чтобы я быстрее ушла. Чего она боится? Того ли, что скоро вернется ее муж и увидит меня в этом красивом платье, или того, сколь убог ее быт в сравнении с моим собственным? Не знаю точно. Но там я и после замужества остаюсь достаточно далека от таких наблюдений и только в очередной раз расстраиваюсь, что той душевной близости, которая была у нас с сестрой до появления на нашем горизонте ее будущего мужа, нам уже как видно никогда не достичь. И я, грустно простившись с ней, иду обратно к отцу. И только сейчас, в этой нынешней жизни, я знаю, что потребуется примерно тысяча лет, чтобы моя сестра из вересковой страны вновь стала мне по-настоящему родной, хотя в нынешней жизни будет только троюродной.
Дальше я вижу короткие и достаточно печальные отрывки. Я была несколько раз беременна, но все мои попытки родить кончались неудачами. Дети рождались, жили несколько дней, а потом по неизвестным причинам умирали. Я очень страдала и винила себя в их смертях. Ты меня утешал и долгое время не мог понять, почему я была так уверена в своей вине. Но однажды, узнав, что в очередной раз жду ребенка, я открыла тебе свои тайны и сказала:
– Наши дети. Их забирает лес. Он всегда берет то, что принадлежит ему. Надо было мне уйти. Я бы не сделала тебя несчастным.
Ты обнимаешь меня и говоришь:
– Я буду счастлив и без детей. Но этого последнего ребенка мы сохраним. Лес хочет его получить? Что ж. Пусть будет так.
И я вижу, что в положенный срок меня везут рожать в сторожку местного знахаря, которая стоит в самой чаще леса. У меня очень тяжелые роды, но этот старик умеет выхаживать. Проходит сравнительно немного времени, и я уже вижу себя матерью здорового младенца...
***
– Вот, кажется и все, о чем я хотела тебе рассказать, – сказала я.
– Но эта история еще не закончена, не так ли? – спросил он, вставая из-за стола. – Почему же ты не поинтересовалась, как мы жили дальше, как рос наш ребенок?
– Наверное, потому, что я побоялась увидеть, что он опять умер, – задумчиво сказала я, спускаясь с веранды. – А ты считаешь, что все эти жизни мне стоит вспоминать от начала до конца?
Мы сели в машину и поехали по покрытой узором асфальтовых трещин узкой дороге, которая минут через десять привела нас к окраине леса. Мы вышли и осмотрелись. Кроме пьяно пахнущих луговых трав и как будто наклонившейся над нами громады леса, я не заметила ничего особенного. Но он, внимательно приглядевшись к каким-то разбросанным в траве камням, протянул мне руку и сказал:
– Пойдем, я покажу тебе кое-что интересное, а заодно отвечу на твой вопрос.
Взявшись за руки, мы пролезли сквозь колючие заросли невысокого кустарника и оказались на каких-то развалинах. На небольшом возвышении, представлявшем собой по всей видимости фундамент этой древней постройки, высился обломок стены метра три высотой, в котором угадывался дверной проем и обсыпавшиеся очертания окон. Пока я удивленно рассматривала эти руины, он прислонился к единственной стене этого сооружения и сказал:
– Узнаешь? Ты сейчас стоишь на том самом месте, где мы жили с тобой после нашей свадьбы. Конечно, среди осколков этих камней вряд ли отыщется хоть один, действительно оставшийся с тех времен, ведь за сотни лет здесь был заново возведен и снова разрушен не один замок. Но все равно, пустив в ход воображение, легко можно представить, как все здесь выглядело в те дни.
Я присела на большой кусок слепленных камней, вероятно отвалившийся от верхнего края стены, и, разгребая руками вековую пыль, задумчиво произнесла:
– Вот он и финал. Мы жили там, потом умерли, затем умерли наши потомки, и уже теперь нет совсем никакой разницы, чем закончилась наша история. Ведь так?
– Отнюдь, – сказал он, выкрошив из стены небольшой кусок кварца, – то что ты видишь, происходит сейчас, а то что ты помнишь – происходит тогда...
– Но ты говоришь так, – перебила я, не дав ему договорить, – как будто все это и здесь и там происходит в одно и то же время. Это какая-то путаница или во всем этом скрыт неизвестный смысл?
– Он не скрыт, он лежит на поверхности, как эти рассыпающиеся от времени камни. Действительно, сейчас, когда мы здесь с тобой разговариваем, одновременно в тысячах мест "позади" и "впереди" нас кто-то, то есть мы сами только немного другие, одновременно умираем в лесу от рук разбойников, взбегаем по вересковому косогору навстречу друг другу, плывем на гондоле по большому каналу на бал и так далее и тому подобное... Все происходит одновременно, и все эти жизни не просто связаны, а скорее представляют собой единое целое, подобно воде, налитой в сотни сообщающихся сосудов.
– Но я не могу всего этого постичь, понять, хотя бы как-то представить, – сказала я, разводя руками. – Что все это значит, то о чем ты только что говорил?
– Это значит, что и прошлое и будущее каждую минуту оказывает на нас некое влияние, потому что оно не закончилось в тот момент, когда наши мертвые тела накрыли деревянной крышкой гроба, а стало частью нашей вечной истории, с которой всегда мы будем неразрывно связаны. А потому "старайся осторожнее ходить по этой ничего не забывающей земле", как сказал один наш знакомый монах, и если имеешь возможность "помнить", то используй ее, чтобы лучше видеть свою собственную жизнь длинною в жизнь человечества.
– А что делать, если всего что там было, мне просто не дают вспомнить? Что тогда? Да и вообще, пытаться ли мне видеть себя абсолютно во всех воплощениях?
Он подошел ко мне, хрустя каблуками по мелким камням из нашего прошлого, и подав мне руку, сказал:
– Не обременяй себя лишними вопросами – тебе покажут ровно столько, сколько потребуется для твоего понимания. – А теперь пойдем к машине, нам уже пора возвращаться.
* 11 *
– Хочешь кофе? – спросил он, задергивая тяжелые шторы.
– Нет, спасибо, лучше я выпью тот пахучий чай, которым ты согревал меня после поездки на заброшенный шлагбаум.
Он вышел из комнаты, а я посильнее завернулась в шаль и разлеглась на диване среди восьмиугольных подушек. "Интересно было бы вообще никуда не уходить, а так и остаться здесь навсегда, – подумала я, закидывая руки за голову. – Что бы он тогда стал делать?".
– На, пей скорее, пока не остыло, – сказал он, протягивая мне чашку, благоухающую знакомыми ароматами.
– Я так задумалась, что даже не заметила твоего появления, – сказала я смеясь.
– А ты вообще довольно часто меня не замечаешь, – ответил он, – наверно судьба у меня такая – быть все время рядом, но оставаться в тени. Увы.
Я стала молча пить, а он сел в кресло и закурил.
– Где ты пропадала эти дни? – спросил он.
"Зачем он задает мне эти странные вопросы? – подумала я. – Ведь я точно знаю, что все эти дни он был рядом и видел, чем я занималась. Может быть, он хочет сделать вид, что предоставляет мне полную свободу действий, или наоборот, пытается проверить мою честность?".
– Ко мне приезжала моя сестра из другого города. Та самая сестра, которая всего несколько дней назад выходила замуж в венке из луговых трав, – рассмеялась я. – И ты знаешь, пообщавшись с ней, я узнала много интересного.
– Расскажи мне.
– Представляешь, оказалось, что она тоже умеет видеть. Мне даже не потребовалось объяснять ей, как это делается – она вспомнила все сама.
– Все вспомнила?
– Да, некоторые свои жизни, в которых не было меня, но были люди, которые очень важны для нее в настоящем. Но главное, она увидела нашу "вересковую" страну, и представляешь, у нас с ней совпало практически все: описание наших платьев, причесок, план местности...
– Вы рисовали план местности? – удивился он.
– Да, мы даже изобразили разрез дома, который, кстати сказать, мы увидели почти одинаково. Мы вспомнили нашего отца, который в этой жизни был одним из моих любимых институтских преподавателей, и хотя сестра никогда его не видела в этой жизни, ей удалось в точности описать, как он выглядел в те времена, когда мы были его дочерьми. Так что представляешь, я впервые получила подтверждение своих видений.
– Ну неужели, кроме нее никто из твоих знакомых не обладает способностью вспоминать?
– Да, конечно. Именно в эти дни, когда приезжала сестра, я встречалась с одной своей подругой, и она тоже очень заинтересовалась этим вопросом. Я повторила ей почти слово в слово все твои инструкции, и она смогла увидеть очень много любопытных вещей. Так, например, совершенно не зная всего того, что вспомнила я, она заявила мне, что точно знает, что в одной из жизней была моей рано умершей сестрой и выполняла при мне роль некоего ангела-хранителя. Я сначала даже не поняла, о чем она говорит, но она по-прежнему настаивала на том, что была духом и жила в лесу, периодически наведываясь к моему костру.
– Ну, что ж. В общем-то, здесь нет ничего удивительного, ведь все то, что ты рассказывала мне – это правда, и было бы странно если бы кто-то увидел твою жизнь иначе. А кстати, что это за подруга? Уж не та ли, которая своими фантазиями доставила мне столько хлопот в Венеции?
– Нет, – засмеялась я, – совсем другая. С этой ты, как видно, не пересекался в "вересковом" прошлом, поскольку не умел видеть души умерших людей, хотя, если помнишь, ты предлагал устроить ей пышный прием, когда она захочет меня навестить... А кстати, я так и не дорассказала тебе финал нашей истории.
– Да. Мне очень интересно, – сказал он, пододвигая к себе бронзовую пепельницу, – Я тебя слушаю.
– В общем-то, произошло именно то, чего я боялась. Наш ребенок умер, не прожив и нескольких недель. Ведь мы увезли его из леса, а лес, как известно, не склонен прощать, когда у него забирают то, что по праву принадлежит ему. После этого у меня уже никогда не было детей. Мы прожили с тобой довольно долго, в мире и согласии, сохранив в сердцах ту редкую искру любви, которая у многих людей затухает уже через несколько лет после свадьбы. Все эти годы я не отличалась особенно легким характером, и кажется, считала, что испортила тебе жизнь своей неспособностью родить. А ты любил меня и вовсе не был несчастлив, а зная все мои тайны, боялся однажды меня потерять и потому после моих последних родов никогда уже не оставлял меня одну, особенно если я собиралась посетить отца, дом которого стоял совсем недалеко от леса.
– Да, теперь ты действительно вспомнила эту жизнь до конца, – сказал он, пересаживаясь ко мне на диван. – Но даже увидев несколько жизней, все равно рано делать какие бы то ни было выводы. Тебе придется еще некоторое время поработать в этом направлении.
Я взяла его за руку и сказала:
– Знаешь, несмотря на то что я, как ты говоришь, еще недостаточно много вспомнила, кое-что уже все равно принесло мне облегчение. Я увидела, что связывало меня с Венецией, и почему в этом городе меня охватывало чувство такой чистой и светлой радости. Я узнала, почему слишком сильно боюсь безлюдных дорог, на которых могут встретиться уличные разбойники. Я открыла загадку своих многолетних воспоминаний о ржавой балке близ Рундалспилса. Поняла, отчего мне так близки заунывные звуки шарманки и почему мне нравится воображать себя владелицей доходных квартир.
* 12 *
Я собиралась ложиться спать, и уже выключила настольную лампу, когда неожиданно услышала скрип паркета и обернулась.
– Ты пришел? – спросила я, радостно улыбнувшись. – Проходи, садись, а я прилягу, потому что чувствую себя какой-то разбитой. Поговорим немного, а потом мне надо будет поспать. Хорошо?
– Конечно, – сказал он и, придвинув стул, сел рядом с моей кроватью, – Я просто больше не мог не видеть тебя, и решил заглянуть хоть на несколько минут.
Я улыбнулась и посмотрела вокруг – в бледно-серебристом свете луны, пробивавшемся сквозь тонкие шторы, моя комната была похожа на средневековую библиотеку, или лабораторию придворного мага, который никак не мог найти путь к сокровенному знанию.
– Почему у нас все так странно, – спросила я, – если мы просим богатства, нам дают познание мира и отбирают деньги, если мы просим понимания законов вселенной, то нас награждают болезнями и лишают ума, если мы молим о любви, то нам являют смерть и обрекают на одиночество?
– Тебе надо хорошо выспаться, – ответил он, беря меня за руку, – а наутро ты увидишь, что так все это выглядит только на первый взгляд. Закрывай глаза, а я немного посижу рядом...
* 13 *
Мы снова сидели на балконе и вдыхали терпкий аромат жасмина, доносившийся с противоположной стороны улицы. Я только что пришла и рассматривала его очередной подарок – странную миниатюру в рамке из скрученных кольцом ветвей дрока переплетенных с листьями плюща, изображающую птицу с огромными длинными крыльями, перья которых на концах превращались в языки пламени и устремлялись к небу. Она была нарисована на фоне золотых капель, стекающих по шафранному занавесу, и напоминала мифического феникса, хотя больше походила на райскую птицу с гравюр одного английского художника*.
– Знаешь, – сказал он, открывая портсигар и не торопясь доставая сигарету, – бывают такие люди-калеки, которым подходит только определенная обувь, сделанная на заказ. В этих ботинках они могут свободно двигаться, ходить, танцевать, но предложи им какие-нибудь другие – и вот перед вами уже инвалид, который не то что танцевать, ступить без костылей не сможет. Вот так я для тебя, а ты для меня – мы будто специально скроены, чтобы однажды могли стать счастливыми и полноценными.
