Текст книги "Привет, любимая (СИ)"

Автор книги: Елена Квашнина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

      Я обмерла, привалившись спиной к стене. В прихожую вышел Мишка.

      Мамочка моя! Четыре года ... Четыре года ... я не видела его. Целую вечность. Четыре года мечтала встретиться ... Взглянуть в глаза ... Сказать ... Вот сказать-то ничего и не получилось. Только всхлип какой-то в груди вместо слов.

      Он насмешливо смотрел на меня. Взгляд жесткий, чужой.

      – А-а ... Это ты ... – протянул. – Ну, привет, любимая.

      Чужой. Совсем чужой. Глаза – ледяные. Смешинок и в помине нет. И вовсе он не такой огромный, каким помнился. Или усох? На африканском солнышке?

      – Зачем пришла? – неприязненно спросил он. Прищурившись, оглядел меня с ног до головы. Задержался взглядом на моем левом виске.

      – На тебя посмотреть, – медленно ответила я, рассматривая его. Он спокойно ждал, пока я насмотрюсь. Прибарахлился. Выглядел пижоном в заграничных шмотках, но еще более чужим.

      – Ну, посмотрела? – Рыжий был настроен враждебно.

      – Посмотрела. Теперь поговорить хочу... – мне пришлось выдавливать из себя слова. Сами они никак не шли.

      – Хм... Ну, давай!

      Сказать ему? А что? Что четыре года меня без него просто не было? Что подушка моя не просыхает? Что в страшных снах он мне снится без передышки? Что мерещится мне за каждым углом? Как об этом скажешь? А он еще и слушать не захочет. Зря я сюда прибежала ...

      – Пойдем на лестницу, – сухо предложил Мишка. – Там тебя кроме меня никто слушать не будет. Здесь любопытных слишком много.

      Мы вышли на лестницу. Он тут же привалился спиной к стене. Скрестил руки на груди.

      – Я слушаю.

      Точно врач на приеме. Это он нарочно. Как же! Специально так поступает – меня унизить. А для меня все годы без него были сплошным унижением. И сильней унизить меня уже нельзя.

      – Пойдем домой, Рыжий! – тихо попросила я и заглянула ему в лицо.

      – Куда? – опешил он.

      – Домой, – потерянно повторила я. – Нас там сын ждет.

      – Хм ... сын, – усмехнулся он. – Чей?

      – Наш, – я отвернулась, чтобы Мишка не мог увидеть слезы в моих глазах.

      – Когда это мы с тобой успели? – он откровенно издевался. – Наверное, когда я в Африке был?

      – Я уже беременной была, когда ты ушел. Только сказать тебе не успела.

      – Давай, давай, ври больше ...

      Рыжий достал из кармана роскошного пиджака импортные сигареты, зажигалку. Закурил сам и предложил мне. Джентльмен!

      – Я не вру, – взяла у него сигарету и механически смяла ее. – Не веришь? Спроси у Олега. У сына даже веснушки, как у тебя. Пойдем домой, а?

      – Ты кое-что сказала в свое время моей матери. Забыла? Ну, так я тебе напомню. «Передайте ему, что меня для него нет, и не будет в ближайшие пять лет», – процитировал он, сильно затягиваясь.

      – И что? – не поняла я.

      – А то, что пять лет еще не прошли. Годик всего остался. Потерпи чуть-чуть. Через год встретимся и поговорим.

      – Понятно, – я смахнула рукой слезы. И зачем я у него в ногах ползаю? Доставила ему удовольствие и хватит. Стала спускаться по лестнице вниз. По дороге обернулась и крикнула ему:

      – Тогда вообще не приходи! Совсем. Без тебя с сыном обойдемся! Слышишь?

      Вышла из подъезда и пошла, куда ноги понесли. Пальто нараспашку, шапка и шарф в руке. Шел густой снег. Мелкий. Колючий. И ветер дул. А мне почему-то не было холодно.

      – Эй, Василек!

      Я обернулась с тайной надеждой готовая броситься к нему. Он стоял у подъезда. Без верхней одежды. Ведь простудится так после своей Африки!

      – Троллейбусная остановка в другой стороне, – крикнул он и махнул рукой, указывая направление.

      Не все ли равно, где остановка? Ему-то какое дело? Он теперь совсем чужой мне человек. Я отвернулась и быстро пошла прочь.

      – Как сына-то назвала? – послышалось вдогонку.

      Я не выдержала, разревелась. Не разбирая дороги, помчалась вперед.

* * *

      Часа два я бродила по улицам, не помня себя. Домой вернуться в голову не приходило. Было же мне сказано – без мужа не возвращаться. Ведь тетка не поверит, что я не фокусничала. Ей не докажешь, что я изменила самой себе и звала его домой. Уж лучше бы я ему изменила, чем себе ...

      Было жарко. Все вокруг казалось серым: тротуары, дома, машины, люди, небо. Прохожие кутались. Поднимали повыше воротники. А мне, не смотря на расстегнутое пальто, было жарко. И я расстегнула еще несколько пуговиц у ворота платья.

      Что же делать? Как теперь смотреть в глаза тете Нине и Ванечке. Мысли мои путались, сбивались. Все плыло перед глазами, казалось странным, незнакомым... Я шла и шла куда-то. Потом набрела на скамейку в незнакомом сквере. Или на бульваре? Я уже не соображала. Уже не видела разницы между бульваром и сквером. Ноги не держали, подгибались. Присела на холодную скамью. Шапку и шарф положила рядом. Огромные черные деревья толпились вокруг меня. О чем-то переговаривались между собой. Снег хлестко бинтовал их стволы. Глаза у меня стали закрываться, и все медленно плыло. Все вокруг уплывало, уплывало... Хотелось пить. Кое-как негнущимися пальцами сгребла со скамейки немного снежной крупы и сунула в рот. Снег был теплым, как чай, который я любила, а мне хотелось холодненького... Умыться бы студеной водой, из деревенского колодца... Где-то близко, совсем рядом скрипнули тормоза. Катаются же эти деревья в такую погоду. Я закрыла глаза. Сунула в рот еще немного снега. Теперь он мне показался горьким.

      Знакомый голос сказал над ухом:

      – Совсем сдурела! Ну-ка, поднимайся!

      Я попыталась открыть глаза. Тонны снега лежали на веках. Все не получалось разлепить их. Наконец попытка удалась. С трудом и не сразу. Лицо мужчины, который что-то беззвучно, как рыба в аквариуме, говорил мне, расплывалось.

      Роман? Откуда он здесь? Здесь должны быть одни черные деревья и снег. Это их царство. Не надо... Не надо меня трогать. Или это не Роман? Все равно... Мне здесь так хорошо...

      – Не надо... Не могу... – прохрипела я. Глаза сами закрылись. Штормило. Зачем ветер так сильно дует? Вдруг сметет, унесет далеко-далеко?.. Кто-то держал меня подмышки. Для чего держать? Все равно ноги разъезжаются. И, вообще, оставьте вы все меня в покое... Разве не видите? Я умереть хочу... Меня стошнило. Чья-то холодная рука легла на мой лоб. Ох, как хорошо-то. Потом меня подняли, перекинули через плечо и понесли непонятно куда. А деревья-то... Они же остались? Почему мы их с собой не берем? Не надо меня нести... Не надо! Сейчас опять вырвет...

      Сон был необыкновенным. Или это бред? Наверное, бред. Сны у меня в последние годы кошмарные. А тут... Мне чудилось, будто я лежу дома. На своей кушетке. Под одеялом. И плыву на кушетке куда-то. Прямо по воздуху. А немного в стороне и снизу стоит Рыжий. Я плохо вижу его. Он расплывается. Но я точно знаю, что это он. Держит Ванечку на руках. Ванечка обнимает его ручонками и звонко спрашивает:

      – Папа! Ты совсем к нам плиехал? Или еще не совсем?

      – Совсем! – смеется Мишка и крепко обнимает сына. А я плыву, плыву над ними по воздуху. Хочу крикнуть Ванечке: «Не верь ему. Это неправда. Он врет. Он от нас отказался. Он врет». И не могу. Нет голоса. А Ванечка счастливо заливается. Возле кушетки вдруг появляется тетя Нина. Она растет, растет... Становится огромной, как готовый взлететь аэростат. Я пугаюсь. Мне некуда будет плыть по воздуху на своей кушетке, если она не прекратит расти. Но она пухнет все больше и, наконец, голосом Олега говорит... Говорит так громко, что у меня звенит в ушах:

      – Да сделай же что-нибудь, черт возьми. Ведь она же умрет!

      Кто-то умирает? – пугаюсь я. Где тетя Нина? Я ее больше не вижу. Она умрет оттого, что стала огромной, как дом? Рыжий, которого я тоже почему-то больше не вижу, отвечает тоскливо:

      – Я сделал все, что мог. Теперь только ждать.

      – Чего ждать? Она умирает, разве не видишь?

      – Да пошел ты! – свирепо огрызается Рыжий. – Сказал: надо ждать.

      Чего ждать? Чего? Я так давно жду... Все жду, когда же моей кушетке разрешат плыть дальше. А они не разрешают. Рыжий не разрешает. Держит зачем-то кушетку. Ведь я могу не успеть... Туда... В тот замечательный светлый коридор, откуда просто веет великой любовью и покоем... Могу не успеть. Надвигается ночь. Вот... Вот она – эта непереносимая чернота... Вокруг меня... Она страшная. Она на меня давит. Я ничего не вижу!

      – Дайте мне уйти отсюда! – кричу я в испуге.

      – Куда, Аленький? – тревожно спрашивает меня Рыжий.

      Где он? Тут темно. Холодно. Я его не вижу. Шарю вокруг руками.

      – Миша! Миша!

      – Я здесь... здесь... – шепчет он нежно и берет меня за руку.

      Ничего не вижу. Где же он?

      – Миша! Не уходи! Пожалуйста! Ну, не уходи! – я плачу.

      – Вот глупая, – невесело смеется он. – Куда я от тебя уйду? А, любимая?

      Почему я не вижу, как он смеется? Не вижу его замечательных чертиков в глазах? Кругом темно. Куда же он делся?

      – Миша-а-а-а-а ... – снова кричу я.

      Что-то мокрое и холодное касается моего лба.

* * *

      Солнце било прямо в лицо. Я зажмурилась. Трудно привыкать к свету. Настолько от него отвыкла. Вещи приобрели какие-то слишком резкие очертания. А у меня совсем еще недавно все плыло перед глазами, то исчезая, то появляясь вновь. Теперь уже ничто никуда не исчезает. Все на своих местах, все неподвижно. И этот свет... Глазам больно!

      – Мама... – послышалось рядом.

      Я осторожно приподняла ресницы. В полосе яркого солнечного света стоял Ванечка. Руки по-взрослому держал в карманах шортиков. Его рыжеватые кудряшки сверкали на солнце разноцветными брызгами. Где-то я такое уже видела. Но где? Когда? Вот досада, нее могу вспомнить.

      – Ваня, – позвала его. И сама себя с трудом услыхала.

      – Мамочка, молчи, не то кашлять будешь, – командирским шепотом сказал Ванечка, смешно вытаращив глазенки. – С тобой нельзя говолить. Папа лугается!

      – Кто?

      – Папа, – торжественно пояснил Ванечка и добавил, засияв радостной улыбкой. – К нам папа плиехал!

      Фу-у... Это все еще бред. Конечно, я брежу... Вот и голова кружится. И дышать тяжело. Интересно, какой такой папа мог приехать к Ванечке? Бред, да и только...

      – Какой еще папа, Ванечка? Что ты, милый?

      – Обыкновенный папа, золотко. Как у всех. И хватит сюсюкать с парнем! Ванечка! Растишь мне из мужика бабу!

      Я с трудом повернула голову на этот голос. На стуле у стены сидел Мишка. Уставший. Лохматый и небритый. Расслабленный, как отдыхающая кошка.

      Ну вот! Небритый Мишка! Разве это не бред?

      – С Ванечкой сколько не сюсюкай, все равно бандитом растет, – пояснила я недовольно. Пусть Мишка не заблуждается на счет сына. Потом опять взглянула на Рыжего и иронично спросила:

      – Кстати... Это ты что ли папа?

      – А кто еще, хотелось бы мне знать?! – воинственно спросил он. В глазах его плясали омерзительные чертики.

      – Ванечка, – тихо попросила я, – посиди немного на кухне, милый. Мне с Ры ... с твоим папой поговорить нужно.

      Ванечка с места не сдвинулся. Стоял, теребил кармашек на шортиках. Вопросительно глядел на отца.

      – Иди, Ванька, иди, – снисходительно разрешил тот.

      Ванечка развернулся и колобком укатил на кухню. Ну вот, он меня уже и не слушает. Я для него больше не авторитет. Черт знает, что такое! И этот Рыжий... Я закрыла глаза. Устала. Но память вдруг сыграла со мной злую шутку. Вспомнилось, как мы стояли в прихожей у Олега, а потом – на лестнице. Вспомнились Мишкины слова: «Чей сын?.. Когда это мы с тобой успели?..» А теперь ему, значит, сын понадобился? Признал отпрыска? Обида заполыхала в душе... Бабу ему, видите ли, из мужика растят!.. Обида и гордость...

      – С чего ты взял, что это твой сын? – спросила, стараясь придать голосу безразличие.

      – Мне его мать три дня назад сама об этом сказала.

      – Его мать была не в своем уме. Она тебе наврала.

      Мне страшно было смотреть на Рыжего. Страшно увидеть, как его взгляд становится ледяным. Что я несу? Ведь ему, наверное, все давно доложили... Потому я не открывала глаза. Слышала, как он поднялся со стула. Подошел совсем близко и присел ко мне на кушетку. Тяжелый какой. Кушетка под ним, как человек, вздохнула. Взял меня рукой за подбородок.

      – Ну-ка! Открывай глаза, симулянтка. Хватит притворяться умирающей.

      Я подчинилась. По старой привычке? Может быть. А, скорее всего, из желания еще раз посмотреть на него. Ведь хорош же, мерзавец! Даже такой помятый.

      Он смотрел на меня с нежной жалостью, затаив где-то в глубине глаз улыбку. И опять у меня возникло ощущение, что где-то я это уже видела ...

      – Ты же не умеешь мне врать, – ласково усмехнулся он. – Ты никогда мне не врала.

      Это, конечно, так. Почему-то именно ему, ему одному я никогда не врала – всегда говорила правду.

      – Я устала.

      – Угу, – кивнул он. – Сейчас отдохнешь.

      Встал и ушел на кухню. Его и не было всего несколько минут, а я запаниковала. Вдруг он совсем ушел? Больше не вернется?

      Он вернулся. Держал в руках странный пластмассовый шприц. Таких мне видеть еще не приходилось.

      – Ой, только не в вену!

      Он хохотнул.

      – Как была трусихой, так и осталась.

      Много он понимает! Я рожала вон как и то – ничего не боялась. Я вообще ничего не боюсь.

      – Куда руку спрятала? – насмешливо спросил он и бесцеремонно залез своей лапищей ко мне под одеяло. Пришлось подчиниться. Вытащить левую руку из-под спины.

      – Да не трясись ты так, – откровенно смеялся Мишка, ловко попадая иглой в вену. Как у него это просто получилось! Ничего не поделаешь, профессионал.

      Он поднял голову от моего локтя. Заглянул в глаза. Сказал серьезно:

      – Теперь спи, любимая. Постарайся больше не умирать.

      – Послушай ...

      – После поговорим.

      Спорить с ним было бесполезно. Это я еще помнила. Вздохнула. Закрыла глаза. Если «после поговорим», значит, еще увидимся. Сон накрыл меня мягкими лапами.

* * *

      Ванечкина кровать была отодвинута подальше от моей кушетки. Кто ее отодвинул? Зачем? Ванечка спал, подсунув одну руку под пухлую щеку. Большой палец другой руки засунул себе в рот. Одеяло сбилось. Сквозь прутья решетки выглядывала розовая пятка. Вот всегда он так спит. Обязательно ноги из-под одеяла выбрасывает. Жарко ему, что ли?

      Я вздохнула. Голова еще кружилась. Но дышать стало легче. Опять в комнате темно. До вечера проспала? Вот молодец-то. Миша, наверное, уже ушел ...

      Ох, нет. Вон сидит. Не ушел!

      За столом, освещенные оранжевым светом странного светильника, тетя Нина и Мишка пили чай. Перед Мишкой стоял его любимый бокал.

      Откуда у нас такой светильник? Никогда не было. Мишка приволок? Зачем? А, вообще, здорово... Уютно. В углу, возле телевизора, куча самых разнообразных картонных коробок – одна на другой. Коробки явно иностранного происхождения, изрисованные непонятными надписями на английском языке. Тоже Мишка приволок? Хм... после разберемся.

      Я опять взглянула на Рыжего. Как хорошо, что он здесь. И тетя Нина как рада. Вон, улыбается ему... Мне захотелось посидеть за столом вместе с ними, в этом мирном круге оранжевого света... Но так непривычно видеть Мишку здесь. Комната кажется совсем маленькой. Может быть, он и усох, а все равно огромный. И незнакомая мне красивая серая рубашка совсем не скрадывает этой его огромности.

      Я пошевелилась. Они прервали тихий, не слышный мне разговор и разом повернулись.

      – Как ты? – спросил Мишка.

      – Ничего, – шепнула я. Сказать громче от чего-то боялась.

      – Чаю хочешь? С малиной?

      – С малиной не хочу. Просто чаю ...

      Тетя Нина и Мишка переглянулись. Тетка понимающе улыбнулась. Взяла со стола чайник и вышла на кухню. Зная ее, можно не сомневаться – свой чай я получу очень нескоро.

      Мишка пересел ко мне на кушетку. Пощупал мой лоб. Скула у него от уха и до подбородка была испачкана чем-то темным. Я еще утром заметила, да спросить постеснялась.

      – Что у тебя на щеке?

      – Где? – удивился он, но, поймав мой взгляд, ухмыльнулся:

      – Ах, это ...

      Дотронулся до грязи пальцами.

      – Гематомка, – весело пояснил он. – Очень симпатичная. Как ни прискорбно, но уже проходит.

      Гематомка. Синяк, что ли? Вот ведь человек! Ни слова попросту ... Скоро совсем на латынь медицинскую перейдет. Как я его тогда понимать буду? Латынь мне учить придется? Кстати, ничего себе синячок. Обширненький.

      – Где ты приложился?

      – Это мне Олег объяснял, что я подлец. Когда я позволил тебе уйти. Встретил меня на лестнице и все популярно объяснил. Очень доходчиво получилось.

      – Зачем? – мне стало холодно. Я попыталась натянуть одеяло до носа. А еще лучше – до бровей. Не сам вернулся. Его заставили.

      – Мы же с тобой все решили. Я сама тогда ушла.

      – Ну да, – он поправил мне подушку. Легко, привычно. Немного приподнял меня, подоткнул одеяло. Смотрел серьезно. Дотронулся пальцами до седой прядки на моем левом виске.

      – Я притворялся, а ты, глупая, поверила. Я не знал, что и подумать, когда тебя увидел. А ты еще меня и домой позвала. Своим ушам не верил, тебе тоже... И почему ты к остановке не пошла? Мы потом с Олегом полтора часа колесили по окрестностям. Сюда сначала приехали. Потом назад вернулись. Все закоулки обшарили.

      Значит, это все-таки он меня на скамейке нашел. Так хотелось в это верить... так хотелось... Но боялась, просто померещилось... Значит, все-таки он!

      – Слушай, Миш, а с чем я свалилась?

      Он посмотрел на меня. Внимательно посмотрел. Лицо его стало скучным. Пожал плечами. Мне стало смешно. Это он врать приготовился. Всегда так. Я укоризненно покачала головой. Он смутился.

      – Так, пустяки. Всего-навсего двухстороннее крупозное воспаление легких.

      Воспаление легких? Он, наверное, все это время здесь обретается? Где же он спал? И спал ли? Вон рубашка мятая. Хорошо, догадался рукава закатать. А уставший какой! Тяжело ему со мной пришлось. Отдых ему нужен и немедленно.

      – Ты когда уйдешь, Миша?

      – Куда уйду? – оторопел он.

      – Ну... – замялась. – Я уже поправляюсь... Ты, наверное, уйдешь?

      – Еще чего! – возмутился он. Вскочил. Сунул руки в карманы серых, спортивного покроя брюк. Заходил по комнате – ей-богу, тигр в клетке, ни дать, ни взять. Пнул ногой стул, остановился в центре комнаты. Под люстрой. Как всегда... Обернулся ко мне. Сердитый. Взъерошенный.

      – Ты меня домой звала? – спросил жестко.

      – Звала, – ответила я тихо и виновато.

      – Насовсем звала? Или как?

      – Насовсем...

      – Я, конечно, гад, сволочь... Я виноват... Но раз звала насовсем, значит, простила?.. Ну, вот. Я пришел. Куда мне теперь прикажешь идти?

      Я молчала. Глядела на него во все глаза. Вернулся! Насовсем вернулся! Значит, еще любит? Или из-за Ванечки? Если из-за сына, то не надо...

      – Если ты из-за сына решил остаться, – неуверенно начала я, – то приносить такую жертву не надо. Я три года без тебя с ним справлялась, с Ванечкой... Ты не знаешь...

      Он перебил меня. Громко и раздраженно.

      – Что за чушь ты несешь? Ванечка... Прекрати Ваньку так называть. Он мужик. А про тебя я уже все знаю. И с Олегом говорил. И с Татьяной. С тетей Ниной до сих пор все еще говорю... Даже Ромкины сказки слышал.

      Вот тут я испугалась. Зарылась поглубже в одеяло. Дышать стала тихо-тихо. Романа он мне не простит. Такое он не сможет простить. А если Роман еще и небылиц наплел...

      – Что спряталась? – фыркнул Мишка. – Как про Ромку услыхала, так и спряталась? Чего ты боишься?

      Подошел. Плюхнулся на кушетку. Кушетка всхлипнула. Сгреб меня в охапку вместе с одеялом. Прижал к себе.

      – Какая ты глупая, Алька.

      – Но ты ведь хотел со мной разводиться? А теперь и подавно... – пробормотала я в одеяло, успокаиваясь. Любит, любит, любит...

      – Разводиться? С тобой? – он уставился на меня, ничего не понимая. – Кто тебе это наплел? Никогда бы в жизни тебе развода не дал!

      Прижал к себе еще крепче. Я тихонько высвободила одну руку и обняла его за шею. Он тщательно завернул меня в одеяло и поместил к себе на колени. Держал, как младенца. Целовал в глаза, в нос.

      – Подумаешь, Ромка... – бурчал между поцелуями. – И его хорошо знаю, и тебя. Небось, кокетничала с ним, кокетничала... А потом по носу щелкнула?

      – Ага, – я тихо рассмеялась. Как это он про нас с Романом так точно вычислил?

      У Мишки было такое выражение лица! И эти его веснушки... вот окаянные... Я вытащила из одеяла и вторую руку. Дотронулась до них... Господи, до чего же я его люблю! Я ему так и сказала...

      – Ты думаешь, я тебя не люблю? Я тебя, Алька, еще больше люблю!

      – За что, Рыжий? За что?

      Он перестал меня целовать. Серьезно посмотрел и тихо промолвил:

      – А кто его знает, за что? Вот ты знаешь, за что меня любишь? Ну и я не знаю... Разве любят за что-то? Любят просто так. Любовь, она или есть, или ее нет. Я вот в Африку от тебя сбежал, а ты меня и там достала. Помню, я только из армии вернулся. Недели три прошло, не больше... Мы с тобой из-за Светки поссорились. Ты за поленницу ушла – плакать. Я тихонько с другой стороны зашел и смотрю. Сидишь ты на чурбаке и плачешь. Спокойно так сидишь. Подбородок руками подперла, а по щекам слезы льются... У меня тогда душа вся сжалась. Такая ты любимая, такая родная... Я в загранке каждый день это вспоминал. Женщин много разных встречал. Такой, как ты... такой вот родной, моей – нет. Не было больше такой. Мне теперь всю жизнь перед тобой свои грехи замаливать. И я о тебе только всегда и думал, Василек ты мой бестолковый...

      Я поерзала у него на коленях, прижимаясь теснее. Прислонилась виском к его плечу. Любит. Любит, конечно. А что мне еще надо? Ничего мне больше не надо. Что-то у меня глаза защипало. Будет сегодня чай или нет? Куда тетка-то запропастилась?

      Мишка угадал мои мысли. Громко сказал в сторону кухни:

      – Теть Нин! Ты там еще часик посиди. Чай настояться должен.

      В ответ донесся довольный смешок. Тетя Нина всегда любила Мишку и во всем шла ему навстречу. Мишка уложил меня на подушки. Расправил одеяло. И начал расстегивать свою рубашку. Сказал тоном, не терпящим возражений:

      – С сегодняшнего дня я сплю не на стуле, а на своем законном месте. Ну-ка, подвинься. Развалилась, понимаешь!

      – Еще чего! – передразнила я и хихикнула, счастливая тем, что он рядом. – Больным людям нужен покой.

      – Что-что, а покой я тебе гарантирую, – нахально пообещал он, залезая ко мне под одеяло. – Ни одного мужика рядом с тобой не будет. Кроме мужа, разумеется.

      Странное представление о покое у Рыжего. Он как раз самый беспокойный из всех известных мне людей.

      – Отдохнешь от приключений, – продолжал развивать свою идею Мишка. – А увижу на горизонте Ромку – вообще прибью.

      Хорошо, что про Олега не вспомнил. Или у него вместо Олега теперь Роман, как повод для скандалов?

      – Скажи мне еще раз, что любишь, – шепнул Мишка, методично превращая мою ночнушку в кучу тряпок для вытирания пыли.

      Ох, Рыжий! – только и смогла сказать я.

      ЭПИЛОГ

      Мы сидели с Олегом на лавочке в парке. Смотрели, как Мишка с Ванечкой и Таня с дочкой кормили уток.

      Утки были тощие. Жадные. Наверное, оттого, что страшно голодные. Они скользили оранжевыми лапами по льду пруда и оглушительно гагакали. Стучали клювами. Особенно нахальными казались селезни.

      Ванечка заливисто хохотал. Отталкивал от уток Шурочку. Шурочка визжала. Татьяна сосредоточенно крошила уткам хлеб. А Рыжий швырялся снегом во всех подряд.

      – Пойдем к ребятам, – предложил Олег.

      – Нет, – вздохнула я. – Мишка мне сказал здесь сидеть. Ты иди, если хочешь.

      Снег искрился на ярком солнце. Под деревьями лежали серые, сиреневые, голубые и синие тени. Было так хорошо сидеть на лавочке, вдыхать вкусный, морозный воздух... Смотреть на Мишку с Ванечкой.

      – Ты же замерзнешь!

      – Мне ходить не очень рекомендуется, – не задумываясь, отозвалась я. – А потом, не забывай, что я на подушке сижу. И в десяти штанах.

      – Почему? – он встревожился. – Почему ходить не рекомендуется?

      В этот момент Рыжий обернулся к нам. Проверить, не соскочила ли я с лавочки? А может, не обнимает ли меня за плечи Олег? Я напрасно радовалась тогда, что Олега Мишка заменил Романом. Как же! Рыжий не изменял себе. Мне изменял, а себе – никогда! Теперь он попрекал меня уже двумя мужиками сразу: Романом, который имел нахальство изредка у нас появляться, плести байки о социализме с человеческим лицом и смотреть на меня тоскливыми глазами, и, как всегда, Олегом. Хорошо, что о Вальке Прохорове Мишка не знал ни сном, ни духом. Мои сослуживцы его никогда не интересовали.

      Рыжий убедился, что Олег меня не обнимает, что я сижу, как приклеенная, что пока не замерзла. Помахал рукой. Я помахала ему в ответ. Он сгреб руками пригоршню снега. Слепил снежок и бросил в нас. Долетит? Не долетит?

      – Ты не ответила.

      Не долетел. Упал шагов за пять от нас, подняв в воздух снежную пыль.

      – Угроза выкидыша, – беззаботно пояснила я, провожая взглядом еще один снежок. Не долетел. Попал в дерево.

      – Ты что? Беременная? – изумился Олег.

      Я обернулась к нему. Вот чудак! Что здесь удивительного? После всех моих злоключений... Кроме того, у меня в мужьях Рыжий. А Рыжий теперь хочет целую кучу детей.

      – На третьем месяце, – засмеялась я. Поболтала ногой. Поддела носком сапога снег. Ну, до чего ж искрится!

      – Ты с ума сошла, Алька! – потряс головой Олег. – Опять пеленки, стирка, уборка. Тебе тогда четверых придется обслуживать, не считая себя. А как же ты сама? У этого Рыжего совести нет... Засадить тебя дома с детьми!

      Знал бы Олег, какие планы на счет детей у этого Рыжего!

      – Смешной ты! – я задумчиво посмотрела на него. Ничего-то Олег не понимает. Рыжий сейчас, как домохозяйка. Натосковался по семье.

      – Для чего ты живешь, Олег? Что для тебя в жизни главное? Что, вообще, для человека главное?

      Он пожал плечами.

      – У каждого свое... Кому работа, кому – семья, кому – деньги...

      – Не-а... Главное для человека... для любого человека – это любовь. К мужу, жене, детям, родителям. К близким своим. К земле. К деревьям вот. Смотри, какие они красивые... Только люди по-разному эту любовь ищут. А если ее нет, то чем-то посторонним душу свою заполняют. Тоже по-разному. Одни – работой. Другие деньгами. Или шмотками – без разницы. Татьяна вот свою душу театрами заполняет. Ты – друзьями. А мне этого ничего не нужно. У меня любовь есть. Даже в избытке... Беречь ее только и все... Я сейчас и берегу ее... Как могу, конечно. Мне намучиться надо было, как следует, без Мишки, чтобы это понять. Хорошо, поняла все же... Ты сам подумай, я женщина! Чего мне еще надо?

      Олег хлопал глазами и растеряно смотрел на меня. Переваривал мой монолог. Не привык к такому словоизвержению с моей стороны.

      – Алька! – крикнул Мишка, направляясь к нам и отряхивая с себя снег. – Собирайся! Домой пора.

      Я вздохнула. Втихаря, чтобы никто не видел, сунула в рот немного снега. Фу-у... Холодный, аж зубы ломит! Здорово как! Поднялась, радостно оглядывая мужа. Взяла с лавочки подушку.

      – Ванька! – крикнул Мишка через плечо, продолжая ослепительно мне улыбаться. – Санки не забудь!

      Я осторожно шагнула к Рыжему. Потом оглянулась на Олега. Он сидел потерянный. Смотрел на меня жалкими глазами.

      – И что ты за человек, Алька?

      – Человек! – мне стало весело. – Все очень просто, Олег. Я – женщина!

      КОНЕЦ

      P.S. Продолжения не будет. Никакого. Это все!

      Москва. Ноябрь 1993 – Февраль 1994.