Текст книги "Привет, любимая (СИ)"
Автор книги: Елена Квашнина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)
– Ты и это помнишь? – удивилась я.
– Рыжиком назвала, – повторил Рыжий, – А помнишь, как боялась мне венок надевать? Ведь боялась?! Боялась, а как на меня смотрела? Я готов был тут же тебя на траву и повалить.
– Что ж не повалил?
– Спугнуть побоялся...
– Не строй из себя Дон Жуана!
– Ну, не Дон Жуан, конечно... Но мужиком я уже был и осознавал это...
– Кобелем ты был, вот кем.
– А ты – сопливой пацанкой, маленькой...
– То-то ты меня так в лесу целовал... Как маленькую!
– Да я сам обалдел! У меня до тебя баб двести было.
– Скромненько.
– Хорошо, не двести. Но двадцать – это точно. И постоянные, и так – на один раз. Но так меня никто не целовал. Аж в пот кинуло.
– Я тебя целовала?!
– А кто?
– Я тебя только попросила. Целовал ты. Я и целоваться не умела.
– Ничего себе, не умела!
– Не умела!
– А теперь научилась?
– Теперь научилась.
Ну-ка, покажи!
* * *
Более сумасшедшего времени, чем следующие две недели, у меня в жизни не приключалось. Спать приходилось урывками. Рыжий был вездесущ. Он залатал крышу и поправил покосившийся забор. Вырезал всю крапиву на задворках, вычистил нужник, скосил траву. И все это – почти не бывая дома. Тетка нарадоваться на него не могла. Я, в отличие от нее, ужасалась. Три раза в день готовить еду, греть воду и мыть посуду. Убираться, стирать, гладить, ходить в магазин. И это надо было делать в промежутках между экскурсиями по друзьям, знакомым и ближайшим окрестностям. Мы таскались по всей округе. Причем пешком. Только раз, в конце июля, поехали на мотоцикле очень далеко – за орехами. Но, естественно, орехов не привезли. Они были незрелыми. Мы пробегали целый день по лесу, доводя до заикания кукушек, швыряясь друг в друга шишками и целуясь при случае. Не то, что я, даже Мишка спал с лица. Только количество бесенят в глазах его неуклонно росло.
Он изменился. Перестал притворяться полудурком. Если раньше он держался с друзьями на равных, то теперь парни молча признавали его лидерство. Кажется, ему это нравилось. Но специально Рыжий ничего не делал для этого. Все получилось само собой. К тому же, он единственный был женат...
Олег... Ну, Олег был – само благородство. Никто ни ухом, ни рылом не знал, какие бури бушуют в его душе. Кроме меня и ... Рыжего. Мишке доставляло удовольствие дразнить Олега. Например, обнять меня за плечи у него на глазах или по-хозяйски положить мне на бедро руку. Олежка, чуть заметно морщась, отводил глаза. Его коробила Мишкина простота. А простоты-то и не было. Имело место желание уязвить. Я жалела Олега. Чувствовала себя неловко и не избегала с ним встреч. Иногда мы встречались у колодца, куда оба ходили за водой. Рыжий воду таскал только по утрам. Днем его ищи-свищи, со сворой легавых. Однажды он увидел, как мы с полными ведрами мирно беседовали, никуда не торопясь. Для меня постоять у колодца стало равнозначно отдыху. Как ни странно, Мишка отнесся к моему преступлению спокойно, ничего не сказал. Лишь перестал дергать на прогулки. Пожалел, показалось мне. Светка тоже проявляла сочувствие. Иногда помогала. Но это сочувствие было поперек горла. Она всегда маячила рядом. Всегда веселая, спокойная. Всегда рада мне. ...И Рыжему. Мишке было приятно Светкино общество. И не накокетничался он еще. Я это хорошо понимала, но, тем не менее, схлестывалась с ним из-за Светки каждый день. Он раздражался. Отговаривался тем, что не мешает мне общаться, например, с Олегом. Мы ссорились, и я расстраивалась до слез.
– Миш, ну, что мы с тобой ссоримся каждый день?
– Не переживай. Пока миримся – все в порядке, – отшучивался он.
Мирились мы с ним по ночам. Засыпали перед рассветом. Крепко обнявшись. Увы, утром все начиналось сначала.
– Нормально с тобой общаться невозможно! – к обеду заводился Рыжий, – Ты совсем не слушаешь!
– Ерунда. Очень даже слушаю. Просто устала.
– Вот Светка никогда не устает меня слушать, – цеплялся он.
– Ну, и катись к своей Светке. Ей не приходится так вкалывать. Ты же ешь, как целое стадо слонов. И кормить тебя надо не один, а три раза в день. И шмотки чистые подавай каждое утро. И чтоб в доме порядок... Я – не Будда. У меня не шесть рук, всего – две.
– Хочешь, я вообще перестану есть? – вдохновенно говорил он с плотоядным блеском в глазах, – Буду питаться одной любовью!
– С ума сошел? – по-настоящему пугалась я, – У плиты хоть иногда вздремнуть можно. А в постели разве поспишь?
Было чего пугаться. Как только за нами закрывалась дверь нашей комнаты, Рыжий превращался в настоящего сексуального террориста. Только ушла куда-то из его ласк нежность. И трепетность...
– Загнал он тебя совсем, – вздыхала тетя Нина.
Так, что я искренне обрадовалась, когда у Мишки появилась новая забава. Рыжий в армии пристрастился к волейболу. И теперь всех вокруг приобщал к любимой игре. Парни рядом с футбольным полем расчистили площадку в лесу. Врыли в землю украденные со стройки железные трубы. И скинулись на сетку. Каждый вечер деревня пустела. Молодежь отправлялась на площадку – играть. Все, кроме меня. Я в это самое время становилась к плите. Готовить вечернюю трапезу.
Рыжий появлялся ближе к ночи, когда совсем уже темнело, и громко требовал:
– Алька! Есть хочу! Тащи ужин!
А перед сном он выгуливал меня за околицей, как собачку. Считал падающие звезды и сочинял дурацкие истории. Порой усталость так одолевала меня, что я, как лошадь, спала на ходу. Мне все чаще хотелось побыть одной, немного отдохнуть. И я не возражала, что он по вечерам пропадал на площадке.
Так бы все и шло своим чередом. Но однажды соседка, Люська Кривая, сливая грязную воду из таза, крикнула мне через забор:
– Аль! Мужик-то твой где?
Я как раз собирала падалицу под яблонями. На носу был яблочный Спас. А мы с теткой всегда к Спасу варили варенье из падалицы.
– В волейбол играет...
Люська была старше меня лет на пятнадцать, имела троих детей, и раньше ко мне никогда не обращалась. Поэтому я не отреагировала. Все внимание сосредотачивала на фартуке, из которого периодически норовили выскочить яблоки.
– А ты чего дома сидишь? – снова крикнула Люська.
Вот неймется-то человеку. В бабы уже записали меня, что ли?
– Да дел много!
– Все дела не переделаешь, а мужика потерять можешь...
– Это как? – я выпрямилась и нечаянно отпустила края фартука. Падалица посыпалась на землю с глухим стуком.
– Запросто! Подружка уведет, – Люська поставила тазик на землю, подошла к забору и навалилась на него могучей грудью, – Все уже говорят...
– Давно говорят? – сердце у меня захолонуло. Просто так говорить не будут. Уж это-то я знала.
– И... хватилась, милая... Почитай, недели три...
Я повернулась и пошла к дому, на ходу снимая фартук.
– Ты что брешешь, Люська?! Глаза твои бесстыжие! – возмутилась тетя Нина, которая, оказывается, стояла на крылечке и все слышала.
– Пес брешет, Нина Санна! А я правду сказала: уведет у нее Светка мужа, – отозвалась Люська, – Вот попомнишь мои слова!
– Тьфу на тебя! – плюнула в ее сторону тетка.
Люська покрутила пальцем у виска и отвалилась от забора. Пошла по своим делам, покачивая внушительным задом.
– Ты не слушай ее, Алечка... Дура она – баба, и слова у нее дурацкие!
«Алечка» вместо привычной «Александры» насторожило. И голосок у тети Нины что-то слишком жалостливый. Я внимательно посмотрела на тетку, и та вдруг отвела глаза в сторону.
– Эй, да ты тоже, выходит, знаешь?
– И не знаю я ничего, и врут все люди, – пробормотала тетя Нина, спасаясь бегством на кухню.
– Нет, постой, – я успела поймать ее за подол, – Садись и, давай, выкладывай.
Тетка покорно присела на ступеньку и опять отвела глаза. Теребила край подола, покряхтывала.
– Ну? Говори! Да говори ты! Не бойся!
– Ну, провожает он ее каждый день.
– Это я и без тебя знаю. Что еще?
– Обнимались они... Люди видели... Ой, Аля, Алечка, ты что? Все мужики – кобели. Мишенька-то у нас еще из лучших. Аля, Аленька, господь с тобой!..
Но я уже не слушала ее. Я бежала в свою комнату. Сбросила затрапезный халат. Надела новый тренировочный костюм, который год берегла.
Дорога к лесу почему-то показалась очень длинной. Бежать не хватало сил. Я все больше замедляла шаги. Ну и что я ему скажу? И ей? Да ничего не скажу. Посмотрю на них только.
Появиться у площадки незамеченной оказалось проще простого. Народ был в таком ажиотаже, что, пройди там колонна танков, никто бы не заметил. Я встала за сосну и принялась глазеть.
Красивая игра – волейбол. Сильные, гибкие тела. Мощные и быстрые прыжки. Крик, свист, смех.
Мяч ушел в аут. Светка с Мишкой играли в одной команде. Стояли рядом. И смотрелись красиво. Стало тоскливо... Вероятно, опоздала я порядок наводить. Вот у них смена позиций. Светка на подаче. Взяла мяч. Немного наклонилась вперед. Потом, в невысоком прыжке слегка откинувшись назад, точным движением послала мяч через сетку. Петька Козлов, который стоял в другой команде под сеткой, не рассчитал силы и выпустил из рук мяч. Никто не помог ему. Не успели.
– Очко! – заревели зрители.
А Мишка, меняя место, на ходу обнял Светку за плечи и чмокнул в нос. Так, как когда-то чмокал меня и давно уже перестал.
– Пришла игру посмотреть?
Я вздрогнула. Рядом стоял Олег.
– Ага! Посмотреть!
Он тихо улыбнулся.
– Ну и как?
– Красиво, – вздохнула я.
– Будешь с нами играть?
– А я не умею. И домой через пять минут надо.
– Очко! – снова заревели зрители.
Теперь очко заработал Рыжий. И уже Светка повисла у него на шее. Он обнял ее одной рукой, крутанул в воздухе. Олег перехватил мой взгляд.
– Иди домой, Аль. Хочешь, провожу?
– Проводи, – согласилась я, снова взглянув на Светку. Нет, я ей не соперница. Куда мне?! Старый комплекс, оказывается, был жив.
Олег отошел к другой сосне и вытащил из груды вещей свою любимую черную спецовку. Интересно, сколько лет он ее носит? Лет шесть, не меньше.
– Олег, ты куда? – окликнул его кто-то из ребят.
– Я сейчас, – махнул он рукой, – Я сейчас вернусь.
Мишка, который в тот момент в толпе игроков спорил о нарушении правил и подсуживании с Толиком, исполняющим роль арбитра, кинул на Олега мимолетный незаинтересованный взгляд. Случайно заметил меня... Правая бровь у него удивленно приподнялась. Я вспомнила, как мы хохотали над этой манерой в первый день его возвращения. Раньше у Рыжего такой привычки не было. Впрочем, теперь он мог сколько угодно играть своими бровями. Я не хотела его видеть.
– Пойдем? – негромко спросил Олег.
И получил в ответ короткий кивок. Мы не торопясь пошли по направлению к дому. Рыжий, поверх голов, смотрел нам вслед. Глаза заледенели. Но он не подумал нас догонять. Как же? Игра не закончена. И Свету потом надо проводить. Я же его знала, как облупленного. Еще и меня обвинит – с Олегом ушла! Да... дела были невеселые...
– Ты что молчишь? – спросил Олег.
– А о чем говорить? – отозвалась я.
– Конечно. И так все ясно, – он говорил серьезно и не думал смеяться надо мной, – Я не оправдываю Светку. Она ведет себя, как скотина. Но зачем ты себе будешь нервы мотать? У вас и так с Мишкой не семья, а цыганский табор.
– И что же я должна делать?
Он положил мне руку на плечо и развернул к себе. Спокойно посмотрел прямо в глаза.
– Помнишь, я пошутил, мол, вы разведетесь? В каждой шутке есть доля шутки. Разводись!
– Зачем же тогда было выходить замуж? – мои ноги снова понесли меня к дому. Трудно было смотреть Олегу в глаза. Практически невозможно.
– Ты ведь назло мне вышла за него? Да? – в этом вопросе не ощущалось назойливости. Только уверенность.
– Да, нет. Я об этом и не думала. Он все решал за меня. Скомандовал, я подчинилась.
Говорить Олегу правду не хватало мужества. Да и не к чему ему было знать эту правду, горькую и обидную. Мы уже молча дошли до моей калитки на задворках.
– Спокойной ночи, Олежка.
– Аля!
Пришлось остановиться и повернуться к нему.
– Если нужно подождать, я подожду. Ты поняла?
Я все поняла. Это он не понял, что ждать придется очень долго. Вероятно, всю жизнь.
Щеколда на калитке тихо звякнула.
– Аль, это ты? – тревожно спросила из сгущавшихся сумерек тетка.
– Я, теть Нин.
– Миша с тобой?
– Нет, играет. Пока, Олег, – протянула ему руку.
– Ты подумай, – крикнул он мне вслед.
– Это тебя кто провожал-то? Олег, что ли? – заинтересовалась тетка.
– Олег.
– Ох, Алька... Узнает Мишка, голову оторвет.
– А он знает, – я стояла у поленницы и шарила рукой в дровах. Мы со Светкой купили на двоих пачку «Космоса» и прятали ее там. – Ты иди в дом, теть Нин. Я здесь посижу немного. Одна хочу побыть.
– Вы поругались? – окончательно расстроилась тетка.
– Как ни странно, нет. Не успели еще. Только будем. Ты иди, иди.
Она ушла в дом, а я села за поленницей на обломок старого чурбака и достала сигарету. Вечернее небо с одного края отливало зеленью, с другого быстро унизывалось звёздами. Оно навевало покой, отгоняя злые мысли. Смотреть на него и ничего другого не видеть, ни о чём гадком не думать, не испытывать оглушающей боли. Одной сигареты показалось мало. Докурила и вытащила еще одну. Затошнило. И крепко. Но с третьей сигаретой тошнота прошла. Теперь не мешало бы и выпить, чтобы окончательно притупить эту боль проклятую.
– Аль, – послышалось от крыльца, – Миша вернулся. Иди в дом.
Да пошли вы! Вместо ответа закурила четвертую сигарету.
– Александра! – Мишкин голос раздался совсем рядом с поленницей, – Ты мужа кормить думаешь?!
Он завернул за угол и увидел меня с сигаретой. Присвистнул.
– Ничего себе... новости...
Свистишь? Ну-ну... Ты еще много чего не знаешь. Да, и, вообще, знаешь ли ты обо мне хоть что-нибудь? Ты ведь никогда не интересовался... А если всё же интересовался, то с кем была и что делала? В основном, на предмет парней.
– Ужинать будем или как?
– Я не готовила. Я ходила на площадку – смотреть игру.
Рыжий прищурился.
– Что случилось?
– А ничего. Отдохнуть захотелось. Погулять. Один день можно и без ужина. Кстати, вечером наедаться вредно. Врачи не советуют.
– Мне и без тебя хорошо известно, что они советуют, – он спокойно отобрал у меня недокуренную сигарету и сунул ее себе в зубы, – Курить они тоже не рекомендуют.
– Ну и бросай на здоровье. А мне как-то не хочется.
– Хочется тебе, не хочется, но чтоб я этого больше не видел, – Мишка начинал злиться.
Еще одна сигарета оказалась у меня в руке. Я, не торопясь, прикурила и так же, не торопясь, сказала:
– Ты больше не командуй. Надоело.
– Что? – он, кажется, ожидал крика, упреков, слез, чего угодно, только не спокойного отказа подчиняться. Не отстраненности...
– Не командуй мной больше – подчиняться не буду. А хочется есть – иди к Светке.
– Опять! Тебе не надоело?
– Я же тебе сказала, что надоело. Больше ничего не будет. И не жди, не теряй времени. Лучше сразу вещи собирай и переезжай к Светке.
– Твоя ревность у меня вот где сидит! – Мишка провел большим пальцем по горлу.
– Да не ревность это, – с жалостью взглянула на него, – Ревнуют, когда ощущают себя ущербными. Я себя ущербной не чувствую. Не хуже других.
– Что, замену нашла? – Мишка даже не злился уже, он был в шоке.
Ну, вот, все в порядке. Все, как заведено.
– Ты про Олега? Напрасно. Он меня просто проводил. Уже темнело, а моему мужу надо было закончить игру. Это он тебя, Миша, выручил.
Окурок обжег пальцы и я, тихо ойкнув, выронила его.
– Обожглась? – Рыжий хотел посмотреть, по привычке все решая за других.
Я убрала руку за спину.
– Шутки шутишь? – он сильно тряхнул меня за плечо.
– У нас с тобой шутки кончились, Миша. Можешь кричать на меня и говорить гадости. Можешь презрительно не замечать меня всю жизнь. Можешь даже ударить. Ничего я больше не боюсь...
– Аль, у тебя с головой все в порядке? – потрясенно спросил он, – Когда это я тебя бил?
– Наверное, у меня действительно не все дома. Чего ж удивляться? Если с тобой еще годик пожить – окончательно созреешь для психушки.
Такого плевка в рожу, Мишка, конечно, не ждал. Я и сама не понимала, зачем так оскорбляю его. Молчание затянулось. Стало совсем темно. И так тоскливо...
Рыжий не выдержал первым.
– Ну и что дальше? – враждебно поинтересовался он.
– А ничего. Живи себе: бегай по друзьям, по девушкам, играй в волейбол. Только меня больше не трогай. Я не кукла, с которой можно поиграть и бросить.
– Понятно, – протянул он, – Кто-то наболтал про нас со Светкой. Так?
– Наболтали. И сама видела.
– Какая чепуха!
– Кому как, а по мне, так вполне серьезно. На чепуху такими глазами не смотрят. Чепуху так не обнимают и в нос не чмокают.
– Все сказала? – он опустился рядом со мной прямо на землю. Смотрел в сторону.
– Все. Теперь иди к своей Светке.
– Хорошо. Я со Светкой, а ты что будешь делать?
– А вот это тебя не касается. И не переживай, одна не останусь.
– С Олегом сойдешься? – не столько вопрос, сколько утверждение.
Опять двадцать пять. Олег ему, видите ли, за каждым кустом мерещится, покоя не дает. О своей вине и не вспоминает! Ладно! Хочешь Олега? Будет тебе Олег.
– Это уж как у нас с ним получится. Может, и сойдусь.
– Давай, давай, – презрительно бросил Мишка, резко вскочив, – Я всегда знал, что мы любим трусов...
И тут меня прорвало. Сейчас я тебе, Рыжий, все выложу! Как на духу! Хоть раз скажу то, что на самом деле думаю.
– Да, он трус. Вернее, был трусом. Но он, по крайней мере, в постель меня не затаскивал и в мужья не набивался, чтобы потом по девкам бегать.
– А я набивался?!
– Нет, это я сама тебе на шею вешалась и упрашивала: «Мишенька, возьми замуж!» А ты меня с шеи стряхивал. Ты на Олега больше не кивай. Он... Он честно поступил. Он в себе сомневался и тебе так и сказал. Помнишь? Сказал, что есть и лучше девчонки, что поищет. Поискал. Понял, что для него лучше нет. Сам убедился, теперь и меня имеет право убеждать. Тебе, между прочим, место свое уступил. Хотя и знал, что он нравится мне. Не очень-то смело, зато честно. Это ты у меня даже не поинтересовался, а как я к тебе отношусь? Не больно это тебя волновало. Главное, место свободное вовремя занять. Ты, я вижу, подзабыть все это успел?
Выпалила ему все и сама испугалась: что же это я несу?
Рыжий молчал. Молчал долго, обдумывал. Потом хмуро спросил:
– Откуда ты про этот разговор знаешь? Он протрепался?
Мне бы здесь промолчать. Но тогда виноватым останется Олег, а он не при чем.
– Сама. Я сама слыхала это. Своими ушами. Вы тогда как торговую сделку на меня заключили.
– Подслушивала? – с ненавистью спросил он, – Следила?
Откуда-то накатились усталость и полное безразличие.
– Вот еще! Мне не спалось. Олег меня тогда один провожал, без Светки. Мы хорошо с ним поговорили. Все у нас могло получиться. От радости я заснуть не могла. Вылезла через окно и пошла к озеру, походить.
– Ну и?
– Ну и услышала ваш разговор.
– Подслушивала! – горько усмехнулся он.
– Ничего подобного! Я просто присела на иву. На минутку присела. А тут вы идете, а я в ночной рубашке. Стыда не оберешься, если увидите. Куда деться? И пришлось в траву сигануть. Долго ждала, пока вы трепались. Ты ушел, а Олег с Толиком еще минут десять сидели. Приятные вещи говорили.
Рыжий подавленно молчал. До меня уже начало доходить, что этого нельзя было ему рассказывать, это для него убийственней измены, когда он наконец открыл рот:
– Так ты из-за нас тогда плакала?
– Да, – зло ответила я, только злилась уже не на него, а на себя. Этого он мне никогда не простит. Никогда. И ничего не объяснишь, ничего не докажешь. Кажется, все и навсегда сейчас было сломано.
– Значит, ты со мной целовалась назло ему? Персонально я тебе был не нужен?
Мне нечего было ему сказать. Доказывать, что в тот день для меня многое действительно изменилось, бесполезно. Не услышит. Потому что не захочет услышать. Да он и не ждал оправданий. Он просто размышлял вслух. Горько звучали его размышления:
– Господи! Ты, наверное, отплевывалась от моих поцелуев... Не противно было? Я-то, я-то, дурак, поверил... И как было не поверить? А ты, значит, и не любила меня никогда? Что же ты, змея, в постель-то со мной легла?...
– Думай, что хочешь. Но шлюхой я никогда не была. И в постель с тобой легла не из желания насолить Олегу.
– Ну, да, от страстной любви... – спокойно заметил он, – Нет, ты – не шлюха... ты – хуже шлюхи...
Я повернулась и ушла. А что оставалось делать? Плакать, умолять, доказывать ошибочность его выводов? Не поможет. Москва слезам не верит. Рыжий тоже. Все было кончено. Не Светка, я сама разрушила свой мир. И его мир тоже. И нет мне за дурость прощения. Пусть меня теперь бог накажет. Я-то себя уже наказала на всю оставшуюся жизнь.
* * *
Я не знаю, где ночевал Мишка. Лично мне в нашу комнату идти не хотелось. Моя узкая кровать являлась слишком сильным напоминанием о том, что я натворила. Господи, жить – и то не хотелось.
Сон застиг меня в сенях на приступочке. Утром я и проснулась сидящей в той же позе. Разбудили голоса тети Нины и Мишки. Начало их разговора я не слышала, спала. Услышав, о чём они толкуют, сразу пожалела об этом.
– И что же теперь? Разводиться будете? – охала тетка.
Они стояли прямо за дверью. Нашли место!
– А как мы с ней будем жить, если я ей не нужен? Ну и она мне тогда не нужна...
– Как это? Как это, не нужен? – разволновалась тетка, – Ишь ты, чего выдумал!
– Не надо, теть Нин. Что я, маленький, что ли? Не понимаю? Все мы с ней вчера выяснили. Если она не любит, силком не заставишь. И не надо. Проживу и без ее любви как-нибудь. Девок много, найдется кому утешить.
– Кто это тебе сказал, что она тебя не любит? Она? Да не могла она так сказать!
Я прислушивалась и злилась. Это когда же, интересно, я ему такое говорила? Врун несчастный. Девок, значит, много? Найдется, кому утешить? Ну и пусть катится, откуда пришел, раз он такой! Без него обойдемся. Не заплачем. Вот как раз плакать-то вдруг очень захотелось. Но живо вспомнились его слова: «Ох, и любишь же ты, Алька, поплакать!» Не буду. Как бы ни хотелось, не буду. Не дождется. Ага! Опять недовольно бубнят. Уже на терраске.
– Это, наверное, она из-за Светки так себя повела. А ты тоже хорош! Зачем обнимался?
– Подумаешь? Что в этом такого? Светка сама на шее виснет. Я что, железный?
– Нет, ты скажи, зачем обнимался? Вся деревня об Альку языки треплет.
– Мало ли с кем я там обнимался? Не тайком же где-нибудь...
– Альки тебе мало было?
– Теть Нин, ты сама посуди: Альку обнимешь, глянь, она уже спит.
– Рано ты, Рыженький, женился, – вот что я тебе скажу. Не нагулялся, значит, еще... – вздохнула тетка.
– Ну, счастливо оставаться, теть Нин.
– И куда ж ты, изверг, теперь-то?
– К родителям. Куда еще?
– Не уезжал бы ты, Миша! Ведь она любит тебя, Алька-то. Она тебя до беспамятства любит.
Еще чего выдумала! Пусть уматывает. Никто его здесь не любит.
Мимо сеней пробухали шаги. Хлопнула дверь. ...Уехал!
* * *
В комнате остался его чемодан. Забыл. Так торопился сбежать, что забыл свои вещи. Впрочем, сюда он привез старье. На радостях предки его с головы до пят в новое оденут. За своим барахлом Рыжий все равно не вернется. Я тоже Мишке не повезу, характер не позволит. Видно, здесь и стоять этому чемодану до скончания века. Выкинуть – рука не поднимется. Это же его вещи! От них Рыжим пахнет!
Тишина какая! Только часы тикают. Что же так тихо? Как будто кто-то умер. Да это же я умерла... Я!!!
Захотелось выть. А слез почему-то не было. Уж лучше бы слезы, чем так! В дверь заглянула тетя Нина:
– Чего сидишь? Беги, догоняй его! Непутевая!
– Никуда я не пойду! – у меня затряслись губы. – Пусть уезжает!
– Зачем обидела мужа?
– Никто его не обижал. Он сам себя обидел!
– Тьфу, дура! – в сердцах плюнула тетка, – Вот и кукуй теперь соломенной-то вдовой.
Дверь захлопнулась.
Как это она сказала? Соломенная вдова? А ведь и, впрямь, соломенная...
* * *
Слезы так и не пришли. И головой об стенку я не билась. Просто жизнь потеряла для меня всякий смысл. Ничего больше.
На следующий день прибежала Светка:
– Олег танцует от радости!
– Ты, наверное, тоже...
Светка присела на стул и вдруг, неожиданно для меня расплакалась:
– Не понимаешь разве, что он сюда больше не приедет? Зачем Мишку прогнала?
Она даже ногой в сердцах пристукнула.
Я хмуро посмотрела на нее. Выходит, и она ему не нужна. Ему никто не нужен.
– Ты, Светик, на меня ногами не стучи. Я – ему жена. Дело это семейное, не твое. И, кроме того, из-за тебя у нас все так вышло.
– Ты сама виновата, что у вас с ним все...
– Можешь радоваться. Не терпится результатом воспользоваться? Хочешь, я тебе его телефончик дам? Позвони. Он счастлив будет.
Светка перестала хлюпать носом и подняла на меня недоверчивые глаза:
– Ты шутишь?
– Какие уж тут шутки!
– Нет, правда? Не врешь?
– Нисколько.
– Значит, вы разведетесь.
Боже мой! Как они с братом этого хотят. Просто спят и видят. С нашими чувствами не считаются, в голову не приходит.
– А что, без штампа в паспорте тебе с ним спать зазорно? Я – спала. Как видишь, не покалечилась.
– Ты его не любишь? За что? – удивилась Светка.
Я с жалостью смотрела на нее. Ну, до чего глупа! В том-то и дело, что люблю. Только слишком поздно сама себе в этом призналась. Слишком поздно.
– Что мне Олегу передать?
– Ничего.
– Как это? – не поняла она, – Он же ждет!
– Нечего ему ждать! Не-че-го! – раздельно, по слогам, для полной ясности, произнесла я.
Светка попятилась от меня, как от ненормальной.
* * *
Целую неделю я никого не видела, потому что не хотела видеть. Оставалось продержаться еще недельку, а там уже и в город пора. В городе будет легче. По опыту известно. Так уже один раз было. Нет, не так. По-другому. Три года назад я не знала, кого могла потерять. Понятия не имела.
Зарядили дожди. Мелкие, – как сквозь сито, – зябкие. Тоска давила сердце, сжимала в ледяном кулаке. Ничего не хотелось делать. Я и не делала ничего. Даже постель не убирала. Сидела у окна и смотрела на клумбу с помятыми Рыжим цветами. Они до конца не выправились, не отошли. Кривые, поломанные стебли лежали в мокрой траве, но все еще боролись со смертью. Вот и я так же.
Тетка меня не трогала. Боялась. И жалела. Один раз заходила Светка. Тетя Нина ее не пустила. Я слышала, как они разговаривали на крылечке, прямо под дождем.
– Так и сидит?
– Так и сидит. И молчит, молчит. Не в себе она. Ты иди, Света, иди. Наделала ты уже дел. Иди. Не надо нам тебя.
– Что, она? И не ест?
Почему не ем? Ем. Правда, что придется и когда придется, но ем. Даже чай иногда пью. Только не понимаю, зачем есть, если не хочется? Все равно, и ем, и пью. Одеваюсь, умываюсь, причесываюсь. А еще думаю, думаю.
Что-то не так получается в моей жизни. Почему? Я знаю, виновата сама. Но в чем? Если бы я могла предположить, как будет складываться моя жизнь, ни за что на свете не попросила бы тогда Рыжего поцеловать меня. Все с тех пор пошло наперекосяк. Что же не так я сделала? Разве я не любила его? Нет, так невозможно думать. Эти серые обои в белые ромбики – раздражают, выводят из себя. Эти часы, зеркало... Эта унылая неопрятная кровать... Тоска-то. Хуже тюрьмы. Зачем это я сама себя в комнате заперла? Вот дура-то...
– Теть Нин, я пройдусь немного.
Тетка доставала в сенях подойник со стены. Тянулась за ним на цыпочках – Мишка слишком высоко вбил гвоздь. Она вздрогнула. Подойник со звоном свалился на пол.
– Ох, ну и напугала ты меня. Чего тебе?
– Я пойду погулять.
– Куда гулять? Дождь на дворе.
– Да он мелкий. Я дождевик надену и сапоги.
– Ну, пройдись, – она вздохнула, – Авось полегчает...
Про Светкин визит ни словом не обмолвилась. Жалеет. Думает, все пройдет.
Все пройдет? Смешно. Я надела сапоги, дождевик и вышла на улицу. На деревне никого. И здесь все серо, уныло. Ручьи прочерчивают кривые руслица в утоптанном песке дороги. Лужи – водохранилищами. Кусты согнули ветки под тяжестью намокших листьев, роняют в траву веские капли. До чего безрадостно! Пойти что ли в лес? На родник. Правда, там сейчас грязи – алла! Но ведь я осторожненько. А если и сверну себе шею, то так мне и надо!
По грунтовой дороге идти было легко. Через поле, по стерне, тоже. А вот в лесу, на тропинке ноги то и дело разъезжались в разные стороны. Глина размокла, старалась ухватить за сапог или, наоборот, отталкивала. Вот здесь я закончила плести первый венок, и Мишка показал мне большой палец. Черт, чуть не упала! А вон там, ха-ха, в колдобине застряла «Ява», Рыжий свирепо матюгнулся и, ха-ха, так перепугался, вдруг я на его матюки внимание обратила? Ноги у меня скользили все больше. Что же это такое? А-а-а, вот и пень – здесь мне ногу лечили, – совсем трухлявым стал... Зарос у корней костяникой. Не буду смотреть на эту сосну. Не хочу вспоминать. Я опять поскользнулась. Хочешь, не хочешь, а вспоминается. Как забавно подрагивали васильки на рыжих кудрях. Обалденно Рыжему венок шел. Сейчас Мишкины кудри почти восстановились. Только я их больше не увижу. А так любила наматывать светлые прядки на палец. Вот он, спуск к роднику.
Я остановилась у самого овражка и осмотрелась. По тропинке не спуститься, слишком скользко. Схитрив, я полезла вниз по склону там, где когда-то подвернула ногу. Трава тоже скользила под ногами. Мокрая.
