Текст книги "Привет, любимая (СИ)"

Автор книги: Елена Квашнина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

      Так. Двери три. За какой же из них Мишка? Начну с угловой. Там, вроде бы, свет горит. Слегка приоткрыла дверь. Никого. Пусто. Стол, два стула, кресло-качалка. Бархатные портьеры на окне. Миленькая комнатка. Только мебель слишком дорогая. Ну-ка, что за дверью? У стены... Вот тебе и никого. Сразу куча спящих прямо на полу людей. Нет, не на голом полу. Это я сразу не разглядела. Кто-то догадался пристроить у стены широкий и длинный матрац. Не матрац – ракетодром. Все не так холодно спать. Но позы... позы у людей ... Музей мадам Тюссо, да и только. Рыжего среди них нет? Ладно, пусть этот цыганский табор спокойно спит. Пойдем дальше. Закрыла за собой дверь уже не так тихо, как открывала. Вон в той комнате, кажется, тоже горит свет. Под дверь пробивается. Вдруг Рыжий там? Я больше не осторожничала. Распахнула дверь и шагнула на порог.

      – Какого черта! – хрипло сказал Рыжий. – Пошли все вон! Отдыхать мешают!

      Я бы вышла вон, как он мне посоветовал. Если бы могла это сделать. Нет. Не смогла. Ноги мои просто приклеились к порогу. Смотрела и не верила своим глазам. Господи, этого не может быть. Чушь какая. Этого не может быть никогда. Это невозможно... Невозможно?..

      На низенькой широкой софе, среди сбившегося красного шелкового покрывала пластом лежал Рыжий. Из-за его плеча виднелось запрокинутое Светкино лицо. Глаза у нее были закрыты. Одной рукой Светка обнимала Рыжего за шею. Моего Рыжего! Другой – медленно гладила его крепкое мускулистое бедро. И ни грамма одежды на обоих...

      Да, нет, мерещится. Этого просто не может быть. В голове не укладывается.

      Мишка приподнялся на локте. Схватил маленькую диванную подушку, подвернувшуюся под руку, и, не глядя, швырнул через голову. Я даже не сделала попытки уклониться. Подушка попала мне в лицо и упала к ногам. Поднять ее, что ли? На ней, кажется, какая-то вышивка. Так и есть. Зеленые снежинки. Интересно, почему зеленые? А не заняться ли и мне вышивкой на досуге? Пяльцы у тети Нины имеются, цветных ниток сколько угодно...

      – Алька... Аль ... Ты что там застряла? – донесся снизу еле слышный, невнятный голос Олега. Я не откликнулась. Вертела в руках подушку. Пыталась сообразить, что происходит. И тупо смотрела на эту милую парочку. Странные мысли появились в голове: почему все снежинки всегда геометрически точны? В небесной канцелярии инженерией забавляются?

      – Я же сказал: пошли все вон! – рявкнул Мишка, резко поворачиваясь. Посмотрел на меня.

      – Ты чего здесь? – пьяно спросил он. – Шла бы прогулялась!

      – Два часа гуляла, – механически ответила я.

      Светка приоткрыла глаза. Похоже, до нее сразу дошло, в чем дело. Или она меньше выпила? Зрачки ее расширились. Рука ущипнула Мишкин бок. На лестнице послышались нетвердые шаги.

      Одурь начала медленно сходить с Мишки. Глаза его постепенно принимали осмысленное выражение.

      – Аля ... – растеряно проговорил он.

      Дошло наконец! Прочухался! Теперь бы и мне в себя прийти... Да что-то не получается. Я, словно пустой кувшин. Постучи – зазвеню.

      – Что здесь происходит? – заплетающимся языком спросил за моей спиной Олег. Не выдержал все-таки, притащился. Он хотел еще что-то сказать. Начал уже было. И осекся.

      Н-да! Что дальше? Надо уходить. Скандалы никому не нужны. А мне они теперь вообще противопоказаны.

      Я развернулась и вышла. Отшвырнула в угол подушку. Пошла вниз, удивляясь собственному спокойствию. Сумка мне нужна или нет? И куда я пристроила свое пальто и сапоги? Господи, да они же на мне. Я и не раздевалась, как пришла. Есть у меня в кармане деньги? Есть. На билет должно хватить.

      Резное крыльцо. Какая претенциозная пошлость – это резное крыльцо. Да и вся эта дача в целом. Куда повернуть за калиткой? Налево или направо? Ах, ну да ... Все верно. Когда мы шли со станции, мы проходили эту дачку с круглой остроконечной крышей из красной черепицы. Еще удивлялись, откуда люди взяли черепицу, при том красную? Значит, я иду правильно. До чего страстно она обнимала его. Стоп. Не думать об этом. Вот бы сейчас в лес! Только это чужой лес. Я его не знаю. И поздно. Темно, будто ночью. В своем лесу я бы не боялась. Там каждый куст, каждая ямка, точно собственные мысли – во сне не заблудишься. А здесь ... Потому лучше продолжать двигаться к станции. Любят писатели комфорт, но весьма странной любовью. Дорога к станции освещена не хуже любого проспекта в городе. Не заблудишься. Только ... Фонарей понаставили, а про асфальт забыли. Что же это они? Половинчатый получается комфорт. Или это от бестолковости? Как же она его обнимала... А он? Нет, не думать! Хорошо, погода стоит приличная. Дождей нет. В дождь такая вот дорога размокает, раскисает – сплошная глина. Случись дождь, я бы здесь не прошла. У меня и посуху-то ноги заплетаются. Наверное, до станции уже недалеко? Не видно за деревьями.

      Кто-то бережно взял меня за локоть. Я в панике обернулась, готовая драться, кусаться, царапаться... Но это был не Мишка.

      – Я провожу тебя, – успокаивающим тоном сказал Олег. – Уже поздно и небезопасно.

      – А Таня? – мне захотелось тихо заскулить.

      – Она еще не вернулась. Где-то бродит с моим зятем. Да ты успокойся. Кроме меня никто ничего не видел. Никто ничего не знает.

      Он внимательно смотрел мне в глаза. Жалеет, что ли? Одернул на себе куртку. Протянул мне мой беретик. Я и забыла про него совсем. Помолчал и добавил:

      – И не узнает.

      Что же. И на том спасибо. На большее я рассчитывать не могу. Очень не хочу, чтобы меня жалели, кидали сочувственные взгляды. Та же Татьяна. И Олег, со свойственной ему чуткостью, понял это. Взял под руку. Повел к станции, немного косноязычно делясь со мной своими планами на будущее.

* * *

      Путь от конторы, в которой я работала, до дома растянулся на два с лишним часа. Он мог стать еще длительней, если бы не мысль, что тетя Нина, скорее всего, нуждается во мне. И все-таки на лестничной площадке перед дверью я задержалась на несколько минут. Не могла пересилить себя и позвонить.

      Позавчера, когда я вернулась, тетя Нина уже спала. Медсестра, помнится ее звали Лидочкой, уютно устроилась на кухне с книжкой. Она, конечно же, была удивлена моим несвоевременным возвращением. Но изо всех сил старалась не показать этого. Я отпустила ее, заплатив, как было условлено заранее. Деньги теперь значения не имели. А что имело?

      Собирать Мишке чемодан оказалось легко. Никаких эмоций. Только практичность и здравый смысл. Или я все еще пребывала в шоке? Да и вещей у него имелось немного. Не накопили мы с ним никаких вещей.

      После, не раздеваясь, прилегла на кушетку. Забылась тяжелым, дурным сном.

      Утром я тихо и спокойно объяснила тетке все. Видит бог, мне этого не хотелось. Она любила Мишку, и для нее фортель Рыжего стал сильным потрясением. Ее состояние могло ухудшиться. Но, к сожалению, без объяснений тут уж никак не обойтись. Лучше раньше, чем позже...

      Тетя Нина почернела прямо на глазах. Ушла в себя. Ничего не говорила, ни о чем не спрашивала. Это было так на нее не похоже, что я перепугалась до смерти. Теткино бледное лицо и синяки под глазами переворачивали мне внутренности похлеще всяких слов.

      Рыжий дома и не появился. Ни в субботу. Ни в воскресенье. Ни сегодня с утра. Я старалась не заостряться на его исчезновении. На работе сегодня, тем не менее, весь день вместо выполнения служебных обязанностей обдумывала, куда ему теперь отправлять чемодан со шмотками? И сейчас, стоя на лестнице, размышляла о том же. Царапала зеленый пластик перил.

      За дверью послышались голоса. Ну вот, кажется, никуда теперь чемодан отправлять не надо. Сам явился. Или не он? Да он, конечно. Кому еще быть? Только у него густые, бухающие басы в голосе. Ох, как встречаться не хочется. Не могу. Сил нет. Может, погулять вокруг дома полчасика? Да, ладно, чего уж там? Все равно придется...

      Я рылась в кармане в поисках ключа, оттягивая время, когда дверь распахнулась. Через порог перешагнул Мишка. С чемоданом в руке. И – будто споткнулся.

      Что это? Уже с чемоданом? Я ведь ему еще ничего не сказала. И он мне ничего не объяснил. Разве можно так уходить? Ничего не сказав?

      – Здравствуй, – бесцветным голосом сказал Мишка. Окинул меня взглядом, таким же бесцветным, как голос. В глазах – ни капельки вины. Только пустота. Совершенная пустота. Аж страшно ему в глаза глядеть. Как будто его совсем нет ... совсем нет ...

      – Здравствуй, – прошептала я, растерявшись.

      Мы потоптались на месте. Дальше-то, дальше-то что? Что ж он молчит?

      – Иди, – он кивнул на дверь. Тоскливо добавил, отводя взгляд:

      – Там тебя Олег караулит. Часа два, не меньше. Теперь свою Татьяну, как пить дать, бросит.

      Вот ненормальный. Даже сейчас он к Олегу цепляется. Лучше бы к себе цеплялся. Нетушки, пусть уходит. Сейчас. Сию минуту. Только бы по моим глазам ни о чем не догадался.

      – Дурак ты, Кузнецов!

      Он вздрогнул, как от пощечины. Ну, конечно. Ведь не Мишкой его назвала, не Рыжим.

      – Ну что ж, – он вздохнул. Сгорбился. Не торопясь, стал спускаться с лестницы.

      Я не оборачивалась. Столбом стояла перед дверью. Медленно выключалась из действительности.

      – Аля!

      Его голос вывел меня из оцепенения. Я обернулась. Он стоял на площадке между лестничными маршами. Смотрел на меня.

      Какой пронзительно-тоскливый... какой долгий, долгий взгляд...

      – Эх, ты ... Василек мой ...

      Так нечасто называл он меня старым прозвищем. Только в редкие минуты нежности... Прощается – дошло до меня. Навсегда! Ведь это он навсегда!

      Мишка опустил голову и снова неторопливо начал спускаться по лестнице, тяжело ступая при каждом шаге. Душа моя рванулась вслед за ним. Но ноги и руки были холодны, как лед, не могли пошевельнуться. Язык присох к небу.

      Я вошла в квартиру только, когда перестала слышать его тяжелые, неторопливые шаги. Вошла. Тихо затворила за собой дверь. И прислонилась спиной к стене. В коридоре было темно. Очень хорошо, что темно. Свет слишком режет глаза.

      С кухни доносились неясные голоса. Тетя Нина ... и Миша сказал, Олег здесь. Не могу их сейчас видеть. Постою в прихожей, пока они не знают, что я пришла.

      Я, не раздеваясь, так и стояла, прислонившись к стене. Ушел! Ничего не объяснил. Дежурного «до свидания» не сказал. Чемодан взял и ушел. Как у него все просто... Словно и не было у нас с ним ничего. Ни нашей сумасшедшей любви, ни этих трудных счастливых лет... Не захотел оправдываться? Или ... Или разлюбил? Ведь я ничего не сказала. Я еще не успела ему ничего сказать... Мало ли, что чемодан собрала? Как собрала, так бы и разобрала... Ведь люблю же я его ... А он? Нет, это он меня разлюбил. Всего-навсего ... Раз-лю-бил... Все ...

      Я включила свет и щелкнула замком. Стала снимать пальто. Из кухни на шум выглянула тетя Нина.

      – Аля! Ты здесь?

      – Нет, еще на работе сижу, – злобно отозвалась я, ставя сапоги в калошницу. Зачем-то поправила ровно висевшее зеркало. Как ни странно, тетка не обиделась.

      – Миша приходил. Вы не встретились? – настороженно спросила она.

      Встретились. Еще как встретились. Лучше бы совсем не встречались, чем так ...

      – Повидались, – буркнула я.

      – Олег приехал.

      – Я знаю.

      Она, сморщившись, жалобно смотрела на меня. То расстегивала, то опять застегивала верхнюю пуговицу своего синего байкового халата.

      – Вот что, теть Нин. Я сейчас ни с кем разговаривать не могу... И не буду ... Дайте мне немного побыть одной... Ладно?

      Тетя Нина торопливо закивала. Спряталась на кухне. Я прошла в комнату, не удосужившись отправиться за теткой и поздороваться с Олегом. Комната, несмотря на громоздкую мебель, казалась пустой. И чужой. Незнакомой. Другая планета. И все тут.

      Легла на кушетку. Вниз лицом. Я действительно ни с кем не могла говорить. Такая черная пропасть разверзлась передо мной, что и конца и края у нее не было. Я видела перед собой только абсолютную черноту.

      Мир внезапно и страшно опустел. Опустел, потому что рядом больше не было Рыжего. Кричи, не кричи – он не услышит. Раз-лю-бил... А мне ничего другого от жизни больше не надо. Только, чтобы Мишка был здесь, со мной ... А он разлюбил ... Ми-ша-а-а ... Да за что же это? В чем я провинилась, почему он со мной так?.. Я ведь сума сойду... Без него ... И эти двое на кухне ... Зачем они здесь? Присматривать за мной, пока я буду медленно издыхать без Мишки? Вон, все судят да рядят.

      До моего сознания стали доходить сначала отдельные слова, а затем и весь разговор, ведущийся на кухне. Говорили Олег и тетя Нина тихо и осторожно, словно в доме находился тяжелый больной.

      – Мне Таня сказала.

      – Ах, Алька, Алька ... А Тане откуда известно?

      – Ей Алька сама созналась.

      О чем это они?

      – Таня у тебя хорошая девочка.

      – Хорошая-то она хорошая, – в голосе Олега слышалась усмешка, – да полезла не в свои дела.

      – Как так? – голос тети Нины даже слегка сел от тревожного любопытства.

      – Это ведь Татьяна ее в дом погнала. «Скажи» да «скажи». Если бы Алька в дом не вернулась, ничего бы и не узнала.

      Ах, вот это они про что! Я села на кушетке. Подобрала рассыпавшиеся шпильки. Везет же мне. Всю жизнь получается так, что невольно подслушиваю чужие разговоры.

      – И зачем, спрашивается, вмешалась? Не говорила Алька ничего Михе, значит, понимала, что делает. Столько лет вместе. А Татьяна влезла, куда ее не просили. Ведь их же знать надо обоих. Не характеры – танки!

      – Вот и Миша так сказал, – горестно согласилась тетя Нина. – Я ему говорю: «Ты бы не спешил, Мишенька, дождался ее. Поговорили бы. Глядишь, все и обошлось». А он мне отвечает: «Нет, теть Нин. Что, я ее не знаю, что ли? Раз чемодан собрала, значит, даже слушать не будет». Он ведь прав, Миша-то. Не будет она его слушать. Фанатичная она у нас ...

      – Бросьте, теть Нин, – устало возразил Олег. – Любит она его. За что? Никак не пойму. Но слишком уж любит. Потому ей простить Миху трудно. Ладно бы, еще с кем?.. А то ведь он со Светкой ...

      – Что со Светкой – это плохо ... Совсем никуда...

      А что? Если с кем-то другим, то хорошо? Все нормально? Да?

      Я встала. Прошлась по комнате. Остановилась перед висевшей на стене фотографией: мы с Рыжим у дома в васильковых венках, у меня в руках огромная охапка полевых цветов, за нашими спинами – тетя Нина стоит на ступеньках крыльца, мы хохочем. Помню, мы тогда только из леса пришли, и Толик с Петькой Козловым к нам заскочили с фотоаппаратом. Пока Петька нас фотографировал, таких баек наплел – неделю отсмеяться не могли.

      – Светку она ему никогда не простит, – задумчиво протянула тетя Нина после минутного молчания. – А ты с сестрой-то говорил?

      – О чем с ней говорить? С этой стервой? – отмахнулся Олег. – Плакала. Обещала, что больше не будет. Как маленькая, ей-богу. Двадцать пять лет девке. Сюда собралась. Прощения просить.

      – Вот ее сюда не надо, – заволновалась тетка. – Так ей и передай: и на порог не пущу!

      – Смеетесь, теть Нин? Я сам ее к Альке близко не подпущу. Альке теперь о ребенке думать надо. Хватит с нее уже неприятностей.

      – А Миша-то? Миша? – всполошилась тетка. – Так и не знает ничего?

      – Откуда?

      – Неужто ты ему не сказал? Чтоб тебе хоть полсловечка ему намекнуть. Ведь он бы тогда ни за что от нее не ушел. Хоть под расстрел!

      – Да я его и не видел почти. А потом, скажи вот так и еще больше дел наделаешь. Как я могу, если она сама не хочет? Дело-то не мое.

      Вот именно. Не ваше это дело, дорогие товарищи. Мое. И ребенок мой.

      Я опять вернулась на кушетку. Поправила покрывало и легла лицом к стене, уткнувшись носом в выцветшие зеленые обои. Никаких абортов. Рыжий хотел ребенка? Хотел. Я рожу. И справлюсь без всякой помощи. Назло всем справлюсь. Никто меня слабой не увидит.

* * *

      Обещать себе стать сильной – легко. На деле же оказалось, что это совсем не просто. Беременность протекала кошмарно, с изрядным токсикозом. Постоянно рвало. Транспорт я не переносила совсем, а есть могла только капусту.

      На работе ничего не знали о моих семейных обстоятельствах. Все время подшучивали надо мной и моим мужем. Валька Прохоров советовал нам организовать совхоз по выращиванию гигантских кочанов. Слушать его плоские шутки было невыносимо. Улыбаться и делать вид, что все замечательно – и того хуже. Но я как-то справлялась. Никто ни о чем не догадывался.

      Дома было легче. Тете Нине провели профилактический курс лечения. Она потихоньку поправлялась. Стала выходить из дома на пять-десять минут. Олег привез ей из деревни ее швейную машинку «Зингер», и она по полдня стрекотала ею. Сначала нашила мне широченных платьев. Из своих старых запасов навыбирала ситцев немыслимых расцветок. Я только ужасалась. Затем она взялась за пеленки, подгузники и все такое прочее. Таня предложила ей свою электрическую «Тулу» на время. Тетя Нина наотрез отказалась:

      – Мне на «Зингере» сподручней, а с твоей «Тулой» я и не управлюсь.

      Олег с Таней приезжали часто. На мой взгляд, они суетились возле нас не в меру. Или просто Татьяна пыталась заглушить в себе чувство вины? Глупая. Ее вины не было никакой. Одна я была во всем виновата. Значит, мало любила Мишку, если он потянулся к Светке. Не он от меня ушел. Я его прогнала. Существовала реальная возможность его удержать. Но ведь сама не захотела. Скажи я ему тогда хоть слово... Ведь промолчала... Надеялась, он сам что-нибудь скажет. И он ничего не сказал...

      Вообще, Олег с Таней меня раздражали. Они стали чересчур шумными. Готовились к предстоящей свадьбе. Я смотрела на них и вспоминала, как выходила замуж сама. Ни фаты, ни белого платья, ни гостей, ни прочей мишуры. Тогда свадебный антураж представлялся совершенно несущественным. Важно было, что заканчивается наша партизанщина, что будем вместе. Не два-три раза в неделю, а каждый день. Все время. Сейчас я задним числом пожалела об этом: о белом платье, о возложении цветов к вечному огню. Вероятно, потому я с нарастающим азартом принимала участие в обсуждении вопросов: фата или шляпа, «Волга» или «Чайка»? Кроме всего прочего, мне предстояло быть свидетельницей со стороны Тани. Я страшно растерялась, когда услышала о своей ответственной роли в первый раз.

      – У тебя что, больше подруг нет?

      – Почему? – улыбнулась Таня. – Есть, конечно.

      – Ну, вот и выбери кого-нибудь из них. Положено, чтобы свидетельница была незамужней.

      – А у меня все подруги давно замужем.

      – Таня! Ты себе представляешь, как это будет выглядеть? Свидетельница во-от с таким животом, – я развела руками.

      – У тебя очаровательный живот, – рассмеялась она. – Он меня вдохновляет.

      Ну, поговори с ней! Живот мой своими размерами действительно мог напугать кого угодно. Для срока в шесть месяцев он был слишком огромен.

      – Там у тебя двойня, наверное, – вздыхала тетка.

      – Ох, нет, – пугалась я. – Двойню мы не потянем.

      – Потянем, – успокаивала она меня. – Куда мы денемся?!

      Мой папочка, который раньше почти не вспоминал про нас, занятый новой семьей, вдруг почувствовал угрызения совести. Они с Евгенией Петровной тоже часто приезжали к нам. Холодноватая и чопорная Евгения решила для себя, что неплохо стать бабушкой. И выполняла теперь свое решение с необыкновенным пылом. Ее собственные дети потомством обзаводиться не спешили. Она махнула на них рукой и занялась падчерицей.

      – Ты совершенно ничего не ешь, – возмущалась Евгения, выставляя из сумки на стол банки, коробки, пакеты.

      – Да не могу я ничего есть, – мне приходилось отбрыкиваться. – Только капусту.

      – Это у тебя аллергия, – заявляла она. И в следующий раз на столе вместе с продуктами выстраивалась целая батарея пузырьков и коробок с лекарствами.

      Короче, меня замучили вниманием. Отдыхала я только в обществе Олега, когда он приезжал один. Но это происходило не слишком часто. А после одного нашего разговора стала избегать встреч и с ним.

      Он как-то приехал без Тани. Выглядел хмурым. И все не начинал разговор, хотя видно было, что хочет. Не решался? Ходил по комнате, трогал пальцами книги на полках. Потом пил с нами чай на кухне. Помогал мне готовить ужин. Поужинал с нами. Наконец созрел.

      – Аля! Ты не хочешь со мной поговорить?

      Я удивленно взглянула на него.

      – О чем?

      – О себе.

      – Нет, Олежка. Не хочу.

      – Зато я хочу, – спокойно заметил он и отправил тетю Нину погулять на улицу. И тетка пошла. Без единого слова. А ведь с утра уже проветривалась.

      – Ну? – спросила я, когда дверь за тетей Ниной захлопнулась.

      – Ты думаешь искать Мишку или нет?

      Что же это он так, прямо в лоб? Почему я должна искать Мишку? И, вообще, некорректно – касаться запретной темы ... Я неприязненно посмотрела на Олега.

      – А зачем его искать?

      Он заходил по комнате, меряя ее большими шагами из угла в угол. Задел стул, но даже не заметил этого. Того и гляди, на телевизор налетит. И что мечется? Я молча наблюдала за ним. Он вдруг остановился. В самом центре комнаты. Под люстрой. У меня кольнуло в сердце. Рыжий тоже частенько останавливался там. И стоял под люстрой, сунув руки в карманы брюк. Смотрел хмуро, а в глазах прыгали смешинки. Когда это было?.. Тысячу лет назад...

      – Знаешь, Аля, я всегда тебя любил. Но жениться бы на тебе не стал ни за какие деньги.

      – Это почему же? – обиделась я, отвлекаясь от воспоминаний.

      – Нет, не стал бы, – Олег в раздумье потеребил мочку уха. – Ты не женщина. Ты – стальной сейф, набитый дурацкими моральными принципами. Мир у тебя черно-белый. Мало ли что в жизни случается? Нужно уметь прощать. Тем более, когда любишь... Могла бы Миху простить. Он же пьян был вусмерть. Не больно-то соображал, что делает. А ты не выслушала человека. Ни одного шанса ему не дала!

      Что Олег будет мне мораль читать, я не ожидала. Кто-кто, но Олег? Он ведь всегда был на моей стороне.

      – Да простила я его! – тихо отозвалась, надеясь внушить доверие. – Когда с чемоданом на пороге увидела – тут же и простила.

      – И не остановила? – Олег растеряно смотрел на меня. – Ну что ты за человек?!

      Человек как человек. Прощения Мишка мог бы попросить. Это как раз он – стальной сейф, а не я. Только набит дурацкой гордостью, а не моральными принципами. Принципы у него аморальные.

      – У меня не получилось.

      – Я не понимаю, – оскорбился Олег, – зачем ты мне врешь? Ладно, всем остальным. Но мне-то зачем?

      И, правда. Зачем я ему-то вру? Он ведь меня знает, как облупленную.

      – Да искала я его! Звонила в клинику.

      – И что?

      – И ничего, – разозлилась я. – Сядь, пожалуйста. А то ты, как маятник. От тебя в глазах рябит.

      Он недовольно фыркнул, но присел к столу. Вытянул из кармана пачку сигарет и уставился на меня. Я кивнула: кури, мол. Он закурил. Дым расплывающимися кольцами поднимался к потолку, свивался прихотливыми узорами. Мне нравилось, когда мужчины курили. Нравилось следить за медленно тающим дымом. Мишка курил красиво, небрежно. Сам не замечая этого. А я тихонько засматривалась на него.

      – Что в клинике? – гораздо спокойнее поинтересовался Олег, делая глубокие затяжки.

      – Мне сказали, он уволился. У знакомых его тоже нет.

      – Эх, ты, Шерлок Холмс, – укоризненно вздохнул он. – Надо было матери его звонить. Наверняка, Миха там. Куда бы я на его месте подался? К матери, конечно.

      – Ты соображаешь, о чем говоришь? – недовольно поинтересовалась я. Подошла к окну и начала переставлять на подоконнике горшки с геранью – теткино хозяйство.

      – Что я ей скажу? Что выгнала ее сына из дома?

      Не смотрела на Олега. Не могла. Поскольку опять врала ему. Ну не могла я сказать ему правду.

      Через месяц после Мишкиного ухода свекровь сама позвонила мне. И у нас состоялся очень неприятный разговор. Разговор, который погасил слабо тлеющую надежду, что все еще обойдется.

      – Что у вас произошло? – начала Елизавета Михайловна с ходу, едва поздоровавшись.

      – Разошлись, – коротко пояснила я.

      – У меня другие сведения. Ты его выгнала! – обвинила она меня прокурорским тоном. Хамский тон взбесил меня больше всего. Я вовсе не обязана перед ней отчитываться и давать какие-либо объяснения.

      – Это наше с ним дело.

      – Я мать, милочка, и не могу смотреть, как сын, пусть даже непутевый, изводится.

      Это она-то мать?! За все восемь лет нашей с Мишкой супружеской жизни она практически ни разу не удосужилась приехать к нам, поинтересоваться, как живет ее сын. Когда три года назад у Рыжего прямо на операционном столе умер больной, и Рыжий очутился на грани колоссального срыва, не считая угрозы следствия, она отделалась несколькими фразами по телефону. А теперь она, видите ли, не может смотреть... Значит, он у нее. Другого места для себя не нашел.

      – Он сам виноват, Елизавета Михайловна.

      – Знаю, знаю. Миша мне рассказал. Тоже мне вина! Подумаешь! С кем не бывает? Он – мужчина, – холодно рассмеялась она.

      – С вашей точки зрения это нормально, а, по-моему, нет.

      – Милая моя! У них в роду все мужчины такие. Даже дед. А отец его что, лучше? Гораздо хуже. Я-то терплю.

      Еще бы тебе не терпеть. Ты же ни за что не откажешься от персональной машины для прогулок по магазинам. Это всем известно.

      – Вы можете терпеть, сколько влезет. Лично я не собираюсь!

      – Ты злая, испорченная девчонка, – вспылила она. – Ты загубила ему жизнь, карьеру. Если бы он не женился на тебе, у него все было бы по-другому ...

      – Это ваше мнение, – невежливо перебила я ее, не собираясь в очередной раз выслушивать оскорбления. Список ее ко мне претензий давно выучила наизусть. Все наиболее обидное неоднократно говорилось и раньше.

      – Не только мое, – неожиданно успокоилась свекровь. – Теперь и Миша так думает.

      Почему-то я поверила ей. Сразу. Почему? Сама не знаю. Поверила. Ни на минуту не усомнилась. Холод заполз в сердце. Да так там и остался.

      – Зачем же вы звоните мне тогда?

      – Я считаю, вам надо обсудить детали вашего развода.

      И тут нервы мои не выдержали. Я попросту сорвалась на крик.

      – Ему надо, пусть он разводом и занимается. Я на это время тратить не буду.

      – Он сам подъедет, – предложила она. – Уговорить его?

      Ах, его еще уговаривать надо? Он виноват, а я суетиться должна?

      – Нечего ему тут делать. И, вообще, передайте вашему сыну, что меня для него нет. И не будет в течение ближайших пяти лет!

      Вот уже четыре месяца после этого разговора я боялась заглядывать в почтовый ящик. Вдруг там лежит повестка в суд? Вообще-то, в суд я сама ходила. Узнавала процедуру развода. Хотела досконально узнать, чего можно ждать от Мишки. Для себя решила на процесс не приходить. Но повестки по неизвестной причине боялась. Многолетняя обязанность выуживать из почтового ящика газеты была перепоручена тете Нине. А тетка не поняла, в чем дело. Восприняла все, как должное. И слава богу.

      Не могла же я теперь сказать Олегу правду?! Мол, со дня на день жду развода. Вот он сидит. Вертит в руках еще одну сигарету, смотрит на меня потемневшими глазами. Переживает. Еще один свой груз на него перекладывать? Он и так моими проблемами сверх меры загружен. Не могу ему правду сказать. Я вообще никому не могу об этом сказать. Умру на месте, если кто-нибудь узнает. Представляю себе: заявляюсь в суд со своим животом. В том случае, если изменю решение. И что? Начинаются разборки? Благодарю покорно. Хватит с меня. Вот рожу дочку, тогда и подумаем о разводе. Если Мишке так свободы хочется. Отлично понимаю, что постоянно противоречу сама себе. Логики никакой ... Бог с ней, с логикой ... Чересчур душно стало ...

      Олег свернул разговор, видя, что мне становится нехорошо. Уложил меня на диван. Принес воды. Больше ничего не сказал. Но я его знала. Знала не хуже, чем он меня. Возвращаться к мучительной теме все равно будет. Потому и стала избегать его неурочных визитов. Он все понял. Он всегда все про меня понимал.

* * *

      – Ну-с, Александра Владимировна, наконец-то и вы к нам, – приветствовал меня старинный, еще по институту, друг Рыжего.

      – Здравствуйте, здравствуйте тезка, – улыбнулась я.

      Приемный покой шестого роддома навел на меня тоску своей стерильностью, серой масляной краской стен и холодным белым кафелем. Мишка был бы доволен. Он любил такой безжизненный порядок в больницах. А мне стало тошно. Я была рада увидеть знакомое лицо. Тем более, что никто меня сюда не провожал. Я сама себе вызвала «скорую». Тетя Нина только помогла собрать вещи. Да и как она могла меня проводить, когда ей самой требовался провожатый?

      – Что же это, Алечка, вы одна? Без мужа? А?

      – Его сейчас нет дома, – вывернулась, втайне надеясь, что Саша не будет больше затрагивать эту тему. Саша ... Вот беда-то! Не могу вспомнить его отчество. А на работе надо называть людей по имени отчеству. Ну, какое же оно у него? Нет. Не помню ...

      – Давайте-ка, я вас посмотрю, – предложил он.

      Я устроилась на клеенчатой кушетке возле письменного стола. Ощущение не из приятных. Добро бы, осматривал незнакомый мне мужчина. Но с Сашей мы раньше не раз распивали хорошее грузинское вино у него дома. На именинах. Мишка всегда покупал ему в подарок курительную трубку. Выискивал позамысловатей. Саша не курил, просто трубки собирал ... Надо же. Коллекцию его вспомнила, а отчество – ну никак! И фамилия Сашина почему-то забылась. Склероз что ли начинается? Ой!

      Боль широкой лентой охватила живот и спину. Ударила в поясницу. Сейчас заплачу. Мамочка ... Стоп! Не раскисать! Мне нельзя раскисать! Я должна быть сильной. Пожалеть некому. И я все вынесу. Мы все с дочкой вынесем. Почему-то я была уверена, что родится дочка. Мне так хотелось именно девочку. И без отца растить легче, и дочка всегда ближе к матери, чем сын... Да что же так больно-то!

      – Рожать сегодня будем обязательно, – прогудел Саша, снимая резиновые перчатки. – Вы знаете, что переходили неделю?

      Он стоял у раковины. Мыл руки. Высокий, сутулый. Халат морщился на спине мягкими складками. Вот у Рыжего никогда никаких складок не образовывалось. Он любил и носил только жестко накрахмаленные халаты...