Текст книги "Бедная Настя. Книга 5. Любовь моя, печаль моя"
Автор книги: Елена Езерская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)
Больше она ждать не могла. Анна решительно встала и оделась к выходу. Потом она заперла дверь дома и спустилась по лестнице, круто идущей вниз по склону, к бульвару, где могла нанять фиакр. Анна отправилась к дому де Морни. Конечно, она не собиралась показываться на глаза графу, а просто думала со стороны последить за тем, что происходит в доме. Она почему-то не сомневалась, что Владимир еще там.
Анна придумала оправдание своему появлению. Она скажет де Морни, что забыла в его доме свой ридикюль. Ей хотелось увидеть мужа и убедиться, что с ним все в порядке. Однако графа дома не оказалось, а мажордом, помогавший Анне с поисками «оставленного» ридикюля, сообщил, что его сиятельство выехал проводить свою гостью – итальянку, синьору графиню Ольгу, платье которой пострадало от неумехи-слуги, опрокинувшего на нее и графа поднос с шампанским.
– Госпожа графиня – высокого роста, светловолосая, с яркими голубыми глазами? – словно между делом поинтересовалась Анна, начинавшая подозревать в гостье графа Ольгу Калиновскую, а в пролитом шампанском – упреждающие действия Владимира. – И у нее на правой руке старинной работы перстень с большим сапфиром, темно-синего цвета?
– Синьора недавно пользуется вниманием графа, – сказал мажордом, кивнув Анне, – но, судя по всему, она весьма расположена к его сиятельству, и поэтому он счел необходимым выгнать новенького и лично сопроводить синьору до дома.
– А где она живет? – стараясь не показать свою заинтересованность, спросила Анна и, отвечая на удивленный взгляд мажордома, пояснила: – Возможно, граф счел, что этот ридикюль принадлежит его знакомой, и лично отвез его к ней домой.
– Вполне возможно, – кивнул мажордом. – Полагаю, кучер его сиятельства знает адрес графини. Пойдемте, я провожу вас к нему.
Приехав по указанному адресу, Анна застала в доме Ольги полный разгром и рыдающую прислугу, которая, всхлипывая и трясясь от пережитого волнения, поведала Анне, представившейся доброй знакомой «графини Ольги», что сначала к ее госпоже ворвался какой-то незнакомец – среднего роста, стройный, черноволосый, он напал на мадам, но она долго и отчаянно сопротивлялась. А потом в доме появилась полиция. Агенты схватили того мужчину, а госпоже удалось бежать черным ходом.
– Полиция все перевернула в доме вверх дном, – шепотом рассказывала служанка. – Они все мучили меня, допытывались, где госпожа хранит свои бумаги и есть ли у нее тайник. А я откуда знаю?! Я так боялась, что они и меня заберут…
– Наверное, ты работаешь у мадам не больше недели? – печально усмехнулась Анна. – Если бы ты работала давно, ты уже знала бы все, а полиция догадалась бы, что ты многое скрываешь. Поверь мне, я знаю, как полицейские умеют добиваться правды. Так куда они увезли того мужчину?
– Кажется, агент, который последним садился в карету, сказал, что в тюрьму Сен-Жак, – вспомнила служанка.
Директора тюрьмы на месте не оказалось, но Анна посчитала это счастливым стечением обстоятельств. С подчиненными всегда легче договариваться и их проще подкупить. Что и случилось – сутуловатый и небритый месье Вотрен приосанился при виде очаровательной белокурой дамы, бросившейся с порога к его ногам и потом незаметно вложившей в его руку несколько золотых русских империалов. Эти деньги были в Париже в большом почете, настоящее золото, без примесей.
Монеты, прелестное личико мадам, исполненное искреннего горя, и ее чудные глаза, полные слез, произвели неизгладимое впечатление на месье Вотрена, и он согласился пройти по камерам и посмотреть, нет ли в какой из них мужчины, изображенного на миниатюрном портрете, который Анна показала ему Вотрен вскоре вернулся и потом, заговорщически улыбаясь, отвел мадам в какую-то комнату в дальнем конце коридора, где располагались канцелярия и кабинеты для допросов.
– Боюсь, что не могу оставить вас здесь надолго, – кивнул сердобольный месье Вотрен, – но я всегда рад помочь милой даме. Анна взглядом поблагодарила его и вошла и комнату – Владимир был там. На его лице Лина увидела свежие следы борьбы или побоев, но он держался мужественно и немного отчужденно.
– Зачем вы велели привести меня сюда, мадам? – громко спросил он по-французски, и Анна покачнулась: неужели опять?! Опять с ним случилось это?
– Володя, – по-русски прошептала она, с трудом сдерживая слезы, – что значит этот холодный тон? Я весь день искала тебя по всему городу, нам надо торопиться, нас ждут, мы должны уехать домой.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – пожал плечами Владимир, и Анна, не выдержав его суровости, бросилась к нему на грудь.
– Любимый! Что с тобою? Очнись! Это я, я…
– Аня, – едва слышно сказал Корф, тоже переходя на русский и усилием воли удерживаясь от того, чтобы не обнять Анну. – Пожалуйста, не надо ничего предпринимать. Я не могу просить твоей помощи. Мне не удалось исполнить задуманное – Ольга бежала, я арестован. И здесь, в тюрьме, почти все соратники «пани Ванды», кого я знал. Судя по всему, полиция внедрила в их среду своего агента, и он выдал всех. Полиция знает о покушении на де Морни и об участии в нем Ольги. Прости, но я не имею права открыть свое настоящее имя – это может обернуться большим международным скандалом. Я должен остаться тем, кем эти люди знают меня, – «паном Янеком». Объяснения только запутают все дело. К тому же сейчас, без свидетельства Ольги, я – никто, я – опасный авантюрист и революционер. И пусть все так и будет.
– Володя! – растерялась Анна, тоже переходя на шепот. – Что ты такое говоришь? Как я могу позволить тебе, когда уже все самое страшное позади, погибнуть в тюрьме на чужбине и под чужим именем? Я пойду к Николаю Дмитриевичу, и вместе мы что-нибудь придумаем. Или нет – ты должен убедить полицию, что ты в этом деле не замешан, что тебя арестовали случайно. Что ты – российский подданный, офицер…
– Уверен, услышав все это, полицейские лишь обрадуются, – едва заметная улыбка промелькнула на лице Корфа. – Но если ты действительно желаешь мне помочь – уезжай из Парижа, немедленно! Пока о твоем визите не стало известно, и полиция, кроме польского, не раскрыла еще и русский заговор, а «мои товарищи» по борьбе не усмотрели во мне предателя.
– Но… – вздрогнула Анна.
– Возвращайся в Петербург, – Владимир говорил, казалось, совершенно беззвучно, – береги себя и детей. Бог даст – свидимся!..
Сказав это, он вдруг оттолкнул ее и крикнул опять по-французски в сторону двери:
– Эй, кто там! Уведите меня, я не понимаю, чего хочет эта женщина!..
Решение Владимира поставило Анну на грань отчаяния, но пока фиакр вез ее обратно, она поклялась, что не даст обстоятельствам бессердечно вмешаться в ее жизнь. Анна вернулась к дому де Морни и попросила принять ее.
– Знаете, мадам, – граф как-то странно посмотрел на свою гостью, – я уже начинаю вас бояться. Едва вы возникаете передо мной, что-нибудь непременно случается. То ваш супруг решит вызвать меня на дуэль, то я услышу от вас обвинения в его убийстве, то вдруг выясняется, что на меня готовится покушение, а не далее, как сегодня днем, меня едва не отравили! А потом я узнаю, что вы были здесь в мое отсутствие! Так чего же мне ждать сейчас?
– Вас пытались отравить? – удивилась Анна.
– Да, – кивнул де Морни. – Неловкий слуга пролил шампанское, и его не сразу успели убрать. Увы, мой песик оказался проворнее слуг, и вот – он лежит в земле, а я уж и не знаю, что думать.
– А вы не подумали отблагодарить того слугу, что пролил ваше шампанское? – с вызовом спросила Анна.
– Лучшее, что я мог сделать для него, – не требовать компенсации за испорченный ковер и напрасные надежды на приятное времяпрепровождение в обществе очаровательной дамы, – самодовольно ответил ей де Морни.
– Лучшее, что вы могли бы для него сделать сейчас, – спасти ему жизнь, – резко парировала Анна.
– О чем вы, не понимаю? – граф с удивлением посмотрел на нее.
– Человек, который не дал вам выпить отравленное шампанское, уберег вас от неминуемой гибели! Так отплатите ему добром за добро!
– Вы хотите сказать, что слуга сделал это намеренно? – догадался де Морни. – Но почему? Откуда он мог знать?
– Я не уполномочена объяснить вам это. Но уверяю вас – так оно и было. И теперь этот человек, пытаясь наказать ту, что покушалась на вас, сам стал жертвой полицейской ошибки. Он арестован и находится в тюрьме, помогите же ему!
– Откуда в вас такая склонность к благотворительности? – пожал плечами де Морни. – Или это все – широкая русская душа?
– Человек, о котором я говорю… – Анна сделал паузу, решая, стоит ли произносить это имя, и не слишком ли она рискует, но потом все же выдохнула: – Это мой муж, барон Корф.
– Вот оно что, – прошептал де Морни. Так, значит, русские не просто содействовали ему, выполняя свое обещание, но и приставили к нему своего человека для защиты?
– В какой тюрьме он находится, надеюсь, вы знаете?
– В Сен-Жак. Но он вынужден скрывать свое настоящее имя, и числится там, как некий Ян Корчак, поляк.
– Хорошо, – кивнул граф. – Езжайте сейчас домой и оставайтесь там, пока не получите от меня письмо, исходя из которого, вы будете знать, что и как вам делать дальше. Многого я обещать не могу, но знаю, что независимо от тяжести преступления, после декрета двадцать седьмого июня новая власть больше не приговаривает заключенных к казни. Всех арестованных по политическим мотивам высылают без суда в наши океанские колонии…
– Ах!.. – вскрикнула Анна.
– Советую вам сохранять благоразумие и быть готовой действовать, едва я дам вам понять, что это время пришло. – Де Морни взглянул на нее понимающе и вместе с тем жестко. Что поделаешь – быть в центре политических баталий все равно, что сражаться на войне. – И прошу вас больше не приходить ко мне. Это уже становится опасным и для меня, и для вас. Прощайте, баронесса…
Анна вышла из дома де Морни, с трудом держась на ногах. Она была готова разрыдаться еще в присутствии графа, но его холодность удержала ее в рамках благоразумия. Ей больше ничего не оставалось – только вернуться домой и ждать.
Ждать и надеяться…
Однако ждать слишком долго не пришлось – уже назавтра к вечеру неизвестный передал ей конверт от де Морни. В письме тот сообщал, что по решению трибунала некий Ян Корчак приговорен к бессрочным каторжным работам в одной из заморских колоний и будет доставлен вместе с другими заключенными этапом в Марсель, откуда на кораблях осужденных морем отправят к месту отбывания наказания.
«Советую вам тотчас ехать самой, дабы застать отплытие судна, – писал де Морни. – В этом же конверте вы найдете письмо к моему родственнику в Марселе, он служит комендантом гавани. В его власти перевести заключенных на берег под предлогом перегруженности судна. Уверен, он поймет, для чего. Остальное – в вашей власти и расторопности…»
– Я сделаю все, что будет в моих силах! – воскликнула Анна и, захватив небольшую дорожную сумку из гобелена, покинула дом – на этот раз навсегда.
Она купила билет на ближайший дилижанс до Марселя и всю дорогу спрашивала, который час, у своих попутчиков. Анна была взволнована и тревожилась, успеет ли к сроку, но дилижанс по расписанию прибывал еще до вечера, а корабль на Антильские острова отправлялся утром следующего дня. Все складывалось удачно, но Анна все равно мысленно поторапливала кучера. Ей хотелось, чтобы эта колымага летела вперед так же быстро, как и ее душа.
Приехав в Марсель, Анна взяла от станции коляску и велела возчику немедленно доставить ее в гавань. Возчик кивнул и лихо взял с места. Этот ритм был Анне по сердцу, и она все нетерпеливо приподнималась на сиденье, словно пытаясь подбодрить возчика – вперед, вперед!
Она не знала только одного – грузчик у склада, расположенного вверху по проулку, согнувшись под тяжестью мешка, случайно сдвинул колесо телеги с камня-опоры. И когда он вошел в здание, телега быстро поехала под уклон, подскакивая на булыжной мостовой и врезаясь в углы и стены домов. При съезде на улицу телега затормозила и опрокинулась, задев тележку лавочника, торговавшего апельсинами. Яркие мячики фруктов запрыгали по улице, а за ними врассыпную бросились игравшие на улице ребятишки.
Возчик увидел мальчика, поднимающего с дороги апельсин, слишком поздно, но все же успел затормозить – лошадь вздыбилась, легкая коляска стала заваливаться набок. Анна, в этот момент приподнявшаяся, чтобы посмотреть на дорогу, едва не вылетела из коляски, схватившись за поручень слева. Но возчик не смог удержать коляску от падения – она рухнула на мостовую, накрыв собой его пассажирку.
Когда Анна пришла в себя, она не сразу вспомнила, что произошло, и не поняла, где находится. Анна попыталась встать, но от резкого движения закружилась голова, и чьи-то руки поддержали ее. Выпив поданной ей воды, Анна, наконец, разглядела свою сиделку – пожилую темноволосую женщину с добрым взглядом, в котором было столько сердечности и заботы, что Анна разрыдалась.
– Поплачьте, поплачьте, мадам, – улыбнулась женщина. – Вы, наверное, сильно испугались. Ничего, скоро все пройдет. Вы даже ничуть не пострадали, только ушиблись слегка. Вот придете в себя и поедете дальше. Возчик сказал, что вы очень спешили.
– Конечно, я спешила… Я и сейчас спешу! – воскликнула Анна. – Пожалуйста, помогите мне встать – мне срочно надо в гавань. Сколько же я здесь пролежала?
Анна взглянула за окно и с ужасом поняла, что уже наступило утро. По ее лицу женщина догадалась об отчаянии Анны и помогла ей подняться и спуститься вниз. Оказалось, что коляска разбилась напротив мастерской оптики, и сердобольная жена хозяина приютила ее на эту ночь…
– «Ла Фелис»? – спросил комендант гавани, когда Анна подала ему письмо де Морни. – Что вы так припозднились, мадам? Корабль на рассвете ушел в плавание. Думаю, вы даже парусов его сейчас уже не увидите. Да что с вами, мадам?! Мадам! Куда вы, мадам?!
Задыхаясь от бега, Анна спустилась к морю и, став на краю мола, у самого маяка при выходе из гавани, долго смотрела вдаль – где-то там уходил за горизонт корабль, который увозил с собой ее любимого. Увозил куда-то на край света, обрекая на ужасные страдания и одиночество. И она тоже оставалась одна… Нет, конечно, как она может так думать – у нее дети, Катенька и Ванечка, у нее родные и близкие – все те, кто с нетерпением ждали ее возвращения домой. Но они были вместе, а Владимиру не на кого рассчитывать. Кроме нее…
– Я не оставлю тебя, – прошептала Анна, глядя за горизонт. – Я найду тебя… Родной мой Владимир, печаль моя, любовь моя…
