Текст книги "Бедная Настя. Книга 5. Любовь моя, печаль моя"
Автор книги: Елена Езерская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
– Этот медальон подарила тебе я! – вскричала Анна, хватаясь за сердце.
– Нет-нет, – обиженно покачал головой Корф. – Это подарок Ванды.
– Пусть так, – кивнула Анна, – тогда откуда я знаю, что находится у него внутри?
– Этот медальон не открывается, – раздался от двери знакомый голос.
– Анна вздрогнула – к ним медленно, с лицом, искореженным гневом и ненавистью, с полосами, развевающимися, как у фурии, приближалась Ольга Калиновская.
– Ванда? – удивился «пан Янек». – Что ты делаешь здесь? Ты следила за мной? Зачем?
– Затем, что она до смерти боится, что ты узнаешь правду. – Анна вдруг заговорила по-русски. – Она боится, что, когда все откроется, ты перестанешь быть ее послушной марионеткой и станешь тем, кем был всегда – русским офицером и отважным воином.
– Это какая-то нелепость… – рассеянно сказал Корф по-русски и вздрогнул оттого, что сказал, в недоумении воззрившись на Анну полным сомнения взглядом.
– Да-да, – продолжала она. – Смотри на меня, слушай меня и вспоминай! Вспоминай отца и наше имение в Двугорском, наши встречи и наши ссоры, нашу любовь и наших детей…
– Но у меня нет детей, – не очень уверенно прошептал Корф, усилием воли возвращаясь к французскому.
– Есть! – Анна вскинула руку, указывая перстом на медальон на груди Владимира. – Этот медальон открывается. И там, внутри, ты найдешь волосы своих детей – сына Ванечки и дочери Катеньки. И там еще мой портрет!
– Дрянь! – зарычала Ольга и бросилась на Анну с ножом, но «пан Янек» успел схватить ее за руки и оттащить от Анны. – Не слушай ее, она все врет! Она пытается отнять тебя у меня! Она подлая, она разлучница, ведьма! Выбрось этот медальон, прочь его, прочь!
Ольга изловчилась и сорвала цепочку с шеи Корфа. Медальон упал и со стуком покатился по полу. Анна тотчас бросилась к нему и успела поднять и сжать в кулаке.
– Мне не нравится, что ты следишь за мной и вмешиваешься в мои дела, – зло сказал «пан Янек», сильно встряхивая зажатую в тисках его рук Ольгу. – Ванда, немедленно приди в себя и не устраивай сцен в святом месте!
– А тебе, значит, можно осквернять церковь ночными свиданиями с чужой тебе женщиной? – Ольга еще минуту для вида посопротивлялась, а потом расплакалась. – Ты уходишь от меня, Янек? Ты меня разлюбил? Твоя Ванда уже безразлична тебе?
– Не говори глупостей, – сухо сказал тот, отпуская ее. – Я пришел сюда, чтобы прояснить одно недоразумение, а ты устроила сцену ревности. Эта женщина, насколько я помял, потеряла своего мужа, который удивительно похож на меня. Я не мог отказать ей во встрече, да мне и самому хотелось убедиться, что она ошиблась.
– Я не ошиблась, – твердо заметила Анна. – Мой муж – ты, барон Владимир Корф, сын своего отца и своей родины! А ты всегда звал меня Анечкой и больше всего любил слушать, как я пела. И еще ты страшно ревновал меня к театру. Помнишь театр, который держал в своем имении твой отец Иван Иванович?
– Боже! – с отчаянием в голосе воскликнул «пан Янек». – Это не может быть правдой! Я – поляк, и меня зовут Ян Кормак.
– Пусть так, – горестно усмехнулась Анна. – Тогда почему ты все это время носил на шее медальон с моим портретом?
Анна открыла медальон – ибо только они с Владимиром знали, как действует тайный замочек в его корпусе, – и протянула его «пану Янеку». Тот снова взял его и поднес к лицу, чтобы получше рассмотреть, и замер – эта женщина говорила правду?!
– Нет, нет! – «Пан Янек» растерянно оглянулся на озлобленно притихшую за его спиной Ольгу.
Та метнулась выхватить медальон, но «пан Янек» быстро закрыл его и сурово посмотрел на «пани Ванду». Ольга остановилась, и лицо ее приняло жалостливое выражение.
– Янек! – взмолилась она. – Это все глупый вымысел, это происки подлых врагов против нашей любви…
– Замолчи! – «Пан Янек» схватился за голову, в которой все уже и так кипело от волнения и спутанных мыслей.
И в этот момент Ольга быстро заложила руку за спину и, вытащив из-за пояса пистолет, остававшийся прежде незамеченным под, плащом, выстрелила в Анну. Но ей не удалось исполнить задуманное. Энрике, ворвавшийся в церковь, прежде чем Ольга успела нажать на курок, схватил ее за руку, и пуля попала в окно. Грохот от выстрела и звон разбитого стекла взбудоражили тишину церкви.
Какое-то время они молча боролись, и Ольга шипела в лицо Энрике: «Предатель!», но потом она вдруг опомнилась, осела всем телом и испуганно вжала голову в плечи. Энрике вырвал у нее из руки пистолет и сунул за пояс своего патронташа. «Пан Янек», в ужасе посмотрев на Ольгу, бросился к Анне.
– С вами все в порядке? – участливо спросил он, и Анна поняла, что дверь в подземелье его воспоминаний, едва приоткрывшись, захлопнулась.
Перед ней опять стоял «пан Янек», внимательный и искренне обеспокоенный столь неожиданным поворотом событий.
– Благодарю вас, – прошептала она, подавляя прорывавшееся наружу рыдание.
– Пожалуй, нам стоит уйти, – кивнул ей «пан Янек», склоняясь к ее руке для поцелуя, – и простите за то, что вам только что пришлось пережить.
– Вы ни в чем не виноваты… – еле слышно промолвила Анна и осторожно, но ласково провела рукой по его волосам.
«Пан Янек» вздрогнул, этот жест смутил его, он словно собирался еще что-то сказать Анне, но его внимание отвлек Энрике, который стал торопить их.
– Сюда идут, уходите! И уводите синьору Ванду, пока она еще чего-нибудь не натворила!
– А как же вы? – растерялся «пан Янек», глядя то на него, то на печальную Анну.
– За нас не беспокойтесь, – кивнул Энрике. – Я все улажу со святым отцом…
* * *
Потом он рассказал Анне, что, передав «пану Янеку» портрет и объяснив, куда тот должен ехать, сам остался в лагере, чтобы проследить за синьорой Вандой. Миниатюра произвела на командира Джованни, как еще иногда звали «пана Янека» итальянские повстанцы, неизгладимое впечатление. Он был потрясен своим сходством с мужчиной на портрете и хотел немедленно скакать в деревушку, куда Энрике отвез Анну. Но Ванда не отходила от него ни на шаг, и тогда Энрике решился на обман. Юноша сказал синьоре Ванде о неожиданном приезде какого-то посланца с важным донесением для нее, и она с видимым неудовольствием покинула «пана Янека», пообещав, правда, что вернется скоро и непременно.
Однако в указанном месте ее никто не ждал, и герильерос, дежурившие на выставленном за деревней посту, искренне удивились ее расспросам о посыльном. Полная подозрений и взволнованная, синьора Ванда вернулась в дом, где они квартировали, и не застала Джованни на месте. Энрике видел, как она металась по лагерю, пытаясь выяснить, где «пан Янек». Потом как будто на мгновение затаилась, но лишь для того, чтобы вскоре амазонкой, в седле и с факелом в руке, промчаться по дороге. Она бросилась за Джованни в погоню! Энрике поспешил за ней, но его конь не успел слишком далеко отвезти своего хозяина. Испугавшись донесшегося с гор воя, конь вздыбился, и юноша вылетел из седла.
Как такое могло случиться? Ведь Энрике с детства сидел в седле. Проверив подпругу, он увидел, что она перерезана. «Ванда! – догадался Энрике. – И когда только успела!» Ему пришлось вернуться в лагерь и поменять седло, но сделать это быстро не удалось. Пальцы никак не могли подтянуть ремни, потому что Энрике нервничал. Конечно, Ванде, если все, о чем говорила ему Анна, – правда, не составляло труда догадаться, куда отправился «пан Янек».
Медлить было нельзя – и вот он здесь. Анна слышала, как Энрике вдохновенно описывал отцу Карло воров, застигнутых им у дверей церкви, как прогнал их выстрелом из пистолета, как успокаивал прибежавшую на звук выстрела синьору… Если отец Карло и не поверил в эту историю, то он все равно ничего не сказал. Просто благословил их на дорогу и велел причетнику принести для гостей вина и сыра. Им еще предстоял весьма долгий путь: Энрике не стал дожидаться утра. Кто знает, какая новая подлость может прийти в голову мстительной Ванде…
– Вы опять спасли меня, – прошептала Дина, когда они вышли из церкви.
– Всего только второй раз, – улыбнулся. Энрике. – Теперь мне осталось лишь умереть за вас, синьора.
– Немедленно возьмите свои слова обратно! – воскликнула Анна. – Так не стоит шутить.
– А я и не шутил. Я был бы счастлив отдать за вас жизнь.
– Не смейте мечтать об этом! – Анна ладонью накрыла его уста и почувствовала, что по руке сочится теплая густая струйка. – Вот видите! Довольно уже того, что вы пролили свою кровь. На этом и остановимся. Давайте я помогу вам.
– Раны украшают мужчину. – Энрике попытался отвести ее руку, когда Анна, достав платочек, принялась стирать кровь с его лица. Но потом ему понравилось это движение – Анна нежно касалась тонкой, прозрачной, как корпия, тканью его щеки, и прохлада женской руки успокаивала нывшую царапину.
– Очень странный порез, – уже светало, и Анна смогла получше разглядеть рану на лице Энрике. – Вы же сказали, что синьора Ванда угрожала ножом вашему товарищу, а не вам. И сейчас я не видела ножа в ее руке.
– Наверное, оцарапался о кустарник, когда падал с лошади. – Энрике легкомысленно махнул рукой. – Что за забота – какая-то царапина!
– Большие проблемы всегда начинаются с малого, – покачала головой Анна и, открыв бутылку вина, увлажнила им платок и опять принялась протирать им рану на лице Энрике.
– Это почти ритуал, – улыбнулся он. – Вы при свете зари омываете мне лицо вином. Признайтесь, синьора Анни, вы умеете привораживать? Я чувствую, как начинает кружиться голова, и тело улетает в заоблачные райские дали.
– Вы пугаете меня…
Анна хотела выбросить окровавленный платок, но Энрике отобрал его и спрятал в нагрудном кармане рубашки. И теперь пятно крови, пропитав ткань, алело, как пронзенное выстрелом сердце. У Анны от недоброго предчувствия все похолодело внутри.
– Это нехорошо, это неправильно, Энрике, – прошептала она. – Верните мне платок.
– Вы окропляли его, вы держали его в руках – он священный, – отказался юноша, и выражение его лица стало как-то тревожно и странно просветленным.
– Думаю, нам стоит поторопиться. – Анна не сводила с Энрике пристального взгляда, будто пытаясь понять, что с ним происходит, но тот легкомысленно махнул рукой.
– Это все возбуждение ночи, ваша близость, это все луна и колдовство…
– Однако вы не сказали мне, что будет дальше. Куда мы едем, что станем делать? И как я смогу вернуть мужа? – с трудом пришла в себя Анна.
– Пока я должен спрятать вас от мести синьоры Ванды, – улыбнулся Энрике. – Потом… потом мы опять попытаемся встретиться с Джованни, и вы, я уверен, найдете для него те сокровенные слова, которые помогут ему все вспомнить и стать самим собой. Ведь это вам уже отчасти сегодня удалось. Вы внушили Джованни сомнения в том, что его нынешние воспоминания – правда. И вы сможете повторить свою попытку, пока не добьетесь желаемого результата.
– Вы полагаете, я на правильном пути? – вздохнула Анна.
– Без сомнения.
Анна улыбнулась. Энрике выражал готовность во всем содействовать ей. Он держался уверенно, словно все продумал, и ничто не могло изменить ход заведенных им часов.
Но когда они уже подъезжали к побережью, Анна почувствовала тяжесть на своем плече. Теперь не она, устав, откидывалась на грудь Энрике, его голова склонилась к ее плечу, а тело обмякло и стало тяжелым. Анна испугалась. Она провела ладонью по лбу своего спутника и поняла – это жар. Его губы были сухими, и что-то пенилось в их уголках. Энрике дышал еле слышно и, кажется, почти не понимал ее, когда Анна позвала его. Впрочем, она и не ждала ответа – просто хотела убедиться, в сознании ли Энрике, и его невнятное мычание усилило ее худшие опасения.
Конечно, Анна не знала причину внезапной болезни Энрике. Она соскользнула с седла и, позволив Энрике растянуться вдоль спины своего скакуна, взяла коня под уздцы и повела за собой. Благо, город уже был виден – одно– и двухэтажные белые домики с красными черепичными крышами, серпантином тянувшиеся по берегу моря.
Хозяин трактира, где сдавались комнаты, с подозрением покосился на метавшегося в жару и бреду Энрике – не ранен ли. Но Анна немедленно дала ему денег, и тот согласился вызвать врача, а, послав сына за лекарем, велел жене принести Анне в комнату холодной воды по ее просьбе. Вода не была ключевой, но освежила горячий лоб Энрике, и юноша ненадолго пришел в себя.
– Я умираю? – прошептал он, с трудом приподнимая тяжелые веки.
– Вы так мечтали об этом, что решили воплотить свою грезу, – пытаясь пошутить, сквозь слезы улыбнулась Анна.
– Я мечтал закрыть вас своим телом от пули или предательского удара кинжалом. – Энрике попытался тоже ответить ей улыбкой. – Но я не собираюсь скончаться у вас на руках от глупой лихорадки.
– В таком случае, вы непременно поправитесь и осуществите все, что пока еще не сбылось.
– Все-все? – мечтательно прошептал Энрике.
– Все – дозволенное. – Анна ласково погладила его по голове и поцеловала в лоб.
– Вы хотите умереть вместе со мной? – голос Энрике был слабым, и Анна с трудом различала слова.
– Я хочу, чтобы вы поправились, и мы все жили долго и счастливо.
– Но зачем мне жизнь без тебя? – одними губами произнес Энрике, и Анна вынуждена была отвернуться – слезы лились из ее глаз.
Она смочила платок в быстро потеплевшей воде (кувшин стоял на низеньком табурете рядом с кроватью, где лежал Энрике) и снова стала протирать лицо юноши. И только сейчас заметила, как странно покраснел и обуглился прежде неприметный шрам на его щеке. Очень странный шрам… Как будто его нанесли чем-то очень тонким, ювелирно тонким, возможно рельефом оправы перстня – прокололи и взрезали кожу там, где она нежнее всего, на скуле, по диагонали от глазницы. Вчера шрам казался незначительной царапиной – сегодня, при свете дня, он испугал Анну.
– Позвольте поговорить с вами, синьора, наедине, – тихо сказал врач, осмотрев пациента, и кивнул в сторону двери.
Когда лекарь вышел, Анна ободряюще взглянула на Энрике, и ее сердце сжалось от боли. Еще недавно мужественный и статный красавец был лишен сил, и жизнь, похоже, покидала его. Энрике уже не мог пошевелиться, и все доставляло ему мучения – каждый издох, любая попытка посмотреть в ее сторону… Анна боялась оставить его, таким слабым и беспомощным он казался.
– Идите, – медленно, почти по слогам произнес Энрике. – Я не умру, не дождавшись вашего возвращения…
– Скажите, это не заразно? – пытал врача хозяин трактира, когда Анна ненадолго покинула комнату, где лежал Энрике.
– Успокойтесь, – заверил тот. – Для вас болезнь этого человека не представляет никакой опасности, равно как и для остальных в этом доме и в этом городе.
– Так что же это? – недоуменно спросила Анна, когда хозяин, хотя и не удовлетворившись до конца ответом врача, принужден был под укоряющим взглядом доктора оставить их наедине.
– Я не знаю, синьора, кто вы, куда держите путь, и какие обстоятельства преследуют нас, – тихо сказал врач. – Но прежде, чем все объяснить вам, желал бы понять, в каких отношениях вы находитесь с этим человеком, не враг ли он вам или муж, с которым вы желали бы развода и наследство которого имеет для вас значение.
– Что за нелепые вопросы вы задаете мне?! – гневно воскликнула Анна. – За кого вы принимаете нас? Жизнь этого человека дорога мне так же, как и моя ему. И если бы вы сказали, что для его спасения от меня потребуются невозможные жертвы, я пошла бы и на это. Разве вы не видите, как я страдаю? И именно оттого, что так страшно страдает он.
– Простите, синьора, если я вас обидел, – смутился врач, – но все же вы не ответили на мои вопросы: кто вам этот молодой человек и кто вы ему?
– Ваше поведение оскорбительно! – с вызовом сказала Анна.
– Мне непонятно ваше упорство. Я прошу вас ответить на мои вопросы, или я вынужден буду обратиться в полицию, – разозлился врач и сделал вид, что собирается уходить.
– Послушайте, доктор, – Анна умоляюще схватила его за рукав, – помогите ему, и мы уедем! Этот молодой человек спас мне жизнь, но если хотя бы одна живая душа узнает, что он сражается в отряде Гарибальди, ему грозит неминуемая гибель.
– Но он и так умирает, – пожал плечами врач.
– Нет! О нет! – Анна была близка к обмороку. – Что вы такое говорите?! Ведь это лихорадка! Это всего лишь лихорадка!
– Увы, синьора, – покачал головой врач, – часы и даже минуты жизни вашего спутника сочтены, но причина его смерти – не лихорадка. И не считайте меня извергом или доносчиком. Я вырос в Генуе, учился своей профессии у отца синьора Гарибальди, но не случайно задавал вам все эти вопросы. Сейчас вы почти убедили меня в искренности вашего горя, и я не стану звать полицию, хотя и обязан сообщать о случаях насильственной смерти, ведь это, как-никак, преступление.
– Насильственной?.. – растерялась Анна. – Что это значит?
– Ваш спутник был отравлен, примерно… – врач посмотрел на позолоченные часы на цепочке, прикрепленной к карману его жилетки. – Думаю, это случилось часов шесть назад. Яд, судя по всему, попал в его организм из раны, которая была нанесена каким-то мелким острием…
– Перстень… Это был перстень… – прошептала Анна.
Она вдруг совершенно отчетливо вспомнила, как сверкнул на пальце Калиновской мистический темно-синий сапфир, когда она боролась с Энрике, вырывавшем у нее из рук пистолет после выстрела Ольги там, в церкви.
– Что вы говорите? – прислушался к ее шепоту врач. – Перстень? Вполне возможно, я как-то сразу не подумал об этом. Да-да, это мог быть именно он. Однако я не заметил перстня ни у вас, ни на руке вашего спутника.
– Энрике пытался остановить убийцу, – расплакалась Анна. – Он защитил меня от пули и принял на себя в отместку от убийцы яд.
– Сочувствую вам, но уже не сумею помочь, – отозвался врач.
– Так надежды нет? – глухо спросила Анна. Свет померк в ее глазах.
– Увы, – развел руками доктор, – судя по всему, этот яд поражает организм постепенно. Поначалу его действие сродни вину. Человек чувствует, как кружится голова, в теле появляется непривычная легкость. И лишь когда отрава проникнет в каждый уголок его тела, все разрозненные капельки яда, как по сигналу, начинают свою разрушительную работу. А дальше… дальше происходит то, что случилось с вашим спутником.
– Вы можете облегчить его страдания? – тихо спросила Анна.
– Я могу дать ему лекарство, которое лишит его сознания на весь тот срок, что отведен ему для мук. Но вы должны предупредить его об этом эффекте препарата. Я встречал случаи, когда люди желали до конца оставаться в сознании и видеть мир и лица своих близких, пока еще могли видеть. Пока не наступал полный паралич…
– Хорошо, я поговорю с ним, – кивнула Анна и, утерев слезы и стараясь казаться спокойной, вернулась в комнату.
Энрике терпеливо выслушал ее, и по тому, как он через силу двигал бровями, Анна поняла, что молодой человек пытается сосредоточить взгляд, но веки уже почти не слушались его. Все его тело словно одевалось прямо на глазах в каменный костюм и превращалось в скульптуру с неподвижно застывшим, когда-то таким прекрасным торсом.
– Пусть сбудется то, что предначертано, – прошептал Энрике, напомнив Анне ее же слова.
– Чем я могу облегчить твои страдания? – Анна попыталась взять его за руку, но она была холодна, как лед, и тяжела, как камень.
– Я хочу исповедаться…
– Я позову священника, – Анна собралась метать, но увидела, как мучительно исказились черты молодого человека. – Что, что такое? Тебе больно?
– Мне больно потому, что я виноват перед тобой. Позволь мне облегчить душу, и тогда боль отступит… – голос юноши становился все слабее и слабее, и Анна наклонилась к самому его лицу, чтобы слышать его слова. – Прости, я обманул тебя… Я хотел увезти тебя. Я видел – ты узнала мужа, я понял – он пытался вспомнить тебя. Я не хотел, чтобы это случилось… Я вез тебя в Геную, там мы сели бы на корабль до Марселя, а дальше ты поплыла бы со мной домой, в мой прекрасный Монтевидео.
– Что ты говоришь, Энрике?! – Анна с ужасом смотрела на него. – Ты наговариваешь на себя! Ты не смог бы так поступить со мной!
– Я?.. – некое подобие улыбки промелькнуло на измученном болью лице умирающего. – Я уже сделал это… Но Господь остановил меня, и я приношу свое покаяние. Прости, я скрыл от тебя то, что знал. Я увозил тебя потому, что мне стало известно – синьора Ванда придумала план. Она мечтает заставить французов выступить на стороне поляков против России, но для объявления войны необходим повод…
Энрике сделал паузу, и Анна замерла: Боже, не дай ему уйти, не открыв мне всейправды!
– Ванда и Мадзини, – снова послышался слабый голос, он доносился уже как будто из подземелья, – намерены убить брата Наполеона или его самого. Но сделать это должен русский офицер. Сначала я не знал, кто это сделает, но когда ты рассказала о своем муже, догадался, для чего синьора Ванда спасла Джованни в Париже.
– Какая низость! – воскликнула Анна и тут же спохватилась: – Энрике, эти слова относятся не к вам! Вы – совершенно другое дело…
– Я тоже несовершенен, – пробормотал юноша. – И я виноват перед тобой… Это страсть затмила мой разум… Но судьба дает мне шанс искупить свою вину… В сумке на моем седле ты найдешь письма к капитанам кораблей в Генуе и Марселе. Возьми их и возвращайся в Париж. Спаси своего мужа… А мой корабль в Монтевидео прибудет без меня…
– Нет! – закричала Анна. – Нет!
Но все было кончено – Энрике окаменел. Вбежавший на ее крик врач подтвердил – наступил паралич. Формально, конечно, Энрике еще был жив, но он больше уже ничего не слышал, не видел, не чувствовал. Врач спросил разрешения Анны послать за священником, и она кивнула в знак согласия.
Она оставалась с юношей до конца, пока священник не причастил Энрике и врач не констатировал его смерть. Анна и не подозревала, что еще какие-то события в этой жизни после всего пережитого способны так потрясти ее. Она сама словно окаменела, волею судеб став главным действующим лицом невероятной по накалу страсти любовной драмы, обернувшейся в итоге трагедией. Анна чувствовала себя невольной виновницей гибели прекрасного молодого человека, и ее сердце разрывалось на части. Она торопилась вызволить Владимира из сетей коварной Калиновской, но и не могла оставить Энрике, не проводив его в последний путь. Этот молодой человек спас ей жизнь и указал путь к спасению ее мужа.
Анна уехала из городка только после похорон Энрике. В его дорожной сумке она нашла те самые письма, о которых он говорил, и письмо к родителям, почему-то оставшееся неотправленным. Анна долго раздумывала, прежде чем решилась открыть и прочитать его. А, прочитав, опять погрузилась в ужасную тоску и сердечную слабость.
Энрике писал матери, что встретил женщину, похожую на нее.
«Ты – самая необыкновенная из матерей. Ты любишь нас и отца больше жизни, ты – терпелива, нежна, внимательна к несчастным и всегда готова прийти на помощь нуждающимся в ней. Я повсюду искал такую, как ты, и Господь услышал мои молитвы! Я убежден – она понравится тебе. В ней есть та же решительность и скромность, та же самоотверженность и верность. Она, как и ты, совершенное создание, и у нее любящее сердце…»
Далее Энрике описывал свой предполагаемый приезд домой вместе с возлюбленной, советовался насчет дома, спрашивал разрешения устроить жизнь отдельно, но по соседству с родительским очагом…
К утру у Анны началась лихорадка – сказалось пережитое за эти дни. Но врач, проникшийся к Анне симпатией, быстро поднял ее на ноги, и уже на третий день она, бледная и похудевшая, попросила хозяина трактира найти ей лодку до Генуи. Анна ехала налегке. Свои вещи она оставила в счет оплаты комнаты и в благодарность за бульон, которым по совету врача потчевала ее сердобольная супруга трактирщика. Врачу Анна отдала последние деньги, и теперь пополнить, свой баланс могла только в банке, в Париже.
Перед отъездом она еще раз навестила могилу Энрике, похороненного на городском кладбище, и запомнила это место. Позднее она напишет его матери в Монтевидео и отправит это письмо вместе с тем, которое юноша так и не успел передать.
Судовладелец в Генуе, услышав о смерти синьора Веги, опечалился и пообещал устроить Анну на ближайшее судно до Марселя – то, на котором Энрике планировал увезти ее, уже ушло в рейс. Добравшись его стараниями до берегов Франции, Анна в Марселе продала в ломбарде заколку для волос с небольшим бриллиантом и купила билет на дилижанс до Парижа. Временное отсутствие денег ее не пугало. Дома у нее были кое-какие ценные бумаги, которые Анна предполагала предъявить в банк и получить за них наличные.
Всю дорогу обратно она не переставала думать об Энрике, и лишь на подъезде к Парижу ее стали одолевать сомнения – сможет ли она опять найти Владимира? И состоится ли эта встреча до того, как Калиновская осуществит свой злодейский план, и не опоздает ли она? Впрочем, Анна решила немедленно по возвращении посоветоваться с Киселевым, рассказав ему обо всем, что узнала от Энрике. От вокзала она взяла фиакр и велела вести себя на Монмартр.
Париж ее удивил – город явно носил следы настоящей военной баталии. Анна проезжала мимо целых кварталов, разрушенных стрелявшей по ним тяжелой артиллерией. То тут, то там на тротуарах валялись камни, обломки мебели и каких-то бочек – остатки разметенных баррикад. И над всем витал странный гнилой запах, исходивший то ли от продукта какого-то горения, то ли от лекарственного сбора.
– Что это? – с тревогой спросила Анна возчика.
– Холера, – через плечо бросил тот. – Трупы-то после восстания некому было убирать, а тут – жара, ни ветерка, вот и понеслось. Да вы не бойтесь, мадам, сейчас уже почти все на убыль сошло. Народ возвращается в город, все наладится.
Анна не стала с ним спорить, но у нее вдруг отчего-то резко заныло сердце, и в душу вкралось неприятное предчувствие. Ощущение опасности разрасталось по мере приближения к дому. И когда фиакр, наконец, вывернул от последнего виража серпантина на их улицу, у Анны закружилась голова. Улица была тихой и пустынной, словно вымершей. В домах не было света, не было жизни. И ее дом походил на все другие дома в их квартале – притихший и пустой, с мрачными глазницами окон.
«Только не это, Господи, только не это…» – вихрем пронеслось в голове…
