Текст книги "Бедная Настя. Книга 5. Любовь моя, печаль моя"
Автор книги: Елена Езерская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)
В одном Киселев был убежден – не стоило создавать из «Бонапарта малого» большого. Любые покушения на его жизнь придадут ему еще больший вес и окружат ореолом мученика. Искать выход из создающейся прямо на глазах ситуаций следовало в другом – надо было принудить Наполеона отказаться от своих целей, хотя бы на время, пока Франция не решит, что ей более всего по душе: или умная либералка герцогиня Елена Орлеанская, которую до февральского переворота прочили в регентши, уехавшая теперь в Эмс, или умеренный Ламартин, фактически уже руководивший Францией через голову «свадебного генерала» – престарелого Дюпон де Л'Эра, участника Великой Французской революции конца XVIII века и революции 1830-го, или, Боже упаси, коммунист Огюст Бланки, вооружавший рабочих и выводивший их на улицы и к баррикадам.
О своих претензиях на управление Францией заявляли тогда многие, но лишь кандидатура «Баденгэ» вызывала достаточно серьезные опасения у всех, кроме, кажется, самих французов. Прежде всего, опасалось Временное правительство, в котором многие были уверены, что Шарль-Луи – самозванец, и в нем нет ни капли великой крови, а королева Гортензия родила его от одного голландского адмирала, и что он узурпировал имя Бонапарта так же, как в свое время Наполеон – императорский трон. Шарль-Луи говорил по-французски с заметным немецким акцентом и казался парижским интеллектуалам выскочкой-снобом и немного – размазней.
Но Киселев, равно, как и Нессельроде, знал, что движущая сила всех проектов «Баденгэ» – не столько его непомерное честолюбие, сколько человек, вот уже много лет постоянно находившийся рядом с ним и помогавший ему в осуществлении всех его грандиозных планов главным, что только и могло решить судьбу этих замыслов, – деньгами. И этот человек – его сводный брат де Морни, личность примечательная и фигура, несомненно, одиозная…
Прочитав составленный Киселевым текст, Нессельроде выдержал непродолжительную паузу, а потом положил документ сначала в папку и затем в ящик стола.
– Я даю вам максимальную свободу действия, – спокойно сказал канцлер. – Мыпозаботимся, чтобы вы не испытывали недостатка в средствах, но прошу вас сообщать о возможных тратах заблаговременно. Все необходимые финансовые поручительства вы получите тотчас по выходе из этого кабинета. И, кстати, не забудьте зайти в канцелярию и оформить премию со счетов министерства. Вы это заслужили.
Обратную дорогу в Париж Киселев провел в раздумьях, вчерне пытаясь составить конкретный план действий. Дипломат мог по-настоящему положиться в нынешней ситуации на единственного человека – барона Корфа. Владимир Иванович был лет на десять моложе своего начальника, но снискал у того заслуженное уважение. Киселев слышал о связи Корфа с известными событиями в императорской семье и прекрасно понимал, что помилование барона в виде командировки во Францию ничем не лучше ссылки на Кавказ, только с меньшим риском дли жизни и в более благоприятных условиях.
Но для боевого офицера безделье светского Парижа и необходимость дипломатического двуличия всегда почти невыносимы, и Киселев видел, с каким напряжением Корф входит и посольский быт, буквально силой принуждая себя соблюдать осторожность в словах и действиях. Правда, однажды, не выдержав всей этой лицемерной суеты, барон сорвался и увлекся (как выяснилось, не в первый раз) карточной игрой, а потом еще и рулеткой, но известие о рождении сына резко изменило его. Корф немедленно перенес нерастраченную энергию и жажду деятельности на семью, и перестал так остро реагировать на непростые и неблизкие ему по духу «посольские игры».
Киселеву импонировали прямота и честность барона, а его верность родине и исполнительность побудили дипломата со временем приблизить Корфа к себе в качестве особого порученца. Он стал брать барона с собою в поездки и доверять важные документы, и фактически Корф вскоре превратился в секретаря посланника и его доверенное лицо. И поэтому именно на него Киселев делал ставку при выполнении поручения, данного ему Нессельроде.
По возвращении он первым делом нанес визит Корфам – Киселев любил бывать здесь. Анастасия Петровна, хотя и была уже зрелой женщиной, но сохраняла привлекательность и свежесть молодости, а в компании своих очаровательных светловолосых детишек напоминала ангелицу с херувимами на Небесах. И вместе с тем, баронесса не стала молодой матроной и не опустилась до плебейства, в которое частенько впадали отечественные дамы высшего света, подкупленные ароматной атмосферой «города любви», как иногда называли Париж. Киселеву, например, приходилось по просьбе канцлера пару раз одергивать его племянницу и невестку, которые в обществе Надежды Нарышкиной творили в Париже нечто несуразное и вели более чем свободный разгульный образ жизни. И хотя на адюльтеры в Париже было принято смотреть сквозь пальцы, Киселев оберегал и свою семью от его тлетворного воздействия и всячески хвалил крепость семейного уклада Корфов.
Оперативный план они составили довольно быстро. Киселев уже давно понял, что Корфу надо только почувствовать себя на передовой. Николай Дмитриевич не стал обременять барона политическими условностями, а просто «объявил войну». Был определен неприятель и со всех сторон рассмотрена его диспозиция – окружение и походные квартиры, вспомогательные части и варианты отступления. И уже в этой четко разложенной схеме Корф, легко ориентируясь среди отправных точек и имен, принялся «прощупывать» бонапартистский круг Парижа. Барону пришлось освоить в полной мере искусство гримирования, что было не так уж сложно при любви к театру его покойного батюшки и здравствующей – дай Бог ей здоровья! – супруги, прекрасной певицы и весьма неплохой драматической артистки.
Отчитывался Корф перед Киселевым два раза в неделю, а по мере приближения выбором они стали встречаться каждый день. Оба, конечно, нервничали – Ламартину не удалось отложить сроки дополнительных выборов больше, чем на месяц: крайние левые использовали любую возможность, чтобы возбудить рабочих на очередное выступление, и вместо августа выборы объявили на начало июня. В состоянии напряжения Корф даже предложил ввести в дело жену – на одном из банкетов, где баронесса с легкой руки ее приятельницы и педагога по вокалу Жозефины Стреппони пела под именем мадемуазель Анни Жерар, на Анастасию Петровну обратил внимание сам де Морни. Владимир предложил воспользоваться случаем, чтобы потом иметь возможность вызвать графа на дуэль и встретиться с ним, не привлекая к их «общению» политического внимания. Но затея провалилась, к вящему удовольствию Киселева, – он не хотел разом лишиться и симпатии баронессы, которой могла не понравиться роль «живца», и потерять своего помощника, хотя и горячего, но верного.
И тогда судьба сама нашла их.
Возвращаясь как-то вечером домой, Владимир едва не стал свидетелем самоубийства. Однако ему удалось подбежать к молодому, как потом оказалось, человеку в тот момент, когда он уже наклонился через парапет моста и отрешенно взирал на глухую и темную Сену. Корф долго удерживал самоубийцу, обхватив его в плотный замок и не давая таким образом возможности двигаться. И лишь когда Владимир почувствовал, что молодой человек слабеет и уже не может более сдерживать рыданий, он отпустил его. Теперь стало понятно, что второй попытки суицида не будет.
Потом Корф отвел недавнего самоубийцу в сторону от набережной и принялся с ним разговаривать. Владимир еще по армии знал, что это – лучший способ отвлечь человека от безумного шага, и не ошибся. В конце концов, юноша разговорился и поведал Корфу свою историю. Слушая его, Владимир с каждым словом нового знакомого приходил во все большее изумление – это была не просто судьба, это – удача, настоящая победа!
Молодой человек представился Шервалем и, разглядев своего спасителя в неверном свете фонарей, напомнил, что они и прежде встречались, правда, при совершенно иных обстоятельствах – в Бадене, в игорном доме, где барон делал весьма крупные ставки, чем привлек к себе внимание Шерваля, только-только пристрастившегося к игре. Владимир кивнул ему, но того случая не вспомнил. Да и мало ли таких встреч было в его жизни!
Между тем Шерваль, узнав его, явно преисполнился надежды и сразу попросил русского барона об одолжении. Он признался, что невероятно задолжал, и к тому же деньги эти – казенные. Но у него есть доступ к важным документам, которые вполне могут оказаться интересными русскому правительству. Такая прыть поначалу насторожила Корфа, но потом он понял, что вызвана она истеричным состоянием Шерваля, который после минуты отчаяния увидел вдруг слабые проблески надежды на спасение.
Корф не стал ему ничего обещать и только спросил, о какого рода документах идет речь. Шерваль признался, что его патрон – граф де Морни, и обязался достать образец одного автографа, который может наделать в политике очень много шума. Но, конечно, в обмен на деньги и гарантии бегства для него и его семьи.
– Говорить об этом еще слишком рано, – отозвался Владимир.
Тогда Шерваль предложил ему встретиться еще раз и при новом свидании действительно передал Корфу небольшой листок бумаги, прочитав который, Владимир (а потом и Киселев) ахнул.
Если это подделка, то она виртуозна, если нет – это счастливый финал их многодневного поиска решения задачи, поставленной перед ними Нессельроде. И поэтому, все детально обсудив со своим помощником, Киселев решил дать Владимиру разрешение на еще одну встречу с Шервалем и вручил ему пятьсот рублей золотом для передачи французу в качестве аванса.
На встрече Шерваль представил Корфу полный текст документа и рассказал, что де Морни предполагает отправить его в виде отчета своему брату в Лондон. Но когда Корф заметно заволновался, успокоил барона – де Морни никогда не передавал брату подлинники, заменяя их копиями. Для чего и держал у себя Шерваля, который славился не только своим каллиграфическим почерком, но и даром воспроизводить руку любого человека. Оригиналы же де Морни хранил дома в сейфе-тайнике, но прежде чем попасть туда, документы проходили через кабинет Шерваля.
– Но как де Морни отличает оригиналы от подлинника? – засомневался Владимир.
– У нас есть договоренность – на определенной странице и строке я делаю ошибку, которая дает знать графу, что за документ нашей у него в руках – подлинник или копия.
Шерваль предложил сыграть против де Морни по его же правилам – оставить графу на хранение еще одну подделку и выкрасть оригинал. Идея показалась Корфу вполне реальной, но он решил, прежде всего, подробно ознакомиться с содержанием документа, чтобы понять, стоит ли свеч затевавшаяся между ним и Шервалем игра.
Документ представлял собой отчет, данный графу де Морни неким агентом, подписавшимся именем месье Маль, о работе, выполненной явно по поручению графа. Текст, обращенный к «вашему брату» (а единоутробный брат, как известно, у де Морни был лишь один), оказался фактическим признанием в участии в подготовке некой финансовой операции. Она должна была привести к острейшему кризису и девальвации франка, подобно той, каковую планировал перед нападением на Россию император Бонапарт – с той лишь разницей, что на этот раз заговорщики покушались не на английские фунты и российский золотой рубль, а на родную валюту. И какими оказались бы результаты подобной авантюры, угадывалось легко.
Вот что прочитал Корф в том документе:
«В оправдание осуществленных мною расходов сообщаю обо всех деяниях, осуществленных ради исполнения определенной вами цели.
Первый мой шаг – составление списка тех парижских граверов, каковые пользуются хорошей исполнительской репутацией. После чего каждому из них было предложено за обычный расчет (смотри рр – реестр расходов) выгравировать доску, весьма трудную в исполнении. И объяснено было каждому, что оригинал находится в руках одного парижского книгопродавца, желавшего его скопировать, а так как несколько досок было потеряно, то требовалось точно передать подлинник. Граверы согласились взяться за эту работу и две недели спустя принесли первые оттиски, за которые я расплатился полностью.
Для сравнения оттисков я пригласил художника Гранде, живущего исключительно копированием известных картин для продажи, и он оценил качество исполнения, выделив одну работу, наиболее совершенную. Гранде был поощрен заранее оговоренной суммой (смотри рр). После чего все награвированные доски я отнес кузнецу Марешалю на Рю де Форжерон, который их уничтожил, переплавив, в порядке услуги (смотри ниже).
Две недели спустя я навестил гравера Шомбера, чью доску выделил художник Гранде, и предложил ему новый заказ. Поскольку я не был уполномочен принимать окончательное решение, то попросил его следовать за мной к тому „книготорговцу“, чью доску он прежде гравировал. Мы прошли по улице еще два дома, за углом нас ожидал нанятый случайный извозчик (смотри ниже) и отвез нас в условное место в Булонском лесу, где к нам присоединился ваш брат(де Морни! – догадался Киселев). Гравер его не узнал, так как я велел Шомберу завязать глаза и ни о чем не спрашивать. Гравер подчинился моему требованию, однако выразил сомнение в своей безопасности, но я ему ее полностью гарантировал. Весь следующий разговор происходил в карете, и свидетелями его были только мы трое.
Ваш брат обратился к граверу со следующей речью:
– Мне поручено переговорить с вами об одной работе, которая будет вам предоставлена и которая требует с вашей стороны соблюдения строжайшей тайны. Она будет возложена на вас одного, и только вы отвечаете за правильность ее исполнения. Вам остается лишь оправдать наши ожидания. Усердие и молчание – вот главные условия вашего образа действия. Вы будете хранителем величайшей тайны в государстве. Берегитесь всякого, кто захотел бы ее разузнать, и уведомьте нас тотчас, если такой человек объявится. Вы будете трудиться во благо Франции.
После чего граверу предложили сделать оттиски с тысячефранковой ассигнации на медных досках и назвали цену работы (смотри ниже), каковая показалась ему достойной. Сразу после его согласия месье Шомбер был отвезен мною уже без вашего брата в нанятый для этого дела особняк, в подвале которого установили печатный станок для производства оттисков с досок. Далее граверу был обещан полный пансион и отвезена записка его экономке, дабы не вызывать подозрений его долгим отсутствием. Потом у него спросили, может ли он назвать имя помощника, если таковой ему требуется, и гравер назвал своего хорошего знакомого месье Фортюне, которого нашли и доставили туда же на его условиях (смотри рр).
Дом, о котором идет речь, расположен в предместье Сен-Жак, – маленький домик из двух этажей с находившимся в нем садиком. Первый этаж: имеет три окна, выходивших на улицу Урсулинок, и недоступен соседям вследствие монастырской стены. Передняя комната и спальня выходят в сад, прилегающий к саду глухонемых. Второй этаж расположен точно так же – тот же вид, то же уединение.
После того, как все условия секретности были мною соблюдены. Месье Шомбер и Фортюне приступили к своим обязанностям. С одной доски выходило около ста билетов, но этого, конечно, было мало, и тогда было решено увеличить производство. Для этого заключили соглашение с сочувствующим вас директором типографии по Монпарнасскому бульвару близ улицы Вожирар. Типография оказалась превосходно устроена, скрыта от глаз, так как находилась в катакомбах под домом. В доме, кроме граверов, жили еще несколько рабочих, которым платили ежедневно по договоренности (смотри рр). Все они – люди семейные, хорошего поведения и большей частью немолодые, кому еще памятны завоевания Императора.
После того, как часть работы была сделана, я произвел проверку отпечатанных оттисков, предъявив их в оплату в небольшом банке, где ассигнации не узнали, и по ним был получен расчет. Потом ту же операцию я повторил в Пассаже, приобретя по просьбе вашего брата некоторые изящные вещицы, и также не был остановлен или заподозрен в подлоге. Все осуществленные мной покупки описаны и оценены в ломбарде в обмен на настоящие ассигнации по договоренности (смотри рр).
Однако среди расходов оказались и непредвиденные. Когда работа уже была в самом разгаре, граверы и рабочие вынужденно остановились. Во время очередных беспорядков на улицах города к рабочему, неосмотрительно вышедшему покурить в нарушение изначальной договоренности, обратились проходившие колонной демонстранты и стали требовать, чтобы он присоединился к восстанию. Рабочий отказался – ему не было нужды лишаться хорошего заработка, и разразилась драка. С улицы ногами кто-то выбил раму окна, выходившего в коридор, бунтовщики начали проникать в дом, но их встретили рабочие, которые отбивались и держались как осажденные – отстаивали дом шаг за шагом. В ход пошли кухонные ножи, и раненые появились со всех сторон, а пол был залит кровью. И все же нападавшие отступили – кто-то с улицы сообщил, что по соседству идет столкновение с отрядом национальной гвардии, и нападавшие побежали им на подмогу.
Вследствие этой провокации работа была временно приостановлена и возобновилась лишь спустя месяц, когда нашли новое и более безопасное место для типографии (смотри рр). Рабочий, чей неосмотрительный поступок стал причиной разорения, был лишен части жалования, но не уволен, так как искренне предан вам и вашему делу, и в дальнейшем работал безвозмездно (смотри рр).
После трех месяцев работы было награвировано восемьсот досок, ассигнации же после отпечатывания подверглись специальной обработке – рабочие бросали их на пыльный пол и переворачивали во все стороны кожаной щеткой, вследствие чего они делались мягче, принимали пепельный цвет и казались прошедшими через множество рук. Потом их разделяли на пачки и раскладывали по саквояжам, которые вывозились мною отдельными партиями и не регулярно, дабы меня не замечали слишком часто. Для этого всякий раз я нанимал разных извозчиков. Они ждали меня на соседних улицах и везли по обычным расценкам до определенного места, не связанного ни со мною, ни с кем-либо из упомянутых персон (смотри рр)…»
Далее к документу были приложены финансовые отчеты – реестры расходов по произведенным оплатам, а также перечислены места, откуда началось хождение оттисков.
Когда Корф, вернувшись со встречи с Шервалем, самым подробным образом изложил Киселеву содержание основного документа и приложений, тот задумался – «месье Шерваль» требовал немедленного решения, ведь если он в самое ближайшее время не внесет деньги в кассу, то погибнет. А с ним исчезнет и возможность завладеть оригиналом этого прелюбопытнейшего эпистолярного образчика, и потерять столь весомый аргумент в предстоящем торге с графом де Морни. И Киселев решился.
Ни в коем случае нельзя было упускать такой шанс. Казалось, звезды сами складывались в пользу поставленного перед дипломатом поручения. Растратчик-писарь, запомнивший Корфа по частым встречам, как он сказал, в игровом доме и готовый на все ради спасения своей шкуры – вряд ли можно ожидать лучшего поворота событий. А что до совпадений – так жизнь только из них и состоит, хотя мы часто видим в них либо закономерное продолжение каких-то предшествующих событий, либо придаем им значение божественного благоволения Небес. На самом же деле все решает случай, а Корф был неплохим игроком, и ему время от времени везло. Как, впрочем, и сейчас…
– К вам баронесса Корф, – войдя после предупредительного стука в дверь, сообщил слуга, и Киселев очнулся от воспоминаний.
– Анастасия Петровна! – Николай Дмитриевич поднялся из-за стола Анне навстречу и с искренней сердечностью поцеловал руку. – Что привело вас, голубушка, в такое время на другой конец Парижа?
Киселев снимал особняк в Сен-Жерменском предместье.
– Не уверена, что мои объяснения вас порадуют, – не слишком доброжелательно начала Анна, но спохватилась. – Простите, я слишком взволнована. Все еще не могу прийти и себя после случая, произошедшего в моем доме вчера ночью.
– Прошу вас, садитесь, – Киселев жестом пригласил Анну присесть. – Я внимательнейшим образом готов вас выслушать и помочь, если это окажется в моих силах.
– Думаю, что да, – после некоторой паузы произнесла Анна. – Но, прежде всего, скажите, где сейчас находится мой супруг и как скоро я смогу увидеться с ним?
– К сожалению, именно этого я вам сказать и не могу, – развел руками Киселев. – Одно лишь вы должны знать: Владимир Иванович выполняет сейчас по высочайшему повелению дело государственной важности.
– Он именно так и сказал: «дело государственной важности», – кивнула Анна.
– Кто? – не сразу понял Киселев.
– Штабс-капитан Толстов, который проник вчера через окно в кабинет моего мужа, обыскал там его стол и просмотрел все бумаги. – Анна с вызовом взглянула на побледневшего Киселева.
– Мне очень жаль…
– Жаль, что штабс-капитан попался?
– Это, разумеется, весьма неприятно, – покачал головой Киселев. – Но все дело в том, что я намеревался уберечь вас от этого дела, ибо все в действительности гораздо хуже, чем вы предполагаете.
– И, тем не менее, я требую объяснений и ответа на вопрос: связано ли то, что делал вчера в кабинете барона господин Толстов, и столь долгое безвестное отсутствие Владимира Ивановича? И я имею право знать, когда он вернется!
– Но, видите ли, дорогая Анастасия Петровна, я и сам желал бы иметь сведения о том, где сейчас находится барон Корф и когда он вернется, и видеть его перед собою, – вздохнул Киселев.
– И что это означает, Николай Дмитриевич? – растерялась Анна.
– Только то, что сейчас я вынужден буду открыться вам, ибо искренне уважаю вас и нашу семью. Но вы в ответ пообещайте мне, что все услышанное от меня останется известным лишь нам двоим.
– Полагаю, я не давала вам и прежде повода сомневаться в моей порядочности! – лицо Анны покрылось заметным румянцем искреннего негодования. Она даже хотела метать, но Киселев жестом остановил ее.
– Поверьте, я ни в коем случае не желал пае обидеть, дорогая Анастасия Петровна, но речь идет не о правилах хорошего тона, а о секрете, разглашение которого чревато ужасными последствиями. – Киселев выждал, пока Анна успокоится и сможет выслушать его. – Но раз уж вы невольно и по недосмотру агента-дилетанта оказались втянутыми в эту историю, я постараюсь – вкратце, разумеется, – объяснить вам все случившееся.
– Хорошо, я вполне пришла в себя, чтобы слушать вас и говорить с вами.
– Надеюсь на ваше благоразумие, – Киселев попытался ободряюще улыбнуться, но вышло это у него несколько натянуто. – Думаю, я могу объяснить причину появления в нашем доме господина Толстова, а так как вы, уверен, догадываетесь, чьи поручения он выполняет в Париже, то без труда представите себе, как далеко все это зашло…
– Уж не хотите ли вы сказать, что мой муж стал политическим и предал своего Императора? – побледнела Анна.
– Нет, барона подозревают в использовании служебного положения и похищении значительной суммы денег, предназначенной для одной весьма важной операции.
– Вы, верно, что-то перепутали, граф! – с негодованием воскликнула Анна. – Или я говорю не с вами – тем, кто не раз бывал у нас дома, о ком Владимир Иванович всегда отзывался с таким уважением и приязнью! Разве не вы сделали барона своим доверенным лицом и помощником?
– Все это так, милейшая Анастасия Петровна, – на лице Киселева отразилось искреннее сожаление, – но факты! Факты, увы, приводят к высказанным выше предположениям.
– И какие же это факты?! – возмутилась Анна. – Что такого совершил мой несчастный муж, чтобы оказаться под таким оскорбительным подозрением?! Ведь, насколько я поняла, его обвиняют в краже и измене! Как это вообще могло произойти? Я говорю не о том, что Владимир действительно сделал то, в чем его обвиняют, а как случилось, что и вы поверили в эту чушь?!
– Не могу утверждать, что поверил, – снова вздохнул Киселев, – но дело это поистине запутанное и непростое…
И он рассказал Анне все, что мог. То есть о встрече, которая должна была состояться неделю назад, и на которую Корф отправился в сопровождении некоего сотрудника III-го Отделения, подобно Толстову, выполнявшему в Париже особые поручения по политической части. И о том, что после той встречи, если она состоялась, никто больше барона Корфа не видел.
Агент же вернулся с разбитым лицом и без саквояжа, который Корф собирался передать ему на той встрече и который, как утверждает агент, он украл. Агент сообщил под присягой, что вместо того, чтобы пойти на встречу, барон Корф завел его в глухой переулок, под предлогом конспирации, и напал на него, избив и отобрав саквояж. А между тем, в саквояже находилась довольно внушительная сумма казенных денег.
– Это… это какая-то чудовищная ложь! – вскричала Анна. – Этого просто не может нить! Владимир не способен на убийство, подлог и предательство!
– Я тоже так полагал… – начал Киселев и замер под гневным взглядом Анны. – Простите, полагаю, ибо по-прежнему считаю барона честнейшим человеком и верным Отечеству воином. Какое-то время я даже подозревал, что все случившееся – кем-то хорошо спланированная акция, дабы втянуть нас в авантюру, способную повлечь за собой крупный политический скандал. Но прошла неделя, и все оставалось тихо, а потом… Потом я должен был представить отчет о произошедшем. В дело вмешались иные силы, и теперь я не властен над ситуацией так, как раньше. А факты – вещь упрямая и безжалостная: Владимир Иванович исчез, деньги пропали, а единственный свидетель утверждает, что все это случилось по вине и умыслу барона Корфа.
– Нет! Нет! – Анна не выдержала и разрыдалась.
– Баронесса, умоляю вас, успокойтесь. – Киселев подошел к ней и, взяв за руку, сердечно пожал ее. – Честно говоря, вы немного опередили события, так как я и сам собирался днями наведаться к вам. Правда, только после того, как будет снято наблюдение с вашего дома. Зная, как барон любит вас и детей, мы были уверены, что рано или поздно он объявится…
– Мы?..
– Поймите, я вынужден так говорить! И так поступать! – не выдержал Киселев и перешел на повышенные тона. – Неужели вы не понимаете, что я – тоже заложник сложившихся обстоятельств и исполняю свой долг? А он велит мне подозревать барона в краже и бегстве. И на этом настаивают из Петербурга, где ваш муж в свое время был замечен и в карточной игре, и в нескольких скандалах с женщинами…
– Одной из этих женщин, к вашему сведению, была я! – с гордостью сказала Анна. – И я не позволю никому подозревать Владимира лишь потому, что какой-то доносчик огульно его обвинил.
– А вот в этом вы можете удостовериться сами, – пытаясь разрядить обстановку, предложил Киселев. – Я готов позволить вам встретиться с этим человеком и лично услышать от него рассказ обо всех перипетиях того злополучного дня.
– Думаете, я откажусь?! – вскинула голову Анна. – Никогда! Я хочу видеть этого человека, я хочу… нет, жажду говорить с ним! И поверьте, я добьюсь от него правды, ибо все они лживы и грязно пахнут!
– Вы хотите говорить с ним в моем присутствии? – тихо спросил Киселев, давая понять, что более продолжать диалог бессмысленно. Все уже было сказано, остались только эмоции, а они, как известно, всегда мешают делу.
– Я бы просила вас позволить мне встретиться с ним наедине, – уже чуть менее взволнованно сказала Анна. – Подозреваю, что в вашем присутствии этот человек будет думать исключительно о том, как оправдаться перед вами, а мне, быть может, удастся тронуть его сердце.
«Наивная!» – горестно подумал Киселев и жестом предложил Анне пройти с ним. Комната, куда временно был помещен тот агент, находилась в другом конце коридора. Дверь в нее вела из небольшой гостиной, в которой читал газету штабс-капитан Толстов. При виде Анны он смутился и прикусил губу, но ничего не сказал, только вежливо встал при появлении дамы и скромно опустил глаза в пол.
Киселев скрылся в комнате прежде Анны и через несколько минут вышел, давая ей понять, что она может войти. Анна кивнула ему и, едва переведя дыхание, отчего сердце забилось учащенно и остро, шагнула за порог. Закрыв за собой дверь, она оглянулась и вздрогнула – перед ней стоял Писарев. Тот самый, что служил в крепости под началом полковника Заморенова. Тот, кто издевался над ней, когда Владимира арестовали в связи с побегом Калиновской. Тот, кто пытался напасть на нее, когда она, бежав от мадам де Воланж, осталась в городе одна и без защиты…
Анна почувствовала, что слабеет. Пол плавно поплыл у нее под ногами, и она стала опускаться – медленно и без сил.
