Текст книги "Привет, любимая (СИ)"

Автор книги: Елена Квашнина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

      Вот и родник. Какой он мутный! И шипучих пузырьков нет. Попить, что ли? Пить из него не стала. А три года назад он был прозрачный-прозрачный. И Мишка так смешно стоял, прижав руки к бокам. Пусть не врет, что хотел меня в тот момент на траву повалить. Трепач. Сам, небось, боялся.

      Я огляделась вокруг. Нашла глинистый бугорок и присела на него. Ничего, дождевик после отмою. В чем же дело? Почему не получилось у нас? Ведь я же его любила. Любила? Вот именно. Даже самой себе не сознавалась. А ему? Ему-то хоть раз сказала об этом? Хоть намеком дала понять? Да ни разу, ни разу. Чертова кукла. Теперь призналась: тетка права – люблю без памяти. Только поздно. И куда теперь со своей любовью? Под поезд? Ведь он же так и не узнал, что он для меня – единственный. Со всеми его недостатками. Нет второго Рыжего в мире.

      Где-то далеко стрекотал, стрекотал мотоцикл. То затихал звук мотора, то снова возникал поблизости от леса. Надо же, ревет, как Мишкина «Ява». Наверное, это дяди Коли Тарая. У него тоже глушак потерян. С пьяну потерял. На новый разориться – жаба дядю Колю душит. Легче всю деревню терроризировать треском и грохотом. Я разозлилась. Катается туда-сюда, тарахтит бессовестно. Думать мешает. И что его нелегкая в дождь носит? Ведь я так ни до чего и не додумалась. Но мне же надо, надо придумать, как жить дальше? Без Мишки жить?

      Я поднялась. Посмотрела на небо – темное. Решила идти домой. Опять этот чертов мотоцикл. На чем я остановилась? А что, если...? Меня не тошнило по утрам?

      Я карабкалась на тропинку по мокрой траве, цепляясь за нее руками. Лихорадочно рылась в памяти. Головокружение, солененькое? Ничего подобного не вспоминалось. Может, еще рано? Может, еще затошнит? Вот ведь глупости какие в голову лезут. Тетка, наверное, беспокоится, что меня долго нет. О чем это я думала? Рожу дочку. Нет, лучше сына. И назову... Как назвать-то? Игорем, вот. Игорь Михайлович. Звучит? Ага, годится. Он будет расти, расти и пойдет в школу.

      Я и не заметила, как вышла из леса в поле. И мы поедем в парк Горького. Нет, лучше в Зоопарк. Да, в Зоопарк. Будем мартышек смотреть, слонов, мороженым лакомиться. И там встретим его. Со Светкой. А мой Игорек вырастет точной копией Мишки. Рыжеватые кудри и голубые глаза. Я подошла к калитке и взялась за щеколду. Так. Мы их встретим и пройдем мимо. А они так и останутся стоять на месте и смотреть нам вслед. Быстро я дошла. Надо же, как руки замерзли – еле дверь открыла. Прошла в коридор. Дождевик – на вешалку. Сапоги грязнющие – подальше от теткиных всевидящих глаз спрятать. Завтра помою, сегодня сил нет. Из большой комнаты в слегка приоткрытую дверь пробивался свет. Бубнили голоса. У тетки гости, что ли? Наверное, бабка Серафима заглянула на чашку чая. Самоварным дымком тянет. Не пойду здороваться. Обойдутся. И пошла на цыпочках в свою комнату.

      – Аль, ты что ль?

      Ну, тетка! Услышала. Пришлось ответить:

      – Я.

      Тетка, не выходя ко мне, снова закричала:

      – Иди сюда!

      – Потом, я переоденусь, – откликнулась я и шмыгнула к себе.

      Ох, как хорошо, что кровать не убрана. Я быстренько разделась. Залезла на кровать и завернулась в одеяло. Сейчас станет тепло. На чем я остановилась? Значит, пройдем мимо. Пусть предатели обомлеют. А дальше? Что бы еще придумать? Дальше у меня не придумывалось, и я закрыла глаза, стремясь сосредоточиться. Дверь в комнату скрипнула. Это, конечно, тетка. Ругаться будет, что грязи натащила. И что поздороваться не пошла. Я с легким вздохом открыла глаза. На пороге стоял Рыжий. Вернулся!

      За чемоданом, что ли? Не мириться же, в самом деле. Зачем, зачем приехал? Это просто садизм. Только бы не заметил, в каком я смятении... Так. Спокойно, Аля. Закрой глаза, передохни. Это у тебя просто паника. От страха. Обыкновенная паника.

      Я еще больше закуталась в одеяло и сделала вторую попытку открыть глаза. Он стоял на пороге. Мне не приснилось. У меня вдруг начался такой озноб, что даже зубы застучали.

      – Аля! – Мишка был до неприличия растерян и жалок. Столь беспомощным я его не видела никогда.

      – Аля! Я не смог... Я... нам надо поговорить...

      О чем? О чем? Ведь все уже сказано. Уже поставили точку. Нельзя же хвост по кусочку рубить. К чему мучить себя и других?

      – Хорошо, – согласилась, вовсе не собираясь соглашаться, – Заходи. Что на пороге-то стоять?

      Он вошел и закрыл за собой дверь. Остановился посреди комнаты, не зная, что делать дальше.

      – Садись сюда, – я подвинулась, освобождая место.

      Он аккуратно присел на краешек, избегая глядеть мне в лицо.

      Как осунулся! Бедный мой! Глаза больные, тоскливые. Да что же это с тобой происходит, родной?

      – Ты за вещами вернулся? – спросила тихо и осторожно, жалея его и себя, боясь услышать в ответ короткое словечко...

      – При чем тут вещи? Я... – он нашел в себе силы посмотреть мне прямо в глаза, – Я подумал, что ты не могла мне все время...

      Так трудно давались ему слова. Ему, кто за словом в карман сроду не лазил.

      – Так быть со мной... и не любить... Ведь нельзя, правда же?

      Меня трясло в ознобе, и ответить ему не получалось. Тоже слова никак не подбирались.

      – А если так и есть, – он отвернулся и опустил голову, – Я подумал... Ты все-таки моя жена... И ты со мной... Я не думал, что... мне очень плохо без тебя... совершенно невозможно без тебя... Я никогда раньше не говорил тебе, не считал нужным... Я... я люблю тебя, Аля. Прости меня... Я сам не знал, что так тебя люблю... И если ты простишь, то, может быть, не сейчас, когда-нибудь... ты сумеешь хоть чуть-чуть полюбить меня...

      Он сидел, сгорбившись, и, кажется, ни на что не надеялся.

      Мне надо было обнять его. Но так знобило, что я боялась даже руки из одеяла вытащить. Поэтому просто подвинулась к нему и уткнулась лбом в его крепкое, круглое плечо.

      – Глупый, какой ты глупый!

      – Ага, – с тоскливой покорностью согласился Мишка, не оборачиваясь, – Я и сам знаю...

      – Ничего-то ты не знаешь, чудак! Это же надо быть настолько слепым, чтобы ну ничегошеньки не видеть! Да я же люблю тетя, как последняя дура!

      Рыжий замер. Я почувствовала, как напряглось у него плечо.

      – Что ты сказала? Пожалуйста, повтори еще раз, – попросил он.

      – Я люблю тебя, как последняя дура!

      – А почему, как последняя дура? – опешил он, медленно поворачиваясь ко мне.

      А синячищи-то, синячищи под глазами! И бледный какой!

      – Потому что все твои выходки прощаю... и буду прощать, – вздохнула я.

      – Аля! – кажется, он не очень-то и верил мне.

      – Что, Аля? Что, Аля?

      – Тебе холодно? Ты замерзла? Ты вся дрожишь, – неожиданно сказал Рыжий.

      Только заметил! Я кивнула. Он сгреб меня своими ручищами и прижал к себе. Ох! Как хорошо! Как тепло! Как спокойно!

      – Где ты была? Я тебя везде искал. Тетя Нина чуть с ума не сошла. Сказала – ты гулять пошла. Я все объездил...

      – Так это твой мотоцикл стрекотал сто лет прямо над ухом?

      – Мой. А где ты пряталась?

      – На роднике.

      – Зачем? Что ты там делала? – удивился он, – Смотри, как промерзла.

      – Я тебя вспоминала...

      Он потерянно улыбнулся и дотронулся губами до моего виска.

      – Ну, чего ты дурака валяешь, – меня взяла досада. – Думаешь, три года назад тебя просто так, из мелкой мести, попросили поцеловать? Я же тогда всю дорогу до самого родника изобретала различные поводы... Никак не получалось тебя спровоцировать. Пришлось просить открытым текстом... Боялась, не поддашься ни на какие уговоры. Ведь у родника ты даже пальцем не пошевельнул.

      Рыжий глубоко, с облегчением вздохнул и еще крепче прижал меня к груди. Кажется, пришло все-таки время сказать ему правду.

      – Да я влюбилась в тебя в одну секунду. Тогда, в овраге... Ты только мне в глаза заглянул – и все... Знаешь, как я жалела, что ты тогда свою хваленую настойчивость не проявил?

      Я действительно сказала Рыжему правду. Ту самую, от которой так долго бегала сама. Он в овраге заглянул мне в лицо. Я увидела веселых чертиков в ледяных лужицах его глаз, тонкую золотистую россыпь веснушек на щеках. И влюбилась тут же. Без памяти. Раз и навсегда. Как же я плакала по ночам, когда все-таки уехала в город. Как мечтала о случайной встрече. Хотя бы где-нибудь в толпе. И как счастлива была, когда он нашел меня. Так неожиданно. И был так решителен. Я вспомнила: он захлопнул за собой дверь, погасил в прихожей свет, и мы целый век не отрывались друг от друга. А потом он прошел в комнату и спокойно сказал:

      – Постели постель. Я не хочу, что бы мы, как мелкие шкодники, жались в коридоре. Это слишком серьезно. И пусть у нас все будет по-настоящему.

      У нас и было все по-настоящему. Мы никуда не торопились. Ничего не стеснялись. И ни о чем другом не думали. Помню, мы стояли в темноте возле постеленного на ночь широкого отцовского дивана. Раздетые. И молчали. Готовились к чему-то неизвестному. Помню первые робкие прикосновения и ласки. Помню все слова, которые мы сказали друг другу в ту нашу первую ночь.

      Мишка взял в ладони мое лицо:

      – Алька! Мы с тобой натуральные дураки! Только последние дураки могут так запутаться.

      – Ага, – вдруг всхлипнула я, неожиданно даже для самой себя.

      Вот они – слезы. Пришли, наконец. Главное, вовремя. Только их нам с Рыжим теперь и не хватало.

      – Алька! Давай сначала? Я только сегодня вернулся из армии. И ничего у нас еще не было: ни ссор, ни обид...

      – Давай, – робко согласилась я.

      Глаза у Мишки потеплели. В них запрыгали знакомые чертики.

      Большие, теплые руки легли мне на плечи. Призрак цунами замаячил где-то очень близко.

      – Привет, любимая! – сказал Рыжий и наклонился ко мне.

Часть III

       «Ох, Рыжий!..»

      Чай был теплый. Не горячий и не холодный, а именно теплый. Такой, как я любила. Наконец-то Светка стала признавать за мной право иметь собственные пристрастия. Да и пора бы уже. Вроде, выросли ...

      Мы сидели у Светки в ее роскошной девятиметровой кухне. Не кухня, а танцзал какой-то. И обсуждали самое невероятное событие в ее жизни. В Светкиной жизни, разумеется. Она собиралась замуж.

      Накануне она позвонила мне на работу.

      – Алька! Ты что делаешь завтра?

      – Стираю рабочие халаты мужа. Он приволок домой сразу пять штук. И пару штанов.

      – Каких штанов? – не поняла Светка.

      – Операционных.

      – А ... знаю ... Зелененькие такие?

      – Ну да.

      – Слушай, а ты не можешь отложить это грязное дело на послезавтра?

      Светка была явно перевозбуждена. Это просто сквозило в ее голосе.

      – А послезавтра мне везти тетю Нину в клинику.

      – Ой, я и забыла, – спохватилась Светка. – Ну, как там она?

      – Да ничего ...

      Мне было совершенно ясно, что Светке бесполезно сейчас рассказывать о своих проблемах. Она просто не в себе.

      – А что, собственно, случилось?

      – Ой, такое, такое ... Приедешь – расскажу!

      – Одной приезжать или с Рыжим? – поинтересовалась я.

      На какое-то мгновение в трубке установилась тишина, как будто Светка запнулась. Затем она уже медленнее, чем раньше, проговорила:

      – Нет, приезжай, пожалуйста, одна.

      Я весь вечер ломала голову, что такое могло у нее произойти? Потому была немного рассеянна. Тетя Нина, которая после перенесенной операции почти не вставала с дивана, заметила с раздражением:

      – И что маешься? Ничего у нее не стряслось. Дурака она валяет. А ты к ней бегаешь, как собачка.

      – Ладно тебе бухтеть-то! – отмахнулась я.

      Тетка поджала губы и отвернулась. Смотрела на горшки с любимой геранью. На глазах – слезы. Она стала ревнива и обидчива. После операции это проявлялось особенно заметно.

      Я жалела тетку. Жалела, потому что любила ее. Даже за гремучий характер. Старалась не показывать этого, но любила. Она мне была более близким человеком, чем отец. Очень боялась ненароком обидеть ее. Тем более теперь.

      – Теть Нин! Ты не дуйся, как мышь на крупу, – сказала я ей сердито. – Все равно поеду. Если, конечно, Миша завтра вечером будет дома.

      – Будет он дома! Как же! Жди! – теребя потрескавшимися от большого количества лекарств пальцами край простыни, буркнула тетя Нина.

      Но Мишка, седьмой раз за неделю явившийся домой лишь к ночи, чувствовал себя виноватым и оказался на моей стороне. Вопрос был решен.

      Я оставила мужу несметное число инструкций по домашнему хозяйству, по приготовлению ужина. И на следующий день, никуда не заходя, кроме пары магазинов, отправилась к Светке.

      Дверь мне открыл Олег.

      – Привет, Олежка! – я вытянула вперед шею.

      – Привет! – он ласково усмехнулся и дотронулся сухими губами до моей щеки. С некоторых пор такое приветствие вошло у нас в привычку. И Рыжему приходилось мириться с этим.

      – Что у вас тут случилось? Кто-то умер? – как всегда неудачно пошутила я.

      – Умер! – возмутился Олег, стаскивая с моих плеч ветровку. – Тогда все представлялось бы намного проще!

      Пока я возилась со сломанными застежками на туфлях, он рылся под вешалкой, доставая мне тапочки.

      Я успела крепко привязаться к нему. Как к брату. Любила его. И почти всегда была его союзницей.

      – Так в чем, собственно, дело? – с сочувствием спросила его, оглядывая себя в зеркале.

      – А ты у Светки сама спроси. Второй день все в доме на ушах стоят, – пожаловался он, поднимая с пола мои сумки и пристраивая их на специальный крючок.

      Ну, если Олег жалуется!

      – Свет, Алька приехала! – крикнул он в комнату.

      В ответ не раздалось ни шороха.

      – Проходи, – Олег приобнял меня за плечи и подтолкнул вперед. – Сейчас и ты на уши встанешь.

      Ничего себе обещаньице! Интересно, что здесь все-таки происходит?

      В большой проходной комнате на диване лежала Светка. Одетая, как на вечеринку. С мокрым полотенцем на лбу. Рядом с диваном на резной табуреточке стояли чашка с водой и пузырек с каким-то лекарством.

      – Ей плохо? – испугалась я.

      – Да, нет, – растерялся Олег. Проследил за моим взглядом и с трудом подавил смешок.

      – А лекарство?

      – Ты про это? Валерьянка, – с веселой снисходительностью пояснил он и опять сделал над собой усилие, чтобы не хохотнуть.

      Я ровным счетом ничего не понимала. Но чувствовала некий подвох. Светка выглядела на все «пять». Лучше, чем когда-либо. Щеки – кровь с молоком. Может, это просто отсвечивает чудный розовый джемпер? Мягкий и пушистый. О таком джемпере я и не мечтала.

      Олег с явным удовольствием понаблюдал немного за моей растерянной физиономией. И только потом насмешливо сказал сестре:

      – Вставай, симулянтка. Человек больную тетку бросил, к тебе примчался. Хватит комедию ломать.

      Светка открыла глаза.

      – Пошел вон, дурак!

      – Слушаю и повинуюсь! – откозырял он и отправился на кухню. – Чайник ставить?

      – Ставь, – ответила Светка. Сняла с головы мокрое полотенце и села.

      – Ты одна?

      А с кем я должна быть? Рыжего она сама видеть не захотела. Или надеялась, что он, как частенько бывало, напросится со мной? Вот ведь нахалка. И почему я ее терплю столько лет? Единственная подруга. Куда денешься?!

      Светка кинула взгляд в стекло книжного шкафа, стоящего против дивана. Поправила волосы. Не надоедает же ей бесконечно прихорашиваться!

      – Где ты была? Я тебя жду тыщу лет.

      – Да я прямо с работы к тебе. Никуда не заходила.

      – Могла бы пораньше отпроситься.

      Мне стало смешно. Тетка права. Я – больша-а-я дура.

      – Ты мне нужна. Ты мне вот как нужна. Пошли на кухню.

      – Там Олег. Чай готовит.

      – Мы его выгоним, – пообещала она. Я только тяжело вздохнула.

      Олег, который и довел сестру до валериановых капель, во избежание лишних осложнений, предпочел вообще исчезнуть. Он созвонился с какой-то девушкой, подмигнул мне и удрал из дома. Родителей Светка заблаговременно отправила в кино. На старую итальянскую комедию. Так что мы остались одни. И теперь спокойно попивали чаек с бисквитами. Светка достала из чешской горки чешский же сервиз, над которым непрерывно тряслась ее мать. Приготовила чай. Такой, как я люблю.

      Новость у Светки и впрямь была потрясающей.

      – Нет, ты понимаешь? – фонтанировала она. – Ведь как он пристал!

      Я кивала головой и поддакивала. Говорить все равно было невозможно. Светка не давала. Она трещала и трещала: как познакомились, где, когда и все, все, все о нем.

      – Ну что мне делать? – периодически спрашивала она скорее у самой себя. Я выбрала момент и наконец встряла:

      – Если ты сомневаешься, то пошли своего Андрея по месту его постоянной прописки.

      – Нет, – вдруг сразу притихла Светка. – Ты ничего не понимаешь. Мне ведь предложение сделали. Как я могу его послать?

      Ну да, конечно. Как я сразу не сообразила? Доверие, которое оказывал ей этот Андрей, потрясло Светку настолько, что она готова сдать позиции. Еще бы. Мы-то все ее давно всерьез не принимаем, а тут свеженький человек. К тому же – претендент на руку и сердце. Единственный претендент.

      – Свет, а он тебе хоть капельку нравится?

      – Он хороший, – жалобно вздохнула она, – красивый, умный ... Перспективный ...

      – Но я его не люблю, – мне пришлось закончить эту фразу за нее.

      Светка сразу ощетинилась.

      – А ты Мишку любила, когда выходила за него?

      Любила я тогда Рыжего или нет, знали только мы с ним. И мне не хотелось просвещать на этот счет Светку. Становилось неприятно, если она пыталась залезть в душу.

      – Мне нравятся ваши чашки, Светик. Они такие милые. Особенно эти тонкие полосочки на стенках ...

      – Мне они тоже нравятся, – живо отозвалась Светка. – Но мы говорим сейчас о моем замужестве. Не увиливай пожалуйста от ответа. Так ты любила Мишку или нет?!

      Разумеется, любила. До беспамятства. Стала бы я выходить за него замуж в шестнадцать лет, рискуя практически всем? Мне до сих пор никто не верит, что я вышла замуж в десятом классе, и ребенка при этом не ожидалось... Только Светику обо всем этом знать совершенно ни к чему.

      – Свет, – я вздохнула, продолжая рассматривать чашку, – меня Мишка даже не спрашивал, чего я хочу и кого я люблю? Он просто взял и женился. А Андрей, насколько я поняла, просит ...

      Светка опять схватилась за заварочный чайник. Красивый! Ополоснула его и приготовила свежий чай.

      – Я же у тебя совета прошу, – сказала капризно.

      – Ты бы с родителями посоветовалась, с братом.

      Она поставила чайник прямо перед моим носом. Села. Подперла щеку рукой – пригорюнилась.

      – Они больше ничего не хотят об этом слышать.

      – О чем? О твоем замужестве? – удивление мое было слишком велико, чтобы его скрыть.

      – Понимаешь, они больше не хотят обсуждать со мной этот вопрос.

      Вот теперь понимаю. Теперь все встало на свои места. Потому и Олег сбежал на свидание. И родители Светкины, такие домоседы, увеялись в кино. Она всех достала. За сутки с небольшим. Мне бы такие способности.

      – Но я не знаю твоего Андрея. Я его никогда не видела. Даже слышу о нем в первый раз.

      – Это не проблема, – встрепенулась Светка. – Я вас познакомлю.

      И о чём говорить? Ей не докажешь, что с такими вещами не спешат, если нет любви. Ее не исправишь.

      – На твоем месте, – я налила себе еще чаю – не пропадать же свежей заварке? – я бы не торопилась.

      – А я и не тороплюсь, – пожала она плечами. – Это он спешит. Боится – передумаю.

      – Ну, хорошо, а где вы жить будете?

      – Все продумано. У него окопаемся. Он с мамой живет. Там мама – творческий работник. Полгода в командировках. Остальные полгода или в доме отдыха писателей, или на даче в Покровском.

      Я почувствовала, что предсказание Олега начинает сбываться. Еще немного и окажется, что опорой мне вместо ног служат уши.

      – Ну, тебя, Свет! Делай, как знаешь. Если не терпится выйти замуж, то соглашайся.

      – А я и согласилась, – мило сообщила она. – Мы уже и заявление подали.

      Прошло, наверное, не меньше минуты, прежде чем ко мне вернулся дар речи.

      – Какого лешего ты тогда всем душу мотаешь?

      – Аль! – она с возмущением посмотрела на меня. – Ты такая странная. Это же очень важный шаг. А вдруг я передумаю?

      – Но после драки кулаками не машут, – я опять схватилась за чашку с чаем.

      – Но могу же я передумать?

      Ух! Если потреблять Светку в больших количествах, то запивать ее надо не чаем, а нашатырным спиртом. К сожалению, нашатыря под рукой не было. Пришлось еще два часа довольствоваться индийским чаем со слонами.

* * *

      Я не стала пользоваться звонком, чтобы не тревожить тетю Нину. Было довольно поздно. Открыла дверь своим ключом.

      Мишка выскочил в коридор.

      – Это ты? Все в порядке?

      – А что? Что-то должно быть не в порядке?

      – Да, нет. Просто ты оч-чень рано приехала, – он повернулся и пошел на кухню. Судя по полотенцу, висевшему на его плече, Рыжий мыл посуду.

      – Есть будешь? – крикнул он мне с кухни.

      – Нет, – я разделась и пошла за ним, – у Светки чаю с пирожными напилась.

      – Ну, что там у них стряслось? – спросил он, не оборачиваясь.

      Я не ответила. Я смотрела на него. Мы так редко виделись в последнее время. У Рыжего бесконечные дежурства в клинике, ночные операции, тяжелые случаи. Иногда у меня складывалось впечатление, будто он один оперирует во всем городе. Сама знаю, что он много работает. Гораздо больше, чем другие. Подающий надежды блестящий молодой хирург. Карьерист – вот он кто. Работа, работа, работа ... А если я соскучилась? Его хватало только на то, чтобы утром и иногда вечером чмокнуть жену в нос. В кино не ходим. В театры, на выставки и подавно. Лес и на картинке можем не узнать. Хорошо, хоть изредка ездим в гости к Олегу со Светкой. Или они приезжают к нам. Слава богу, нет ребенка. Он бы рос без отца.

      – Я, кажется, спросил у тебя, что там стряслось? Ты не заснула? – Рыжий мыл кастрюлю из-под рыбы.

      Вот. Не даст даже немного помолчать.

      – Светка замуж выходит.

      – Никогда не замечал за тобой склонности острить, – Мишка взялся за ножи и вилки.

      Господи. Какой же он все-таки огромный. Заполняет собой все пространство. Кухня кажется куриной клеткой, когда он здесь. Еще бы. Всего четыре квадратных метра. А столовые приборы в руках у Рыжего выглядят просто спичинками.

      – Я острить и не пытаюсь. Это твоя епархия. Ей сделали предложение, и она согласилась.

      – А тебя зачем звала? – покосился он на меня через плечо.

      – Обсудить ситуацию.

      Мне надоело стоять. Я прошла к окну, обогнув обеденный стол, и заняла табуретку, стоящую в самом углу. Всеми любимую, а потому спорную. Ее так и называли угловой табуреткой.

      Мишка закончил с посудой и теперь вытирал руки чистым полотенцем. Он всегда это делал по-особому – долго и тщательно. Чем страшно раздражал меня. Меня вообще раздражала его маниакальная страсть к чистоте. Все в доме должно быть чистым до стерильности.

      – И кто сей счастливчик?

      – Да какой-то биолог из академического института.

      – Похоже на правду.

      Он примостился с другой стороны стола. Положил сильные руки на столешницу. Прищурившись, пристально смотрел на меня.

      – От тебя она чего хотела?

      А кто знает, чего она от меня хотела? Может, кто-то и знает. Только не я. И уж, конечно, не Светка.

      – Думаю, сочувствия.

      – И как? Ты ей посочувствовала? – в глазах у Рыжего начали плясать смешинки.

      – Посочувствовала ... Этому биологу ...

      – До чего же ты вредная, Алька! – восхитился Рыжий.

      – Я не вредная. Я злопамятная.

      Протянула над столом руку и вытерла клочок засыхающей мыльной пены с его щеки. Фу ... Небритый. Успел к ночи обзавестись щетиной.

      Мишка поймал мою руку и крепко сжал ее.

      – На грубость нарываешься?

      Глаза его опасно загорелись. Давненько он так не смотрел на меня. Я уж думала – разучился. Подразнить его, что ли?

      – Нарываюсь, Миш. Причем активно.

      – Подожди, – усмешливо пообещал он, поглаживая мои пальцы, – вот тетя Нина заснет ...

      – А она не спит? – удивилась я.

      – Только заснула. Перед твоим приходом. Тебя ждала. Пусть уснет, как следует. Я ей хорошую дозу вкатил ...

      Тетя Нина была Мишкиной гордостью. Он сам удалял ей эту чертову опухоль. Сначала он должен был только ассистировать. Но буквально перед операцией профессор Золотов все переиграл. Я потом разговаривала с профессором по телефону, и он пропел моему Рыжему хвалебную песнь:

      – Исключительные руки! С головой вашей тетушки больше никогда ничего не случится. Михаил Анатольевич – хирург милостью божьей! Запомните мои слова, Аля. Он сейчас довольно известен, как хирург. А в будущем – это медицинское светило.

      Ну, что руки у Рыжего замечательные, я знала и без Золотова. А на счет светила в медицине – в это я поверить не могла. Никак. Все понятно: и Мишка у Золотова любимый ученик, и операция – сложнейшая, шла шесть часов. Но светило? И разве имеет право врач оперировать родственницу? Никогда не слышала о нарушении сего негласного правила. Однако именно мое рыжее сокровище умудрилось нарушить запрет. Хорошо, хоть без гадких последствий. Почему Мишка сам мне ничего не сказал? Я думала, будет делать Золотов. Только после узнала, кто оперировал... Ладно! Как бы там ни было, операция прошла блестяще. Тетя Нина пролежала в клинике еще два месяца, и Мишка выхаживал ее, как малого ребенка. В результате их взаимная привязанность только возросла. Мне пришлось научиться делать уколы, чтобы ходить за теткой. Сколько же воплей издал Мишка за время этого обучения! Естественно, по поводу моих, криво приделанных к туловищу рук.

      В общем, теткино здоровье досталось нам, будь здоров как. А реабилитационный период грозил затянуться примерно на годик еще. Конечно, было тяжеловато. После первого обследования тете Нине пришлось продать Милку, зарубить всех кур и переехать к нам. Кур мы съели с большим удовольствием. А вот Милку, вернее, ее потерю, искренне жалели. Хорошая корова. И ласковая.

      Тетя Нина, как тяжелобольная, спала на отцовском диване. Из спальных мест оставалась только раскладушка. Пришлось нам с Мишкой срочно покупать недорогую кушетку, назанимав денег у всех подряд. Хорошо, что отец давным-давно переехал к своей Евгении. Не то для нас с Рыжим осталось бы только одно место в квартире – на коврике перед дверью.

      Чтобы не беспокоить тетю Нину перед операцией, мы вели себя, как пионеры. Она по ночам не спала. Мучилась страшными болями. Нужно было постоянно вскакивать к ней и давать сильные спазмалитики. А потом она легла в клинику, и Мишка совсем переселился туда. Вернулись они оба домой совсем недавно. Не знаю, как Мишка, а я уже немного озверела от такой жизни. Месяцами не вижу мужа. Но даже намекнуть ему об этом боялась. Уж больно не хотелось видеть, как превращаются в льдинки его глаза.

      – Слушай, – прищурился Мишка, – а Светка что, действительно влюбилась?

      – Ты меня удивляешь, Рыжий! Человек, с рождения влюбленный сам в себя, не может влюбиться в другого.

      – Это она тебе так сказала? – он откровенно смеялся.

      Я невольно залюбовалась им. Уж эти мне смешинки в его глазах.

      – Это я говорю. А она сослалась на то, что я еще не любила тебя, когда выходила замуж.

      – Ох, – вздохнул Мишка, – боюсь, она никогда не поумнеет.

      И я с ним согласилась. Этот вопрос даже не подлежал обсуждению. К тому же, мне страшно хотелось спать.

      – Бог с ней, со Светкой. У нее семь пятниц на неделе, а у меня только одна. И я хочу спать.

      – Так пойдем, – он сразу выпустил мою руку и встал. Но дальше не двинулся.

      У меня вдруг перехватило дыхание. Что со мной? Я же не шестнадцатилетняя девчонка. Восемь лет замужем. Может, просто отвыкла от Рыжего за полгода? Нет, вы посмотрите на него. У меня все внутри дрожит от волнения, а он стоит и нахально смеется мне прямо в лицо. Здоров стал – не обхватишь. Вон старенькая ковбойка в красную и зеленую клеточку уже давно мала и трещит по швам. И на плечах ткань вытерлась. Жалко. Я ее так люблю ... Он ведь в этой ковбойке был тогда в овраге.

      – Алечка! Что с тобой, золотко? – усмехнулся Рыжий. – Ты, кажется, спать хотела? Почему медлим?

      – Ты знаешь, Рыжий, я тебя все-таки слегка побаиваюсь.

      – В том-то и соль, – нравоучительно пояснил он, повертев указательным пальцем перед моим носом. – Это придает нашим отношениям особую пикантность. И не тяни время. Знаешь же, бесполезно.

      – О том, что тебя динамить бесполезно, знают, наверное, все медсестры в клинике.

      – Ну не все, конечно, – ехидно улыбнулся Мишка и перевел взгляд на потолок, – но молодые и хорошенькие знают точно.

      Ну вот. Так и есть. Ни одной мало-мальски приличной юбки мимо себя не пропустит. Юбочник! Хотя ... Что с него взять? Такому, как он, пять месяцев без жены – труба! Хорошо, что я ничего не знаю наверняка. После истории со Светкой он бережет мои нервы.

      – Почему бы тебе опять не переехать в клинику? – заметила я не менее ехидно, делая попытку выскользнуть из кухни. Пусть катится к своим медсестрам. Не получилось. Он схватил меня в охапку.

      – Пока рано. Дома есть одно очень важное дело, солнышко.

      – Какое? – я притихла, пытаясь усыпить его бдительность. Да разве его обманешь? Он стиснул меня еще крепче.

      – Пора детей делать. Время уже пришло.

      – Детей? – растерялась я.

      – У тебя что, плохо со слухом?

      – Нет ...

      -А почему переспрашиваешь?

      Хочу и переспрашиваю. И как, скажите на милость, не переспрашивать, если я не верю своим ушам? Нет, со слухом у меня действительно все в порядке. А вот в порядке ли у моего мужа с головой? О детях я уже и не мечтаю. Пока мы учились, нам не на что было прокормить даже одного. Затем Рыжему понадобилась ординатура. Он делал карьеру и становился хирургом с большой буквы. И вдруг – несчастье с тетей Ниной. Мишка всегда был против ребенка. Говорил: «Потерпи. Пока рано». Чего там рано? Время-то уходит. А вот сейчас ... Сейчас – против я. Ведь он опять усиленно займется карьерой. Карьерист несчастный. Благо, тетя Нина теперь дома. Заботы о ней и так полностью легли на мои плечи. Если еще и ребенок ... Я просто не справлюсь. Моя драгоценная свекровь не поможет ничем. У нее даже в долг брать бесполезно. Отец тоже останется в стороне. Он считает, что с таким супругом, как Рыжий, женщине не о чем беспокоиться. Ну и на что мы будем жить? На Мишкины сто тридцать?